Текст книги "Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)"

Автор книги: Наталья Павлищева

Соавторы: Виктор Поротников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Мамай необычной просьбе подивился, но по его лицу мало что можно понять. Дмитрий уже знал, что остановившийся внимательный взгляд означает то самое удивление. Ого, а этот русский щенок схватчив! Это даже хорошо, пусть покрепче сцепятся меж собой! Пусть подрастающий молодой волчонок схватит за горло одного за другим сильных волков в Твери и Литве. А он, Мамай, поможет хватке не ослабнуть! Темнику определенно нравился этот юнец!

Знал бы Мамай, что растит себе погибель, что юнец только выглядит глупым щенком, тычущимся в ноги хозяину, а в мыслях у него совсем другое, что его глаза уже давно высмотрели многое тайное в Орде, а голова придумала многое супротив «благодетеля». Как ни скрывал Мамай, а князь понял, чего больше всего боится всесильный темник. Единства русских князей он боится! Верно, волк собак стережется, знает, в чем погибель!

Но ни словом, ни взглядом молодой князь не показал хитроумному Мамаю, что понял его страхи, знает слабые места. Зачем выдавать, какой же охотник станет шуметь, выходя на медведя? Разбудить раньше времени можно, а особенно пока ты у него в берлоге. Вот и подтявкивал Дмитрий для вида, зато все вышло как задумал, даже лучше. Про Ивана и не ведали, а с собой забрали. Не в цепи закованным, но под охраной, чтоб не утек раньше времени. Будет чем с отцом торговаться.

Мамай цену заломил б о льшую, чем отцу называл, но Андрей Федорович помог и такие деньги достать. И снова успокаивал:

– Ничего, князь Михайло больше даст, только чтобы сына у тебя не держать! С прибытком будешь.

Когда Дмитрий вернулся в Москву с ярлыком и таким пленником, даже у родовитых, опытных бояр рты раскрылись. Ай да князь! Ну и ухарь! Такого учить – только портить!

Самого Дмитрия интересовало совсем другое – зимой у Евдокии родился сын! Счастливый отец тискал маленького Василия до тех пор, пока тот не заревел во весь голос, едва потом успокоили. И Данилка заметно подрос, и Софья тоже.

Ночью, устав от горячих объятий, Дмитрий вдруг стал рассказывать жене, как тосковал по ней и детям, как мечтал обнять свою любушку, расцеловать малышей. Та в ответ, смущаясь, рассказала, как переживала, что найдет Митя там себе черноглазую красавицу и забудет свою Дуню…

– Да как ты могла только подумать такое?! Мне никто не нужен, одна ты! На всю жизнь одна!

– И ты у меня тоже! – жарко прижалась к мужу Евдокия. Он трепетной рукой крепче обнял такое родное и желанное тело. Никогда раньше сама не прижималась, на ласку отвечала, но первой не звала.

Евдокия родит мужу двенадцать детей, двое из них умрут – первенец Данила и еще один сын, Семен. Отцовским наследником станет тот самый Василий, что родился, пока отец Мамая перехитрить старался. Последнего ребенка княгиня родит за несколько дней до смерти мужа.

Вспоминая свою жизнь с Дмитрием Ивановичем, она скажет, что мало имела спокойных деньков. Верно, жизнь князя в XIV веке спокойствием не отличалась, и Евдокии пришлось хлебнуть рядом с мужем многое. Но одного она, похоже, не знала – супружеской измены и нелюбви. Как и обещал, Дмитрий Иванович, по отзывам современников, был хорошим и верным мужем и прекрасным отцом. А великую княгиню Евдокию всегда славили как лучшую мать и жену.И через много веков после смерти великую княгиню Евдокию, ставшую в иночестве Ефросиньей Московской , потомки назовут женским лицом Москвы !

И еще одно приятное известие ждало Дмитрия Ивановича дома. Литовский князь Ольгерд видно и впрямь решил замириться с Москвой, предложил свою дочь Елену за Владимира Андреевича и слово свое сдержал.

Литовская княжна Елена даже крестилась, взяв имя Евпраксия. Дмитрий смотрел на брата и не мог поверить глазам: за время его отсутствия Владимир окреп окончательно, стал рослым красавцем с большими глазами, курчавой бородкой и благородной статью.

Вспомнив собственную свадьбу и учебу перед ней, он решил открыто поговорить с братом. Тот подивился:

– Учеба? Дмитрий, да я давно девок порчу, что ты! И с женой совладаю.

Князь развел руками:

– Я женился дурак дураком…

– Тебе сколько лет было? А мне сколько? Мне уж восемнадцать.

– Когда ты и повзрослел-то?

– А то некогда! – рассмеялся младший князь.

Он был первым, кому Дмитрий рассказал свои ордынские заметки. С Дуней не до Мамая, хотя та и спрашивала, а митрополиту почему-то не хотелось говорить все. Свежо еще в памяти, как стоял дураком, покраснев больше вареного рака, когда выпускали пленного Михаила Александровича. Конечно, не рассказывать не мог, но говорил не все, оставлял и себе.

А еще чаще стал поступать по-своему. Это быстро заметили и бояре, потому как князь на думе сидел, беседы вел, вроде прислушивался, но делал не всегда так, как советовали. Началось с мелочей, но все важное в жизни начинается с мелочей.

Прошел еще год, но князь Ольгерд успокаиваться не собирался, как и Михаил Тверской. И снова собиралась литовская рать, снова присоединялась к ней тверская. Тем паче что совсем недавно Михаил Александрович под Торжком разгромил наголову ушкуйников, пытавшихся защищать дружественный Новгороду город.

Но на сей раз беспокойных князей ждало неприятное открытие: молодой князь стал сообразительным не только в отношениях с Ордой, но и в делах ратных! Ольгерд не успел дойти до стен Кремля, московские войска остановили его далеко от Москвы. Мало того, Дмитрий не мешкая напал на сторожевой полк Ольгерда, заставив отступить за глубокий овраг. Они так и простояли несколько дней, но в бой так и не вступили, разошлись родичи-враги мирно, и больше Ольгерд в русские пределы не ходил. Грабил помаленьку граничные городки да веси, не без того, но о Москве забыл, ее стены остались для Литвы на несколько столетий запечатанными.

Жаль, что сыну Ягайле не наказал крепость русского соседа не испытывать. Этот князь родился в том же 1350 году, что и Дмитрий, и был ровесником не только ему, но и еще одному литовину, сыгравшему заметную роль в русской истории, – Витовту . Оба они не раз попробуют на зуб русские рубежи, будут то ратиться, то мириться с Москвой. Оба попытаются породниться, но свою дочь Софью Дмитрий не выдаст за сына Ягайло, а вот сын Василий женится на дочери Витовта, тоже Софье . И их внук Иван III Васильевич сбросит ордынское иго с Руси, а праправнук Иван IV Васильевич Грозный будет без конца воевать с Литвой. А потом наступит то самое Смутное время …Это будет уже конец Великой Руси и начало не менее великой России.

Нестроение церковное

Константинопольский патриарх Филофей морщась слушал монаха, читавшего послание Великого литовского князя Ольгерда. Тот привычно уже жаловался на митрополита Алексия: «По твоему благословению митрополит и доныне благословляет их на пролитие крови. И при отцах наших не бывало таких митрополитов, каков сей митрополит! Благословляет москвитян на пролитие крови, – и ни к нам не приходит, ни в Киев не наезжает. И кто поцелует крест ко мне и убежит к ним, митрополит снимает с него крестное целование. Бывает ли такое дело на свете, чтобы снимать крестное целование?!»

Такое послание получил патриарх Филофей от литовского князя Ольгерда.

Как же не хотелось Филофею разбираться с этими русскими! Когда в предыдущее свое патриаршество ставил Алексия на митрополию по совету покойного Феогноста, ведь столько времени на него извел, столько бесед неспешных прошло, все выдержал Алексий. Сумел убедить, что станет единым блюстителем веры православной для всей Руси. Потому и держали его тогда почти год в Константинополе, что не верили, что боярский сын из Москвы будет радеть о тех же Киеве или Вильно!

Так и вышло, Алексий, будучи митрополитом, думал только о Московском и тех княжествах, которые были при нем. Тогда ему наперевес в Киеве и Литве поставили Романа, Алексий даже приезжал с Романом переговаривать, но князь Ольгерд посадил московского митрополита под замок, едва тому удалось бежать. Роман помер, и снова остался на Руси один митрополит – Алексий. И снова он не о единстве заботится, а о нужных ему княжествах, с Тверью все время враждует, на князя и епископа епитимью строгую наложил, самого князя и вовсе под замком держал, правда, не таким, как его самого в Киеве, но все равно…

Филофей вздохнул: теперь вон снова разбираться придется, потому как Ольгерд настаивает. А там тверской князь, небось, пожалуется…

Не успел подумать, как ему поднесли и вторую грамоту, присланную теперь архимандритом тверским Феодосием. Понятно, что Тверь с Ольгердом заодно, но негоже, чтобы на митрополита жалобы шли одна за другой! И ведь справедливо жалуются, так и не стал Алексий митрополитом для всех, его Русь – это то, что вокруг Москвы. Хитрый литовец предлагал поделить митрополию, оставив за Алексием те земли, в которых тот радеет. Это отрывало бы от Москвы многое.

Так началось церковное нестроение на Руси, которое сопровождало все время правления Дмитрия Ивановича. В нем было все: и одновременно назначенные два митрополита; и заточение Алексия в узилище; и метания Киприана, тоже назначенного митрополитом при живом Алексии, его сидение в холодной по воле Дмитрия Ивановича; и отлучение тверского князя; и неожиданные смерти претендентов на митрополичью кафедру; и многочисленные подкупы, за что один из митрополитов Пимен попадет в ссылку в далекую Чухлому, а потом будет возвращен обратно; будет «сумасшедший поп Денис» и его загадочная смерть после утверждения митрополитом…

В общем, не везло Руси конца XIV века с митрополитами, хоть плачь! Для описания всех перипетий потребовалась бы отдельная книга.

Но все эти годы у Руси был свой, не подвластный Византии с ее без конца меняющимися патриархами, духовный наставник – игумен Троицкого монастыря в Радонеже Сергий. Могло меняться сколько угодно митрополитов, греков ли, русских или болгар, авторитет Сергия Радонежского оставался на Руси непререкаемым. Одно слово старца часто делало больше, чем десятки лет войн и вражды. В трудное, очень трудное время для Руси Сергий был одним из светочей надежды для измученных людей, причем неважно, князь это или смерд.

Обида

Сидели уже давно, пиво и меды лились рекой… Постепенно хмель развязал языки настолько, что принялись вспоминать давние года.

Тимофей Васильевич в очередной раз приложился к большому кубку и, пьяно размахивая руками, вдруг стал рассказывать, как ездили в Нижний Новгород смотреть будущую невесту князю Дмитрию.

– А и хороши обе сестры были!.. Как вышли княжны, так и… ик! Так и зашлись сердца у молодых боярских сынков!

Дмитрий пока смеялся не столько над словами, сколько над пьяненьким видом немолодого уж боярина. У самого князя мысли никак не желали собираться в кучку, они расползались в разные стороны, как тараканы. Свое бессилие тоже смешило.

Микола Вельяминов, нутром почувствовав надвигающуюся неприятность, пытался заставить дядю замолчать. Но это не удавалось, Тимофей Васильевич разошелся вовсю. Он стал изображать, как вплыли в палату нижегородские княжны. Шатаясь, окольничий сделал несколько шагов от двери к столу, ноги его держали плохо, и вместо девичьей стати вышли пьяные зигзаги. Это привело компанию в совершенный восторг.

Микола подхватил дядю под локоть и силой потащил обратно к столу, яростно шепча на ухо:

– Молчи! Тимофей Васильич, молчи!

Но пьяному море по колено, заартачился, выгнулся дугой, стараясь отбиться от племянника:

– Отстань! Сейчас все расскажу! Все!

И Тимофей Васильевич снова зашелся пьяным счастливым смехом. Микола обратил внимание на то, как прищурились глаза брата Ивана, тот сидел трезвый, точно и не пил вовсе. Остальные, и Дмитрий тоже, были пьяны по-настоящему.

– Ага, только вошли княжны, как наши Васильичи… ой… наши Васильичи так и стали их п… – дядя снова икнул, глотнул еще из кубка и продолжил: – поедом есть! Ха-ха! Микола, тот с Марией своей так переглядывался, точно она уже его невеста! И княжна с него глаз не сводила…

Если сейчас дядя скажет, что Иван не сводил глаз с Евдокии, быть скандалу! Неужели Иван этого не понимает?! – ахнул Микола. Но старший брат сидел, все так же спокойно и даже жестко глядя на молодого князя. Что он делает?! Чтобы не дать Тимофею Васильевичу договорить ненужное, Микола и сам залился смехом:

– Но ведь хороша же была Мария?! Хороша? И ловко я тогда с ее старшим братом договорился, чтоб за меня старшую сестру сосватали? Скажи, ловко?

Встретившись глазами с Иваном, понял, что нажил себе недруга. Хотелось крикнуть: дурак, тебя же спасаю!

Тимофей Васильевич на уловки не поддался, он твердо вознамерился рассказать всему свету, как понравились обе сестры.

– Ага! А Ванька-то, Ванька!.. Как впился глазами в Евдокию, думал, съест ее там же! – Тимофей Васильич показал, как желал схватить и съесть старший брат Евдокию. – Ужо вогнал девку в краску! Глаза загорелись, дыханье сперло… И то, такой красавец в нее мигом втюрился! – Размахивая руками и едва не падая с лавки, Вельяминов орал: – Но я нет! Я сразу решил – Евдокия князю дадена, неча на нее пялиться! – Руки окольничьего выделывали непонятные пассы, пытаясь договорить то, что не мог пьяный язык.

Микола в ужасе перевел взгляд на Дмитрия. С того, казалось, ветром сдуло весь хмель, князь начал медленно краснеть, глаза наливались гневом, а кулаки медленно сжимались. Это не сулило Ивану Вельяминову ничего хорошего. Глаза самого виновника княжьей злости, напротив, смотрели насмешливо, с вызовом.

Тимофей Васильевич, не понимая, что роет большущую яму под племянника, склонился к князю, дыша в лицо выпитым, настойчиво внушал:

– Я тебе княжну Евдокию придержал! Верно сделал, а? Хороша женка?

Дмитрий не выдержал, встал, рот зло дергался, ходуном ходили желваки, а что сказать, и не знал. Зло отшвырнул стоявший на самом краю стола кубок, отмахнулся от не понявшего своей оплошности Тимофея Васильевича и бросился из палаты вон. Вельяминов, ошарашенно моргая, смотрел ему вслед:

– Чегой-то он? Я же сказал: ему! А Ваньке не-ет… не Ва-аньке…

Микола крякнул с досадой:

– Просил же тебя молчать! Чего натворил-то?

– А чего? Правду сказал, что Ванька на княжну пялился… – Тимофей Васильевич, кажется, начал понимать, что наговорил чего-то не того.

– И к чему была твоя правда?!

Дмитрий влетел в палату, где Евдокия сидела за пялами, а малыши играли на толстом пушистом ковре. Оглянувшись на распахнутую рывком дверь, княгиня обомлела. Таким мужа она не видела никогда, даже если страшно на кого-то злился, то перед приходом к ней и малышам старался сдержаться.

– Что случилось?! – Евдокия растерянно поднялась с места. А девки, почуяв недоброе, мышками шмыгнули в дверь. Только одна осталась подле Данилки. Дмитрий метнул на нее бешеный взгляд:

– Пошла прочь!

Теперь и эта девка бросилась вон. Уже понимая, что зол Дмитрий на нее, Евдокия положила клубок с колен в большую корзинку и выпрямилась. Никакой вины за собой она не чувствовала, а потому была спокойна.

Но почему-то именно эта спокойная стать жены привела от вида мирной семейной картины уже начавшего остывать Дмитрия в бешенство. Его глаза просто сверкали.

– На тебя Иван Вельяминов пялился?!

– Что? – ничего не понимая, распахнула синие глаза княгиня. Она забыла, когда и видела Ивана Васильевича, разве на именинах Маши, но и сам Дмитрий там был, и Иван не пялился. О смотринах перед сватовством она уже не помнила совершенно, столько лет прошло.

– На смотринах, когда они с Тимофеем Васильичем приезжали, глазел?!

– Окстись, Митя! То смотрины были, и сам Тимофей Васильевич тоже глазел. Вогнали нас с Машей в краску.

Дмитрий довольно усмехнулся, прошел, сел на лавку, расставив ноги и упершись ладонями в колени. Но это была усмешка аспида перед жертвой. Ничего не понимающая Евдокия стояла, растерянно держа в руках обрывок нити от вышивки.

– А ты на него глазела?!

– Ты что, Митя? Я и глаз долу не поднимала, стыдно было.

– А откуда же знаешь, что они на тебя смотрели? – Дмитрия уже понесло, закусил удила. Он никогда не кричал на жену и никогда вообще не разговаривал с ней грубо, а теперь словно выплескивал все давно скопившееся. Но не на Евдокию, а на Ивана. Князь не слышал слов жены, он слышал только самого себя. Снова встал и горько рассмеялся:

– Конечно, Иван был стройным, красивым, не то что я – толстый и неуклюжий! Конечно, он тебе нравился больше…

Будь слова не столь резкими, Евдокия заметила бы горечь, сквозившую в них, но и ее захлестнула волна обиды за несправедливое обвинение. Княгиня окончательно выпрямилась, глаза сверкнули, как тогда, в ответ на неуемное внимание Ивана Вельяминова.

– Князь Дмитрий Иванович! Ни на кого я не смотрела и тебе верная жена и мать твоих детей!

В эту минуту маленькая Соня, словно почуяв неладное, вдруг заревела во все горло. Данилка тоже захлопал глазами, готовый поддержать сестренку. Забыв о взбешенном муже, Евдокия бросилась к детям. Это дало возможность Дмитрию выйти вон.

В глубине души он понимал, что даже если Иван и пялился на Евдокию в Нижнем Новгороде, то вины самой княгини в этом нет. Но его душила злость на свое тогдашнее бессилие. Попробовал бы сейчас посмотреть! Теперь Дмитрий и ростом высок, и статен, и обличьем хорош, и в воинской науке Ивану не уступит. А тогда был просто мальчишкой перед ним, вот и все!

Почему-то не думалось, что обидел Дуню. Все затмила своя обида. Горячий и несдержанный Дмитрий быстро остывал, а потому скоро забыл о своих недобрых словах. Казалось, что такого, ну вспылил, ну накричал, пройдет…

И все же велел постелить в своих покоях. Но обида все равно не отступала. Разжигая сам себя, Дмитрий день за днем вспоминал детство, каждую обиду, причиненную молодым красавцем Иваном Вельяминовым. Конечно, он тогда был неуклюжим увальнем, но мог же Микола ему помогать, а Иван насмехался! Но самой страшной обидой было вот это внимание к его невесте! Князь забыл о том, что Евдокия тогда не была его невестой и ему могли сосватать Машу. Сейчас казалось, что Иван Вельяминов посягал на самое дорогое – Дуню и деток! За это Дмитрий мог и горло перегрызть.

На следующий день с утра к нему пришел Василий Васильевич Вельяминов. Долго мялся, потом пробасил смущенно:

– Дмитрий Иванович, там братец мой вчера наговорил лишнего… Ты уж не серчай на него, а? Глупости наболтал.

Дмитрий невесело усмехнулся:

– Правду сказал. То, что княгиня твоему старшему нравится, я и сам видел.

Он успел многое передумать, вспомнил и то, что Иван поглядывал на Евдокию и тут, в Москве. Не подумал только об одном – сама княгиня не обращала на боярского сына никакого внимания.

На том и разошлись…

Вечером, когда Дмитрий явился-таки в покои супруги, Евдокия стояла на коленях перед образами. Князь присел на лавку, ожидая, когда жена закончит молитву. Она перекрестилась последний раз, встала, молча отвесила мужу низкий поклон и уселась перед пялами вышивать начатый для монастыря воздух.

Такого еще не бывало, обычно Дуня принималась расспрашивать его, очень ли устал, чем занимался, не болит ли чего. Опешивший князь окликнул:

– Дуня… ты не заболела ли?

– Нет, Дмитрий Иванович, здорова. И дети здоровы, слава богу.

И снова ни лишнего слова, ни взгляда. И только тут до Дмитрия дошло, что она сильно обижена, смутился:

– Ты обиделась вроде?

– Я не вольна обижаться, князь Дмитрий Иванович.

Дмитрия снова повело: как же она не понимает, что даже подозрения, что Иван Вельяминов мог интересоваться его женой, уже обидны?!

– А что, неправду сказал?!

Она даже не встала, просто повернула в его сторону красивую голову, строго глянула синими, как васильки, глазами и спокойно ответила:

– Если Иван Васильевич и смотрел на меня, то моей вины в том нет! Я верная жена и мать, Дмитрий Иванович.

– Престань меня звать Дмитрием Ивановичем! Я Митя! Митя, поняла?!

Его рука грубо повернула жену от пял к себе, глаза впились взглядом в ее лицо, щека дергалась от возбуждения и злости. Теперь злость уже была на самого себя, на то, что обижает жену и не может остановиться, а такая злость самая злая, тяжелее всех проходит.

И снова встретил спокойный взгляд Евдокии, она держалась с достоинством.

– Как велишь, Дмитрий Иванович.

Несколько мгновений длилось это противостояние, еще чуть, и Дмитрий просто пал бы на колени перед женой, но этого чуть и не хватило, взял верх упрямый норов. Князь, едва не зарычав, бросился вон. Евдокия медленно опустилась на свое место и вдруг горько зарыдала, уткнувшись лицом в сомкнутые ладони. Обида на несправедливое обвинение душила княгиню. При этом о давнишнем виновнике княжьего гнева Иване Вельяминове она даже не вспоминала.

Неровный в настроении Дмитрий не раз уже обижал жену, даже не замечая этого, но чтоб так…

К великой княгине пришла сестра боярыня Мария Вельяминова. Маша на сносях, движется уточкой, лицо рябое, но все равно хороша. Сестры из тех женщин, которых беременность только красит, хотя куда уж краше…

Дождалась, пока отосланная хозяйкой девка шмыгнет прочь, подсела ближе, вроде как вышивку разглядеть, зашептала почти на ухо:

– Мне Микола сказал… Тебя Димитрий Иванович обидел, да?

– Откуда Микола знает? – чуть растерялась Евдокия.

– Он рассказал, как Тимофей Васильич разного наболтал спьяну… А Димитрий загорелся, ровно солома на ветру. Микола уж и так дяде рот затыкал, и этак! Но пьяного ж не остановить, сболтнул, что Иван Васильич на тебя пялился. – Маше было стыдно, что муж не сумел удержать разговорчивого дядю.

– Вот откуда ветер дует… – усмехнулась Евдокия. – Но ни Микола, ни Тимофей Васильич не виноваты, и Иван не виноват. Кем мы тогда были? Просто княжнами суздальскими, всякий мог смотреть.

Голос и вид сестры очень не понравился Маше, она внимательней присмотрелась:

– Да ты не в тяжести ли?!

Дуня кивнула:

– Только не доношу, болит все внутри, огнем жжет. Худо мне, Маша…

Та едва успела подхватить падавшую сестру, закричала, вскочили девки, помогли уложить Евдокию на постель, забегали с водой, притираниями… А княгиня вдруг схватила Марию за руку, тяжело дыша, попросила:

– Если что, пригляди за детьми, Маша…

Мария вдруг увидела смертельную бледность сестриного лица и алую кровь, заливавшую простыни под ней!

– Я тебе помру!

Глаза Евдокии закатились, а ее старшая сестра заорала не своим голосом:– Да повитуху же скорей!!!

Дмитрий зашел к митрополиту. Алексию уже исполнилось восемьдесят, он с тоской все больше ощущал свою старость и телесную немощь, а еще то, что не может, как прежде, влиять на молодого князя. А надо бы!

Подойдя под благословение, Дмитрий уже по тому, как глянул на него Алексий, понял, что тот все знает. Почему-то взяла злость, что ж теперь, о каждом шаге отчет давать?! И снова злился не на Дуню, перед ней было очень стыдно, даже не на Ивана, того просто ненавидел, и уже давно, а на самого себя, что не может справиться.

– Пошто княгиню обидел?

– Донесли уже! Шагу сделать не волен…

Договорить не успел, митрополит взъярился:

– Да, не волен! Я тебе про то еще по пути в Орду твердил. Мы с тобой всегда на виду, живем, точно не в своих хоромах, а на площади! Ты слово скажешь, его сотню раз переврут и по всей Москве разнесут!

Дмитрий молчал, понимая, что старец прав. Чуть поостыв, Алексий все же продолжил:

– Вины Евдокии в том нет и быть не могло! У тебя жена, Димитрий, каких по всей Руси не сыскать!

– Что делать-то?

– Наломал дров… У жены за то, что сомнением ее оскорбил, прощенье проси на коленях! Она добрая, простит.

– Я не подозревал ее ни в чем…

– А словом высказал?

Князь сокрушенно кивнул. Но договорить не успели, в келью заглянул служка:

– Владыка, к князю Дмитрию Ивановичу прислали сказать: княгиня помирает…

– Что?! – Служка отлетел к стене, сбитый с ног метнувшимся на двор князем. Митрополит вслед покачал головой:– Натворил дел…

Евдокия лежала бледная, неживая, вытянув руки вдоль тела, глаза закрыты, губы синие… Из соседней комнаты доносился плач Машиного ребенка, родила с перепугу раньше времени. Спешно приведенная повитуха едва успевала от одной сестры к другой.

Великая княгиня выкинула мальчика, а ее сестра родила очередную девочку.

Дмитрий опустился на колени рядом с ложем, тронул холодную бессильную руку, взял в свои, стараясь согреть. Пальцы чуть дрогнули, выдавая жизнь в этом ослабшем теле.

– Дуня, Дунюшка, не умирай! Любая моя! Я все за тебя отдам, только не умирай!

Он целовал ее маленькую, безвольную сейчас руку, стараясь от себя, своими горячими губами вдохнуть в нее жизнь. В комнату, шатаясь, вошла Мария, тихо попросила:

– Дмитрий Иванович, выйди, нам ее посмотреть надобно…

– Я тут посижу, в сторонке…

– Выйди, негоже даже мужу такое видеть…

Выйдя в соседнюю комнату, Дмитрий ждал, бессмысленно пялясь на цветные стеклышки окна. Немного погодя от Евдокии вышла девка, неся окровавленные простыни.

– Что?!

Девка только пожала плечами. Князь метнулся обратно в комнату. Евдокия снова лежала пластом, едва дыша.

– Что, Маша?

– Не знаю, Дмитрий Иванович, выдюжит ли? Слаба очень, крови много вытекло…

Три дня и три ночи он не отходил от постели жены, только отворачивался и стоял, уставившись в окно, пока меняли простыни, потом снова брал ее руку в свою и уговаривал, уговаривал не оставлять его с детьми одних, не бросать.

– Как же мы без тебя, родная?

Рыдали все, кто это видел и слышал. И от злой болезни княгини, и от откровенного горя ее мужа. А ему было все равно, разнесут ли люди по всей Москве, что он стоит на коленях и плачет над умирающей любимой.

Ей приподнимали голову, осторожно вливали туда питье, и было непонятно, слышит ли, чувствует ли что-то…

На третий день Дмитрию показалось, что пальцы под его губами дрогнули! Он впился газами в лицо жены:

– Дунюшка! Ты слышишь меня?! Дуня!

Та с трудом разлепила спекшиеся губы, голос едва слышен:– Не… кри…чи…

Евдокия шла на поправку очень медленно, а первым, что она попросила, было привести детей. Не в силах еще пошевелиться, смотрела на своих малышей, и скупая слезинка покатилась из-под ресниц.

Когда жене стало уже заметно лучше, так и просиживавший подле нее все время князь тихо попросил:

– Простишь ли ты меня когда-нибудь? Прости, Дуня, большей дури, чем та, за всю жизнь не говорил!

Вместо ответа Евдокия долго смотрела на мужа, потом ее пальцы слегка погладили его густые черные волосы, как она делала всегда, когда хотела приласкать. Дмитрий зарыдал, уткнувшись ей в руку.

Мария решила поговорить с зятем жестко, но не о глупом поведении, а о том, что… Как вот только сказать? Маялась, маялась и вдруг вспомнила, что лучше ее собственного мужа Миколы этого никто не сделает! Они же с князем дружны с давних лет!

Младший Вельяминов тоже долго мялся перед Дмитрием, пока не решился посоветовать, мол, с княгиней теперь осторожно надо. Потому что больна очень. Погодить бы, пару годков чтоб без родов… К его удивлению князь кивнул:

– Сам о том думал.Но долго заниматься семейными невзгодами не пришлось, быстро закрутили другие дела. Князь есть князь, своя семья не на первом месте. Поэтому, как только Евдокия пошла на поправку, Дмитрий Иванович поневоле вернулся к делам княжества.

Друзья

Никита и Семка в Москве почти не виделись, каждый был занят своим делом, но почти одновременно у обоих произошла смена хозяев.

В жаркий летний день, когда над Москвой повисла немыслимая духота и всем не хватало воздуха, Савелий вдруг тяжело задышал, рванул на себе ворот и пополз по стенке, разевая рот, как рыба без воды. Семка метнулся к своему учителю:

– Что с тобой?!

Тот едва успел прохрипеть:

– Во…ды!..

А подать воду уже не успели, дернулся еще раз и помер. Конечно, Савелий и раньше жару плохо переносил, сердце заходилось, а теперь так подавно, возраст уже немалый…

Похоронили бедолагу, вернулся Семка в келью и стал думать, что теперь делать. Секретарю митрополита Леонтию он почему-то пришелся не по нутру, писцом держали только из-за Савелия. Да и то не писцом, а так, помощником. Куда теперь деваться?

Была у Семки мечта стать богомазом, но для этого надо постриг принять, а к монастырской жизни у него душа не лежала. Оставалось искать себе другое пристанище. Конечно, пока его никто не гнал, но долго ли продержат, коли никому не нужен? Хотел к самому Алексию сходить, попросить чего, но тот недужен, стар уже митрополит, до Семки ли ему?

Остался пока жить в келье Савелия, помогать писцам перья чинить да чернила разводить. В трапезной кормили как прежде, ничего не спрашивали, но переписывать уже ничего не давали, одними перышками и занимался.

Однажды после вечерней трапезы он увидел Никиту. Было заметно, что и приятель не очень весел. Семка подошел, спросил, тот только рукой махнул:

– А! Выйди, как стемнеет, за крыльцо, скажу чего.

Семка вышел. Никита был также хмур, снова махнул рукой:

– У нас келарь сменился, поедом ест. И то не по нему, и это!.. Уйти бы да куда? Ты-то как?

– А так же, как ты! – усмехнулся Семка. – Савелий помер, теперь вроде никому не нужен. Думал было к митрополиту сходить…

– Недужен он, не до нас.

Они сидели у заднего крыльца, стараясь, чтоб никто не заметил. Если увидят, что без дела, немедля найдут что неприятное. И вдруг из палат вывалились двое. Им явно было уж очень худо, то ли перепили, то ли съели что-то. По виду бояре, но животом мучаются и князья, не то бояре!

Один стащил второго вниз и пристроил в стороне:

– Пальцы в рот засунь, облегчи утробу!

Но едва успел договорить, как тут же пришлось выполнять совет самому. Ловкий Никита, оказавшийся рядом, подскочил, поддержал. Семке пришлось взяться за первого.

Опорожнив утробу, тот, которого держал Семка, прохрипел:

– У Свибла что съели дурное, не иначе!..

Второй кивнул и снова перегнулся пополам от рвущего внутренности позыва.

Чуть очухавшись, один из бедолаг поинтересовался:

– Ты кто?

Никита живо ответил, стараясь не смотреть на лужу под ногами:

– Я Никита, а это вот Семка.

– Чьи?

– А, почитай, ничьи!

– Как это?

– Были у митрополита, так теперь не нужны оказались.

Боярин попытался махнуть рукой, но получилось плохо:

– Неважно. Отвести домой можешь?

– Могу! – с удовольствием согласился Никита.

– А он?

– И он может.

Семка хотел сказать, что скоро закроют двери и в келью не пустят, но Никита замахал на него руками:

– Может, может!

– Пошли.

Так оказались приятели подле братьев Вельяминовых, Никита у Ивана Васильевича, а Семка рядом с Миколой Васильевичем. И тому, и другому понравилось. Молодые бояре действительно потравились рыбой в тот день и еще несколько дней воротили нос от всякой еды, но потом все наладилось.

Никита сразу оказался нужен в поварне, его опыт монастырской трапезной пригодился. А Семке и того лучше, с начитанным отроком с удовольствием общался и молодой боярин Микола Васильевич, и его жена Мария Дмитриевна. Узнав, что боярыня еще и родная сестра великой княгини, Семен совсем загордился.