Текст книги "Игорь Грабарь"

Автор книги: Наталья Мамонтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Наталья Мамонтова
Игорь Грабарь

БЕЛЫЙ ГОРОД МОСКВА, 2001

Издательство «Белый город»

Директор К. Чеченев

В издании использованы материалы, предоставленные М. Мезенцевым

ISBN 5-7793-0359-2

© Белый город, 2001

Игорь Эммануилович Грабарь – одно из самых известных имен в истории русской культуры XX века. Пожалуй, не было в ней человека более многогранного, проявившего себя в самых разных ее сферах, оказавшего личное творческое воздействие на формирование целых ее направлений. Человек искусства, науки, музейного и реставрационного дела, Грабарь в своей очень долгой жизни проявлял чудеса трудолюбия, вкладывая всего себя в то дело, которым в данный момент занимался.

Иней. 1905

Ярославский художественный музей

Происхождение и место рождения Грабаря, его семейная история достаточно необычны. Он родился 13 марта 1871 года в Будапеште, в русской семье, которая принадлежала к этнической группе, компактно проживавшей в Угорской Руси. Этот карпатский район входил в состав АвстроВенгерской империи. Почти вся многочисленная родня Грабаря, прежде всего его дед по матери Адольф Иванович Добрянский, была причастна к европейскому славянофильскому движению, вовлечена в борьбу против «мадьяризации» славян Австро-Венгрии. Жизнь семьи была пронизана общественно-политическими интересами, и в этой специфической атмосфере прошло детство Игоря. В нем были драматические эпизоды, в том числе суд над дедом и матерью, Ольгой Грабарь, которую едва не приговорили к смертной казни за «государственную измену», эмиграция его отца, Эммануила Ивановича Грабаря, юриста, депутата Будапештского парламента, вынужденного скрываться за «антимадьярскую» деятельность. Отец переселился в Россию в 1876 году под конспиративным именем Храбров (эта фамилия надолго, вплоть до окончания университета, оставалась в жизни Игоря Грабаря, и ею он подписывал некоторые свои ранние работы, например, иллюстрации к повестям Гоголя, изданным в 1890-е годы).

Детство Грабаря было нелегким: с раннего возраста почти постоянно он жил в разлуке с родителями и при всем обилии родственников чаще всего оставался на попечении чужих людей. В 1880 году мать привезла его в Россию, в Егорьевск Рязанской губернии, где в гимназии преподавал отец. Но воссоединения семьи не произошло – вскоре отец был переведен в Измаил, а мальчик остался учиться в Егорьевске. Он навсегда сохранил любовь к этому тихому провинциальному городку, где у него появилось много добрых знакомых, где его любили и опекали. С детства ему не изменяли те свойства характера, благодаря которым он создал свою жизнь такой, какой хотел, – целеустремленность, позитивное начало в отношениях с людьми, умение находить друзей, удивительное трудолюбие, интерес к жизни и возникшая в самую раннюю пору горячая любовь к искусству.

Детские увлечения Игоря были весьма серьезны: в восьмилетием возрасте он строил дом в саду дедовского имения из настоящих материалов и по всем правилам. Судя по его воспоминаниям, он постоянно нагружал себя разнообразной деятельностью, подбираясь постепенно к творчеству.

Автопортрет. 1934

Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Не помню себя не рисующим, не представляю себя без карандаша, резинки, без акварельных красок и кистей», – писал позже Грабарь[¹ И.Э. Грабарь. Моя жизнь. Автомонография. М.-Л., 1937, с. 21.]. Изводя «пропасть бумаги», он рисовал все, что придет в голову, любил копировать портреты генералов из журнала Нива времен русско-турецкой войны 1877-1878 годов.

Первым художником, встреченным им в жизни, стал учитель рисования в Егорьевской гимназии И.М. Шевченко, окончивший Московское училище живописи и ваяния. «Мне до смерти хотелось как-нибудь к нему забраться, чтобы собственными глазами увидать, как пишут картины и что это за масляные краски, о которых я знал только понаслышке». И попав, наконец, к учителю, увидев эти серебряные тюбики, мальчик испытал сильнейшее впечатление: «Я думал, что не выдержу от счастья, наполнявшего грудь, особенно когда почувствовал сладостный, чудесный запах свежей краски»[¹ И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 24.]. Грезя о масляных красках, он медленно, но неуклонно продвигался к своему предназначению. Однако Егорьевск ничего, кроме рисунков в Ниве, гравюр в Живописном обозрении и Всемирной иллюстрации, не мог предложить будущему художнику. Но и это было немало – уже в детстве Грабарь по репродукциям познакомился со многими выдающимися картинами русской школы.

Трудный этап в его жизни был связан с московским лицеем цесаревича Николая, куда Грабарь поступил в 1882 году. Директором лицея был Михаил Катков, редактор Московских ведомостей, литератор правого толка. Грабарь был принят «живущим стипендиатом», и это положение сильно отличалось от положения окружавших его богатых мальчиков, не дававших ему забыть о бедности его семьи. «Угнетавшее и унижавшее чувство достоинства окружение», – так характеризовал лицейскую среду Грабарь[² Там же, с. 56.]. Но у него уже был свой мир, позволявший уходить от тяжелых впечатлений.

Москва 1882 года встретила Игоря Грабаря огромной Всероссийской художественно-промышленной выставкой, в художественном отделе которой мальчик пережил встречу с лучшими картинами того времени – уже знакомые по гравюрам Репин и Суриков, Флавицкий и Верещагин, Перов и Куинджи, Васильев и Крамской открылись ему теперь во всем своем живописном блеске.

Крыша со снегом. 1889

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Выходные дни и праздники полностью принадлежали Игорю – целыми днями он пропадал в Третьяковской галерее, на московских выставках, у знакомых. В Москве он искал людей и места, связанные с искусством, – иконописное училище, квартиры студентов Московского училища живописи, ваяния и зодчества или университетских друзей брата Владимира. Среди последних он познакомился с Дмитрием Щербиновским, студентом-юристом и художником. Через него произошло знакомство с Абрамом Архиповым, встречи с Василием Поленовым, Сергеем Ивановым. Щербиновский оказал сильное влияние на Грабаря, который решил по его примеру прежде всего получить университетское образование.

Но главным содержанием лицейской жизни стали занятия рисунком и живописью. На уроках в лицее и в классах рисования Московского общества любителей художеств Грабарь осваивал рисунок с натуры и технику письма масляными красками. «У меня было четыре возможности работать с натуры в стенах лицея: писать из окон, писать портреты окружающих, ставить себе натюрморты и сочинять сцены из жизни и быта лицея, списывая детали с натуры.

Все это я и делал»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 45.]. Моделями его были одноклассники, педагоги, служители, егорьевские знакомые. В летние месяцы Грабарь пробовал себя в пейзажных этюдах: «После двух картин Куинджи на сюжет Березовой рощи... пошла мода на березу. Я в Титове тоже писал березовую рощу, стараясь не походить на Куинджи»[² Там же, с. 59.]. В последний свой лицейский год он увидел в своих работах новые, достигнутые упорным трудом живописные качества.

Наряду с основными творческими интересами в лицее Грабарь много читал, успешно изучал языки, пробовал себя в литературе. Лицей он закончил с золотой медалью и в 1889 году поступил в Петербургский университет на юридический факультет.

Портрет художника Антона Ашбе. 1899

Рисунок

Собственность семьи художника, Москва

Дама у пианино. 1899

Частное собрание, Москва

«Вот она столица, думал я, когда ехал на извозчике с Варшавского вокзала на Выборгскую сторону... В этот первый чудесный осенний день Петербург показался мне сказочно прекрасным с сверкающей вдали адмиралтейской иглой, синей Невой, гранитной набережной и Петропавловским шпицем. Таким он остался для меня с тех пор навсегда: самым красивым городом Европы»[³ Там же, с. 65.].

В Петербурге Грабарь сразу проявил себя как человек, с детства привыкший полагаться только на себя: «Моя жизнь потекла по трем различным руслам – научному, литературному и художественному... они без остатка заполняли весь мой день, чрезвычайно удлиненный по сравнению с обычным студенческим днем»[⁴ Там же, с. 68.]. После университетских занятий, по вечерам он писал юмористические рассказы для журналов. Работа для журналов стала его постоянным делом на многие годы: в 1889 году началось его долговременное и плодотворное сотрудничество с Нивой – одним из самых достойных русских журналов. Грабарь рисовал иллюстрации, делал обзоры художественных выставок, писал критические статьи, биографии художников.

Свои студенческие годы со всеми их бесконечными и разнообразными трудами Грабарь вспоминал «как единую целостную, бесконечно увлекательную, ибо до отказа насыщенную впечатлениями, радостную жизнь»[⁵ Там же.].

Живопись оставалась его главным интересом. На первом курсе университета Грабарь написал свой первый значительный живописный этюд, имевший успех среди его друзей из Академии художеств. Это была Крыша со снегом (1889), написанная из окна комнаты одного из университетских товарищей на углу Владимирской улицы и Графского переулка. Эффектная диагональ композиции, сопоставление заснеженной плоскости крыши с уходящей вдаль перспективой домов достаточно много говорят о художественном даровании Грабаря. И в других работах университетского периода (В вагоне конки, 1891; Лампа с зеленым абажуром, 1891; Няня с ребенком, 1892) заметно стремление молодого художника к обобщению форм, поиску острых композиционных решений, к трактовке изображения не детально, а массами, и главное – к свежему интенсивному колориту. В эти годы формируется отношение Грабаря к натуре, которое впоследствии легло в основу его манеры.

Уже с 1892 года он начал заниматься в академической мастерской профессора Павла Чистякова, знаменитого педагога, имевшего особую систему обучения рисунку и взрастившего плеяду великих русских художников, в том числе Поленова, Репина, Врубеля, Серова.

Грабарь окончил университет в 1893 году, прослушав одновременно полный курс лекций на историко-филологическом факультете даже более добросовестно, чем на юридическом. Решение поступать в Академию художеств было твердым, но по совету ГЦербиновского Грабарь не стал сразу подавать прошение о поступлении. Ведь Академия художеств в это время находилась в процессе реформирования, которое должно было в корне изменить систему преподавания.

Реформа Академии заключалась в переработке ее устава, изменении системы академических программ, в обновлении профессорского состава. Собственно учебной структурой стало учрежденное при Академии художеств Высшее художественное училище, в которое пришли преподавать Владимир Маковский, Архип Куинджи, Илья Репин.

Дама с собакой. 1899

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Таким образом Академия приняла Грабаря в свои классы в 1894 году. Интересно, что уже в начальном классе ученики образовали две группы, одна из которых тяготела к рисунку, другая больше интересовалась живописью; Грабарь принадлежал к последней.

Огромную роль для него в это время играли зарубежные издания по искусству, знакомившие учеников Академии с современными направлениями европейской живописи. Так Грабарь узнал имена и произведения Эдуара Мане, Клода Моне, Эдгара Дега, Огюста Ренуара, которые стали постепенно затмевать академическую действительность. Как писал он впоследствии, даже Чистяков «...заслонился гигантской фигурой Мане, до сих пор для меня сохранившей свой масштаб»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 102.].

Одной из самых ярких фигур, запомнившихся Грабарю в Академии, был Федор Малявин; он уже стал известен своими сильными портретами. В один из учебных дней Малявин, по выражению Грабаря, «нашвырял» в один сеанс его портрет, который был воспринят в Академии как сенсация. Друзьями Грабаря по репинской мастерской, кроме Г.Цербиновского, были Константин Сомов, Осип Браз, Дмитрий Кардовский. За недолгое время обучения в Академии Грабарь познакомился и с художниками-москвичами, бывавшими в Петербурге в связи с Передвижными выставками, в том числе с Константином Коровиным, Валентином Серовым, Аполлинарием Васнецовым.

В 1895 году Грабарь совершил дальнее путешествие, начавшееся в Берлине, Дрездене и Мюнхене. Но более всего влекла его Италия. Попав в Венецию, проведя в этом волшебном городе две недели, Грабарь навсегда был покорен им, его красотой, архитектурой, художественными сокровищами его церквей и дворцов.

Тициан, Веронезе, Тьеполо – венецианская живопись «с ее единственным в истории искусства колоритом» поразила его, а «ужалил» сильнее всего Тинторетто[¹ И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 113.]. Среди «откровений», полученных в Риме, – Портрет папы Иннокентия X Веласкеса, затмивший для Грабаря другие живописные сокровища Вечного города.

То, что увидел Грабарь, попав после Италии в Париж, показалось ему необыкновенным. Помимо классических ценностей европейской культуры молодых русских художников (и Грабаря в их числе), ехавших в Европу в 1890-е годы, привлекали явления современного искусства, опыт европейских художников-современников, отчасти знакомый по частным коллекциям и эпизодическим выставкам. Импрессионизм и постимпрессионизм представлялись таинственной и новой сферой искусства, открывающей новые горизонты, за которые художники стремились заглянуть.

Поэтому одним из самых необыкновенных эпизодов пребывания в Париже для Грабаря стало случайное посещение лавочки Амбруаза Воллара, торговца картинами, на рю Лафитт, где перед ним возникли «странные небольшие холсты», открывшие мир Сезанна, Гогена, Ван Гога. Интересно, что спустя много лет, в 1904 году, Грабарь вновь посетил лавку Воллара, уже более обширную, и увидел там новые необычные произведения еще неизвестных Анри Матисса и Пабло Пикассо.

После возвращения учеба в Академии привлекала его все меньше и меньше, своего места он здесь не находил. Проработав около года в натурном классе, Грабарь был переведен в выбранную им мастерскую – это была мастерская Репина. Репинская мастерская пользовалась огромной популярностью в Академии и в Петербурге. Но даже репинское преподавание не отвечало ожиданиям Грабаря. Ему казалось, что он теряет свежесть, непосредственность своих ранних работ, не приобретая высшего умения.

В поисках учителей Грабарь задумал снова ехать за границу. Финансовую поддержку ему, как и в первый раз, оказала редакция Нивы, куда он обязался писать статьи и обзоры европейской художественной жизни.

Угасающий день. 1904

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Для тогдашних студентов петербургской Академии характерной была свобода в выборе места учебы – очень многие оставались для работы в частных ателье и академиях Парижа. Не меньшим авторитетом в эти годы пользовалась мюнхенская художественная школа – Мюнхенская академия, частные школы Холлоши и Ашбе.

Таким образом выбор между Парижем и Мюнхеном составлял для Грабаря известную проблему. Все же он принял решение ехать в Мюнхен «с непременной оглядкой на Париж». Его спутником был товарищ по Академии Кардовский.

Школа Антона Ашбе и ее глава пользовались в Мюнхене, куда приехали в 1896 году Грабарь и Кардовский, большой известностью. Ашбе, по мнению Грабаря, был крупнейшим педагогом, блестящим рисовальщиком, имел свою, очень эффективную систему преподавания. Здесь Грабарь «добирал» в рисовании то, что не удалось получить в Академии. Точные, наглядные способы обучения позволили почувствовать под ногами твердую почву и очень быстро продвинуться в рисунке. В сочетании со строгой системой рисования с натуры в школе Ашбе была принята широкая, этюдная манера живописи и импрессионистическое раздельное наложение красок.

Ашбе быстро оценил способности Грабаря и предложил ему быть старостой, в обязанности которого входили занятия с новичками. В дальнейшем авторитет Грабаря среди учеников школы позволил ему возглавить одно из двух созданных в школе отделений.

Мюнхенский период (1896-1901) был в жизни Грабаря очень разнообразным: он не только углубленно занимался живописью, изучал историю техники живописи, но и увлекся изучением архитектуры и скульптуры, прошел курс архитектурного политехникума. Преподавательская работа в школе Ашбе, как это часто бывает, много дала ему для уяснения и решения собственных проблем в рисунке и живописи.

После года пребывания в Мюнхене Грабарь совершил поездку в Париж с целью проверить плюсы и минусы мюнхенской школы в сравнении с парижскими мастерскими. Эта проверка была очень своевременной. В зале импрессионистов Люксембургского музея Грабарь понял, насколько близки ему эти мастера. Его главной идеей стало соединение в одно целое лучших сторон «Парижа» и «Мюнхена».

Особенностью жизни в Мюнхене были сменявшие друг друга увлечения тем или иным художником или направлением. Для Грабаря стало важно ограничивать себя тем, чтобы «намотать смысл очередной моды на ус», не воплощая ее в своей живописи. Вместе с тем в работах мюнхенского периода – Дама с собакой, Дама у пианино (обе – 1899) – есть элементы виртуозности салонного характера, типичные для живописи мюнхенского Сецессиона.

В картине Дама у пианино пастозно написанная женская фигура у рояля не завершена художником и потому в изобразительном решении прежде всего сказывается этюдный замысел. Эта фигура стала воплощением света – ее «световая» роль в пространстве сродни роли канделябров на рояле. Внутренним свечением полны и клавиши инструмента, а лежащая на них рука объединяет эту симфонию цвета в одно целое. Художник пользуется пастозным мазком для усиления этой светоносности форм – свет не скользит по поверхности, а словно «зарывается» в нее, становится материально ощутимым.

«Все это было как-то слишком “иностранно”, и даже слишком “по– мюнхенски”, а к 1900 году я уже определенно тяготился печатью Мюнхена... Все было не свое, а чужое, навеянное»[¹ И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 145.], – вспоминал художник.

Луч солнца. 1901.

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Одним из важных событий в конце мюнхенского периода стала поездка на Всемирную выставку 1900 года в Париж. В ретроспективном отделе выставки Грабарь увидел полно представленное творчество Милле, Курбе, Мане. «Но эта выставка мне подсказала мысль, не дававшую с тех пор покоя, – мысль, что художнику надо сидеть у себя дома и изображать свою, ему близкую и родную жизнь. Милле, Курбе и Мане писали то, что видели вокруг себя, потому что понимали это свое лучше, чем чужое, и потому что любили его больше чужого»[² Там же, с. 144.].

Надо сказать, что такие мысли рано или поздно приходили в голову всем русским художникам, жившим какое-то время за границей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Грабарь последовал этой традиции и в 1901 году возвратился домой.

Грабарь вернулся в Россию в сложное для отечественной культуры время. Накал художественной атмосферы конца 1890-х годов вылился в серьезное противостояние: стремление молодого поколения художников к новым живописным идеям, к решению сугубо формальных задач искусства стало поводом для ожесточенной полемики, для борьбы, развернутой старшим поколением передвижников против новых направлений, против «декадентов», как их тогда именовали.

Грабарь еще в 1897 году «приложил руку» к этой ситуации, прислав из Мюнхена статью для журнала Нива, в которой писал о том, что в новейшем искусстве следует видеть не упадок, а, напротив, признаки возрождения (статья так и называлась Упадок или возрождение?). Она обеспечила Грабарю популярность в кругах молодых художников и вызвала негодующую реакцию старших передвижников.

Создание журнала и объединения «Мир искусства» в 1898 году было центральным событием этой борьбы, разделившим русских художников на враждебные лагеря. Грабарь стал сторонником нового журнала, еще будучи в Мюнхене: в ответ на предложение Сергея Дягилева он начал публикацию серии статей Письма из Мюнхена, посвященных художественным выставкам и творчеству отдельных мастеров. Грабарь быстро завоевал репутацию блестящего критика-эссеиста, его взгляды и оценки отличались точностью и оригинальностью.

Возвращаясь на жительство в Петербург, Грабарь решил связать свою деятельность с журналом Мир искусства, где он нашел своих единомышленников. Ему было близко художественное направление, которое проводил Дягилев на страницах журнала и в выставочной деятельности – в нем было то, что Грабарь называл «системой озорства» и что создавало противовес скуке и банальности устоявшихся форм «нового академизма» передвижников.

Для Грабаря круг «Мира искусства» был очень привлекательным – он писал, что Александр Бенуа, центральная фигура кружка, ему «сразу страшно понравился больше всех, и это мое первое впечатление сохранилось у меня вслед за тем на всю жизнь»[¹ И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 159.].

Под березами. 1904

Государственная Третьяковская галерея, Москва

После возвращения Грабарь поистине не мог надышаться русским пейзажем, увиденным новыми глазами. Опыт европейской живописи помог ему осознать новые возможности воплощения природы России, что было непросто в «постлевитановскую» эпоху.

Конец лета и осень 1901 года Грабарь провел в Наре под Москвой в усадьбе князя Сергея Щербатова, с которым сдружился в Мюнхене. Усадьба в Наре относилась к первой половине XIX века, и мотивы ампирной архитектуры в сочетании с давно не виденным Грабарем зрелищем прекрасной золотой осени создали почву для творческого развития, связанного именно с русским пейзажем.

Эти первые этюды, созданные в России, Грабарь и показал своим новым соратникам – Дягилеву и Бенуа, которые знали его как критика, но не имели о нем представления как о художнике. Волнение Грабаря было напрасным – его поняли и одобрили. Около десяти его работ появились на выставке «Мира искусства» в 1902 году. Успех среди художников и газетная брань критиков были примерно тем результатом, которого ожидал от показа грабаревских работ Дягилев. Картины быстро раскупили, а один из этюдов – Луч солнца (1901) – стал первой работой Грабаря, приобретенной в Третьяковскую галерею.

Зима 1901-1902 года для Грабаря и его товарищей прошла под знаком нового сильного увлечения – организации постоянно действующей выставки интерьера и декоративно-прикладного искусства. Она получила название «Современное искусство» и оправдала его в работах Константина Коровина, Александра Головина, Александра Бенуа, Евгения Лансере, самого Грабаря. Однако великолепная экспозиция осталась только страницей в истории искусства, поскольку предполагавшийся коммерческий результат отсутствовал – заказов не было. Это стало большим разочарованием для Грабаря.

В 1902 году он совершил поездку на Северную Двину, которая имела несколько задач, – исполнение заказа на серию художественных открыток с видами Северной Двины от издательства Общины Святой Евгении, желание сделать большую фотосъемку для будущей истории искусства. В этом сказалось и общее для художников этого времени увлечение Русским Севером, его деревянной архитектурой. Поездка отразилась в некоторых работах Грабаря, в частности в декоративных панно, но в то же время она была предвестием новых жизненных путей художника, его реставрационной деятельности.

Сентябрьский снег. 1903

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Еще одна, очень важная ветвь жизни Грабаря сформировалась в этот период. «Мир искусства» поставил перед русской художественной культурой проблему исследования собственных корней. Соединение в одном лице художника и искусствоведа было нередким явлением в эти годы, когда по существу зарождалось искусствознание. Александр Бенуа, написавший Историю русской живописи в XIX веке и редактировавший журнал Художественные сокровища России, стал предтечей Грабаря. С 1902 года Грабарь начал углубленно заниматься вопросами истории искусства, перед ним развернулась перспектива создания систематической истории русской художественной школы, о которой существовал довольно отрывочный комплекс сведений. Он начал увлекшие его поиски в архиве Академии художеств, и с этого времени вплоть до конца жизни работа над разными вариантами Истории русского искусства относилась к наиболее значимым сферам его многогранной деятельности. Грабарь сформировался в этой работе как один из крупнейших европейских ученых, как обладавший сильной профессиональной интуицией специалист в области атрибуции произведений искусства, к которому обращались за консультациями музеи разных стран.

Распад выставочного общества «Мир искусства» и последовавшее за ним прекращение выпуска журнала глубоко потрясли Грабаря – следствием этого стало намерение покинуть Петербург и перебраться в Москву.

Его тянула к себе подмосковная природа, захватившая еще в Наре. Подобное место Грабарь обрел в 1903 году в имении Титово Тульской губернии, принадлежавшем его тетке. «Я нашел в нем... типичную природу средней полосы России и тот подмосковный усадебный стиль, который я облюбовал в Наре»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 193. ² Там же, с. 194.]. В Титово Грабарь попал ранней золотой осенью, в самую волшебную пору русской природы, которой он уже посвятил один из лучших своих этюдов 1901 года.

«Проснувшись как-то утром и взглянув в окно, я к удивлению увидел, что выпал снег: весь сад был в снегу, снегом была засыпана колонная терраса. Зрелище снега с ярко-желтой листвой было столь неожиданно и в то же время прекрасно, что я немедленно устроился на террасе...»² В течение трех дней была написана картина Сентябрьский снег (1903) – работа зрелого художника, убежденного в своей эстетической концепции.

Грабарь использовал найденное им еще в Наре образное сочетание архитектуры и пейзажа. Спокойный прямоугольный формат холста открывает сильно выраженное движение. Ряд колонн справа, «язык» дощатого пола и ряд окон слева, доски потолка вверху – все устремлено в глубь картины. Перила, преграждающие взгляд, только подчеркивают это движение.

В стройности и зрелищности композиции разумная доля импрессионизма сочетается с четким членением объемов, в котором ощущается взгляд Грабаря-архитектора. Мощное тело деревянных колонн выглядит поразительно живым – их прочная устойчивая форма, оказывается, решена полупрозрачными трепещущими мазками жемчужно-серого тона; подлинно импрессионистичны рыжие кроны деревьев – собственно, то, что заставляет вспомнить о сентябре, когда на переднем плане картины уже будто бы царит зима. Этот сентябрьский огонь так точно согласован с серебристым цветом дерева и белизной пушистого снега, что картина не могла не стать художественным событием, не вызвать одобрения зрителей и критики. Красота композиции и колорита сочетается с красотой мазковой фактуры, нежно передающей материальные свойства изображаемых объектов.

Белая зима. Грачиные гнезда. 1904

Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Окончив ее, я ясно почувствовал, что сделал какой-то значительный шаг вперед по сравнению с этюдами Нары, что здесь лучше передан материал, но в то же время и больше поэзии, без которой пейзаж есть только протокол»[¹ И. Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 194.]. Сентябрьский снег подготовил появление замечательных живописных работ Грабаря в следующем, 1904 году и в целом в ближайшее десятилетие.

Там же в Титове Грабарь открыл для себя еще один из главных мотивов своих будущих картин – иней. Глазу художника открылось фантастическое зрелище, которое он называл «сказкой». «Бриллиантовые кружева на бирюзовой эмали неба» – такое определение инею мог дать только художник. Но Грабарь открыл и еще одну особенность инея – его мимолетность, которая заставляла особенно спешить с работой,чтобы уловить минуты быстротечной красоты.

Освоение зимней темы во всей ее живописной специфике происходило постепенно, с накоплением наблюдений. Побывав в Яхроме у художника Сергея Иванова, в снежных просторах, напомнивших Грабарю северную природу, он «впервые познал красоту бесконечных бирюзово-сиреневых переливов на снегу»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 195.]. Французский импрессионизм дал Грабарю прежде всего возможность по-новому видеть и анализировать живописный материал, а уже затем и технику воплощения увиденного на полотне. Одним из важнейших для него приемов стал «дивизионизм» – прием разложения цвета на холсте.

Февральская лазурь. 1904

Государственная Третьяковская галерея, Москва

На выставке Союза русских художников произошло знакомство Грабаря с одним из участников выставки, художником Николаем Мещериным, которое оказалось важным для обоих. Мещерин пригласил его приехать к нему в имение Дугино на берегу Пахры, где уже побывало немало московских художников, в том числе Левитан. Грабарь, которому страшно хотелось работать, писать снег, зиму, принял это приглашение. «Я вечно жил у кого-нибудь, только дважды на короткое время заведя собственный угол... Судьбе угодно было, чтобы я вскоре опять поселился в чужом гнезде и там остался в течение свыше двадцати пяти лет»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 196.].

Природа вокруг Дугина показалась ему лучше, живописнее, чем в Наре или в Титове. Особенно порадовало его обилие берез: «...это странное дерево, единственное среди всех белое, редко встречающееся на Западе и столь типичное для России, меня прямо заворожило»[² Там же, с. 199.].

Мещерины, владельцы Даниловской мануфактуры, были людьми богатыми и хлебосольными. И в Дугине, где была прекрасная мастерская и где ему даже отдали в полное распоряжение санки с возницей для поездок на этюды, Грабарь почти сразу почувствовал себя как дома, он «застрял» в имении, «превратившись в одного из старейших дугинских аборигенов»[³ Там же, с. 208.].

Снежные сугробы. 1904

Львовская картинная галерея

В гололедицу. 1905

Национальный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань

В Дугине Грабарь начал писать этюды снега с близкого расстояния – для его изучения. Бродить вокруг усадьбы и наблюдать стало главным его занятием. Первой значительной работой, написанной здесь, стала картина Белая зима. Грачиные гнезда (1904), мотив которой был найден в деревне Шестово недалеко от усадьбы Мещериных. Красота высоких плакучих берез, усеянных шапками гнезд подчеркнута утонувшей в снегу избушкой. Гармония тональных отношений в картине порождена светом зимнего серебристого, бессолнечного дня. «Хотелось передать эффект белого снега на белом небе, с белой березой. Эта белизна без белильности, кажется, удалась», – писал Грабарь[⁴ Там же, с. 201.]. На выставке трудность задачи и удачное ее разрешение оценил Валентин Серов, который отметил, что «зима – действительно белая, а белил не чувствуешь»[⁵ Там же.]. В этом сработал способ смешивания красок на холсте, а не на палитре, уже опробованный в Сентябрьском снеге. «Живопись Сентябрьского снега была действительно переломной для меня. Будучи где-то посредине между прежней, пленэрной, и новой, импрессионистической установкой, она казалась не совсем обычной, хотя о настоящем разложении цвета, о “дивизионизме” в отношении к ней еще речи быть не может», – писал художник[⁶ Там же, с. 197.].