Текст книги "Аркадий Рылов"

Автор книги: Наталья Мамонтова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Зеленый шум, горячо принятый публикой и художниками, остался в жизни Рылова важнейшей картиной, которую он называл «ярлык на моем имени»[¹ А.А. Федоров-Давыдов, с. 154.]. Она отразила лучшие черты его дарования и творческого мироощущения. Позже он выполнил несколько ее повторений и создал работы, развивающие эту тему (Буйный ветер, 1915: Нева, 1916; Бурный день, 1918). Простой пейзаж в сочетании ветра и света приобрел в них экспрессивную заостренность, внушая зрителю почти физическое ощущение сильного движения воздуха.

Зеленый шум открыл также линию картин, написанных в светлой яркой зелено-синей гамме, основанной на усилении натурного цвета пленэрных этюдов. Эта солнечная гамма, которая соответствует радостному приподнятому настроению, олицетворяет свет, пронизывающий природу, получила особенное развитие в пейзажах Рылова 1920-х годов.

Рылов охотно и с большим интересом включился в выставочную жизнь Петербурга и Москвы, а жизнь эта на рубеже веков набирала обороты. Возникали и распадались многочисленные объединения художников, в больших и малых залах открывались и закрывались разнообразные экспозиции, кипели художнические и зрительские страсти.

В 1898 году в Петербурге открылась «Выставка русских и финляндских художников», организованная Сергеем Дягилевым, а в январе 1899 года в здании музея училища Штиглица – первая выставка журнала Мир искусства.

Рылов с огорчением писал, что на фоне этой, подобранной с большим вкусом, экспозиции «наша “Весенняя” казалась грубой,громоздкой, на ней большие полотна написаны без мастерства, без вкуса, не видно серьезного изучения авторами самого ремесла живописи. ...Само устройство “Весенней” было каким-то казенным»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 120.].

Лесные обитатели. 1910

Нижегородский художественный музей

Рылов и некоторые его товарищи– «куинджисты» – Рерих, Пурвит, Рущиц – получили приглашение от Дягилева участвовать в следующей выставке «Мира искусства», устроенной в залах Академии художеств. Рылов вспоминал: «Это приглашение застало меня врасплох. Я готовил большие картины на “Весеннюю”, они были совсем неподходящими для изысканно-модернистской выставки... Перед тем как дать картину на выставку, я просил мнение Архипа Ивановича, не сочувствовавшего этой “декадентской”, как он говорил, выставке, которая будет черпать себе силы с его “Весенней”. “Что же, – сказал А.И., – дайте им что-нибудь незначительное”, – и в утешение себе добавил: “Это хорошо, это хорошо, все наших зовут”». Вместе с тем Куинджи беспокоился за своих учеников: «Он боялся, что мы там, у Дягилева, испортимся, станем модернистами и декадентами»[А.А. Рылов. Воспоминания, с. 122-123. ].

Выставка «Мира искусства» 1900 года позволила петербуржцам-«куинджистам» Рериху, Рылову, Пурвиту и Рущицу познакомиться с участии ками-москвичами – это было большим событием для Рылова. Он встретился с Левитаном, Архиповым, Аполлинарием Васнецовым, Нестеровым, Светославским.

Вероятно, именно благодаря участию в выставках Дягилева Рылов был приглашен на мюнхенскую выставку 1901 года, где за картину С берегов Вятки получил именную золотую медаль, а затем и на венский Сецессион 1902 года.

Выставки, созданные Дягилевым в конце 1890-х – начале 1900-х годов, очень нравились Рылову. Он высоко ценил мастерство Дягилева в оформлении выставок, отмечая простоту и изысканность в самом искусстве экспонирования, индивидуальный подход к каждому художнику.

На выставку «36 художников», организованную в Москве в 1901 году, стеклись свежие силы с «Весенней», передвижной и «Мира искусства». Рылов был участником этой первой выставки, с которой началась история Союза русских художников, одного из самых представительных творческих и выставочных объединений начала века. Он показал на ней картину Рябь.

С «Весенней выставкой», уже давно неинтересной ему, Рылов связал свою судьбу на долгие годы, считая себя обязанным помогать Куинджи. И поэтому он отклонил предложение Аполлинария Васнецова об участии во второй выставке «36 художников» в 1902 году. Он писал Васнецову: «Я должен во что бы то ни стало участвовать на “Весенней” выставке (Академической). Я не хочу уходить от товарищей и от А.И. Куинджи, потому что я его страшно люблю, ему во всем обязан. А по правде сказать, мне не особенно интересно участвовать на “Весенней”, благодаря ее разношерстному случайному составу...

Куинджи живет идеей весенней выставки. Она стоит ему огромных трудов. Это место, где может выступать молодежь, и мне хочется, насколько я могу, помогать этому делу, хотя бы жертвуя своими картинами»[² А.А. Федоров-Давыдов, с. 136.].

Закат. 1917

Смоленский музей изобразительных и прикладных искусств

Чайки. Закат. 1922

Нижегородский художественный музей

Почти то же произошло у Рылова и с «Миром искусства». На выставке «Мира искусства» 1902 года Рылов показал Рябь и С берегов Вятки и был избран действительным членом общества: «Мне хотелось перейти совсем в “Мир искусства”, в котором только я и должен был выставлять, как действительный член общества. Но приехал Архип Иванович специально уговаривать меня не изменять “Весенней”. Он был так взволнован, что я дал слово, пока он жив, непременно участвовать на “Весенней”... По уходе Куинджи я сейчас же написал в “Мир искусства” заявление об отказе от звания действительного члена общества»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 133.]. Несмотря на уговоры Дягилева и Серова, Рылов сдержал слово, данное Куинджи, и с тех пор критики «Мира искусства» перестали упоминать его в статьях и замечать его работы. Но сам Дягилев сохранил добрые отношения с Рыловым и включил его Зеленый шум в знаменитую выставку русского искусства в Париже в 1906 году, и в результате Рылов был избран членом парижского Осеннего салона.

Вместе с тем на «Весенней» происходило вытеснение учеников Куинджи из состава жюри. Некоторые из его товарищей – Пурвит, Рущиц, Рерих – совсем перестали здесь выставляться. Рылов писал: «Как ни старался Архип Иванович поднять значение “Весенней выставки”, поднять премиями молодое искусство, художники – народ самолюбивый, и не всякого деньгами заманишь. Премии многих обижали, художники не хотели подвергать свои произведения квалификации членов Академии... Художники стали уходить с “Весенней”, открывать свои небольшие кружки... И я выставлял в “Новом обществе художников”, не выходя с “Весенней”. Хотя мне очень хотелось уйти оттуда... из-за ссор и дрязг», – писал Рылов[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 133. ]. Но на выставке 1904 года произошло открытие Зеленого шума: «К моему искреннему удивлению, Зеленый, шум был замечен критиками из “Мира искусства” и другими. Словом, зашумел так, что я и не ожидал», – вспоминал художник[2 Там же, с. 132.].

Чайки. 1910

Киевский музей русского искусства

С 1905 года Рылов участвовал в выставках Нового общества художников, а в 1908 году начал регулярно выставляться с Союзом русских художников, бессменным руководителем которого был Аполлинарий Васнецов. После смерти Куинджи Рылов уже не был связан словом и мог покинуть «Весеннюю выставку». «Необходимо было уйти в другую компанию, с настоящими мастерами русского искусства, где надо равняться на настоящих художников», – писал он[³ Там же, с. 159.].

В 1910 году Рылов получил приглашение войти в новый «Мир искусства», председателем которого стал Рерих. Но, чувствуя свое отличие от характерного для «Мира искусства» общего тона, который он называл «светскостью», Рылов остался с москвичами. Его произведения рядом с картинами Сурикова, Коровина, Юона, Крымова, Виноградова, Степанова были на своем месте. И сюжеты, и манера письма московских пейзажистов и жанристов были близки его пониманию живописи и русской природы. Но все-таки среди них он был петербуржцем, многие черты его искусства отражали связь с петербургской школой, с «Миром искусства».

Рылову нравилась сама атмосфера московских выставок – яркая, красочная, с самоваром и закусками, гостеприимная и лишенная чопорности, очень «русская», сродни самой живописи москвичей. На последней предвоенной выставке в 1914 году Рылов показал своих Лебедей над Камой, и знаменитый московский писатель Владимир Гиляровский подарил художнику стихи, посвященные двум его картинам – Лебедям и Зеленому шуму.

Чайки на Каме. 1919

Музей-квартира И.И. Бродского, Санкт-Петербург

Бурный день на Каме. 191 8

Таганрогская картинная галерея

Чтобы не зависеть от продажи картин, Рылов в начале 1900-х годов поступил на службу в Общество поощрения художеств, на должность делопроизводителя и помощника директора музея. У Общества в ту пору было обширное поле деятельности – художественно-промышленная школа и художественно-ремесленные мастерские, в которых было более тысячи учащихся, Художественно-промышленный музей с постоянной выставкой и аукционом, магазин печатных изданий, ежегодный конкурс в области живописи, скульптуры и графики с именными премиями и многое другое. Рылов стал преподавать рисунок в школе Общества, и это стало началом его официальной педагогической деятельности, хотя он уже много лет, начиная с 1890-х годов, давал частные уроки.

«...Эта школа искусства, существовавшая восемьдесят лет, была замечательная, самая свободная, самая демократическая. ...Школа Общества поощрения художеств открыла свои двери всем желающим посвятить себя искусству или просто познакомиться с ним. Здесь сидели рядом: ремесленник и чиновник, матрос и офицер, студент и дьякон, мальчик от маляра или резчика и юноша из далекой провинции, крестьянская девушка и генеральская дочь. Школа не была подчинена никакому министерству и существовала на свои скудные средства», – писал Рылов[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 153.].

В школе Общества сложился целостный и дружный коллектив художников-педагогов, который еще более был объединен с приходом в 1906 году на должность директора школы Рериха.

Рерих, оказавшийся талантливым руководителем, принялся за реформы, обновившие и оживившие жизнь школы. В числе других новшеств были экскурсии для учеников в старинные русские города, курс анатомии, занятия по стенной живописи, лекции специалистов по истории искусств. «С Рерихом было приятно работать: все делалось по-товарищески, главное – чувствовалась живая струя свежего воздуха. Школа не стояла на месте, каждый год открывались новые классы или новые художественно-промышленные мастерские, увеличивался состав преподавателей приглашением выдающихся художников»[² Там же, с. 149.]. Здесь Рылов приобретал и копил педагогические навыки, которые реализовал в дальнейшем.

Свежий ветер. 1918

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Лебеди над Камой. 1920

Музей-квартира И.И. Бродского, Санкт-Петербург

На Каме. 1919

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В июле 1910 года, когда умер Куинджи, Рылов был в Вятке. Смерть учителя тяжело отозвалась на нем. На всю жизнь Куинджи остался для Рылова мерилом поступков и творчества. Вместе с другими учениками Рылов занимался разбором и систематизацией художественного наследства Куинджи, отошедшего обществу, носившему имя художника.

В последние годы жизни Куинджи владела идея создания принципиально нового объединения художников, целью которого была бы взаимная поддержка, солидарность во имя высоких идеалов творчества. Незадолго до смерти Куинджи составил завещание в пользу Общества, пожертвовав ему свои произведения, имущество, пятьсот тысяч рублей и участок земли в Крыму. В феврале 1910 года в Академии художеств состоялось торжественное открытие Общества.

Мечты Куинджи о единении художников были утопичны. Хотя Общество имени А.И. Куинджи и выполняло положения устава, созданного самим художником, – ежегодно приобретались произведения с выставок на пять тысяч рублей с передачей части их в провинциальные музеи, устраивались выставки, – но реального единства не получилось. Общество представляло собой клуб с чаепитиями и ужинами, с рисовальным вечерами и концертными «пятницами», которые пользовались большой популярностью в Петербурге. Но сложившаяся здесь «барственная» среда стала чуждой ученикам Куинджи, и они постепенно покинули Общество.

Лето для Рылова, особенно после того, как он окончательно связал свою жизнь с Петербургом и преподавательской деятельностью, давало счастье и радость вольной жизни. Длительный световой день позволял работать столько, сколько хотелось – в отличие от городской осени и зимы с их темными вечерами, приносившими большие огорчения художнику.

Обычно Рылов проводил часть лета вместе с семьей своей сестры в деревне в трех верстах от Вятки, среди полей и пихтовых лесов. С 1902 года они стали жить летом в Воронежской губернии, в живописных местах близ реки Оскол. На опушке леса Рылов поставил летнюю мастерскую для работы в жару или в дождь – северную избушку, которую по его рисунку выполнил местный столяр. Эта мастерская с ее сказочным обликом, с резными украшениями запечатлена в этюде Красный домик (1910). На все стороны мастерская была открыта широкими окнами и дверями, чтобы можно было, стоя у мольберта, видеть и внутренность леса, и прибрежные дали реки Оскол. Разместившись таким образом «внутри» природы, Рылов получил главную возможность – наблюдать жизнь леса непосредственно, не внося в нее шума и дисгармонии, сливаясь с нею, становясь ее частью. Птицы и животные в этом отдаленном краю чувствовали себя спокойно, и их повадки представляли широкое поле для радостных открытий. Рылов был, что называется, натуралист – любовь к природе, ощущение своего единства с нею было органическим его свойством, а художественное воплощение увиденного – естественным продолжением этой любви. Совы, цапли, зимородки, коростели – а птиц он особенно любил – демонстрировали художнику свое изящество и достоинство.

Источником глубоких эмоциональных впечатлений был для художника ночной лес, его тайны, внутренняя жизнь, неведомая человеку, игра лунного света в ветвях, шумы и шорохи, колеблющиеся кружевные тени – все это хотя и не входило напрямую в его картины, но подготавливало их глубокую образность и символический подтекст.

Лучшие минуты жизни художника были связаны с его путешествиями, с поездками на этюды. Он был очень подвижным человеком, когда дело касалось работы. В течение одного года и даже одного лета он мог побывать в Крыму и в Финляндии, в вятских и в воронежских лесах, на Каме и в Крюкове под Москвой. Всегда притягательным оставалось для него море в Кекенеизе.

Рылов обладал удивительным умением воссоединяться с природой. В одиночку или в мужской компании художников, вблизи рек и лесов он чувствовал себя лучше всего, его поэтическая натура начинала жить в полную силу. Он без устали писал этюды, а потом – баня, рюмочка под пельмени, пироги «мирового значения», долгие и волнующие разговоры об искусстве.

В голубом просторе. 1918

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Любовь Рылова к природе приобрела особую ипостась в его отношении к животному миру. Привязанность ко всякому зверью давала ему возможность и в городе не терять связи с миром природы. В своей мастерской Рылов устроил уголок настоящего леса с березкой и елочками, где в разное время жили белки, заяц, птицы – зорянка, пеночка, бекас, снегирь, чайка-подранок, галки и поползни, – ящерица и колония муравьев. Все они служили художнику натурщиками и одновременно были его друзьями. Общаясь с ними, слушая их голоса, он «вникает в их нравы и привычки так же, как наблюдает и переживает в природе не только общие ее виды, пейзажи, но и детали: листву деревьев, изгибы стволов, траву и цветы»[1 А.А. Федоров-Давыдов, с. 52.].

В 1906 году Рерих учредил в школе Общества поощрения художеств класс рисования животных и назначил Рылова его руководителем. Так его любовь к животным обрела новую форму. Ему надо было передать ее своим ученикам. Класс этот Рылов вел вплоть до 1917 года, когда школа была закрыта.

Сделав попытку ставить для рисования чучела животных, Рылов сразу отказался от этого и обратился к живым моделям. Поиск «натурщиков» на рынках и в зоомагазинах стоил ему больших трудов. Животные были беспокойными натурщиками, но именно рисование с подвижной модели давало хорошие навыки в фиксировании движения в рисунке. Разные животные сменяли друг друга в «зверином классе», который был очень популярен среди учеников.

Рылов вспоминал: «Посреди класса стояла большая клетка, окруженная учащимися, напряженно ловящими углем форму и движения беспокойной модели. Кроме собак и кошек, привозил и медвежат, и волчонка, лисицу, косулю, зайцев, белок, кроликов, ужа, морских свинок, козленка и пр., а из птиц, кроме кур и уток, были орлы, филины, лебеди, павлины, роскошные фазаны, журавли, вороны, сороки, попугаи и др. Весной, в хорошую погоду, на дворе рисовали лошадей»[² А.А. Рылов. Воспоминания, с. 127.].

Одной из любимых моделей была жившая у Рылова обезьянка Манька. Однажды он принес в класс «синюю птицу» – благодаря пьесе Метерлинка этот символ неуловимого счастья был в ту пору широко известен. Это была болотная курочка «султанка».

Рылов шутливо называл свою преподавательскую деятельность «педагогией» и жаловался в письмах, что она отнимает много времени. «От рисунков, зверей, подрамников, учеников, учениц и натурщиков получается в голове моей необычайный хаос»[³ Там же, с. 142.].

То, что делал в классе Рылов, можно считать очень прогрессивной и живой методикой преподавания, новой для своего времени. Она давала существенные художественные навыки учащимся – Рылов писал, что «скоро учащиеся начали делать такие успехи, что я сам удивлялся»[1 А.А. Рылов. Воспоминания, с. 122.]. Интересно, что успехи «звериного» класса отмечались даже в прессе – в рецензиях на отчетные выставки школы Общества поощрения художеств.

Глушь. 1920

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

В его творчестве анималистические мотивы стали характерной чертой пейзажного образа. Картина Лесные обитатели (1910) – яркий пример включения животных и птиц в пейзаж. Это сделано художником очень органично, поскольку использована фрагментарность композиции и эффект «крупного плана», благодаря которому в поле зрения попадает то, что в данный момент находится в избранном мотиве – лапы елей, белки, дятел, – все, что живет своей естественной жизнью среди лесной чащи. Из такого приема рождается ощущение, что мы не посторонние наблюдатели, а находимся «внутри» мотива, и наше присутствие не мешает лесным обитателям. Такое максимальное приближение к природе и было задачей художника. Знакомый с поэзией близкого переживания природы, он хотел в целостном виде донести ее до зрителя, найти у него искреннее понимание.

Здесь, как и в других картинах Рылова этого периода, очень сильна декоративная трактовка пейзажа с изысканным узором ветвей, прикрывающих кружевной сеткой глубину лесного пространства. Декоративное начало в живописи этого времени помогало художникам, не только Рылову, подчеркнуть красоту мотива исключительно через красоту самой живописи. И когда декоративность сочеталась с натурным мотивом, с фрагментом, взятым из самой природы, возникала особая острота и многомерность живописного решения.

Характерное для Рылова варьирование полюбившегося мотива особенно ярко выступает в изображении водных птиц – они стали одной из крупнейших тем в творчестве Рылова начиная с 1904 года. Картина Чайки (1910) построена как натурный этюд, и это позволяет художнику подчеркнуть непосредственность восприятия птиц в их естественной жизни. Фрагментарность мотива такова, что в ней нет линии горизонта. Это придает изображению плоскостность, делает его глубоко декоративным, что дополняется обобщенностью силуэтов птиц, очертаний камней, узорным рисунком волн.

И в Чайках, и в Лебедях Рылов старался через образы живой природы передать состояние пейзажа (Чайки. Бурный день, 1917; Чайки. Тихий вечер, 1918; Тревожная ночь, 1917). В них варьируется эмоциональное содержание образов, в зависимости от задачи беспокойство и динамика композиции сменяется лаконизмом и предельной сдержанностью художественного языка картины.

Модерн в его северном варианте оказал сильное влияние на Рылова, обусловил выразительные свойства его работ 1910-х годов. Плоскостность и декоративность, мощь и сила цвета, подбор красок, музыкальность и символика линейных ритмов, система крупных локальных цветовых пятен, данных в прямых сочетаниях, без тональных переходов, силуэтность форм, острые ракурсы преображают станковую картину в декоративное панно. Особенно это заметно в Чайках и Лебедях.

Сосенки и вереск. 1923

Частное собрание, Санкт-Петербург

Пейзаж с рекой

Частное собрание, Санкт-Петербург

Работа над мотивом лебедей началась на Каме в 1911 году – именно там он увидел прекрасных белых птиц – и завершилась знаменитой картиной В голубом просторе. Алексей Федоров-Давыдов обратил внимание на то, что у Рылова «пейзажи с чайками обычно более созерцательны, пассивны и лиричны, в то время как в картинах с лебедями больше действенного, эпического начала, развития мотива во времени»[1 А.А. Федоров-Давыдов, с. 64.]. Лебеди – это свободный полет, наслаждение движением, сопротивление ветру в широком просторе. Сила изобразительного решения здесь гораздо большая, чем в Чайках, составляющих часть пейзажа, – в отличие от них лебеди представляют собой подобие сюжета, во всяком случае, символической композиции.

«Несколько лет я держал втайне идею картины летящих лебедей. Я видел их в натуре близко, над самой головой, на Каме, близ села Пьяный Бор... Громадные птицы парящим полетом снизились к самой воде и, сравнительно легко врезавшись в гладь речную, поплыли к нам»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 143-145.]. Воплощая полет лебедей, преодолевающих сильный ветер над желтыми волнами широкой реки, Рылов создал несколько вариантов, но они его не удовлетворяли. Одна почти готовая картина на этот мотив, приготовленная к выставке, была уничтожена художником. Он писал летящего лебедя, используя огромное чучело, случайно найденное в мастерской чучельника, – «точно нарочно для меня сделанное», – как вспоминал Рылов. Поднимая его на блоке, художник изображал разные ракурсы полета птиц, соединяя эту работу со своими натурными впечатлениями. Так была завершена в 1914 году картина Лебеди на Камой – она стала первой в ряду многих последующих воплощений этого мотива.

Романтический образ лебедя устойчиво вошел в искусство начала XX века – как и чайки, альбатроса, буревестника. Это образы свободы, вольнолюбия, борьбы, наслаждения бурей. Рылов и здесь проявляет себя художником, глубоко связанным со своей эпохой, и в то же время находит свой собственный путь в трактовке общезначимых этических и культурных символов.

Осенний пейзаж. Золотые березки

Костромской объединенный художественный музей

Осень на реке Тосне. 1920

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Уже близки были годы тяжелых испытаний. В одном из писем 1914 года Рылов писал: «Трудно теперь заниматься искусством, в голове только одна мысль: война, война, война»[² А.А. Федоров-Давыдов, с. 144.]. Получив заказ от Военного музея на батальную картину, посвященную брусиловскому прорыву под Луцком, в сентябре 1916 года Рылов отправился на юго-западный фронт, чтобы «увидеть своими глазами мировую войну», но картина написана не была.

В этот период он много работал по заказам. «Все картины тогда покупались “на корню” вновь появившимися коллекционерами. ...Часто они заказывали темы настолько широкие, что нисколько не стесняли моей свободы творчества. Один просил написать ему серую воду с рябью, другой – березы в ветер или бурный день и чаек.

...Я охотно писал свои любимые сюжеты и также охотно принимал плату, а в особенности дары». Большую ценность представляли продукты:

«Один покупатель заплатил мне за картину Ласки на пне тридцать фунтов белой муки и двадцать фунтов сахарного песка. За большую картину Чайки при закате мне предлагали сажень дров и гуся»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 189-190.].

Но, несмотря на заботы о хлебе насущном, лучшие произведения Рылова 1915-1918 годов обрели особенную эмоциональную силу, напряженность, драматизм. Это выразилось и в повышенной цветности колорита, и в лаконизме и жесткости композиции (Закат, Гремящая река, Тревожная ночь, все – 1917; Свежий ветер, 1918 и другие пейзажи Камы). Декоративность становится одним из средств передачи особого настроения в пейзаже – узорность форм выступает как сильное эмоциональное средство, в рисунке и ритме звучит динамика пространства, музыка пейзажного образа.

В этих картинах, конечно, был отсвет тревожного и сурового времени, хотя и не отраженного Рыловым в реальных образах, но ассоциативно воплощенного в полной мере.

В 1915 году он получил от Академии художеств диплом на звание академика «за известность на художественном поприще».

Полевая рябинка. 1922.

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Цветистый луг. 1916

Тверская картинная галерея

Перед наступлением немцев на Петроград в числе других учреждений к эвакуации готовился Эрмитаж. «Во время всех тревог и волнений войны и революции, во время сумятицы, бестолковщины и разрухи при Временном правительстве я уходил в Эрмитаж, как на прощание с ним. В благоговейной тишине стоял перед святынями искусства, величаво смотревшими на меня через четыре-пять столетий»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 189.]. Дни посвящались живописи, а вечера – музыке. Рылов посещал концерты в Зимнем дворце, в консерватории, слушал Бетховена и Чайковского. Приближался октябрь 1917 года.

Картину В голубом просторе (1918) обычно включают в число первых произведений, с которых начинается история советской живописи. Рассматриваемая как отклик на события революции, она на самом деле явилась итогом многолетних творческих поисков художника.

Голубой простор, складывающийся из неба и моря, приобрел здесь предельно символическое и одновременно декоративное содержание. Это развитие темы Лебедей далеко отошло от предшествующих вариантов. С одной стороны, мотив воплощен в совершенной законченности, а с другой – он приобрел некоторую плакатность в отличие от свободной живописной трактовки и эмоционального строя прежних Лебедей. Здесь появилась однозначность слишком отчетливой мажорности, романтической патетики, оптимизма. От пленэрной гаммы почти ничего не осталось, по условности цвета картина напоминает керамическое панно или ковер. Здесь Рылов достиг абсолютной сочиненности картины и создал свое классическое произведение.

Картина с успехом была показана на 1-й государственной свободной выставке произведений искусства в Петрограде в 1919 году. Справедливо писал Федоров-Давыдов, что в этой картине Рылов выразил «ощущение вырвавшейся на свободу жизни», «свое личное жизнерадостное состояние» – как и состояние многих своих собратьев по искусству, «потому, что естественные для 1917 года переживания тревоги, напряженности, ожидания и нервозности разрешились как бы вздохом облегчения»[1 А.А. Федоров-Давыдов, с. 75.].

Но вместе с тем, «воспитанные в старом мире, они, разумеется, не представляли себе ясно ни задач, ни сути совершившегося переворота, ни его конкретного содержания. Но это была для них та очистительная буря, которой давно ждали лучшие люди России»[² Там же, с. 74.]. Таким образом, здесь выразился идеализм, присущий в это время немалой части творческой интеллигенции.

Река Оскол. Весенний мотив. 1910

Костромской объединенный художественный музей

На природе. 1933

Государственная Третьяковская галерея, Москва

«Работать становилось трудно. Мысли заняты только тем, как бы съесть чего-нибудь. Восьмушка фунта хлеба, полагавшаяся гражданину по карточке на день, проглатывалась сразу, и дома больше не было ни крошки, ни сахара, ни чаю... Иногда вместо хлеба выдавали полфунта овса... От голода лицо мое начало отекать, колени выступали, как у индуса», – вспоминал о революционных годах художник[³ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 198.].

Не менее тяжелым обстоятельством этих лет была для Рылова невозможность выехать летом на природу. Чтобы восполнить это, он записался в «семинарий» по изучению Павловска, что позволило ему ездить туда на экскурсии, во время которых вместо осмотра дворца он жадно писал этюды.

На Мойке, в доме купца Елисеева, был создан Дом искусств, где сохранилась обстановка и можно было получить обед. В Доме искусств устраивались персональные выставки, и Рылов в 1920 году показал там 120 своих работ. Опорой для художников было Общество имени Куинджи, хотя, конечно, от капитала, завещанного Куинджи, не осталось и следа. В первые послереволюционные годы там «по средам и пятницам собирались художники, худые, изморенные голодом, с опухшими лицами. Ни уличная темнота и жуть, ни шальные выстрелы, то и дело раздававшиеся в потемках, не останавливали художников, спешивших вечером в среду своих товарищей, в уютный уголок к кипящему самовару, где было светло, сравнительно тепло, где можно поговорить о своих изоделах, поспорить, поиграть в шахматы»[¹ А.А. Рылов. Воспоминания, с. 209.].

В 1925 году Рылов был избран председателем Общества имени Куинджи и оставался им до 1929 года. Все знавшие его люди отмечали особый душевный склад Рылова, его мягкость, доброжелательность и открытость. Характер Рылова завоевал ему уважение и доверие со стороны художников.

Во время нэпа были возобновлены концертные «пятницы», на которых, ценя домашнюю обстановку Общества, любили выступать артисты. Студенты консерватории устраивали целые оперы под рояль. Несколько раз в неделю бывали рисовальные вечера. С 1926 года Общество имени Куинджи устраивало выставки в залах Общества поощрения художеств или в Академии. В годовщину основания Общества, второго марта обычно проходили дни памяти Куинджи, на которые собирались его ученики. Рылов на этих собраниях открывал сундуки с эскизами, этюдами мастера, и все собравшиеся погружались в рассматривание небольших произведений, содержавших поиски и эксперименты великого художника.

Островок. 1922

Государственный Русский муз( Санкт-Петербург

Но в это время «куинджисты» подвергались сильным нападкам с разных сторон, прежде всего от собратьев-художников. Рылов писал, что многие «старались насолить и просто сжить со света ненавистных куинджистов, которые благодаря своей старой школе, своей грамотности и понятности массам всюду “занимают места”, получают работу, устраивают выставки, которые посещаются публикой, и даже картины на них продают, преподают в Академии, в художественном техникуме... Словом, всюду эти “противные” куинджисты хлеб отбивают у “молодых”»[² Там же, с. 229.].