Текст книги "Белый фрегат"

Автор книги: Наталья Осояну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– И кто же перейдет на «Черную звезду»? – спросил он негромко.

– Кто захочет, тот и перейдет, – спокойно ответил капитан «Невесты ветра», словно не замечая в вопросе подвоха. – Думаю, ее высочество уж точно пожелает быть ближе к брату.

– Я говорил не о принцессе, – сказал крылан.

– Кто захочет, тот и перейдет, – повторил Фейра. – И останется… если захочет.

* * *

Когда стемнело, Таласса начала праздновать победу над шаркатом и почти вся команда «Невесты ветра» разбрелась по окрестным кораблям, чтобы впервые за несколько недель как следует отдохнуть. О страхе перед морской болезнью никто уже и не вспоминал.

Сандер был в числе тех немногих, кто остался на борту, однако вовсе не из-за нежелания предаться веселью вместе с остальными – просто Фейра приказал ему никуда не уходить, чтобы позже они вместе отправились с визитом к Немо Ганселю.

Король, однако, не торопился их звать. Сандер любовался ночным Блуждающим городом, машинально поглаживая спрятанный за пазухой сирринг. Музыка на борту «Лентяйки» звучала все громче и громче: она звала, манила, что-то обещала. Если очарованные собрали хотя бы часть шатров, то на просторной палубе пятимачтовой громадины хватит места и для танцев. Он давно не танцевал и не играл для чужаков. Он рвался туда, но не хотел нарушать приказ капитана.

– Эй, человеки! – крикнули сверху. – Не хотите чуток развлечься?

Сандер не обратил бы внимания на это предложение, если бы в тот же момент кто-то не начал играть на сирринге – точнее, попытался играть. Невидимый очарованный явно не умел пользоваться инструментом и даже не понимал, как извлекать звуки из этой странной штуковины.

Он вскочил и в мгновение ока взлетел на палубу «Лентяйки».

Там, в полном соответствии с картиной, которую нарисовало его воображение, пили, пели и танцевали. Молодая очарованная, у которой из густой темно-русой шевелюры выглядывали острые края плавников, предложила кружку батары, и он без промедления выпил. Голова сделалась пустой и легкой, все тяжелые мысли камнем ушли на дно, и он пустился в пляс. Потом кто-то снова начал терзать сирринг, и Сандер, остановившись, сунул руку за пазуху.

– Ну держитесь! – провозгласил он. – Сейчас я вам задам!

Он приложил сирринг к губам и извлек несколько нот. Где-то в глубине души шевельнулся страх – а вдруг ~песня~ «Серебряной розы» вырвется на волю? На этот раз от нее не было бы никакого вреда, но все-таки ему не хотелось вновь услышать безумный мотив, да еще и в собственном исполнении. Но страх оказался напрасным: мелодия осталась там же, где ей следовало быть. Вместо нее пришла джейга.

Сандер взял бешеный темп. Мелькнула мысль: так нельзя, он выдохнется, он не сможет… Но музыка уже неслась вперед, вынуждая не останавливаться даже на секунду, и в какой-то момент он понял, что происходящее – сон. Этого не могло быть на самом деле. Он никогда бы не осмелился танцевать с очарованными морем, пить с ними, играть для них. Он знал, чем это может закончиться.

– Сандер…~

Джейга вела его за собой. Он играл и приплясывал, а очарованная с гребнями в волосах поцеловала его куда-то в ухо и многозначительно подмигнула, и он подмигнул в ответ. Он стал огромным, как фрегат, и отрастил себе плавники, а музыка была гигантским морским змеем, который, извернувшись, укусил себя за хвост. На танцующих двуногих существ внимательно смотрели другие сущности, куда более древние и могущественные, чем фрегаты, и этим сущностям нравилось то, что они видели.

Еще он вдруг узнал прежнее имя «Лентяйки» и ее точный возраст.

Откуда? Какая разница…

– Сандер, ты меня слышишь?~

Музыка смолкла. Вокруг потемнело. Он утратил собственное тело, превратился в точку посреди пустоты – и перед ним один за другим стали распускаться черные цветы с мерцающими краями. У одного из ближайших цветков листья были поражены какой-то болезнью, похожей на плесень, но от красоты всех остальных захватывало дух.

– Сандер, три гарпуна тебе в корму! Очнись!~

Кто-то взял его за шиворот и встряхнул.

Нет.

Он упал?

Нет-нет.

Он просто застыл как истукан, с сиррингом у губ, а потом бросился в трюм «Лентяйки», потому что там ждали Фейра и Немо и там вот-вот должно было произойти что-то важное.

– …Когда ты появился здесь в первый раз, я подумал: «Грядут неприятности», – сказал Немо Гансель, по-прежнему скрытый от своих гостей завесой тьмы, с которой не могли справиться три робких фонаря под потолком. – Но мне и в голову не пришло, что эти неприятности обрушатся так быстро… и не на талассийцев, а на тебя самого, Фейра. Как ты себя чувствуешь?

– Я в полном порядке, – заверил очарованного феникс.

– Но твой фрегат поврежден. Ты же…

– Когда-то я пережил прямое попадание молнии в мачту, – перебил феникс. – Три сломанные реи и один порванный парус меня совершенно не беспокоят.

Он, как и раньше, не особенно старался быть учтивым в разговоре с королем Талассы. На этот раз Сандер уже не удивлялся, зато удивилась Ризель, которую Фейра по какой-то причине взял с собой вместо Хагена. От внимания Немо это не ускользнуло.

– Я понимаю, вам все здесь кажется странным и пугающим, особенно тот, кто стоит во главе этого собрания жутких диковин. Король Блуждающего города, по сути, весьма несчастная… тварь, – сказал он, осторожно протягивая к Белой Цапле тонкое щупальце, но не пытаясь ее коснуться. – Я очарован, моя госпожа, очарован сильнее всех моих подданных, вместе взятых. Простые радости мира никак меня не вдохновляют, а ведь они-то чаще всего и удерживают подобных мне от ухода в глубину. Я знаю цену лести, я давно отбросил учтивость и вежливость, хотя и не забыл, что они собой представляют. А вот грубость – грубость я ценю. Капитан Фейра воткнул мне в бок немало булавок, и за каждую я готов сказать ему отдельное спасибо.

– Я не умею быть грубой, простите, – медленно проговорила принцесса, не отрывая взгляда от бледного отростка с присосками, который завис перед ее лицом. – В моем семействе принято наносить удары украдкой, и если уж булавками, то отравленными.

Немо тихонько рассмеялся:

– От вас это и не требуется, моя госпожа. Просто… расскажите мне историю, которой я раньше не слышал.

– Историю… – повторила Ризель и посмотрела на Фейру. Тот кивнул. Видимо, он поведал принцессе о сделке с королем Талассы, и в каком-то смысле справедливо, что расплачиваться за услуги корабела пришлось не только самому Фейре, но и сестре Амари. Сандер задумался, зачем сегодня вечером капитан взял с собой его, но быстро отвлекся, потому что Ризель начала свой рассказ.

* * *

Говорят, до начала времен некое дитя спало посреди Пустоты. Иногда оно хмурилось во сне, иногда улыбалось или протягивало руки к тем, кого еще не существовало. Из его снов рождались звезды, и их становилось все больше. Пустота была бескрайней, и заполнить ее целиком не сумел бы даже Божественный ребенок, однако возле его огромной колыбели теперь стало тесно от звезд. Они роились вокруг, словно потревоженные пчелы, стремясь вернуться в улей – сонный разум своего творца, – оказавшийся вдруг недоступным. Ребенок беспокойно ворочался, порою даже хныкал, – от этого звезды сталкивались друг с другом, взрывались и умирали, как умирают сновидения с восходом солнца. Мертвые звезды превращались в пыль и пепел, и вскоре их оказалось так много, что все пространство вокруг спящего словно погрузилось в туман, в котором то и дело вспыхивали новые огоньки. Мертвые звезды не утратили памяти о том, какими они были раньше, и иногда из праха возникали их тени – тусклые, мрачные, способные лишь отражать чужой свет. Еще реже случалось так, что какая-нибудь тень становилась домом для самых слабых отголосков божественных снов – тех хрупких призраков, что сгорали безвозвратно в ярком сиянии живых звезд.

Однажды Ребенок горько заплакал. Он тер руками закрытые глаза, из-под его плотно сомкнутых век текли ручьи соленых слез. Он все плакал и плакал, не в силах остановиться, и тогда сияющие осколки его снов принялись собираться в узоры. Случилось ли это от того, что сами звезды захотели успокоить Ребенка, или же ими управлял тот, для кого бескрайняя Пустота была лишь частью другого, еще более бескрайнего ничто – или нечто, – нам не дано узнать. Одно за другим являлись посреди тьмы созвездия, которых сейчас уже нет, а также те, которые мы зовем Чашей, Крылатым Змеем, Босоногой Беглянкой, Странником-с-Посохом, Кошкой… Ребенок хоть и не видел их, постепенно успокаивался, и слезы теперь лишь изредка срывались с его ресниц, улетая прочь. А потом – так уж вышло – он чуть-чуть приоткрыл правый глаз, и вместе с последней слезой в полет сквозь пустоту отправилась частица того самого кошмара, из-за которого Божественное дитя и плакало.

Она была невелика – во много раз меньше самой маленькой звезды, – и светилась черным зловещим светом. Она притягивала к себе пыль и пепел мертвых звезд, постепенно становясь все больше, и в конце концов к ней устремились и те живые звезды, что оказались рядом. Рисунок созвездий нарушался, тени-призраки срывались с привычных мест и летели во тьму – к поджидавшей там громадной Черной звезде. Это происходило медленно, однако Черная звезда не торопилась, желая оставаться невидимой для существ за пределами Пустоты до тех пор, пока не будет слишком поздно. Из ожидания Черной звезды родилось Время, поскольку каждый сон, оказавшийся слишком далеко от своего создателя, приближал то, что должно было стать концом Пустоты и началом чего-то другого.

Ребенок продолжал спать. Слезы, которые он пролил, стали мерцающей лентой в небе, и если тени-призраки, спутники живых звезд, хоть краешком касались этой ленты в своих бесконечных странствиях, их иссушенные тела покрывались горько-соленой влагой. Там, где божественных слез оказалось особенно много, появлялись озера, реки и моря, а иногда тени-призраки проходили ленту насквозь и покрывались водой полностью. Так родился океан, в котором бушевал Великий Шторм, творя и уничтожая. Живое и неживое подвластно Великому Шторму, потому что лишь он один знает, что видел тот Ребенок, чьи сны светят нам, чьи слезы породили нас.

И так будет до тех пор, пока не придет время Черной звезды.

Король Талассы заворочался где-то вдалеке.

– Это история из одной старой книги, – проговорил он странным, чуть сдавленным голосом. – Я ее знаю… точнее, я читал ее, когда был совсем молодым. Это хорошая история, ваше высочество: она напомнила мне о тех временах, что уже давно прошли… Я ее приму в качестве платы, хоть она мне и знакома. Но третья история, Фейра, должна быть необычной. Иначе я заставлю тебя рассказать о том, что ты прячешь даже от самого себя. Я вытяну из глубин твоей памяти сиреневый вечер в городе под названием Тейравен… письмо, которое не нашло адресата… и маленькую девочку, которая знала тебя под другим именем и считала не тем, кем ты был на самом деле.

В зеленоватом полумраке лицо Фейры сделалось лицом мертвеца, а в его глазах опять вспыхнуло первопламя. Он стиснул зубы и ничего не ответил королю.

Сандер внезапно понял, что ему надо делать.

– Ваше величество, – сказал он, стараясь все-таки говорить почтительно, а не грубо, – позвольте мне внести свою долю платы? Надеюсь, вы сочтете ее приемлемой.

– А-а… – раздалось из темноты. Сандер чуть не сломал сирринг, когда у него от волнения свело пальцы, однако сумел выдержать взгляд очарованного. – Музыкант, который выманил шарката из укрытия. Может, ты и для меня сыграешь?

– Я именно это и собираюсь сделать, – сказал Сандер.

– И что же ты будешь играть?

– То, что вы никогда не слышали.

– Не слышал? – переспросил Немо. – Я? Да будет тебе известно, брат мой, что я каждый день слушаю музыку волн и ветра, музыку сталкивающихся грозовых облаков. Звезды тоже поют мне свои песни, и временами я нахожу их приятными. Но лишь временами. Разве можешь ты на своей свистелке сыграть то, что меня удивит? – Он вдруг замолчал, а потом продолжил с напускной небрежностью: – Впрочем, ладно. Играй.

Сандер посмотрел на Фейру и увидел в глазах капитана то, чего не видел никогда: мольбу. Магус определенно все просчитал, нашел для него сирринг, заставил погрузиться с головой в ~песню~ безумного фрегата, взял с собой на встречу с королем Талассы, но что-то непредвиденное вступило в игру, и феникс утратил волю. Своим молчанием он сейчас давал Сандеру возможность самостоятельно все решить, и судя по интересу, который Немо Гансель проявил к сиреневому вечеру в Тейравене, той истории бы хватило, чтобы с лихвой заплатить за все.

Но глаза, эти глаза…

«Может, ты и для меня сыграешь?»

«Ты знаешь, чего хотят очарованные?»

«…сыграешь для меня…»

«Любовь, ненависть и любопытство».

«…сыграешь…»

«Любопытство».

«…для меня».

Сандер приложил к губам сирринг и начал играть ~песню~ фрегата, на время ставшего «Лентяйкой», – ту самую мелодию, которую Немо Гансель никогда не слышал, хотя она звучала в его голове без остановки вот уже шесть с лишним веков.

А в собственной голове Сандера проснулась другая ~песня~.

– …Вижу свет!

Ночной шторм оказался недолгим. Фрегат с зелеными парусами привык к буйству стихий, и команду, настроившуюся на сражение с волнами, отчасти разочаровало, что на этот раз бескрайний океан так и не осмелился по-настоящему бросить ей вызов. До рассвета оставалось еще несколько часов, и, строго говоря, эти часы можно было потратить только на сон, как вдруг дозорный углядел справа по борту слабый огонек.

Это был какой-то другой фрегат. Капитан зеленопарусного корабля некоторое время вглядывался в темноту и думал, стоит ли приблизиться к незнакомцу, чтобы выяснить, как тот перенес ветер, дождь и волны, не нужна ли ему помощь. Правила игры требовали, чтобы такие фрегаты, как его красавица с необычными цветными парусами, держались подальше от случайных морских странников, если для беседы с ними не было особых причин. Но иногда чутье подсказывало, что следует поступить по-другому.

Зеленопарусный фрегат изменил курс и вскоре приблизился к кораблю, чей кормовой фонарь и углядел дозорный. Они не знали, но этот фрегат носил забавное имя: «Нахалка».

Одного взгляда хватило, чтобы понять: что-то не так. После шторма все снасти были в беспорядке, правый передний парус болтался туда-сюда, не привязанный. На борту, также с правой стороны, в темноте виднелась рана – из нее вытекала слабо светящаяся жидкость.

На палубе не было ни души.

От «Нахалки» веяло такой жутью, что даже матерая команда зеленопарусного фрегата слегка оторопела. Никто не сказал вслух, что мечтал бы очутиться сейчас как можно дальше от корабля, выглядевшего покинутым, но капитан и сам все понял. Он и сам хотел бы убраться поскорее, однако что-то мешало. Он разглядывал «Нахалку» глазами своего рыбокорабля и взвешивал шансы – рискнуть? Поберечься?

В конце концов он вызвал шлюпку и отправился на чужой фрегат в сопровождении двоих помощников, которым доверял как себе, но, когда они закинули кошки и забрались на борт, он приказал им остаться на палубе, а сам спустился в трюм. О том, что там было, он никому не рассказал, а моряки и не спрашивали – они ощутили леденящий холод вскоре после того, как их капитан скрылся из вида. Прошло еще немного времени – и он вернулся – бледный, дрожащий – и вывел следом за собой незнакомца. Тот был высокого роста, но казался маленьким, потому что согнулся чуть ли не вдвое, прижал руки к груди и втянул голову в плечи. Его одежда была изорвана в клочья и покрыта пятнами, чье происхождение никто не стал выяснять.

Выжившего перевезли в шлюпке на борт фрегата с зелеными парусами, после чего «Нахалка» развернулась, хотя ею явно никто не управлял, кормовой фонарь погас, и она навсегда исчезла во тьме.

Капитан приказал очистить один из чуланов от хлама и поселил в этой маленькой «каюте» выжившего, объяснив всем, что тот слишком много видел и должен какое-то время побыть один. Те, кому довелось помогать капитану в этом деле, говорили потом, что выживший прижимал к груди какую-то странную штуковину – несколько трубочек разной длины, соединенных между собой. «Да это же сирринг! – сказал один моряк. – Что-то вроде дудки». И действительно, где-то через неделю они услышали, как из запертой каюты доносятся тихие несмелые звуки, которые вскоре начали складываться в некое подобие мелодии – протяжной, очень грустной…

Того, что у спасенного с «Нахалки» между пальцами рук перепонки, никто не заметил.

Да и не было никаких перепонок, когда он спустя месяц наконец-то вышел из заточения, чтобы стать таким же матросом, как все.

Когда мелодия стихла, наступила тишина. Сандер замер, глядя в темноту. Воспоминания нахлынули с необычайной силой, будто прошло не шесть лет, а шесть дней. Он даже вспомнил, как звали навигатора «Нахалки» – Эгер, Эгер Зайне. Матросы за глаза называли его Занудой, но беззлобно, шутя. Он и впрямь был нудноват и все же заботился о своей команде как о собственной семье. Почему «Нахалка» сошла с ума и сделала то, что сделала, Сандер не знал. Да и не хотел знать, по правде говоря.

И вспоминать тоже не хотел…

Что-то шумно вздохнуло впереди, а потом во тьме зажегся мягкий зеленоватый свет. Сандер моргнул несколько раз – его глаза, привыкшие к мраку, начали слезиться – и увидел просторное брюхо «Лентяйки» во всей красе. Стены, покрытые ноздреватыми наростами, мутная вода, мусор на ее поверхности. Он с некоторым усилием поднял взгляд и посмотрел на Немо.

Король Талассы изменился, и каким-то образом Сандер понял, что здесь не обошлось без его мелодии. Немо Гансель теперь не был бесформенным клубком щупальцев – у него имелся вполне человеческий торс, который словно вылепили из коричневой глины, – он выглядел слишком массивным, слишком… грубым. Король сложил длинные руки на груди; на короткой шее сидела крупная уродливая голова с выдающимися надбровными дугами, расплющенным носом и мощной челюстью. Спутанная грива походила на водоросли, которые выносит на берег после шторма. В глазах размером с блюдца плескалась тьма.

«Король Блуждающего города, по сути, весьма несчастная… тварь».

Нет, теперь он точно не был тварью, хотя и человеком не стал.

– Спасибо. – Голос вновь изменился, сделавшись низким и гулким, под стать грудной клетке, похожей на бочонок. – Я ожидал меньшего. Мы не просто в расчете – теперь я ваш должник. Твой… – он перевел немигающий взгляд с Фейры на Сандера, – в большей степени, чем его или ее.

Сандер вдруг вспомнил свою первую встречу с Марис Гансель и сказал:

– Я бы хотел сделать так, чтобы вы с ней снова были вместе.

Немо расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову, и эхо многократно усилило его смех – наверное, слышно было даже на палубе. Сандер боязливо съежился, посмотрел на капитана и тут же об этом пожалел: феникс вдруг показался ему уставшим и каким-то потерянным. Ризель, стоявшая по правую руку от капитана, выглядела куда увереннее и спокойнее.

– Когда проживешь хотя бы половину того срока, что отмерен мне, музыкант, – проговорил человек-кракен, – то любовь, а вместе с ней и ненависть станут для тебя пустыми словами. С годами они покрываются плесенью и пылью, и с этим уже ничего нельзя поделать.

«С годами они покрываются плесенью и пылью…»

– Даже в пустых словах есть смысл, – возразил Сандер, – особенно если одинаковые слова говорят люди, которые уже давно не видели друг друга. Это ведь неспроста, верно? Совпадений не бывает. У всего, что с нами происходит, есть какая-то цель.

Король Талассы задумчиво уставился на матроса «Невесты ветра», и внезапно его лицо изменилось – черты лица смягчились, в наполненных тьмой глазах обозначились белки, отчего взгляд стал более… человеческим. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, – и тут раздался глухой стон.

Сандер, успевший незаметно для самого себя сделать несколько шагов вперед, оглянулся и увидел, что феникс медленно опускается на колени, схватившись руками за голову, словно его вдруг одолела жуткая мигрень.

– Что происходит? – спросил Немо.

– Я не знаю… – выдавил Фейра сквозь стиснутые зубы. – Я не понимаю…

Миг спустя его тело начало светиться, и Сандер, доверившись чутью, бросился в зеленоватую воду, краем глаза заметив, как огромное щупальце схватило Ризель и унесло прочь. Что-то загудело; от внезапно нахлынувшего страха он чуть не захлебнулся и вынырнул, хватая ртом воздух.

Брюхо «Лентяйки» заполнил дым, в котором исчезли Немо и Ризель, но зато отлично был виден окруженный пламенем человек, замерший в коленопреклоненной позе. Гул продолжился, и Сандер с ужасом понял, что впервые в жизни слышит звук, которого моряки – и люди, и магусы, и очарованные – боятся больше всего на свете.

В Талассе проснулся чумной колокол.

Двустворчатые двери распахнулись, кто-то заорал:

– Чума! В городе корабельная чума!

В ту же секунду Сандер почувствовал страшную боль, словно какой-то зубастый монстр вгрызался в основание его черепа. В глазах потемнело, он услышал чей-то стон и понял, что стонет сам. Немо с жутким ревом вырвался из воды, и его щупальца раскинулись по всему брюху «Лентяйки». Одно из них рванулось к Фейре, успевшему погаснуть, и схватило его за шею.

– Ты! – загремел король. – Что ты натворил!

Он встряхнул магуса будто тряпичную куклу, а потом швырнул на мелководье и бросился к выходу с неожиданной прытью. С трудом превозмогая ослепляющую боль в затылке, Сандер подобрался к капитану и схватил его за плечи.

– Очнись! – Он уже хотел дать фениксу оплеуху, но тот моргнул и открыл глаза. Они были… белыми. Слепыми. Сандер обомлел и застыл.

– Выбираемся отсюда, – велела мокрая, словно утопленница, Ризель, невесть как оказавшаяся рядом. – Помоги мне поднять его, быстрее!

И Сандер помог. Они выбрались из брюха и, никого не встретив на пути, поднялись на палубу, волоча за собой феникса, который едва переставлял ноги. Сандер и сам двигался с трудом: боль то и дело вспыхивала в разных частях его тела, заставляя сжимать зубы и стонать. Что-то происходило с «Невестой ветра» – только этим объяснялось происходящее с ним и капитаном, – и он даже в мыслях не осмеливался предположить, что именно.

Чумных колоколов теперь было два, и они не умолкали. Сквозь их гул иногда прорывались крики и звуки, свидетельствовавшие о том, что фрегаты, окружающие «Лентяйку», «Невесту ветра» и «Черную звезду», расцепляются, торопясь убраться подальше от рыбокорабля, ставшего источником смертельно опасной заразы. Сандер бросил капитана на попечение Ризель и, пробравшись сквозь толпу перепуганных талассийцев к правому борту «Лентяйки», посмотрел вниз.

Она тоже отцеплялась. Ее крючья складывались один за другим, выдирая крючья «Невесты ветра», чья палуба источала мертвенно-бледный свет и на глазах покрывалась черными пятнами. Они росли, сливались друг с другом…

– Там же наши! – заорал он и, забыв про боль во всем теле и туман в голове, бросился за борт.

Упав в воду, он погрузился в ~музыку~, прекрасную нездешнюю ~музыку~, в которой было столько печали, что его сердце едва не раскололось пополам. Тело сделалось тяжелым как камень: он ушел под воду с головой и даже не испугался, что утонет.

Спустя мгновение чья-то сильная рука схватила его за шиворот.

– Если хочешь жить – плыви~.

И Сандер поплыл навстречу смерти, сияющей белым огнем впереди.

Когда все началось, Эсме сидела на палубе и кормила Сокровище остатками рыбы, размышляя о многих вещах сразу. Какая удача, что зверек оказался всеядным; он бы не выжил, оказавшись без присмотра, когда «Невеста ветра» была в Облачном городе, и сейчас, посреди моря, без припасов. Конечно, орехи и ягоды он поедал куда охотнее, чем рыбу, но все-таки можно было не беспокоиться, что он умрет от голода у нее на руках. Ларим, словно прочитав ее мысли, заворковал и прыгнул ей на плечо.

А потом впился в ухо острыми зубками.

Она вскрикнула – скорее от неожиданности, чем от боли, которая пришла чуть позже, – и вскочила. Палуба «Невесты ветра» как-то странно заскрипела у нее под ногами, и там, где она только что сидела, появилось… быстро растущее черное пятно. Проходивший мимо матрос споткнулся на ровном месте и упал лицом вниз. Эсме растерянно огляделась по сторонам.

Случилась страшная беда.

Она чувствовала это так же отчетливо, как боль в ухе, как кровь, стекающую по шее. Ларим запустил лапу ей в волосы, но больше не кусался; он был испуган, как и сама Эсме. Он ощущал то, чего не мог понять.

– Какого кракена… – пробормотал споткнувшийся матрос, поднимаясь, и вдруг заорал, глядя на свою правую руку.

Эсме подбежала к нему и увидела, что вся ладонь моряка ободрана до живого мяса; кусок кожи прилип к палубе вместе с лохмотьями от штанов. Она схватила его за запястье, намереваясь исцелить, как вдруг предчувствие беды накатило с такой неимоверной силой, что свело судорогой горло. Хрипя и задыхаясь, она отступила на шаг и чуть не упала, потому что часть палубы стала мягкой и податливой как тесто. Ларим заверещал и дернул ее за волосы. Эсме каким-то чудом сумела удержать равновесие. Она знала, что это размягчение тела фрегата свидетельствует о чем-то очень плохом, но…

В трюме кто-то закричал. На передней мачте появилось черное пятно и начало расти; чуть выше возникло еще одно, и они слились друг с другом быстрее, чем она сумела осознать происходящее. Над бортом «Лентяйки» показалась чья-то голова; миг спустя она исчезла – и раздался крик:

– Чума! Корабельная чума!

Мир вокруг Эсме завертелся с головокружительной скоростью. Она услышала, как просыпаются колокола – те самые, которые они заметили, едва войдя в Талассу, – она увидела, как суматоха празднества на палубе «Лентяйки» сменяется встревоженной беготней, почти что паникой. На борту «Невесты ветра», кроме нее, оставалось еще человек семь – кто-то перебрался на «Черную звезду», кто-то ушел на «Лентяйку» или другие корабли, не в силах просто сидеть и ждать, пока вернется капитан. Она вдруг поняла, что все они обречены, и безвольно рухнула на палубу, уже не обращая внимания на ларима, который то тянул ее за волосы, то кусал за ухо и плечо. Какая-то часть ее сознания бунтовала – что же, это конец? Так завершится ее путешествие, их история? Ничего глупее и придумать нельзя.

«Они несут с собой собственную гибель», – проговорил в ее памяти голос Ризель, повторяя слова капитана-императора. Выходит, она была права, и Фаби не бредила, а действительно слышала то, что сказал Аматейн. Выходит, «Невесту» каким-то образом заразили в Облачной гавани.

Хорошо, что Кристобаля здесь нет…

Эсме вынудила себя подняться. Тело едва слушалось, руки и ноги стали деревянными. Если она прыгнет за борт, то сумеет доплыть до «Лентяйки», хотя та и начала отдаляться, развернув огромные паруса. Только вот… чего она этим добьется? Никто не бросит ей веревку, никто не поможет выбраться из воды, потому что она принесет на чужой фрегат заразу, от которой сейчас погибает «Невеста ветра». Нет, ей не спастись.

Глотая слезы, Эсме отступила от фальшборта. Где-то в затылке появилась невероятно сильная боль – жгучая, словно к ее коже приложили уголь из костра. Слабость, сковывающая ее по рукам и ногам, нарастала. В голове проносились обрывки разговоров, рассказов Эрдана и Кристобаля о корабельной чуме – болезни, которая уничтожает фрегаты без остатка, не позволяя им перерождаться в кархадонов. Она открыла свой разум «Невесте» – и воздух превратился в густую черную смолу.

Она зажмурилась.

[Вот так, – сказал Велин с сочувственной улыбкой, – рано или поздно все заканчивается. Ты думала, можно просто сбежать из своей жизни и пуститься в морские странствия вместе с разношерстной компанией бродяг? Нет, конечно, все совсем по-другому. У каждого человека есть свое предназначение в жизни, а кому-то просто суждено кануть в глубину и превратиться в крабий корм. Только и всего.]

«Ты… почему ты мне такое говоришь?»

[А что же еще я должен тебе сказать? Каждый получает то, что заслужил. Чего ты добилась, чем ты заработала право на иную судьбу? Жизни спасала? Нет уж, этим тебе гордиться не с руки, спасать – священный долг целителя. Ты ничего не сделала сверх того, что была обязана сделать.]

«Неправда! Я спасла Джа-Джинни! Я вернула его из мертвых!»

[Да что ты говоришь. Может, именно это и было твоей самой большой ошибкой? Может, ты вмешалась в планы Эльги или самого Великого Шторма? Может, одной маленькой птичке стоило бы затаиться в своем гнезде, а не лететь навстречу буре?]

«Я не понимаю…»

[И не должна понимать.]

– Эсме, очнись! – Кто-то схватил ее за плечи, встряхнул. Она не нашла в себе сил, чтобы пошевелить хоть пальцем, чтобы открыть глаза. Ларим скорчился у нее на плече – она чувствовала щекой его шерсть, – и, похоже, его охватило то же странное оцепенение.

– Да очнись же ты наконец!

– Эсме…

Другой голос. Прикосновение, от которого по коже побежали мурашки; где-то во тьме, в которую погрузился ее разум, сверкнула молния. Она вынырнула из тьмы, словно вытащила себя за волосы из болота; казалось, на это ушла целая вечность.

Она открыла глаза.

Над ней склонились Кристобаль и Сандер; у феникса было что-то не так с глазами, но она еще не пришла в себя настолько, чтобы понять, что именно. Рядом был кто-то еще. Она села, придерживая рукой сползающего ларима, огляделась по сторонам. С того момента, как сознание оставило ее, явно прошло некоторое время, потому что пятна затянули всю поверхность палубы, мачты и сложенные паруса – теперь лжеплоть «Невесты» выглядела так, словно ее покрыла серебристо-черная плесень. Фальшборт, в который Эсме уперлась рукой, вставая, был твердым, но вот палуба прогибалась под ногами.

За спиной Сандера маячили трое матросов – Кай, Ролан и Гвин; поодаль Бэр склонился над чьим-то телом. Она не хотела знать – чьим. Больше никого… Значит, кроме нее, здесь еще шестеро выживших и Шторм знает сколько трупов.

– Надо спуститься в брюхо, и побыстрее, – сказал Кристобаль. Она снова посмотрела на него и вздрогнула, наконец увидев совершенно белые слепые глаза. – Если у меня получится кое-что сделать, мы спасем ее. Если же нет – там есть лодки… вы сможете выбраться, а потом – через какое-то время – Немо вас подберет. Времени нет. Идем.

Сандер пошатнулся и чуть не упал, ей пришлось подставить ему плечо. Стремительно слабеющий матрос казался бледным словно простыня, его щеки покрывали синеватые пятна. Эсме поняла, что и сама выглядит не лучшим образом. Все происходило очень быстро – она скользила по реальности словно жук-водомерка.

– Быстрее.~

Кристобаль на секунду замер у люка, ведущего в трюм, обратил к ней ослепшие глаза. Как же он видел?

– Зрение навигатора.~

«Невеста» из последних сил старалась помочь капитану, который явно знал, что делает, хотя Эсме не раз слышала от него – от корабельной чумы нет лекарства.