Текст книги "Легенда о «Ночном дозоре»"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Еще один гвардеец, очень хорошо видный на первом плане мужчина в красном камзоле и большой шляпе с пером, которого некоторые исследователи считают Якобом Дирксеном де Роем, был помечен числом двадцать.

Дмитрий Алексеевич прочел, что двадцатый аркан называется Суд, или Воскресение из мертвых.

Кроме того, маленькая, ярко освещенная фигурка то ли девочки, то ли женщины с белым петухом на поясе – одна из самых загадочных фигур на картине – была помечена цифрой три (Императрица).

И наконец, неразборчивое число, то ли тринадцать, то ли пятнадцать, было написано над еще одним таинственным персонажем картины, большая часть лица которого скрыта, и лишь один глаз виден за левым плечом знаменосца. Многие исследователи, в частности Сальвадор Дали, считали, что это – скрытый автопортрет самого Рембрандта.

В любом случае, этому загадочному персонажу соответствовали наиболее зловещие арканы: тринадцатый – Смерть, или Коса, с алхимическим значением Разрушение, пятнадцатый аркан – Дьявол, или Тифон, в астрологии связанный с созвездием Стрельца, а в алхимии – с магическим агентом, как иногда называли знаменитый философский камень…

Старыгин долго сидел над бумагами, стараясь упорядочить собственные мысли, однако это плохо ему удавалось. Ясно было одно: снова его против воли втягивают в нечто тайное и опасное. Еще бы не опасное, когда в этом деле уже есть одна смерть. Непонятная и таинственная. Неизвестная женщина выбросилась из окна. Для чего? Чтобы избежать наказания за свое преступление? Но ведь не приговорили бы ее к смерти! Скорей всего отправили бы в сумасшедший дом, как того ненормального, что повредил в свое время, около двадцати лет назад, «Данаю».

Она не пожелала рассказать, кто или что заставило ее изрезать картину, но, умирая, из последних сил нарисовала собственной кровью таинственный знак, который может привести к разгадке. Причем узнать этот знак мог только человек сведущий. Вот именно, вряд ли тот же Легов с ходу определил бы, что это такое. Сейчас дело о самоубийстве неизвестной уже передали милиции, возможно, там и заинтересуются знаком. И обратятся к специалистам. Хотя, скорее всего, не обратят на него внимания. Но во всяком случае пройдет довольно много времени, пока все разъяснится. Сейчас нужно решить, что делать с тем листком, который передала ему Лидия Александровна.

Старыгин представил, как он долго и упорно выясняет, к кому ему обратиться в милиции, потом пытается объяснить следователю, что такое карты Таро и как они связаны с картиной Рембрандта.

– Интересно, – сказал он вслух, – как я сумею это сделать, если и сам не понимаю…

В самом деле, получается не слишком понятная история. Какой-то неизвестный передал служительнице бумажку с номерами и сказал, что видел, как она выпала из кармана преступницы. Сам же тотчас исчез. Следователь не посчитает это заслуживающим внимания доказательством и будет прав. Ведь только Старыгину очевидна связь, он чувствует это интуитивно. И еще он знает, что теперь не будет ему покоя, пока он не разберется в этой истории.

«Очевидно, что среди моих предков были авантюристы и искатели приключений, – думал он с усмешкой. – Возможно, даже пираты и конкистадоры. Иначе каким образом я, человек спокойной, кабинетной, можно сказать сидячей профессии, умудряюсь попадать во всевозможные переделки?»

Пока что у него было две возможности: забыть про листок с номерами и символ, нарисованный кровью, сдать кота Василия на попечение соседки и уехать куда-нибудь в теплые страны. Или сказать всем, что уехал, а самому отключить телефон и проводить время в обществе книг и того же Василия. Второй вариант гораздо заманчивее… Но Старыгин знал уже, что он выберет вариант номер три.

Он поедет в Прагу – город необычайной красоты, город, где в самом воздухе разлит аромат тайны и приключения, город, где в свое время император Рудольф собрал со всей Европы множество колдунов и алхимиков. Император покровительствовал им, так как хотел получить рецепт изготовления золота. Из свинца или из ртути, он был согласен на все, потому что постоянно нуждался в золоте.

Именно в Праге находится знаменитая Староновая синагога, построенная в XIII веке, а ведь слово «Тарок», или «Тарот», означает то же, что и еврейское «Тора» – закон. Не случайно в колоде Таро двадцать две карты – ровно столько, сколько букв в еврейском алфавите.

И наконец, именно там побывал «Ночной дозор», перед тем как попасть в Эрмитаж, и именно в Чехии находился холст, на котором выполнили подделку.

Старыгин аккуратно собрал свои бумаги, запер дверь кабинета и направился к выходу. Он принял решение.

Лестница, ведущая на мансарду, заскрипела под тяжелыми шагами.

Гертджи Диркс снова почувствовала неприятное сердцебиение и сухость во рту, по которым поняла, что тот человек в черном возвращается, переговорив с мейстером Рембрандтом.

Действительно, он появился в холле, как всегда улыбаясь одними губами.

– Вот что, красавица, – проговорил он, поравнявшись с Гертджи и снова ухватив ее за подбородок. – Я тебе, пожалуй, помогу.

– Не понимаю, о чем вы, минхейр… – прошептала Гертджи, холодея от страха и от смутного предчувствия.

– Отлично понимаешь! – ответил тот и приблизил узкие, неприятно красные губы к самому уху Гертджи. – Она может еще очень долго проболеть! Может быть, год или даже больше! Неужели ты так и будешь ждать?

– Я не хочу вас слушать, минхейр… – едва слышно говорила женщина, пытаясь отстраниться, убежать, спрятаться от этого страшного человека, но руки и ноги не слушались ее, и она не сдвинулась с места.

– Ты видела, какие драгоценности лежат в ее перламутровой шкатулке? Видела, какой там чудесный розовый жемчуг?

– Не хочу слушать! – проговорила она куда громче и хотела заткнуть уши, но не смогла поднять рук.

– А ведь твоя молодость проходит! – продолжал тот, и его блеклые глаза смотрели в самую душу несчастной женщины. – Долго ли еще ты будешь молодой и красивой?

– Я не слушаю, не слушаю… – бормотала Гертджи, как молитву или заклинание. – Я не слушаю и ничего не понимаю!

– Слушаешь и понимаешь! – холодно отрезал Черный Человек. – И очень хорошо запомнишь мои слова. Ты пойдешь на Нийстраат, возле зеленного рынка, и спросишь там старую Кэтлин. Она тебе поможет. Она знает, что нужно делать в таких прискорбных случаях.

Гертджи попыталась перекреститься, но Черный Человек так зыркнул на нее, что рука снова бессильно повисла вдоль тела.

Он резко отстранился от Гертджи, и она едва не упала, как платье, из-под которого выдернули деревянную портновскую подставку.

Черный Человек еще раз взглянул на нее – холодно, внимательно, пристально, как на случайно залетевшее в дом насекомое, и улыбнулся – как всегда, одними губами.

– До свиданья, красавица! – промолвил он и направился к двери. – Так запомни – старая Кэтлин!

Когда полчаса спустя мейстер Рембрандт спустился из своей мастерской, Гертджи стояла в дверях, застегивая коричневый суконный влигер, отороченный недорогим куньим мехом.

– Куда ты собралась? – без особого интереса осведомился хозяин.

– На зеленной рынок, – проговорила Гертджи, подхватив корзинку. – Зеленщик не принес майорана и базилика.

На табло зажглась надпись «Пристегнуть ремни, не курить». Соседка отложила журнал и взглянула на Дмитрия.

– Простите, вы не могли бы поменяться со мной местами? Боюсь, что голова закружится, если буду смотреть в окно…

«Сразу не могла сказать», – раздраженно подумал Старыгин.

Он устал, уже два дня почти не спал и беспрерывно нервничал. Кроме того, он не успел толком позавтракать и теперь мучился голодом. Однако сделал над собой усилие и любезно улыбнулся соседке, поглядев на нее внимательнее. Была она белокура и румяна, кожа того фарфорового белого оттенка, какой любили изображать голландские художники. Она чуть склонила голову, ожидая ответа, и Старыгину вдруг увиделось нечто знакомое в этой белокожести и пухлых щеках.

Однако, пока она неторопливо выплывала в проход, долго искала что-то в дорожной сумке, потом укладывала ее наверх, наваждение прошло. Дама оказалась не первой молодости, а может, просто слишком полна.

«Обычная белобрысая тетеха, – снова впадая в раздражение, подумал Дмитрий Алексеевич. – Небось будет весь полет с разговорами лезть, поспать не даст».

Старыгин пристегнул ремень и отвернулся к окну. Самолет оторвался от земли и набирал высоту. На душе было тревожно.

Он краем глаза поглядел на женщину в соседнем кресле. Она читала глянцевый рекламный журнал. И – что это? Он не поверил своим глазам. С журнальной страницы на него смотрела та же самая картина, о которой он думал третий день без перерыва. Ну да, разумеется, «Ночной дозор» Рембрандта!

Он придвинулся немного ближе и вытянул шею, чтобы заглянуть соседке через плечо. Прямо перед глазами оказалось аккуратное розовое ушко и белая шея, уходящая за воротник шелковой блузки. Пахнуло свежими духами – что-то весеннее. Мелькнула мысль, что женщина все же довольно молода – просто полна не в меру, оттого движения медленны и тяжеловаты.

И где же все-таки он видел это лицо?

Соседка с удивлением покосилась на него и сделала попытку отодвинуться, которая ей, впрочем, не удалась – не в проход же выезжать! Старыгин опомнился и извинился, потом схватил точно такой же журнал и торопливо нашел нужную страницу.

И ничего странного, никакой мистики, просто сообщают о выставке одной картины в Эрмитаже, которая открылась третьего дня. Открыли на свою голову!

Старыгин вздохнул и закрыл журнал. Ну что за невезение! В первый день – и вдруг варварское повреждение картины! Хотя после того, что обнаружилось далее, про повреждение как-то забыли.

Снова Старыгин вздохнул, да так тяжко, что соседка покосилась на него с тревогой. Он поскорее закрыл глаза и сделал вид, что дремлет.

Однако сон не шел – мешал шум моторов, чувство голода и грустные мысли. Зачем он летит в Прагу? Вряд ли удастся выяснить там что-то важное. Уж если неизвестные преступники сумели ловко подменить так усиленно охраняемый шедевр, то наверняка они тщательно замели следы. И он не найдет никаких концов.

По аналогии он вспомнил историю с мадонной Леонардо. Однако в тот раз он выступил очень даже неплохо! Но тогда ему помогала Маша – молодая журналистка, неглупая и в некоторых случаях весьма беспринципная, как и большинство ее коллег по «второй древнейшей профессии». Она-то не стеснялась по мелочи нарушать закон для того, чтобы добыть нужную информацию.

Старыгин улыбнулся, не поднимая век. После их совместных приключений зеленоглазая красотка написала книгу, которая сразу же стала бестселлером. А Мария, в свою очередь, стала ужасно популярной фигурой. Она часто появлялась на различных светских тусовках и поначалу пыталась таскать за собой Старыгина. Ему понадобилось совсем мало времени, чтобы понять: такая жизнь его совершенно не устраивает. Конечно, он был очень увлечен прелестной журналисткой и даже пошел по этому поводу на охлаждение отношений с Василием.

Кот страшно ревновал хозяина ко всем особам женского пола. Корректно относился он только к старушке-соседке, на чье попечение Старыгин оставлял Василия, когда уезжал в командировки.

Старыгин снова вздохнул, представив, сколько кошачьего презрения и капризов придется вынести по возвращении, и забеспокоился, не слишком ли часто он стал вздыхать. Да еще так тяжко, по-стариковски… Нужно брать себя в руки.

Чтобы отвлечься от пустых мыслей, он стал думать о «Ночном дозоре».

Рембрандт написал картину в 1642 году, и до сих пор искусствоведы всего мира спорят, зачем он это сделал. Картина должна была называться «Парад национальной гвардии». Художнику заказали групповой портрет корпорации амстердамских стрелков. Члены корпорации вербовались из рядов богатых и именитых граждан города Амстердама, на них лежала забота об общественной безопасности. Кроме того, стрелки осуществляли почетный караул во время приезда коронованных особ. Служба считалась престижной, командные должности в корпорации чрезвычайно высоко ценились.

Чтобы увековечить себя и войти в бессмертие, у обеспеченных горожан стало модным заказывать свои групповые портреты.

Старыгин вытянул поудобнее ноги и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором тотчас встали две картины, хранящиеся в Эрмитаже на втором этаже в галерее Нидерландов, где всегда ужасно холодно, даже летом. Голландский художник Дирк Якобс написал две картины под одинаковым названием «Групповой портрет корпорации Амстердамских стрелков». Между ними разница в тридцать лет, а работу Рембрандта Якобс опередил в среднем лет на сто.

Обе картины очень похожи – примерно полтора десятка мужчин в одинаковой черной с белым одежде в два ряда сидят и стоят на фоне далекого и неявного пейзажа. На более поздней картине мужчин чуть больше, и все они гораздо старше. Эти две картины по композиции напоминают групповую фотографию, сделанную в доме отдыха, – все персонажи расположены в ряд и хорошо видны, только снизу никто не лег и не присел на корточки.

Такой групповой портрет воплощал представление голландцев о равенстве и справедливости – конечно, внутри закрытого для посторонних сообщества. Каждый из позировавших художнику стрелков платил за право быть увековеченным одну и ту же сумму, причем сумму довольно значительную, поэтому он имел право получить свой портрет точно так же, как и все остальные – он имел право на хорошо видный, узнаваемый, достойный образ, который будут с уважением лицезреть самые отдаленные потомки.

Старыгин отвлекся от размышлений, потому что стали разносить завтрак. Самолет принадлежал чешской авиакомпании, стало быть, и меню будет чешским. Он, в общем-то, не против, только бы не кнедлики – гордость чешской кухни. Дмитрий Алексеевич считал себя человеком некапризным, но один вид шариков из клейкого картофельного теста приводит его в уныние.

И разумеется, вот они, кнедлики, да еще и остывшие к тому же! Старыгин еле слышно застонал. Соседка не обратила на него никакого внимания, она была поглощена завтраком – не спеша раскрывала упаковки, внимательно исследуя содержимое.

Голод не тетка, так что Старыгин не заметил, как съел все. Соседка тоже кушала с большим удовольствием, и он, глядя на нее, снова вспомнил современниц Рембрандта, которые славились своим отличным аппетитом и могли есть наравне с мужчинами.

После кофе настроение немного улучшилось. Старыгин уселся поудобнее и снова закрыл глаза, чтобы без помех предаться размышлениям.

Каждый из девятнадцати членов корпорации стрелков заплатил Рембрандту по сто гульденов. Выражаясь современным языком, сумма набежала немалая. Даже на одну треть этих денег амстердамский ремесленник с семьей мог жить и кормиться около года.

Неудивительно, что, увидев готовую картину, господа стрелки были ужасно недовольны. Еще бы им удовлетвориться такой работой!

Вместо того чтобы сделать приличный групповой портрет в лучших традициях того времени, художник изобразил стрелков в пышных нарочитых костюмах, с разным оружием, в абсолютно театральных позах.

Начать с того, что фоном выбрана якобы набережная одного из каналов Амстердама, а изображенная на картине арка является аркой здания Стрелковых обществ, где по замыслу и должна была висеть картина. Но известно, что такое количество народа никак не поместилось бы на узких ступенях здания. Для чего Рембрандту понадобилось такое искажение пространства?

Далее, впереди двое мужчин – капитан с лейтенантом – мило беседуют, еще один стрелок заряжает мушкет, еще один – стреляет чуть ли не по товарищам, и пожилой стрелок в шлеме и латах отводит мушкет, чтобы не поранить лейтенанта. Копья слишком длинны, опять-таки невозможно устоять с ними на узких ступенях. Тут же барабанщик бьет в барабан вместо того, чтобы слушать капитана и ждать приказа. Слева мальчишка в шлеме несется куда-то с пустым рогом для пороха – забыл наполнить, куда уж тут в поход выступать…

Никто из искусствоведов не сомневается, что Рембрандт изначально не собирался писать портрет группы стрелков, «Ночной дозор» трактуют как историческую картину. Старыгин, со своей стороны, всегда считал картину сценой из спектакля. В самом деле – нарочитые позы участников, ступени, выглядящие как театральные подмостки, каски и латы, надетые неумело – кому-то велики, кому-то малы, костюмы сидят плохо и выглядят на некоторых персонажах снятыми с чужого плеча… Такое впечатление, что передвижная актерская труппа собралась играть спектакль. Кто-то не слишком трезв, кто-то спросонья схватил чужую шляпу, кто-то едва может удержать длинное тяжелое копье… Можно ожидать, что в этой суматохе прогремит сейчас из-за сцены возглас: «Занавес!» и начнется действие пьесы.

Для чего художнику понадобилось изображать солидных людей в таком виде? Что это – каприз мастера? Шутка гения?

Господа стрелки решительно не хотели понимать таких шуток.

Отчего Рембрандт не ограничился девятнадцатью стрелками, а добавил еще множество людей? Например, фигуру старого барабанщика Яна ван Кампоорта на первом плане справа, который вообще был наемником и не являлся членом команды капитана Баннинга Кока. Еще какие-то люди, которые явно не платили по сто гульденов, чтобы быть увековеченными на портрете.

И самое удивительное – это фигура девочки почти в центре картины, освещенная золотым светом, в красивом платье, с жемчугом в волосах. Ее-то уж господа стрелки никак не хотели видеть в своих рядах. Кто она такая? Никто не знает. Зачем художник изобразил ее с такой тщательностью и любовью? Некоторые замечают в ее лице сходство с Саскией – первой женой Рембрандта, умершей молодой в том же году, когда была написана картина. Возможно, художник сделал ее похожей на Саскию неосознанно. На поясе у девочки висит кошелек и белый петух, по поводу которого все исследователи творчества Рембрандта дружно пожимают плечами.

Известно, что Рембрандт собрал огромную коллекцию ценных и редкостных вещей. Кроме произведений искусства в нее входили научные инструменты, дорогие старинные ткани, экзотические сосуды, останки окаменелых животных, растения, привезенные из Азии и Африки. Все эти предметы художник использовал в своей работе – одевал персонажей в необычные костюмы, драпировал ценными тканями. Но петух?

Раньше Старыгин был склонен думать, что Рембрандт руководствовался только своими творческими капризами, теперь же вполне возможно, что в картине есть своя строгая система, все персонажи важны. А вот для какой они служат цели, он обязательно узнает.

Первое, что увидел Старыгин, пройдя таможенный и паспортный контроль, – это свое имя, написанное на картонном листе крупными латинскими буквами. Картонку держала высоченная девица, одетая в черные обтягивающие джинсы и кожаную курточку непонятного цвета и покроя – всю прошитую нарочито суровыми нитками.

«Наверное, это очень модно», – подумал Старыгин, с опаской приближаясь к девице и замечая, что пуговицы на курточке разного цвета и фасона.

– Добрый день! – сказал Старыгин по-английски, приблизившись и задрав голову, потому что девица вблизи оказалась выше него. – Дмитрий Старыгин – это я. А вы, очевидно, та особа, кто отвезет меня к доктору Абсту?

– Я – доктор Абст, – ответила девица низким хрипловатым голосом и сняла темные очки. – Доктор Катаржина Абст. – И добавила сухо по-русски: – К вашим услугам.

Старыгин мог с первого взгляда определить довольно точно возраст картины. Более того, он мог точно определить возраст какой-нибудь женщины, изображенной на картине. Но с реальными женщинами у него такое получалось плохо. Доктор Катаржина Абст была высока, худа и немного угловата. Темные волосы подстрижены коротко, так что прилегали к голове наподобие шапочки. Очень темные вызывающие глаза и большой ярко накрашенный рот.

«Наверное все же тридцать-то ей есть, – подумал Старыгин, – не сразу же после школы она защитила диссертацию… Черт бы побрал эту косметику! Недаром есть поговорка: никогда не заглядывайтесь на женщину, только что покинувшую салон красоты, – она может оказаться вашей бабушкой!»

– Где вы так хорошо выучили русский? – задал он традиционный вопрос.

– Училась в Москве, – коротко ответила она, и он постеснялся спросить, как давно это было.

На стоянке возле аэропорта пани дожидался ярко-красный дамский «Пежо».

– Если вы не устали с дороги, – бросила она Старыгину, усаживаясь в машину, – я бы хотела сразу же отвезти вас в Карловы Вары к Коврайскому.

– Это тот человек, который купил картину Свеневельта?

– Да, он, Борис Коврайский. Пан Мирослав Пешта позвонил мне вчера, и я сразу договорилась с Коврайским о встрече, чтобы не терять времени.

Это следовало трактовать таким образом, что доктор Абст – очень занятая леди и что она согласилась сопровождать Старыгина к господину Коврайскому только из хорошего отношения к Мирославу Пеште, а вовсе не из-за прекрасных глаз самого Старыгина.

«Могла бы быть полюбезнее», – обиженно подумал Старыгин, но тут же вспомнил, что Агнесса Игоревна, разговаривая с паном Пештой, ни словом не обмолвилась о том, что «Ночной дозор» оказался подделкой, и представила его, Старыгина, как сотрудника Эрмитажа, который пишет монографию о малоизвестных голландских художниках семнадцатого века. Конечно, скромный сотрудник Эрмитажа вряд ли мог заинтересовать такую экстравагантную даму, как пани Катаржина.

Он задумался и очнулся только от мелькания деревьев за окном. Машина летела по шоссе с абсолютно дикой скоростью. Старыгин кашлянул, стараясь унять неприятную дрожь в коленях.

– Не беспокойтесь, – бросила Катаржина, верно оценив его волнение, – Чехию приняли в Евросоюз только после того, как были построены отличные современные дороги.

«Утешила, нечего сказать». – Старыгин отвернулся от окна, потому что от мелькания закружилась голова.

– Вы давно водите? – поинтересовался он.

– Получила права сразу же после окончания школы, – с усмешкой ответила она, после чего ловко вписалась в поворот.

Снизить скорость она и не подумала, так что Старыгина бросило прямо на нее. Плечо, обтянутое кожей, было жестким и угловатым. Старыгин про себя окрестил доктора Абст «железной леди» и надолго замолк.

Машина свернула на подъездную аллею, обсаженную ровными рядами стройных кипарисов, и вскоре остановилась перед белыми металлическими воротами.

Над самыми воротами висела камера видеонаблюдения.

Катаржина выглянула в окошко машины и отчетливо проговорила в камеру:

– Мы договаривались с паном Коврайским!

– Прошу вас, пани Абст! – прозвучал вежливый голос из невидимого динамика, и ворота плавно разъехались.

Катаржина подъехала к самому дому.

Вблизи это строение из белого камня оказалось еще воздушнее и наряднее. На террасе перед крыльцом стоял невысокий мужчина в темных очках, джинсах и белом свитере. Вежливо улыбаясь, он шагнул навстречу гостям:

– Здравствуйте, Катаржина! Чем обязан вашему визиту?

– Познакомьтесь, Борис, – мой коллега из Эрмитажа Дмитрий Старыгин!

– Рад, рад, – хозяин чуть заметно скривился, но протянул Старыгину руку. Рука у него была маленькая и узкая, но достаточно крепкая и сильная. И сам он был как будто выточенная из дерева статуэтка – миниатюрный, но крепкий и подтянутый. Лицо Коврайского вблизи было каким-то болезненным – бледным нездоровой мучнистой бледностью, словно этот человек большую часть своей жизни провел в подвале, в отсутствие солнечного света.

– Пойдемте в дом, – пригласил Коврайский, снова слегка скривившись. – Я плохо переношу солнце!

Они вошли в просторный холл. По стенам висели старинные гравюры и офорты, в дальнем конце холла стояла резная деревянная статуя какого-то святого. Святой стоял, сгорбившись, и смотрел на вошедших из-под руки, словно пытался припомнить, видел ли он их прежде.

Хозяин повернул голову в ожидании, и тут же рядом с ним возник человек в черном костюме.

– Накрой чай в восточной галерее! – распорядился хозяин и снова повернулся к гостям: – Так, извините, я не расслышал – чем я обязан удовольствию вашего визита?

– А мы пока и не говорили, – вступил в разговор Старыгин. – Дело в том, что я пишу монографию о голландских художниках семнадцатого века и очень хотел осмотреть ваше «Прощание Гектора с Андромахой» ван Свеневельта…

Хозяин скривился еще больше и повернулся к Катаржине:

– Разве вы не в курсе, Катаржина? Меня не так давно обворовали! Украли как раз эту картину и еще две, поменьше, – ван Сванельта и Саардикстру.

– Боже! – воскликнула доктор Абст, и голос ее от волнения стал еще ниже. – Те самые картины, что я помогла вам купить на прошлом аукционе! Я ничего об этом не слышала… наверное, это произошло как раз в то время, когда я уезжала в Шотландию…

– Надо же, какая незадача! – разочарованно проговорил Старыгин. – Выходит, я зря сюда прилетел!

– Не зря, – Коврайский усмехнулся. – Благодаря вам пани Катаржина вспомнила о моем существовании!

Старыгин успел перехватить взгляд, которым доктор Абст наградила Коврайского за это замечание. Темные глаза на миг сверкнули, в них появился огонек интереса, но тотчас потух, и глаза снова стали непроницаемы.

– Могу я узнать, как это случилось? – поинтересовался Дмитрий Алексеевич, оглядевшись по сторонам. – Ведь у вас, как я вижу, хорошая система сигнализации и охрана…

– Действовали настоящие профессионалы, – довольно равнодушно ответил хозяин. – А против профессионалов никакие замки и никакая сигнализация не помогут. Правда, меня удивляет – зачем людям такого уровня понадобилось красть не слишком дорогие картины? Вряд ли их хлопоты окупились!

Старыгин промолчал.

У него было вполне сложившееся мнение на этот счет: картина Свеневельта понадобилась злоумышленникам из-за своего размера, для того чтобы сделать на ней поддельный «Дозор», а две другие, скорее всего, похитили для отвода глаз.

Однако поделиться своей версией Дмитрий Алексеевич не мог ни с Катаржиной, ни тем более с владельцем похищенных полотен. По крайней мере, сейчас.

За чаем разговор шел об искусстве. Хозяин выказал нешуточную осведомленность о последнем событии в Эрмитаже. В прессе много писали о повреждении знаменитой картины Рембрандта. Пани Катаржина тоже задавала вопросы по существу. Старыгин ловко ушел от расставленных ловушек и перевел разговор на отвлеченную тему. Хозяин не предложил осмотреть свою галерею, мотивируя это тем, что там сейчас идет ремонт – меняют сигнализацию.

Простились в холле, молчаливый человек в черном костюме вышел проводить их до машины. Напротив террасы на солнечной лужайке, на большой круглой клумбе расцвели весенние цветы – желтые нарциссы, лиловые крокусы, что-то еще… Немолодой садовник распрямил спину и поклонился гостям. Слугу в черном позвали из дома, пани Катаржина остановилась и заговорила с садовником по-чешски. Он улыбнулся и отвечал очень дружелюбно и без подобострастия. Дмитрий Алексеевич ничего не понял из их разговора, потому что говорили они быстро и вполголоса.

Слуга вернулся, извинившись, и они продолжали путь к воротам. Старыгин удрученно молчал. След оборвался. Ему нечего будет сказать Агнессе Игоревне сегодня вечером по телефону.

– Просто удивительно, – сказал он, вовремя спохватившись, чтобы не сопроводить слова тяжким вздохом, – при такой сильной охране – и вдруг кража! Господин Коврайский, по-моему, слишком спокойно все воспринимает… И даже не сказал, когда это случилось – не так давно, ну надо же!

– Именно об этом я сейчас говорила с садовником, – спокойно ответила Катаржина. – Видите ли, это пан Воржичек, мой старинный знакомый. Раньше он работал садовником в замке Карлштайн, а я там подрабатывала летом, будучи студенткой…

Старыгин снова отметил, что его спутница не сказала, как давно это было.

– Пан Воржичек многого не знает, – продолжала Катаржина, – но слуги болтали, что сигнализацию кто-то отключил. Причем очень быстро и тихо. Полицию, конечно, вызывали, но хозяин просил не поднимать шума – дескать, картины не слишком ценные и он не хочет, чтобы его репутация пострадала.

– Но садовник хотя бы помнит, когда это случилось? – Старыгин не сумел скрыть досаду. – Из беседы с хозяином у меня сложилось такое впечатление, что ему все равно.

– Три месяца назад, после Нового года, – ответила пани доктор и добавила, усмехнувшись: – Если вам нужна точная дата, можно выяснить в полиции.

– Стало быть, ограбил кто-то из людей приближенных, вхожих в дом? – быстро задал следующий вопрос Старыгин.

Хозяин дома показался ему весьма скользким типом, и вполне возможен такой вариант, что он сам имитировал кражу. Чтобы в случае чего быстро откреститься – украли, мол, картину, и он понятия не имеет, где она сейчас находится.

– Код сигнализации знают всего несколько человек, – продолжала доктор Абст, – все они вне подозрения. Как вы, наверное, заметили, господин Коврайский – весьма оригинальная личность. Он живет очень уединенно и редко выбирается из дома. Терпеть не может шумные компании и яркий свет. Однако до кражи его весьма часто навещала какая-то дама, так что даже садовник это заметил. Потом она пропала, просто исчезла. То есть больше он ее не видел.

– Дама? Может, он знает, кто она такая? – встрепенулся Старыгин.

Глаза Катаржины блеснули неподдельным интересом, но Старыгин этого не заметил.

– Русская. Полная, очень белокожая блондинка, – ответила она с нескрываемым ехидством. – Имени и адреса своего она, к сожалению, садовнику не оставила…

Старыгин наконец сообразил прекратить расспросы, которые выглядели по меньшей мере странно.

– Сколько раз я тебе говорила про кофе! – Алиса швырнула чашку на ковер и с удовлетворением проследила за тем, как коричневое пятно расползлось по светло-бежевой поверхности.

– Что про кофе? – испуганно переспросила горничная.

– Что про кофе! – передразнила ее хозяйка. – Не делай вид, что ты еще глупее, чем кажешься! Я тебе сто раз говорила, что кофе должен быть горячим! Горячим! Ты это слово понимаешь? Или тебе нужно показать его в словаре?

– Он был горячий… – робко возразила горничная.

– Так ты еще будешь со мной спорить? – взвизгнула Алиса и запустила в строптивую девчонку тарелкой.

– Нет, Алиса Васильевна, – проговорила та, увернувшись. – Не буду…

– Еще раз такое повторится – и можешь считать себя уволенной!

На самом деле кофе был вполне сносный, но Лика Сарычева, большой авторитет по части отношений с прислугой, говорила, что время от времени непременно нужно закатывать скандалы, иначе горничные распускаются и садятся хозяевам на шею. Допустить такого Алиса не хотела, поэтому решила начать день с воспитательного скандала.

– Долго я буду ждать свой кофе? – проговорила она умиротворенным голосом.