Текст книги "Черное Рождество"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А ты куда это собралась? – подозрительно спросил он.

– Хочу Василия пораньше дома застать, пока он на работу не ушел. Он ведь тебе нужен? Или ты вчера просто так трепался про важное революционное дело?

– Ну, иди, договорись с ним о встрече, – Салов зевнул и отвернулся к стене.

Леля выскользнула из дома и почти бегом побежала по улице, сжав зубы.

«Убийца! – стучало у нее в голове. – Я живу с убийцей».

Перед глазами стояла его короткопалая ладонь, выпачканная коричневой засохшей кровью. По сторонам Леля не глядела и не оглядывалась, иначе заметила бы кравшегося за ней Салова.

После ее поспешного ухода Салов вскочил с кровати, посмотрел в окошко, прикрывшись занавеской, и, заметив, что Леля вышла за ворота, мигом оделся – сказалась военная выучка. Он поискал глазами деньги, понял что эта сука успела их спрятать, выругался нехорошо, сунул в карман пистолет и выбежал за калитку как раз в то время, когда женская фигура в шляпке с вуалью повернула на Елизаветинскую. Салов бросился бежать по переулку, потому что испугался, что Леля на Елизаветинской возьмет извозчика и тогда поминай ее как звали. Почему он следит за своей сожительницей, он и сам бы не мог объяснить, просто ему очень не понравился ее взгляд сегодня утром. В Лелином взгляде был страх, а также отвращение.

«С чего это она завелась с утра пораньше?» – недоумевал Салов, прибавляя ходу. Кроме этого, Антон Борщевский позавчера на заседании подпольного комитета сумел заронить в его голову некоторые подозрения. Действительно, Леля всегда интересовалась его, Салова; делами и сумела-таки, стерва, выведать, что он работает в подполье.

Справедливости ради, следует заметить, что Леле не понадобилось приложить к этому много сил, потому что Иван Салов, когда выпьет, был болтлив и хвастлив, а Леля – женщина наблюдательная. Умело наводя его на нужные разговоры, сопоставляя все факты, она выведала у него про подполье. Но все, больше ничего лишнего себе Салов не позволял – никаких имен и расположения явочных квартир.

Про товарища Макара – ни слова, а то бабий язык – что помело, метет и метет… Но Салов все же проболтался про то, что нужны знакомые на артиллерийских складах, и уже на следующую встречу Леля рассказала ему про своего двоюродного брата, который может помочь, потому что служит в артшколе. Брат этот Салову не то чтобы понравился – не девка, чтобы нравиться, но больно уже велик был соблазн – достать оружие, а то товарищ Макар стал посматривать на Ивана косо, потому что агитацией среди солдат севастопольского гарнизона Салов почти не занимался – у него плохо это получалось. Василий Губарь запросил недорого – всего полторы тысячи, так что, получив после ограбления коммерсанта от товарища Макара три тысячи «колокольчиков», половину Салов спокойно мог положить в свой карман.

Навар был неплох, но рисковать Салов не хотел, поэтому решил проверить Лельку.

Леля шла по Елизаветинской, теперь не торопясь. Вот обогнал ее извозчик, но Леля его не остановила. Это было странно, потому что Василий, по ее же собственным словам, жил далеко, и пешком к нему было шагать и шагать. Леля миновала аптеку, потом магазин модной дамской одежды мадам Жакоб, причем даже ни на минуту не задержалась у витрины, затем свернула в проезд между домами, а когда Салов высунул голову из-за угла, то заметил, что Леля стоит на крыльце длинного одноэтажного дома и нетерпеливо стучит в дверь. Дверь отворилась, но того, кто впустил Лелю, Салову увидеть не удалось.

* * *

Леля вошла в дом. Вход шел в квартиру, расположенную в торце длинного дома отдельно от хозяев. Человек, впустивший ее, шел следом, чуть не наступая Леле на пятки. Был он хмурый, сутулый, смотрел исподлобья.

– Ну? – нетерпеливо спросил он и уставился на Лелю строго.

– Они согласны, – заторопилась Леля, – он принес деньги и просил сообщить Василию, что согласен с ним встретиться… – Ты к Василию не ходи, он и так узнает, – деловито велел Лелин собеседник. – Что еще?

Леля села на стул, потому что ноги ее не держали.

– Они вчера убили кого-то, потому что денег у него слишком много… и кровь.

* * *

– Вот как? – поднял брови хмурый мужчина. – Это мы выясним, но в данный момент нас это не особенно интересует.

– А что вас интересует? – крикнула Леля.

– Ты знаешь, – последовал ответ. – Нас интересует красное подполье – пароли, явки.

– Но я больше ничего не знаю, он мне больше ничего не рассказывает. И… я его боюсь, он ведь убийца. Если он что-то заподозрит, то он и меня может убить.

– Тут Леля запнулась, посмотрела на своего собеседника и сообразила, что ее судьба его совершенно не интересует.

– Вы сами можете за ним проследить! – вскричала она в отчаянии. – А меня оставьте в покое, я боюсь!

– Так, – проговорил тихо и зловеще, – так, значит. А не хочешь ли ты, Сапожникова Елена, она же Коломиец Клавдия, она же Защекина Зинаида, прямиком отсюда отправиться в полицию? И там припомнят тебе и купца Ерофеева, которого ты опоила и обобрала в Феодосии в гостинице «Савой», и ювелира Соловейчика, который до сих пор засыпает полицию жалобами, и зубного врача Резника… – Этот тоже жалуется? – угрюмо пробормотала Леля. – У него-то и взяла всего ничего – один бумажник… – За тобой еще много чего числится… Ух, как они в полиции обрадуются твоему появлению!

– Какая разница – в полиции быть или в контрразведке? – устало сказала Леля.

– Э, не скажи, девочка. Мы на такие вещи, как мелкие кражи и мошенничество, не обращаем внимания, лишь бы ты хорошо работала.

– Вы и на убийства внимания не обращаете, – огрызнулась Леля.

– Пока – да, но когда возьмем голубчиков – все им припомним. А следить за твоим Саловым в открытую мы сейчас не можем – он заметит, начнет паниковать… А нам нужно, чтобы всех повязать одним махом. Так что иди, Леля, и все примечай.

Вот, возьми. – Он протянул ей деньги.

– Да не нужно мне! – отмахнулась Леля. – Вы лучше меня скорее от него избавьте, от убийцы.

– Ты дурочку-то не валяй! – повысил голос хмурый ее собеседник. – Дают деньги, так бери. Тоже мне нашлась, бессребреница!

* * *

Салов, дожидаясь на улице, украдкой оглядываясь, обошел дом. Дверь, куда вошла Лелька, находилась с торца. Было в доме еще одно крыльцо, куда как раз вышла простоволосая баба и выбивала перину. Баба подозрительно зыркнула на Салова, но ничего не сказала. Салов отвернулся, прикрыв лицо воротником шинели.

Поглядев еще немного на окна, он сделал вывод, что Лелька вошла в квартиру, отдельную от остального дома.

«Бегает, шалава, к хахалю! – понял Салов. – На мои деньги живет и к хахалю бегает. Ну, голову оторву стерве!»

Он отошел подальше и спрятался в кустах. Дверь открылась, Лелька вышла из дома, и опять он не смог разглядеть, кто там с ней был. Воровато оглядываясь, Лелька засеменила в сторону своего дома. Салов хотел было броситься за ней и отлупить тут же, на улице, но вовремя одумался. Ему совершенно не нужен публичный скандал, еще в кутузку загремишь, а после вчерашней ночи это весьма нежелательно. Кроме того, Лелька идет домой и никуда не денется, а вот поглядеть на ее хахаля Салову очень даже охота. На кого же она его, Салова, променяла?

Минут через десять дверь снова открылась, и на улицу вышел самый заурядный мужик – хмурый и сутулый. Мужик запер двери и, не оглядываясь, пошел в сторону, Елизаветинской улицы. Салов мог бы в два прыжка догнать его и надавать плюх, но что-то его остановило. Уж слишком заурядным выглядел этот тип, а Леля, как бы там ни было, – женщина видная, привлекательная. Слишком деловито он шел, и была Леля у него недолго, за такое короткое время в постели ничего толком и не успеть, а уж он-то, Салов, знает, какова эта стерва в постели – так улестит, что ночи мало, не оторваться… Нет, что-то подсказывало Салову, что дело тут не любовное. Он встрепенулся и широкими шагами поспешил за сутулым хмырем. Тот вышел уже на Елизаветинскую и крикнул извозчика. Тотчас подкатил ванька, сутулый нырнул в пролетку, и остался бы Салов в растерянности и при пиковом интересе, если бы не услышал, как сутулый крикнул лихачу, что ехать надобно на Макарьевскую. Салов потуже подпоясал шинель и бросился бегом дворами и пустырями на Макарьевскую, благо напрямик было недалеко. Он успел увидеть отъезжающего ваньку уже без седока, а вдалеке шагал сутулый собственной персоной. Салов перевел дух и пошел за ним.

Сутулый свернул в переулок, прошагал по нему бодро и вышел на Корниловскую набережную. Салов замедлил шаг, его одолевали нехорошие предчувствия, а сутулый, у которого, кстати, прошла почти вся сутулость, и от этого стал он как будто выше ростом, уже скорым и уверенным шагом входил в дом номер семнадцать по Корниловской набережной. У Салова похолодело внизу живота и задрожали колени, потому что всему городу было известно, что в доме под этим номером находилась морская контрразведка.

* * *

Тем же утром Тоня Шульгина, замотавшись платком по самые брови, шла, запыхавшись, по Батумской улице, направляясь не к кому иному, как домой к самому товарищу Макару. Посещение это было незапланированное, товарищ Макар никогда ее к себе домой не приглашал, в целях конспирации, конечно, как считала Тоня. Адрес его Тоня знала совершенно случайно от дяди Семена Крюкова, но держала его в глубине своей памяти на самый крайний, как говорил дядя Семен, случай. Сегодня как раз и наступил такой случай, когда Тоне нужно срочно поговорить с товарищем Макаром без свидетелей.

Вот и нужный дом за номером тридцать семь. С замирающим сердцем Тоня открыла калитку. Грозно залаяла собака, бряцая цепью. Тоня испуганно остановилась у калитки, боясь сделать шаг. Пес полаял немного и затих. Он улегся возле своей будки, недружелюбно посматривая на Тоню.

– Хозяева, дома ли? – несмело позвала она, окидывая взглядом двор. У сарайчика лежал на колоде забытый топор, на заборе сохла какая-то одежда. Все было так просто и буднично, как у всех. Необыкновенный, героический товарищ Макар жил совершенно как все.

Пес отреагировал на Тонин голос утробным ворчанием, и тогда только вышла на крыльцо жена товарища Макара. Тоня видела ее раньше пару раз в рабочем клубе, что на Базарной улице. Жена товарища Макара Тоне не нравилась, она считала, что у председателя подпольного комитета члена партии большевиков должна быть не такая жена. Но мысли эти Тоня отгоняла даже от себя самой, не то что обсуждать это с кем-то. Они с женой товарища Макара никогда не говорили – та смотрела на Тоню неприветливо, можно сказать, злобно.

– Чего тебе? – и на этот раз весьма нелюбезно спросила хозяйка.

– К товарищу Макару, – потупившись, прошептала Тоня.

Она сделала так в целях конспирации, чтобы не услыхали соседи, а в общем, скрывать ей было нечего и виноватой перед женой Макара она себя совершенно не чувствовала.

– На заседаниях своих не наговорились? – прошипела хозяйка, не двинувшись с места.

С Тоней мало кто разговаривал грубо. Увидев открытый взгляд ее синих глаз и приветливую улыбку, самые задиристые ребята на канатной фабрике, где раньше работала Тоня, тушевались и не позволяли себе лишнего. Но и постоять за себя Тоня умела.

– Хозяин дома? – громко крикнула она.

– Ну, дома. А ты чего с утра пораньше? – Глаза женщины смотрели так же неприветливо, но тон она сбавила.

– Раз пришла, значит, нужно, – твердо ответила Тоня, – сами знаете, что по делу.

– Кто там у тебя, Анна? – на крыльцо, позевывая, вышел товарищ Макар.

Рубашка была мятая и расстегнута, видно, накинул наспех, когда вставал.

Сквозь вырез рубашки виднелась голая грудь, поросшая рыжеватыми волосами.

Против воли, Тоня покраснела и потупила глаза.

– К тебе, – буркнула Анна и удалилась в дом.

– Здравствуй, Антонина! – сухо кивнул он. – Случилось что?

– Случилось. – Тоня проглотила ком обиды, образовавшийся от нелюбезного приема.

Он оглянулся на дом и махнул в сторону сарайчика:

– Там поговорим, без свидетелей.

Тоня согласна была разговаривать с ним наедине в любом месте. Он был такой домашний в этой своей расстегнутой рубашке, такой… родной. Она сама испугалась своих мыслей, поэтому отвела глаза и заговорила быстро:

– Сегодня ночью Мишка пришел.

– Какой Мишка?

– Мишка Полищук из Симферополя. У них весь подпольный комитет разгромили, всех взяли по квартирам, а также склад оружия и типографию. И еще две явочные квартиры. Его в последний момент соседка спрятала. Он у нее в подполе до ночи просидел, а потом решил к нам податься. Два дня добирался.

– Разгромили, говоришь? – медленно проговорил товарищ Макар. – А когда это было-то?

– Так четыре дня назад.

– А когда этот к нам прибыл, Борщевский?

– С неделю, наверное, будет, – задумалась Тоня.

Товарищ Макар что-то подсчитывал в уме. Антонина смотрела на него испуганно, прочитав в его глазах что-то, сильно ее ужаснувшее.

– Вот что, Тоня, – мягко сказал он и взял ее за руку, – ты про это никому не говори. Мишку куда определила?

– У тетки моей. – В голосе девушки послышался всхлип.

– Вот пусть там и сидит пока, в город не высовывается. И ты молчи, до поры до времени? Даешь слово?

Она молча кивнула.

– А сейчас иди домой, живи, как будто ничего не случилось. А с этим делом я разберусь, не беспокойся. Молодец, что пришла, умница… Тоня летела домой как на крыльях. Он ей доверяет! Он похвалил, назвал умницей!

Глава 6

Олимпиада Самсоновна тяжело вздохнула и начала сначала:

– Племянник у меня по интендантской части. Когда он у Анфиски своей ночует, так пускай она об нем и беспокоится, но когда он дома сидит, так оченно привередлив, ежели что не так – гневается. А у меня через ихнюю стукотню бланманже ни в какую не поднимается. И вообще, сна ни в одном глазу, а когда не спамши, так сами понимаете – в организме через то ослабление и болезни… Пристав Семикуров застонал:

– Ох, Зюкина, у меня сейчас от твоей болтовни в организме не то что ослабление, а натуральная падучая случится! Что ты мне с утра про свое бланманже надоедаешь?

– Я не какая-нибудь там! – истерически взвизгнула Олимпиада Самсоновна. – Я вдова железнодорожного кондуктора! У меня племянник Василий – по интендантской части! А через ихний грохот не только бланманже, а и булочки заварные опустились! А племяннику моему только свежее подавай! Он мне говорит – я, мол, по интендантской части служу и хочу, тетенька, чтобы дома все было по первому разряду, как в самых хороших домах, а у вас вместо бланманже какой-то кисель овсяный! Это он про мое бланманже! А чем же я-то виновата, когда у них цельными сутками стукотня и грохот!

Пристав ударил кулаком по столу:

– Госпожа Зюкина! Чего тебе от меня надо? У меня куча дел! У меня драка греков с татарами на рыбном рынке! У меня убийство коммерсанта Селиванова на шее висит нераскрытое! У меня печник Хряка угрожает зарубить топором мещанина Тудысюдыева на почве ревности, а гут ты со своим бланманже! Ну чего, чего ты от меня хочешь?

– Так я же вам битый час повторяю: почитай каженный день у них беспрестанно грохочет и грохочет, Так что ни сна, ни отдыха. Опять же булочки заварные, бланманже и воздушный пирог а-ля буше… – Замолчи, Зюкина! Я тебя сейчас арестую за неуважение к властям!

– Это вы меня арестовать собираетесь? Когда у меня племянник Васенька очень важный начальник по интендантской части? Да он до самого главного генерала дойдет! За что вы, интересно знать, меня арестовывать собираетесь?

– За бланманже! Сил моих больше нет про твое бланманже слушать! Ну, скажи на милость, Зюкина, – в голосе Семикурова уже зазвучали сдерживаемые рыдания, – чего ты от меня хочешь?

– Чтобы вы ихний грохот прекратили, – наконец сформулировала железнодорожная вдовица свои требования к власти.

– Да кто ж такие они-то? Можешь ты сказать?

– Соседи у меня, очень из себя подозрительные, в подвале и днем и ночью чем-то грохочут, а у меня от ихнего грохота полная бессонница и мысли начинаются. А главное дело, что бланманже… – Только не начинай про бланманже! – заорал Семикуров. – Идем к твоим соседям!

Он встал, дрожа мелкой нервной дрожью, прицепил к поясу шашку и, оставив за себя унтер-офицера Михеева, отправился следом за железнодорожной вдовой.

Гриша Якобсон приподнял занавеску и выглянул на улицу. Через дорогу к их дому важно шествовал дородный пристав, придерживая болтающуюся на боку шашку.

Сбоку за ним семенила какая-то невразумительная мелкобуржуазная тетка, пытавшаяся, по-видимому, объяснить что-то полицейскому, но тот только досадливо отмахивался от нее, как от назойливо жужжащей крупной осенней мухи.

– Яков Моисеевич, товарищ Гольд-блат, – похолодев от нехорошего предчувствия, позвал Гриша своего старшего коллегу по подпольной типографии, – Яков Моисеевич, погляди, никак до нас полиция.

Гольдблат подошел к окну, поправил круглые очки в железной оправе, неоднократно чиненные при помощи обыкновенной проволоки, откашлялся и сказал:

– Ну, что ж, товарищ Якобсон, подпольщик всегда должен быть готов к опасности. Одно, Гриша, хорошо: успели напечатать весь тираж воззвания. Одно плохо: станок у нас хоть и небольшой, но тяжелый, вдвоем нам с тобой его не унести. Значит, быстро собираем все листовки и уходим через подвальное окошко.

Пристав Семикуров уже подходил к дверям.

– Ну, Зюкина, – недовольно сказал он настырной вдове, – не слышу никакого грохота. Что ты меня попусту от работы оторвала?

– Василий, племянник мой, который по интендантской части, с большими начальниками запросто… – Зюкина, только без бланманже! Ладно, посмотрю, чем они там грохотали. – И пристав уверенной рукой постучал в дверь.

На стук никто не ответил, хотя внутри дома слышалось какое-то движение, пару раз приподнялась занавеска. Пристав постучал гораздо решительнее. Ему самому сделалось любопытно, что за люди живут в этом доме и почему они не открывают дверь полицейскому.

Он снова постучал и зычным голосом крикнул:

– Откройте, полиция!

Когда и эти решительные меры не привели к желаемому результату, пристав достал свой знаменитый удивительно переливчатый свисток и засвистел так, что с соседской крыши посыпалась черепица, а у железнодорожной вдовы Олимпиады Самсоновны Зюкиной заложило правое ухо.

Когда на свист сбежались значительные полицейские и вспомогательные силы, выломали дверь и обследовали подозрительное жилище, сотрудников подпольной типографии уже и след простыл.

Однако найденный типографский станок, печатные формы и пробные оттиски листовок, брошенные за ненадобностью, однозначно говорили о криминальном характере творившихся здесь дел. Железнодорожная вдова мало что поняла, но пришла к выводу, что соседи ее больше беспокоить не будут и ничто не угрожает в дальнейшем ее заварным булочкам, бланманже и воздушному пирогу а-ля буше.

Пристав Семикуров, почувствовав политический запашок обнаруженного вертепа, вдовицу поскорее отправил восвояси. Правда, и самого Семикурова очень скоро отправили заниматься обычными делами вроде битвы греков с татарами подъехавшие чины из военной контрразведки.

Семикуров тяжело вздохнул, подумал, что, как всегда, работа достается одним, а лавры другим, и отправился увещевать печника Хряпина.

* * *

Двумя часами позднее в маленьком портовом трактире бывшие сотрудники прекратившей свое существование подпольной типографии разговаривали с товарищем Макаром.

– Одно, товарищ Макар, хорошо, – убежденно говорил вожаку подпольного комитета Яков Моисеевич Гольдблат, – хорошо, что успели отпечатать воззвания и спасли весь тираж. – Старый печатник скосил глаза на стоящий под столом объемистый саквояж вроде тех, с какими ходят дипломированные акушерки. – Одно плохо: лишились мы типографии, а без типографии комитет – как без рук.

– Не иначе как Борщевский типографию провалил, – убежденным голосом резюмировал товарищ Макар.

– Что вы, товарищ Макар! – горячо вступился за Борщевского Гриша Якобсон.

– Борщевский – проверенный товарищ. Он нам много дельного посоветовал, когда в типографию заходил. У него от самого Мокроусова мандат… – Этот мандат он мог в контрразведке получить, – жестко ответил Макар, – настоящего Борщевского убили, а этому провокатору мандат отдали.

– Не может быть! – горячился Гриша. – Это ведь он для нас текст воззвания составил, такой текст замечательный, что прямо за душу берет! Сразу чувствуется, что пламенный революционер!

– Дай-ка сюда!

Председатель подпольного комитета разложил на коленях листовку и пробежал глазами:

"Солдаты Белой армии!

За что вы воюете? За буржуазию и их приспешников, генералов, которые набили чемоданы и одним глазом смотрят на Керчь, другим – на Перекоп, часто оглядываясь на Константинополь? За контрразведчиков, продажных людишек, расшаркивающихся по-холопски перед генералами, выдавая истинных борцов освобождения трудящихся. Они смакуют последние события дня, но мы им скажем: напрасно, господа, преждевременное ликование. На месте одного замученного встанут десятки, сотни борцов, и час расплаты приближается!

Мы обращаемся к вам и надеемся, товарищи солдаты и офицеры, что наш призыв не останется пустым звуком. Вы все, как один, по первому нашему сигналу, должны выступить с оружием в руках на улицу и действовать по указанию подпольного комитета.

Не дайте уйти буржуазии и их приспешникам, генералам! Недалек тот день, когда над Севастополем будет развеваться красное знамя! Покидайте ряды белых!

Идите к нам! Мы гарантируем вам жизнь, а мерзавцам пощады быть не может!

Да здравствуют рабочие и крестьяне!

Да здравствует Третий Интернационал!

Да здравствует всемирная революция!"

– Доверчив ты, товарищ Якобсон, – холодно возразил Макар, – это у тебя от молодости и недостаточной пролетарской сознательности. Вот пройдешь царскую каторгу и белогвардейские застенки, тогда совершенно по-другому будешь людей оценивать.

Сам товарищ Макар в белогвардейских застенках тоже не бывал, не говоря уж о царской каторге, но любил красиво выразиться и производил этим на товарищей сильное впечатление. Во всяком случае, Гриша ему больше не возражал.

– Поглядите, что получается, – продолжал товарищ Макар гнуть свою линию, – денег этот Борщевский не донес, а объясняет это как-то сомнительно. В Симферополе побывал, и вот вам: сегодня узнаю, что симферопольская ячейка разгромлена.

– Как так?

– Утром Антонина сообщила, а к ней человек прибыл из Симферополя. К вам в типографию Борщевский наведался – и в результате типография раскрыта, а вам пришлось бежать… Нет, товарищи, с этим Борщевским дело явно нечисто.

– Что же нам теперь делать? – спросил Яков Моисеевич, глядя на товарища Макара поверх круглых очков в пролетарской металлической оправе.

– Самое первое – меняем конспиративную квартиру, поскольку Борщевский ее знает. Второе – вы и хозяин конспиративной квартиры переходите на нелегальное положение. Для начала спрячем вас в доках, а там видно будет. У сапожника родственники в деревне есть?

– Вроде да, – с сомнением проговорил Гриша, – со стороны жены… – Ну, вот пусть к жене в деревню и едет. А что делать с самим Борщевским – это мы с товарищами еще подумаем… – А что с воззванием, куда его деть?

– Дадим ребятам, пусть расклеят. Воззвание хорошее, не пропадать же добру…

* * *

Иван Салов сам не помнил, как ноги вынесли его с проклятой Корниловской набережной от здания морской контрразведки. Очухался он в трактире, где спросил водки и мясного пирога. После выпитых трех рюмок ушла из живота противная дрожь, липкий страх забрался куда-то внутрь. «Что делать? – стучало в мозгу. – Как выкрутиться?» Лелька продала его контрразведке со всеми потрохами, это ясно. У, стерва рыжая! Исчезнуть? Но куда податься? Документы у него достаточно надежные, но совсем нет денег.

Он вспомнил, что Лелька спрятала давешние три тысячи, и чуть не застонал в голос.

Возможен еще один вариант: сейчас немедля идти к товарищу Макару и рассказать ему обо всем. Товарищ Макар примет срочные меры, они все перейдут на нелегальное положение… придется скрываться. Но какое отношение будет к нему со стороны товарищей? Прежнего доверия не будет, это точно. Ведь это он погубил все дело, да еще и деньги пропали… И потом, неизвестно, что там Лелька наболтала в контрразведке, возможно, за Саловым уже следят. То есть очень даже может быть. Он поднял голову и дико огляделся по сторонам. Вон там, в углу, сидит какой-то малахольный тип и читает газету «Юг». Наверняка тот самый, соглядатай. Эх, пропала жизнь!

Да, следует признать, что товарищ Макар за его болтовню по головке не погладит, не зря он на каждом заседании твердит, что надо быть осторожнее и что враг не дремлет. Да еще этот Борщевский со своей конспирацией!

Салов представил, как Борщевский будет плясать на его косточках, а товарищ Макар только посмотрит маленькими глазками, а что подумает – никому не скажет.

Это-то хуже всего!

Подскочил половой и склонился вопросительно:

– Еще изволите водочки?

– Поди прочь! – очнулся Салов от тревожных мыслей. – Не до водки тут.

Действительно, следовало хорошенько поразмыслить на трезвую голову.

Думать, однако, Иван Салов не очень любил, да у него и неважно это получалось, поэтому, просидев в трактире еще час, он решил все же идти к Лельке на квартиру и поговорить с ней серьезно. Припугнуть, отлупить хорошенько и забрать деньги.

Идти нужно открыто, пусть те, из контрразведки, думают, что он ни о чем не подозревает. А уж когда в кармане будут лежать три тысячи, то можно и в бега податься, с деньгами-то оно надежнее… Его сожительница была дома, вешала во дворе выстиранное белье. Салов распахнул настежь калитку и остановился на пороге. Леля кинула на него взгляд украдкой и вдруг сообразила, что он все знает. Он не сказал ей об этом ни слова, но интуиция кричала ей, что сейчас он будет ее убивать. Заорать, выскочить на улицу? Не успеть, он стоит у калитки.

– Ты где был? – Она постаралась; чтобы голос звучал как можно спокойнее.

Он не ответил, но одним прыжком оказался вдруг рядом с ней, грубо схватил за руку и потащил в дом. Леля испугалась: хозяйка ушла на базар, в доме никого, он зарежет ее как курицу… В комнате он схватил ее за плечи и тряхнул так, что клацнули зубы.

– Сука, – выдохнул он, – какая же ты сука… Совсем близко она видела его выпученные глаза, в которых разглядела бешеный гнев и еще страх – жуткий страх. Он боится, поняла Леля. И от страха может ее убить, потому что скоро станет совершенно неуправляем.

Она не делала никаких попыток к сопротивлению, но посмотрела на него как могла твердо.

– Я тебя убью, убью, – повторял он как в трансе.

Он сжал руками ее шею, но вдруг вспомнил про деньги.

– Где деньги? – заорал он и наотмашь ударил ее по лицу.

– А ты знаешь, что, как только ты выйдешь отсюда, тебя тотчас же схватят и отвезут в контрразведку? – с трудом выговорила она разбитыми губами. – И что там все знают про твою работу в подпольном комитете, а за это полагается расстрел?

– Врешь! Я еще ничего не сделал! – заорал он срывающимся голосом.

– Да? А получение оружия по фальшивым документам? А убийство купца Селиванова? – Она показала ему развернутую газету, где сообщалось, что нынче ночью неизвестные преступники зарезали и ограбили коммерсанта Прохора Селиванова.

– Ты пришел ко мне ночью прямо после убийства, – продолжала Леля, – а утром хозяйка шинельку-то твою окровавленную тоже видела, – соврала она. – А также сам ведь говорил, что в вашем подполье ты вроде начальника по военной части. А за все по совокупности уже повешение полагается! Значит, убьешь сейчас меня, а как только выйдешь из этого дома – так, считай, что сделал первый шаг на эшафот.

– Ты… – Он грязно выругался и отпрянул от нее.

Леля отошла подальше. Щека болела, но она поняла, что Салов боится ее больше, чем она его.

– И не надейся, что твои товарищи из комитета поверят тебе и спасут, – продолжала он, чтобы закрепить достигнутые результаты. – Имей в виду, что вся ваша организация давно уже на крючке у контрразведки, и, кроме тебя, в комитете есть люди, которые тоже работают на контрразведку. Так что как только ты сообщишь подполью о том, что оказался предателем, ты сразу же подпишешь себе смертный приговор – контрразведка тебе этого не простит, да и товарищи тоже.

– Но что же делать? – растерянно спросил он, потому что только сейчас до него дошло, что Лелька кругом права.

– Раз уж все равно никуда не деться, то для тебя всего благоразумнее будет работать на них, – заключила Леля. – Арест вашего комитета – это всего лишь вопрос времени, а я уж замолвлю за тебя словечко потом.

– Ты… ты меня под это подвела, – бормотал он.

– Сам виноват! Не нужно было болтать! – крикнула она. – Тебя еще раньше заподозрили, а уж потом меня к тебе приставили!

– В гарнизонах народ ненадежный – кто-то продал, – охнул Салов и схватился за голову.

«Идиотом не надо быть!» – хотела присовокупить Леля, но промолчала.

– Что теперь делать?

– Ничего не делать, идешь вечером на встречу с Василием Губарем и передаешь ему полторы тысячи, чтобы он достал тебе документы, по которым можно получить оружие на складе. А там получишь через меня дальнейшие указания.

Он сел за стол и уронил голову на руки. Леля посмотрела с презрением на его небритый затылок и, намочив полотенце, приложила к своей разбитой щеке.

* * *

На берегу моря в унылом безрадостном месте неподалеку от доков, там, где каменистая коса усеяна гниющими водорослями и различной выброшенной волнами дрянью, где обыкновенно из живых существ можно увидеть только неразборчивых чаек, собирающих свой малопривлекательный улов, встретились в предрассветных сумерках четыре человека.

Один из них был прибывший в Крым со специальной миссией из Екатеринослава Борщевский, трое других – местные подпольщики товарищ Макар, Салов и матрос Защипа, известный в Севастополе под псевдонимом Кипяченко.

– Что за причина для такой срочной встречи? – раздраженно спросил у товарища Макара Борщевский.

– Типографию разгромили, – мрачно ответил Макар.

– Плохо, очень плохо, – Борщевский тоже помрачнел, – ведь говорил я вам: плохо у вас с конспирацией, из рук вон! А почему мы сегодня в таком странном месте встречаемся, а не на конспиративной квартире?

– Место это очень хорошее, – последовал ответ, – подходящее во всех отношениях. А конспиративную квартиру я считаю проваленной.

– Почему? – недоуменно спросил Борщевский. – Что, Гольдблат с Якобсоном попали в контрразведку?

– Нет, товарищи, к счастью, сбежали, и тираж воззвания унесли. Но не в этом дело. Я лично считаю, что среди нас находится провокатор.

– И кого же ты, товарищ, подозреваешь?

– Тебя, Борщевский. – Товарищ Макар встал на безопасном расстоянии от Борщевского, засунув правую руку в карман и глядя исподлобья недобрым решительным взглядом. Тем временем Салов зашел Борщевскому за спину, а матрос встал чуть сбоку и вытащил из-за пазухи свой грозный маузер.