Текст книги "Зеркало Лукреции Борджиа"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

«Ага, как же, – подумала Людмила, – уж не настолько я глупа…»

Она от души надеялась, что эта крамольная мысль не отразилась у нее на лице.

Едва дождавшись ухода Леопольда, она позвонила Вере.

– А, привет, – послышался чуть запыхавшийся голос, – ну что, в обмороки больше не падаешь?

– Да как тебе сказать… – протянула Людмила.

И Вера сразу же поняла, в чем дело.

– Подтвердилось? – только и спросила она.

– Да… но все сложно, – ответила Людмила, осторожно подбирая слова, – понимаешь… мне не к кому обратиться.

В самом деле, раньше все вопросы решал Леопольд Давидович. Он был полностью в курсе всех медицинских проблем их семьи, так что если Людмила сама договорится о визите к гинекологу в их клинике, Леопольду тут же станет об этом известно.

– Ну, подъезжай ко мне! – без слов согласилась Вера. – Разберемся! Завтра у меня с утра операция… К двенадцати ровно, не опаздывай, а то потом я на совещание уйду!

– Людмила Михайловна, можно тут убрать? – В дверях стояла Анна Ивановна, а за ней – две здоровенные тетки с ведрами и швабрами.

Людмила заперла бумаги в тот же ящик, где лежало зеркало, и ключ взяла с собой.

Лукреция напоследок прильнула к Бонакорсо, обняла его, заглянула в глаза.

– Побудь со мной еще немного… хоть час! Хоть полчаса!

– Ты знаешь, кара миа, что я с радостью остался бы с тобой навсегда, но это, увы, невозможно. К сожалению, я не господин себе. Сейчас меня ждет твой брат, его светлость герцог Валентино…

– Тогда будь осторожен, любимый! В этом дворце множество опасных обитателей!

Он улыбнулся своей мягкой, доверчивой улыбкой, провел рукой по ее распущенным волосам и проговорил:

– Не волнуйся, кара миа, со мной всегда два верных друга! – И, приподняв край плаща, показал шпагу и кинжал в драгоценных ножнах.

Лукреция вышла за дверь, проводила любовника долгим взглядом.

Его стройная фигура и темные волосы заставляли ее сердце биться часто-часто. Вот уже три месяца длится их тайная связь, а каждое свидание – словно самое первое…

Лукреция вернулась в свои покои, не заметив, как шевельнулась портьера в коридоре, связывающем ее часть дворца с покоями Его Святейшества Папы.

Бонакорсо прошел по длинному полутемному коридору, миновал просторные покои Его Святейшества и вошел в ту часть дворца, которую занимал герцог Валентино, Цезарь Борджиа, внебрачный сын Папы Александра Шестого.

Гвардейцы при входе в покои отдали ему честь своими алебардами.

Бонакорсо вошел в сводчатый зал, низко поклонился герцогу.

Цезарь поднялся, сделал несколько шагов ему навстречу, приобнял за плечо и ласково проговорил:

– Здравствуй, мой дорогой Бонакорсо! Рад видеть тебя в добром здравии!

– Благодарю вас за добрые слова, ваша светлость! – Бонакорсо склонился еще ниже. – Вам было угодно видеть меня?

– Да-да, мне было угодно! Кажется, отец тобою весьма доволен. И моя сестра, Лукреция, тоже довольна тобой…

Бонакорсо похолодел. Он почувствовал, как сердце в его груди на мгновенье замерло и затем забилось вдвое чаще.

Цезарь все-таки пронюхал об их связи!

Что же теперь ждет его?

Цезарь Борджиа, герцог Валентино, не церемонится с теми, кто для него опасен или просто нежелателен. Средства у него простые: яд или кинжал наемного убийцы…

Что же Цезарь приготовил для него?

Старая служанка Аврелия расчесала прекрасные волосы Лукреции густым черепаховым гребнем, поднесла серебряное зеркало.

Из зеркала на Лукрецию смотрела юная женщина с зелеными глазами и нежным ртом. Дочь Папы, сестра кардинала, герцогиня Висконти, Лукреция Борджиа…

В Риме о ней ходили самые нелепые, самые чудовищные слухи. Говорили, что у нее сотни любовников, что она травит их после ночи любви и на рассвете ее слуги бросают тела в Тибр. Говорили также, что она находится в кровосмесительной связи с отцом, Его Святейшеством Папой, и братом Цезарем. Правда, все это говорили только при закрытых дверях, да и то вполголоса, потому что их обоих, ее отца и брата, в Риме боялись больше чумы.

Она и сама их боялась.

Лукреция никогда не знала, что они завтра от нее потребуют.

Обычно они требовали, чтобы она в очередной раз вышла замуж. Отец или брат приглашали ее в свои покои и сообщали, что высшие интересы семьи предполагают новое замужество.

– Но ведь я замужем, Ваше Святейшество! – говорила она отцу.

– Но ведь я замужем, Цезарио! – говорила она брату.

– Ерунда! – отвечали они одинаково.

И впрямь, наличие мужа никогда не останавливало их, если интересы семьи требовали нового брачного союза. Отец поступал просто: для него, Римского Первосвященника, ничего не стоило расторгнуть прежний брак или объявить его несостоявшимся.

У брата не было такой власти, и поэтому он поступал еще проще: яд или кинжал – и концы в воду…

Лукреция привыкла к калейдоскопу мужей и не привязывалась к ним. В данный момент она была не замужем: ее предыдущего мужа, герцога Виченцы, заставили публично признаться в мужской недееспособности, после чего их брак с Лукрецией объявили несостоявшимся. Лукреция этого почти не заметила. Она жила как во сне и вдруг пробудилась.

Этому способствовала любовь к Бонакорсо Джелинеско, камергеру Его Святейшества. Красавец камергер отыскал в ее душе какие-то неведомые до сих пор уголки, тронул молчавшие струны. Бонакорсо знал, что ее любовь может стоить ему жизни, но это только усиливало его страсть.

Лукреция внимательно разглядывала свое отражение.

Она знала, что красива, удивительно красива, что ни один мужчина не может устоять перед этими глазами, зелеными, как море в полдень, перед этими волосами, золотыми, как полдневное солнце. Но ей до сих пор собственная красота не приносила никакой радости.

И только теперь, после встречи с Бонакорсо, она поняла, что красота – это дар Божий…

Внезапно сердце Лукреции защемило, и едва слышный внутренний голос проговорил:

– Ему грозит смерть! Твоему Бонакорсо грозит смерть!

Лукреция вскочила, отбросила зеркало, побежала к выходу из своих покоев – туда, где только что простилась с Бонакорсо.

Лукреция быстро шла по коридору и почти столкнулась с двумя слугами, которые несли на носилках накрытое плащом тело.

– Стойте! – крикнула она и сдернула край плаща.

– Не нужно, мадонна… – запротестовал один из слуг. – Его сиятельство будет недоволен…

Лукреция не слышала его. Перед ней было лицо Бонакорсо. Прекрасное лицо с тонкими, изящно изогнутыми темными бровями. Лицо, которое она столько раз целовала. Карие глаза его были закрыты, как будто Бонакорсо мирно спал.

Лукреция побледнела, отступила к стене. Она едва не потеряла сознание.

Вдруг совсем рядом раздались быстрые шаги, из-за поворота коридора появился брат. Увидев Лукрецию, он сложил губы в злую надменную улыбку и проговорил:

– Что-то, сестрица, ты бледна? Нездорова или плохо спала сегодня? Тебе нужно больше спать и чаще бывать на воздухе. Отчего бы тебе не погулять в саду?

– Не беспокойтесь, господин мой брат… – проговорила она, едва шевеля помертвевшими губами. – У меня всего лишь обычное женское недомогание.

– А, это хорошо. – Цезарь снова усмехнулся. – Значит, ты хотя бы не беременна, как в тот раз!

– Как можно, господин мой брат… – пролепетала Лукреция, едва держась на ногах. – Вы позволите мне удалиться?

– Кто же тебе мешает? Ты знатная дама и можешь делать все, что захочешь! Все, что захочешь! – повторил Цезарь и закрыл плащом лицо Бонакорсо.

– Ну что же ты опаздываешь? – Людмила не сразу узнала Веру в зеленой хирургической униформе и шапочке, низко надвинутой на лоб. – Вот, смотри, пойдешь в левое крыло, там платная клиника, фамилия доктора тут указана. Заплатишь в кассу, сколько нужно, там же тебя направят на анализы и УЗИ.

– Постой! – Людмила замялась. – Вот тут у меня еще…

Она протянула Вере пакет с анализами Антона.

– Ты не могла бы… разобраться, что это все значит? Мне бы только понять…

– Хорошо. – Вера схватила пакет, – отнесу приятелю в лабораторию, он посмотрит. Встречаемся через два часа в ресторанчике, вон там, через дорогу. Обед с тебя, подруга! – И Вера умчалась.

Доктор быстро установил: беременность шесть недель, все в порядке, пол ребенка выяснится через месяц или два, когда будет первое УЗИ. Но от себя неофициально заметил, что, скорее всего, будет девочка, есть некоторые признаки.

«Разумеется», – подумала Людмила, она пока не решила, как к этому факту относиться. Нужно привыкнуть.

На улице сильно потеплело. Дождя не было, выглянуло неяркое осеннее солнце, и небо голубело, как летом. В больничном саду золотились еще не полностью опавшие клены, на фоне синего неба краснели кисти рябины. Людмила представила, как идет с коляской по такому же осеннему парку, светит неяркое солнышко, все вокруг дышит тишиной и покоем. В коляске спит ее крошечная дочка. Вот она пошевелилась и открыла глазки – такие же удивительно зеленые, как у нее, как у всех женщин ее семьи. Тете Аглае нужно сообщить, пускай порадуется. И назвать обязательно на «Л» – Лариса, Любовь… Нет, лучше Лилия, такого имени в роду еще не было…

– Все будет хорошо! – сказала себе Людмила и заторопилась на встречу с Верой.

Снова она опоздала, Вера ждала ее за столиком. Форму она сняла и была в джинсах и том же свитере, который помнила Людмила.

– Спагетти будешь или пиццу? – спросила она. – Давай одну пиццу большую на двоих?

Людмила прислушалась к себе и поняла, что ей хочется пиццы – чтобы соус острый, огурчики маринованные, колбасы много… Вот уж никогда раньше такого не ела!

Пока готовили пиццу, Людмила рассказала о своих новостях.

– Что ж, поздравляю… – протянула Вера, – а ты, я вижу, не рада?

– Понимаешь… все так сложно…

– Ладно, а вот это чье? – Вера положила перед ней бланки анализов. – Кто такой Касаткин А. К.?

– Это мой муж… бывший… то есть покойный…

– Ясно, что покойный, – проворчала Вера, – по анализам все ясно… Ты ничего не хочешь мне рассказать?

– А ты? Ты выяснила что-нибудь?

– Ладно. – Вера тряхнула головой. – Если не хочешь говорить, то не надо, у меня своих забот хватает. Но вот что мне сказал мой приятель, а он, Женька, – человек знающий и ответственный, зря болтать не будет, я ему доверяю. Значит, эти анализы говорят о том, что в организме больного был яд.

– Мышьяк? – Людмила вспомнила детективы Агаты Кристи, где всех жертв травят мышьяком или цианистым калием.

– Нет, конечно, отравление мышьяком сразу бы заметили! – отмахнулась Вера. – Это, знаешь, студент-первокурсник в момент определит. Это очень сильный яд органического происхождения. Вырабатывают его так называемые серые древесные лягушки. – Вера заглянула в свои записи и произнесла длинное латинское название: – Hylambatis Africanus. Так вот у этих лягушек в определенный период времени, а именно – брачный, такая специальная железа на спине вырабатывает яд. Очень сильный. Один из самых опасных ядов. Живут эти серые лягушки исключительно в Южной Африке.

– И какое отношение эти лягушки имеют к моему мужу? – Людмила не чувствовала ничего, кроме удивления.

Она уже смирилась с мыслью о смерти Антона, к тому же потом произошло столько событий, что никаких эмоций не хватит.

– А вот это я могла бы спросить, – спокойно ответила Вера, – но не стану. Не мой больной. Скажу одно: случайно этот яд никак не мог попасть в организм. Это тебе не цветочки, которые у любой бабки в палисаднике растут, знаешь, такие синенькие? Сапожки называются…

– Да не знаю я, в жизни в деревне не была! – рассердилась Людмила. – Меня все больше по курортам да санаториям возили…

– Тогда конечно, – хмыкнула Вера, – в общем, яд этот характерен еще тем, что он замедленного действия. То есть человек первое время ничего не ощущает, потом – легкое недомогание, на которое не обращает внимания – мало ли, простуда или съел что-то не то…

«Точно, – вспомнила Людмила, – так и было с Антоном – кашель, голова болит, думали, грипп…»

– А потом наступает резкое ухудшение состояния, но сделать ничего уже нельзя, понимаешь? Яд проник в организм, его ничем не вывести. Человек умирает непонятно от чего – давление падает, сердце не выдерживает… От введения яда в организм до смерти проходит примерно шестьдесят часов, так Женька сказал. И вскрытие потом ничего не даст, потому что в желудке-то уже пусто.

– Не было вскрытия… – Людмилу невольно передернуло от страшного слова.

Она вспомнила, как сквозь сон, что Леопольд Давидович разговаривал с братом, как они оба успокаивали ее, потому что при слове «вскрытие» она начала трястись и рыдать, так что пришлось Леопольду сделать ей внеплановый укол.

– Но как он мог не заметить, что ел?

– Яд на вкус горьковатый, можно добавить в кофе или в спиртное… Всего несколько капель…

– Он всегда пил очень сладкий кофе… – медленно проговорила Людмила, – три ложки сахара положит… я еще говорила, что вредно…

– Не реви, тебе нельзя… – отрывисто приказала Вера, – слезами горю не поможешь.

Людмила задумалась на миг и поняла, что настоящего горя нет. Не потому, что прошел уже месяц, просто… по всему получается, что она не слишком любила Антона. Будучи за ним замужем, она не задумывалась об этом, ей казалось, что она счастлива. Они никогда не ссорились с ним, она не из тех женщин, кто будет вязаться по пустякам, если муж хочет отдохнуть после работы. Да, как выяснилось, муж ее тоже не любил, раз завел любовницу.

– У тебя совершенно нет никаких мыслей, кто мог это сделать? – спросила Вера. – Кто мог его отравить?

К тому времени они уже съели пиццу, так что Людмила отодвинула тарелку, отхлебнула апельсинового сока и рассказала этой случайно встреченной женщине всю свою жизнь. Не то чтобы ей очень хотелось это сделать, просто по всему выходило, что больше довериться некому.

Она умолчала только про убийство Юлии и про свой поход в ее квартиру. Это уж был явный криминал, про такое лучше не говорить. Еще, конечно, она не сказала, что беседует со своим отражением в зеркале, которое, по преданию, принадлежало Лукреции Борджиа. Вера своим медицинским взглядом мигом разглядела бы в ней что-то не совсем нормальное.

– Ну, что я тебе скажу, – начала Вера, задумчиво глядя в окно, – по всему получается, что нужно тебе про все это как можно скорее забыть. И думать о ребенке. Не пойдешь же ты с этим в полицию? В твоем-то положении… То есть я не беременность имею в виду, а то, как ты живешь. Ладно, мне пора. – Она поглядела на часы и встрепенулась: – Совещание уже началось! Звони, если что!

– Спасибо тебе! – отозвалась Людмила. – За помощь и за то, что выслушала…

– Обращайся, если понадоблюсь! И не пропадай! – Эти слова Вера выкрикнула уже на бегу.

Допивая сок и ожидая счета, Людмила думала, что ее новоиспеченная подруга тысячу раз права. Нужно выбросить из головы всю эту историю и сосредоточиться на своем здоровье. И спрятать подальше эти треклятые анализы. В урну выбросить. Или вообще сжечь.

Но тут перед ней встало лицо мертвой Юлии. Как ни крути, а она заплатила жизнью за эти бумажки. Нельзя их выбрасывать.

И тут же, за столиком итальянского ресторана, Людмила приняла решение во что бы то ни стало узнать, что же случилось с ее мужем Антоном, кто его убил и за что. Ведь он как-никак отец ее будущего ребенка, и, когда дочка вырастет и спросит, где ее папа, нужно ей что-то ответить.

Сразу стало легче – исчезли слабость и сомнения, но, возможно, это от сытной еды.

Людмила положила перед собой бланки анализов.

Ну и что ей нужно сделать? К Леопольду обращаться нельзя – он заболтает ее бесконечными разговорами и в результате ничего не скажет полезного. Возможно, он ничего не знает про отравление и боится из-за того, что тогда недоглядел.

Она не была в больнице, когда Антон умирал, и не знает фамилии тамошнего врача. Единственное, что у нее есть, это фамилия лаборантки на бланке – Стриженкова Л. В. Значит, нужно ехать в больницу. Причем прямо сейчас, а то неизвестно, сможет ли она завтра выбраться из дома. И так уже столкнулись вчера с братом, и он посмотрел удивленно и недовольно – где это тебя носит? Вернулась третьего дня, а до сих пор не виделись!

А если еще он пронюхает, что ездит она одна, без водителя, то мигом доложит об этом отцу, а тот будет недоволен. Еще и запретит ей водить машину.

Людмила вздохнула, представив себе гневное лицо отца, его тяжелый взгляд. Нет, надо ехать сейчас же!

На территорию больницы пропускали только медицинский транспорт. Людмила оставила свою машину за воротами, прошла через открытую калитку и огляделась.

Перед ней находилось шестиэтажное здание из светлого кирпича. Возле крыльца курила девица в розовой куртке, накинутой поверх короткого белого халата. Людмила подошла к ней и спросила, как найти клиническую лабораторию. Девица окинула ее оценивающим взглядом, стряхнула пепел и проговорила:

– Вот по этой дорожке вокруг главного корпуса, мимо котельной, там увидишь… в общем, мимо не пройдешь!

Она странно хмыкнула, зябко запахнула куртку и скрылась за больничной дверью.

Людмила пожала плечами и пошла вдоль больницы по вымощенной желтой плиткой дорожке.

За углом она увидела одноэтажную коробку котельной, прошла мимо нее и оказалась перед мрачным приземистым зданием, перед которым толпились озабоченные люди в темной одежде. Их растерянные лица и приглушенные голоса напомнили Людмиле похороны Антона. Наверняка это был больничный морг, а толпившиеся перед ним люди – родственники покойного… или покойной.

Чуть в стороне от родственников стоял, нервно поглядывая на часы, мужчина в белом халате. Людмила подошла к нему и спросила, где здесь лаборатория. Мужчина бросил на нее быстрый внимательный взгляд, огляделся по сторонам и вполголоса проговорил:

– Вам лабораторию? Это с другой стороны, нужно обойти вокруг. Вас там ждут?

– Меня? – удивленно переспросила Людмила. – Кто меня ждет? С какой стати?

На лице мужчины появилось странное выражение, он что-то хотел сказать, о чем-то предупредить, но в этот момент к нему подошла заплаканная женщина средних лет в черном пальто и недовольным голосом проговорила:

– Уже половина! Сколько можно? Надо же понимать, люди переживают…

– Еще буквально три минуты! – Мужчина повернулся к новой собеседнице, доверительно взял ее за руку. Людмила пожала плечами и пошла вокруг морга.

С обратной стороны действительно оказалась железная дверь, на которой висела табличка:

«Лаборатория. Посторонним вход воспрещен».

Несмотря на это строгое предупреждение, дверь лаборатории не была заперта.

Людмила вошла внутрь и оказалась в небольшой комнате, стены которой были выкрашены унылой темно-зеленой краской, а пол выложен щербатой бежевой плиткой. Ей показалось, что в этой комнате гораздо холоднее, чем на улице. В глубине была еще одна дверь, возле нее на колченогом табурете сидел дядька лет пятидесяти в ватнике, с мрачным одутловатым лицом и крупным ноздреватым носом, должно быть, здешний сторож.

– Вы это куда? – осведомился он, оглядев Людмилу. – Написано же, что вход воспрещен!

– А мне нужно в лабораторию, – зачастила Людмила. – Я насчет анализов. У меня там что-то напутали, вот я и хочу с лаборантом поговорить. Это ведь лаборатория?

– Это, может, и лаборатория, – неприязненно ответил дядька, – да только не та, которая вам нужна!

– Как – не та? Почему не та?

– Потому, дамочка, что вы, как я вижу, покуда живая. А эта лаборатория па-то-ло-го-анатомическая! – Выговорив трудное слово, сторож перевел дыхание и на всякий случай пояснил: – Тут исключительно жмурикам анализы делают. А вам, дамочка, нужна кли-ни-ческая лаборатория.

– Ну да, клиническая… – честно призналась Людмила. – А она разве не здесь?

– Клиническая – она в главном корпусе. Это вы обойдете морг, пройдете мимо котельной и дальше по дорожке…

– Вот оно что… – разочарованно протянула Людмила. – Выходит, это меня неправильно направили…

– Выходит! – подтвердил сторож и всем своим видом дал Людмиле понять, что более ее не задерживает.

Она развернулась и вышла на улицу.

На пороге лаборатории нос к носу столкнулась с высоким загорелым мужчиной в черном плаще. Он извинился, посторонился, пропуская ее, и проводил долгим взглядом.

Людмила привыкла к постоянному, иногда излишне назойливому вниманию со стороны мужчин, но взгляд этого незнакомца ее почему-то насторожил.

И еще… что-то в его внешности показалось ей удивительно знакомым, хотя она была уверена, что никогда прежде его не встречала. Почему же ей так знакомы эти узкие, неприязненно поджатые губы и подбородок в трехдневной щетине?

Людмила отбросила эти несвоевременные мысли и быстро зашагала обратно, к главному зданию больницы.

На этот раз она вошла в просторный холл и спросила девушку в окошке справочной, где найти клиническую лабораторию. Та отправила ее на второй этаж.

Клиническая лаборатория занимала целое крыло, отделенное от остальных помещений высокой застекленной дверью. Людмила вошла внутрь и сразу почувствовала специфический и неприятный запах – остро пахло какой-то химией, дезинфекцией и болезнью. Пожилая нянька сосредоточенно возила по полу тряпкой. За столиком посреди коридора сидела дежурная медсестра в белоснежном крахмальном халате и читала какой-то глянцевый журнал.

Людмила подошла к ней и осведомилась:

– Скажите, как мне найти Стриженко?

– Стриженкову, – поправила ее сестра, неохотно отложив журнал. На лице ее проступило выражение сочувствия и любопытства.

– Ну да, я так и сказала.

– А вы ей кто? – спросила сестра строго.

– Я? – Людмила на мгновение растерялась, но тут же ответила: – Я ее родственница, двоюродная сестра.

– Сестра-а? – переспросила та недоверчиво. – Если сестра, как же вы не знаете?

– Не знаю – что?

– Нету Любы, – проговорила медсестра с тяжелым вздохом.

– Выходная она, что ли? Или в отпуске?

– Да говорю вам: нету ее! Умерла Люба!

– Как умерла? – растерянно переспросила Людмила.

– Как все… не знаете, как люди умирают?

Недоверчиво взглянув на Людмилу, она добавила:

– Если вы ее сестра, хоть и двоюродная, должны были знать!

– Уезжала я, – пролепетала Людмила, и вдруг стены больницы медленно закружились, а пол поплыл из-под ног, как палуба корабля.

Медсестра вскочила, подхватила ее под мышки, усадила на стул и поднесла к носу ватку с нашатырем.

– Надо же, как расстроилась, – бормотала она. – А я думаю, как же сестра, если ничего про нее не знаешь… выходит, правда сестра… ты извини, что я так с тобой говорила… надо было подготовить, а то я тебя сразу так огорошила…

– Ничего, – слабым голосом отозвалась Людмила. – А как она умерла? Здоровая же была, ничем не болела!

– Точно, не болела… – подтвердила медсестра. – Под машину она попала. Сразу насмерть… Машина, которая ее сбила, скрылась, так и не нашли. Полиция, конечно, приходила, вопросы всякие задавали, а только что мы знаем?

– А я уезжала, – монотонно повторяла Людмила, – долго меня не было. Уезжала далеко и надолго. Приехала, хотела Любу повидать… а тут такое дело…

– Может, тебе полежать немножко? – причитала медсестра. – А то на тебе совсем лица нет. У меня тут есть кушеточка, полежишь полчасика, отдышишься…

– Да нет, некогда мне! – Людмила встала. Голова и правда перестала кружиться.

– Ну, как знаешь!

Медсестра снова погрузилась в свой журнал, а Людмила направилась к выходу из лабораторного крыла. Однако, когда она уже взялась за ручку двери, ее окликнул негромкий голос:

– Эй, девонька, зайди на минутку!

Обернувшись на голос, девушка увидела пожилую няньку в синем вылинявшем сатиновом халате, которая только что протирала пол в коридоре. Теперь она с заговорщицким видом выглядывала из подсобки, подмигивая Людмиле обоими глазами.

– Вы мне? – удивленно спросила Людмила.

– Тебе, тебе! – Нянька поманила ее пальцем. – Зайди ко мне, я тебе кое-что скажу!

Людмила оглянулась на дежурную медсестру и неуверенно шагнула в подсобку.

– Ты ведь про Любу Стриженкову спрашивала, – проговорила нянька, прикрыв за ней дверь.

Оказавшись вблизи от няньки, Людмила почувствовала, что от нее ощутимо пахнет спиртным.

– Ну, допустим, – уклончиво ответила она, жалея, что поддалась минутному порыву.

Нянька вдруг пригорюнилась, громко шмыгнула носом и жалостно проговорила:

– Жалко Любочку… Вот так живешь, живешь, ничего себе плохого не думаешь, и вдруг – раз! – и нету тебя… а главное, и живешь-то в бедности, каждую копейку считаешь, кусок лишний позволить себе не можешь… вот я, к примеру, такие гроши получаю, что и сказать-то неприлично! Горбатишься тут день и ночь…

Людмила поняла намек и протянула няньке купюру. Та жадно блеснула глазами, мгновенно спрятала деньги в карман и заговорила, таинственно понизив голос:

– Тут, значит, приходила к Любе одна, вроде тебя, симпатичная, одета тоже хорошо, прямо как ты, только черненькая, дня за три до того, как Люба померла…

– Черненькая такая? – заинтересованно переспросила Людмила. – С длинными волосами?

– Зачем с длинными, – возразила нянька, – короткая такая стрижка, под мальчика. Вот ты скажи, девонька, зачем вы себя уродуете? Вот зачем вы себе этот, как его… миникюр отращиваете? Какая в нем красота? Особенно еще в такой несуразный цвет покрасите, что прости господи! У кого красный, у кого вовсе коричневый… получаются руки, прости господи, как у покойницы!..

– Что, у той брюнетки, что сюда приходила, был коричневый маникюр? – догадалась Людмила.

– У какой такой брунетки? Не знаю ни про какую брунетку! Отродясь никаких брунеток не видела, я и слова-то такого не знаю! Я не так отцом-матерью воспитана! А вот у той черненькой, что тогда приходила, точно, миникюр коричневый был!

Теперь всякие сомнения у Людмилы отпали: с лаборанткой Стриженковой за три дня до ее гибели встречалась Юлия Борисовна, которая вскоре тоже была убита.

Нянька тем временем продолжала:

– Пришла она, вот как ты сегодня, и спросила Любу. Ну, мне что, мне не трудно. Вызвала я ее в коридор, шептались они, я уж не знаю, о чем. Тихо так говорили, я ни слова не разобрала, только Люба той черненькой бумажки какие-то дала, а та ей – деньги… деньги-то, девонька, они всем нужны! – Старуха выразительно вздохнула.

– И что – это все? – Людмила неодобрительно взглянула на няньку. – Негусто!

– А я что? – забормотала та. – Я уж стара стала, слышу плохо. И хотела послушать, о чем они говорили, да не смогла. Вот когда те двое к ней пришли, там я поближе была, так кое-что разобрала, а тот раз не расслышала…

– Какие двое? – переспросила Людмила. – Вы мне про них ничего не говорили, только про брюнетку!

– Не говорила? Правильно, не говорила! – Нянька снова шмыгнула носом. – Так за то мне отдельно причитается! У нас теперь не этот… не социализм, даром ничего не делается! Даром, девонька, только кошки родятся, да и то не каждый раз!

– Ну, совесть-то надо иметь! – Людмила попыталась пристыдить старуху. – Я ведь вам уже заплатила…

– Совесть? – Нянька надулась. – Теперь не прежние порядки, совесть теперь не положена, теперь все только за наличные! А что ты мне заплатила, девонька, так это уже дело прошлое. Люба, покойница, тоже – и с той черненькой деньги взяла, и с тех двоих, что после пришли… но если тебе, девонька, про них не интересно – так ты иди, а то у меня еще много работы, полы мыть, туалеты опять же… работа у меня вредная, тяжелая, а платят гроши…

– Да интересно мне, интересно! Очень интересно! – Людмила достала еще одну купюру, но на этот раз не отдала ее няньке, а только помахала перед ее носом.

Нянька потянулась за купюрой, но Людмила спрятала ее за спину и проговорила:

– Э, нет! Сперва расскажи мне, что знаешь, а потом уж я погляжу, стоит ли это денег! А то я тебя знаю, деньги возьмешь, а сама опять какую-нибудь ерунду расскажешь!

Она сама удивилась – как ловко у нее получилось. Вроде бы никогда раньше не приходилось бывать в такой ситуации, и людей таких, как эта нянька, никогда она не видела. Брат называл это хождением в народ и говорил, что Людмиле нечего там делать. И никогда не придется с такими людьми общаться. А вот пришлось же… Но она представляла на своем месте Веру и поступала и говорила как она. Помогает же!

– Почему ерунду? – забормотала нянька. – У меня такого нет порядка, чтобы ерунду! Ну, вот какой нынче народ пошел бессовестный, так и норовят бедного человека обмануть!

Людмила не вступала с ней в пререкания, а только заманчиво шуршала купюрой. И старуха не выдержала:

– Ну ладно, слушай… только, значит, та черненькая ушла, приходит один наш доктор, Юрий Иваныч с интенсивного отделения, и с ним еще один, на кота похожий…

– На кота? – удивленно переспросила старуху Людмила. – Как это – на кота?

– Да вот такой весь из себя – голос мягкий, как будто мурлычет, волос богатый, только седой, и смотрит так ласково, а только кажется, сейчас когти выпустит да как цапнет…

«Это Леопольд Давидович! – догадалась Людмила. – Точно, это он! Мне и самой казалось, что он похож на большого кота!»

– Да ты слушаешь ли, девонька? – обиженно проговорила нянька. – Если тебе не интересно…

– Интересно, интересно! – заверила ее Людмила. – Продолжайте, я слушаю!

– Вот, значит, пришли они. Юрий Иваныч мне велел Любу найти. Я ее в коридор позвала, а сама тут поблизости пол мою. За меня же мою работу никто не сделает, верно? Они-то меня не замечают, известное дело: кто на няньку или на уборщицу обращает внимание!

Нянька вздохнула, грустно взглянула на купюру в руке Людмилы и продолжила:

– Вышла к ним Люба, спрашивает: чего надо. А Юрий Иваныч что-то ей так тихо сказал… я уж как прислушивалась, а не разобрала. Только кивнул на этого, который на кота похож. Тут уж он с нашей Любой заговорил. Опять же я сперва слов не разобрала, только слышно – мур-мур, мур-мур, прямо как кот на печке! Только слышу по голосу, что он уговаривает Любу, а потом пугать начал… тут уж он погромче заговорил, я кое-что и расслышала. У тебя же, говорит, у первой неприятности будут… и еще что-то про анализы. А она сперва вроде не соглашалась, а потом кивнула, к себе в комнату сбегала и принесла им какие-то бумажки, как той, черненькой. Они бумажки взяли, а ей денег дали…

Нянька тяжело вздохнула и завела прежнюю песню:

– Вот ведь нет на свете никакой справедливости! Почему одним за каждую бумажку большие деньги платят, а я тут целый день спину ломаю, а мне гроши…

– Ладно, держи! – Людмила отдала няньке обещанную купюру и строго спросила: – Это все? Больше ты ничего не видела и не слышала?

– Вот как есть все! – Нянька сделала честные глаза, хотела даже перекреститься, но передумала. – Ну, вот, разве что, знаю я, что доктор наш, Юрий Иваныч, с Лизаветой в бельевой каждый вторник уединяется, так это тебе, наверное, не интересно…

– Нисколько не интересно, – подтвердила Людмила.

– А тогда больше ничего не знаю! – Нянька взялась за швабру. – Так что иди, девонька, своей дорогой, а мне еще тут работать и работать! За меня ведь никто не сделает…