Текст книги "Единственная (СИ)"

Автор книги: Наталья Литтера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Париж заполонили беженцы из России. Ювелирные украшения русских аристократов и промышленников скупались за бесценок, вчерашние княгини были вынуждены искать себе работу и пропитание. Полученные за драгоценности графини деньги Ольга не стала тратить, она положила почти всю вырученную сумму в банк под проценты. Украшения старушки были очень дорогими, поэтому, получив за них даже треть причитающейся суммы, Ольга могла получать доход с вклада, который позволял оплачивать небольшую комнату на самом верхнем этаже многоквартирного дома. А это уже кров. На еду и одежду приходилось зарабатывать. И Ольга зарабатывала тем, что обучала музыке детей. Она долго искала первую ученицу, ходила по домам, предлагала послушать свою игру, и ответом всегда была захлопнувшаяся перед самым лицом дверь. Это было унизительно и больно. Сколько раз Ольга возвращалась в маленькую комнату и плакала от жалости к себе, от беспросветности будущего существования. Но однажды ей не отказали и, пригласив в гостиную, предложили что-нибудь сыграть. Невозможно было описать состояние этой измученной женщины, когда ее огрубевшие пальцы вдруг снова почувствовали под собой клавиши и соприкоснулись с музыкой. Она играла Бетховена, Сонату №8, и с каждым аккордом как будто что-то незаметно оттаивало в ее заледенелой душе, вспоминались давно забытые чувства и эмоции, она вновь приоткрыла дверцу в особенный и ни с чем не сравнимый мир – мир музыки.

- Madame, vous pleurez? *

Ольга смахнула с щеки слезу и улыбнулась:

– Tout est bien, Annet. Joue plus loin. Il se te trouve bien.**

Маленькие детские ручки упорно трудились над «Болезнью куклы» из «Детского альбома» Чайковского.

_________________________

* – Мадам, вы плачете? (фр.)

** – Все хорошо, Аннет. Играй дальше. У тебя неплохо получается. (фр.)

Глава шестая

Я у Нее одной ищу ответа...

Анна сидела перед Епифановым, сильно нервничала и надеялась, что это не сильно заметно. Потому что нужно было озвучить просьбу, вероятность получения согласия на которую равнялась пятидесяти процентам.

– Андрей Николаевич, – начала Анна свою хорошо подготовленную накануне речь. – Заключение относительно картины Саввина полностью готово. Я принесла его с собой. В лаборатории подтвердили, что холст, грунтовка и химический состав красок соответствуют времени созданию полотна. Как искусствовед, я подтверждаю стилистическое сходство в написании дошедших до нас картин художника, и работы, приобретенной вами на аукционе. Более того, несколько дней назад удалось связаться с двумя музеями во Франции, где хранятся картины Саввина. Мне очень повезло, потому что я попала на сотрудницу, которая занималась изучением его жизни в эмиграции. Я представилась, сказала, что готовлю статью про художника в специализированное издание, и эта женщина любезно согласилась побеседовать. Так вот, в результате разговора удалось узнать, что прямых доказательств уничтожения картины «У моря» нет! Она СЧИТАЕТСЯ уничтоженной. Но точно об этом неизвестно, понимаете?

– Значит, я могу заключать сделку? – поинтересовался Епифанов.

Анна очень неуютно чувствовала себя рядом с этим человеком и ничего не могла поделать со своими ощущениями. Может быть, оттого, что смотрел Андрей Николаевич на собеседника прямо, и глаза у него при этом были немигающие и бледные? Такие... немного мутные. В ходе своей работы Анна встречалась, общалась, взаимодействовала с людьми совершенно разными: и шумными студентами, и чувствительными творческими натурами, и известными, уверенными в своем таланте и успехе художниками, и знаменитыми искусствоведами, и удачливыми меценатами-бизнесменами. Но даже если где-то общение складывалось не очень легко, то это не шло ни в какое сравнение с тем дискомфортом, которое она чувствовала сейчас.

И причину этого дискомфорта Анна никак не могла найти, потому что Епифанов вел себя на удивление вежливо и корректно. А, может, дело вовсе не в глазах, а в том, что картина приобретена незаконно? И осознание того, что она, такая честная и принципиальная, имела прямое отношение к происходящему, не давало Анне покоя?

– Так я могу заключить сделку? – повторил свой вопрос Епифанов.

– Андрей Николаевич, я хотела попросить у вас разрешения сделать рентген картины. Я знаю, что выносить полотно за пределы магазина на Арбате нежелательно, а тем более демонстрировать его другим. У меня сохранились некоторые связи, и, если вы согласитесь, то все можно организовать так, что в этот момент в помещении с оборудованием буду только я. Конечно, придется отблагодарить некоторых сотрудников за предоставление кабинета... Ну, и если вы организуете надежную транспортировку...

– Вас что-то настораживает? Почему при всех положительных заключениях вы все-таки говорите о рентгене?

– Нет-нет, ничего такого, что указывало бы на подделку, я не нашла. Просто... понимаете, есть мастера, которые копируют Вермеера, и искусствоведы, заметьте, не рядовые, а светила в своей области, не в силах отличить копию от оригинала. С помощью лучей мы сможем увидеть, не нанесена ли эта картина на совершенно иную, написанную другим художником... а, может, мы выявим первоначальный вариант именно этой картины... в данном случае, принимайте рентген как перестраховку. Если вы думаете, что подобная процедура лишняя, я готова сейчас же вручить вам все свои бумаги, и тогда наше сотрудничество можно считать завершенным, но если вы все-таки захотите провести дополнительную экспертизу, я готова вам в этом помочь.

Улицы Парижа

Он шел по улицам Парижа в хорошо пошитом светлом костюме и наслаждался утром. Он полюбил этот город, и полюбил в нем себя. Приехав во Францию в 1916 году для продолжения учебы, Алексей заинтересовал своими работами одного любителя живописи и получил от него заказ – написать портрет жены, а потом и детей, после чего молодой русский художник стал довольно известен в кругу зажиточных французских буржуа. Он много работал на заказ, стараясь при этом выкраивать время и для свободного творчества, которое, впрочем, на выставках тоже имело успех. Через два года Алексей уже имел собственную небольшую квартиру с художественной мастерской. Ему удалось свести знакомство с одним довольно известным импресарио и начать тесное сотрудничество с театром. Алексей создавал эскизы костюмов и декораций к операм и балетам. Его невероятно увлекала эта сторона творчества, которая имела свою специфику, свои секреты. Впрочем, подобная деятельность приносила также неплохой доход и недолгие, но бурные романы с хорошенькими актрисами.

Если бы кто из московских знакомых сейчас увидел неторопливо прогуливающегося Алексея Саввина, то едва ли узнал бы в этом уверенном, немного вальяжном, щеголевато одетом молодом человеке того робкого нескладного часто краснеющего студента, которым он был девять лет тому назад.

После произошедшей в России революции, Франция наполнилась русскими эмигрантами, жизнь большинства из которых была тяжелой и жалкой – слишком сложно устроиться в чужой стране без друзей, средств и знакомств, начинать жизнь сначала, зная, что больше никогда не увидишь родного дома. Алексей тоже скучал по родной стране, его сильно волновала судьба России, он жадно читал в газетах новости, вел бесконечные расспросы о жизни в Москве и Петербурге у вновь прибывших. Покинув родину до свершившихся событий, Алексей не видел воочию все произошедшие в ней перемены, не впитал в себя то состояние растерянности, непонимания и безотчетного страха перед будущим, которое познали находившиеся там люди, но многое из их рассказов оставалось для него неясным, невозможным и пугающим.

Однако, не смотря на то, что возвращение в Россию в ближайшие годы было маловероятным, можно было с полной уверенностью сказать, что жизнь Алексея Саввина складывалась вполне удачно.

Каждое утро он заходил в одно и тоже открытое уличное кафе насладиться чашкой кофе, утренней газетой, а также ощущением жизни города. Он был художником и видел мир, состоящий из всевозможных форм, пересекающихся линий и тысяч оттенков самых разных цветов. Сидя за столиком и наблюдая за людьми вокруг – рассматривающими витрины магазинов, куда-то спешащих, сидящих за соседними столиками, Алексей вбирал в себя их позы, жесты, силуэты, выражения лиц, запоминал складки на одеждах и блики на предметах в руках.

 Он обращал внимание на оттенок лепестков фиалок, которые продавала женщина за углом, форму почти недвижных застывших ватных облаков, необычный орнамент на зонтике проходившей мимо дамы.

В это утро Алексей почти дошел до своего любимого кафе, когда его обогнала хрупкая женская фигурка, зябко кутавшаяся в вязаную шаль, хотя на улице было очень тепло. Скользнув по ней глазами, Саввин собрался уж было занять привычное место за столиком, но в этот момент женщина оглянулась. Из-под ее шляпки стали видны неровные короткие пряди вьющихся волос, на щеке алел нездоровый чахоточный румянец, но линия профиля была безупречна. Ни у кого такой не было. Только у Ольги.

Глава седьмая

...Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света.

– Привет! – сказал Вадим и отошел немного в сторону, давая Анне возможность зайти в квартиру.

Она сделала несколько шагов навстречу и, захлопнув за собой дверь, осталась стоять на месте.

– Что случилось, Рыжая?

– Зачем ты это сделал? – Анна не узнавала собственный голос, он казался чужим, далеким и неестественным. Ей вообще казалось, что все происходящее нереально: что она приехала к Вадиму домой, что стоит в его прихожей, что смотрит, нет, вглядывается в его лицо, пытаясь найти следы... следы чего? Страха, человечности, стыда? Она смотрела в лицо, которое знала лучше всех лиц на свете. За прошедшие годы оно не сильно изменилось. Конечно, теперь перед Анной не парень, а мужчина. Черты его немного огрубели, складка губ стала более жесткой, цвет волос уже не так ярок, как прежде, но сам он все тот же... То же любопытство в глазах, когда смотрит на нее, та же скрытая полуулыбка, затаившаяся в уголках рта, руки так же покоятся в карманах джинсов, как когда-то... и она все так же отчаянно хочет быть свободной от него, от его невероятного обаяния.

– Сделал что? – уточнил Вадим.

– Картину.

– О которой именно ты говоришь? Помнится, на выставке их будет пять... может, все-таки снимешь плащ и войдешь? Не очень удобно выяснять отношения в коридоре.

Анна послушно передала ему плащ и прошла в комнату. Но садиться не стала.

Она подождала, когда присоединится Вадим, и, обходясь без вводных слов, спросила в лоб:

– Зачем ты подделал картину?

Казалось, он вовсе не был удивлен вопросу, ничто не изменилось в его лице, только взгляд немного потеплел:

– Ты все-таки меня вычислила...

– Ну, это было не так трудно, особенно если учесть, сколько картин ты написал когда-то в моем присутствии.

– Ты сделала рентген.

– Да, я сделала рентген.

Он промолчал.

– Скажи, зачем ты так поступил? Ты вообще понимаешь, ЧТО ты сделал? Ты подделал картину, ты совершил преступление! Во имя чего? Для того, чтобы потешить свое самолюбие, доказать, что сможешь написать так, как писали когда-то великие, заработать кучу денег на богатом коллекционере?

Вадим молчал.

– Я полностью выполнила свою часть работы и уже отдала заключение по картине Епифанову.

Он все так же молчал и смотрел на нее. Анна начала терять терпение:

– Ну скажи хоть что-нибудь!!!

Вадим отвернулся от гостьи и подошел к окну. Она смотрела на его фигуру в свободном тонком джемпере, потертых светлых джинсах и очень хотела плакать. Оттого, что он совершил такой поступок, что благодаря Вадиму Анна оказалась втянутой в противозаконные дела, а главное – это все равно мало что меняло в ее отношении к нему. Ей хотелось плакать от жалости к себе.

Вадим начал заговорить:

– Ты помнишь Мишку? Так вот...он попал в беду. Настоящую. Долгое время этот гений работал программистом в одной крупной компании. А крупная компания – это огромное количество сотрудников и неконтролируемый интернет. Конечно, постоянно закупаются различные программы, отслеживающие посещаемые сайты, трафик и так далее. Но дело в том, что интернет сейчас необходим для работы во многих сферах деятельности. И Мишка написал программу. Причем, программу непростую. Я очень плохо разбираюсь во всех этих технических тонкостях, поэтому знаю только, что она на уровень лучше предлагаемых сейчас на рынке. Как многие одаренные люди, в жизни Мишка очень доверчив и порой просто наивен. Он показал свою программу одному из коллег, которого считал своим приятелем, поделился планами о том, что собирается запатентовать ее и уйти из компании, начать собственное дело... Та организация, в которой работал Мишка, принадлежит Епифанову. Если говорить кратко, то Мишку сначала просили уступить права на программу, потом угрожали, а потом просто устроили аварию, и пока мой друг валялся в больнице, его квартиру взломали, вынесли всю технику, диски... короче, нашли эту программу и запатентовали на имя одного из подсадных лиц Епифанова. А Мишка остался калекой. Это называется бизнес по-русски. Сейчас его программа широко рекламируется в сети, продается через интернет всем желающим, пользуется успехом за границей и приносит господину Епифанову очень хорошую прибыль. А Мишка... Мишка сидит дома в инвалидном кресле, и для того, чтобы в прямом смысле слова подняться на ноги, ему нужна не одна операция, а целая серия, и не в России, а в Германии. Он с женой вынужден был переехать в деревенский дом, что остался от отца. Квартиру пришлось продать. Ее стоимости должно хватить на две операции и жизнь за границей на первое время. У меня есть кое-какие сбережения. Все-таки, я не страдаю от отсутствия заказов, но этого тоже недостаточно. И тут несколько месяцев назад получаю предложение написать серию работ для Епифанова. Вот совпадение – так совпадение. При личной встрече этот господин долго и пространно рассказывал, как сильно любит живопись, имеет слабость к коллекционированию и внимательно следит за современными художниками. Тогда-то мне и пришла в голову эта идея. Я решил, что раз господин Епифанов повинен в преступлении, за которое не может сесть в тюрьму, ибо всесилен, то он заплатит хотя бы за лечение Мишки. Скажу честно, большого риска в подделке картины для себя не видел. Коллекционеры – они своего рода охотники, которым очень важно владеть предметом искусства и, движимые этой страстью, они не перед чем не остановятся, пока не станут обладателем желаемого, поэтому контакт с черным рынком их зачастую не смущает. И если, в конце концов, теневая сделка совершается, такие люди надежно укрывают свою покупку от чужих глаз, а их душу еще долго греет чувство обладания уникальной вещью. Поэтому при встречах с Епифановым, я несколько раз упоминал имя Саввина, его картины, рассказывал о совсем небольшом наследии художника и о том, что его холсты в частных коллекциях – большая редкость. Я разбудил в этом человеке интерес к конкретному мастеру и его творчеству. Подделать картину было несложно, потому что найти в антикварном магазине холст начала двадцатого века при желании не составляет труда. Всю процедуру фальсификации ты знаешь не хуже меня. Я очень аккуратно снял с поверхности масло. Опять же, найти краски, которые по химическому составу отвечают нужной характеристике – возможно. Перед работой выучил почти наизусть словесное описание «У моря», исследовал почерк художника по дошедшим до нас картинам. Как и ты, я был в Третьяковке. Для того чтобы добиться нужного затвердения красок и пройти экспертизу, пришлось использовать специальный химический состав. А потом уже было все просто. Через интернет нашел закрытые аукционы, остановился на наиболее, по моему мнению, подходящем. Картина, естественно, была выставлена анонимно, но перед этим прошла очень хорошую экспертизу. Этот аукцион, несмотря на теневую направленность, дорожит своим имиджем среди покупателей. Потом я как-то случайно обмолвился в разговоре с Епифановым о том, что всплыла считавшаяся до этого утерянной картина, и он проглотил наживку. Дальше все пошло четко по плану. Через свои источники он наверняка проверил, что данный аукцион не специализируется на подделках, захотел приобрести Саввина, предложил наиболее высокую цену, настоял на независимой экспертизе... ну, ты знаешь сама.

– Почему Саввин? – тихо спросила Анна, когда Вадим закончил свой рассказ.

– На это есть две причины. Первая – чисто техническая. Старые полотна труднее подделывать, надо искать холсты, краски, здесь более сложная процедура, ведь кроме самого написания картины, ее необходимо состарить, с помощью различных способов вызвать появление трещинок, воспроизвести пыль – мельчайшие частички, которые веками оставались на поверхности полотна. Тебе все это понятно не хуже, чем мне. А вторая причина – сам художник. Сведенья о нем – обрывочны, оставшихся картин – мало, а исчезнувших бесследно – много. И данный факт хорошо известен. Для меня это была просто идеальная возможность воплотить задуманное.

– Мишка в курсе?

– Нет, он ничего не знает. Для того чтобы поехать за границу, необходимо открыть счет в банке, так как оплата за операции будет производиться безналичным путем. Я планировал просто перевести вырученную за картину сумму на его счет.

Анна все же присела, потому что ноги отказывались ее держать после такого рассказа. Требовалось время, чтобы осознать сказанное. Все это было так... невероятно... так неправдоподобно... и так правдиво одновременно. Голова шла кругом.

– А если бы кто-нибудь понял, что это ты? – спросила она, наконец, севшим голосом.

Вадим отвернулся от окна и с улыбкой посмотрел на Анну:

– Никто, кроме тебя, Рыжая, меня не смог бы вычислить. Я уверен. И ты бы не смогла, если бы не яблоко.

– Зачем же ты его нарисовал?

– Не знаю... правда не знаю... Несколько лет назад я подрабатывал реставратором у одного старого коллекционера. И однажды, когда мы с ним беседовали про русский импрессионизм и эмигрантскую Францию, этот человек показал мне ветхий листок бумаги – отрывок из письма Саввина своему другу. Полностью послание не сохранилось, осталось лишь начало. Где его взял тот коллекционер – не знаю. Я прочитал отрывок письма. Художник писал об Ольге Аносовой, той, что с сиренью. Он создал ее портрет, только-только закончив художественное училище. И пока я работал над «У моря», почему-то вспомнилось то письмо, а потом и собственное студенчество. Я очень тщательно, очень сосредоточенно работал, но в какой-то момент рука сама нарисовала зеленое яблоко. Можешь считать это мальчишеством, можешь – ностальгией по юности, а можешь просто глупостью. Но удалить яблоко полностью уже не получилось. Поэтому сверху я наложил другой слой краски, изображая ракушку.

– Ты не очень-то старательно закрасил яблоко. Некоторые мазки остались полупрозрачными, к тому же, слишком короткими, поэтому в определенный момент, когда я бросила на картину рассеянный взгляд, мне показалось, что под ракушкой что-то спрятано. Причем, я очень много времени уделила изучению картины и никогда ничего не замечала, но тут вдруг... поймала какую-то неправильность. Я еще в самом начале отметила, что одна ракушка отличается от остальных оттенком, но, конечно, это могло быть авторским замыслом. Однако в тот момент мне очень захотелось в этом удостовериться. И теперь я просто уверена, что именно ты посоветовал меня Епифанову в качестве эксперта. Получилось, что ты сознательно втянул меня в противозаконное дело. Зачем? Захотел проверить, докопаюсь я до истины или нет?

Последние слова Анна сказала резко, потому что осознание того, что ее специально использовали в афере, причиняло боль.

Вадим отошел от окна и, остановившись у кресла, в котором сидела Анна, присел на корточки.

– Прости, – тихо проговорил он, – конечно, я мог бы назвать Епифанову другое имя. Но то яблоко, несмотря на то, что я поверх него нарисовал ракушку, никуда не делось. Оно там. И оно не давало мне покоя. Мы столько лет не виделись, Рыжая. Знаешь, я же ведь прекрасно понимал, что ты сможешь вывести меня на чистую воду, но все-таки рискнул.

Он был так близко и говорил так тихо, и за окном уже темнело, и пора было включать свет, но его никто не включал... Анна терялась, чувствовала слабость и свою совершенную беззащитность перед этим человеком.

– Ты хочешь узнать ответ на вопрос? – спросила она почему-то шепотом.

– Какой вопрос, Рыжая? – от тоже стал говорить шепотом.

– Что я написала в заключении для Епифанова?

Вадим улыбнулся и, вдруг нежно проведя пальцем по ее скуле, процитировал:

– Я у нее одной ищу ответа... Нет, Аня, сейчас я ничего не хочу знать о твоем заключении. И о картине. Будешь кофе?

Она отрицательно покачала головой и беззвучно, одними губами проговорила:

– Не кофе.

Письмо другу

Здравствуй, Гриша! Очень надеюсь, что хотя бы это письмо до тебя дойдет. Вот уже скоро будет год, как я не получаю от тебя ни строчки. В жизни моей за это время произошли большие перемены. Я женился. Ты, наверное, не помнишь, как в конце 1911 года, перед самым отъездом в Петербург, мы у театра столкнулись с известным тогда фабрикантом Аносовым? Он был с супругой.

Несколько месяцев назад я совершенно случайно повстречал ее в Париже. Ты даже представить себе не можешь, как изменилась эта женщина, что сделала с ней тяжелая и одинокая жизнь. Но теперь Ольга моя жена, и я буду заботиться о ней так, как полагается мужу. Только не подумай, пожалуйста, что женитьба эта стала проявлением жалости с моей стороны по отношению к бедной измученной женщине.

Только сейчас, когда Ольга делит со мной кров и принадлежит мне перед Богом и людьми, я, наконец, могу сказать, что люблю ее, люблю много лет, с того самого момента, как увидел впервые. Но тогда эта женщина была для меня недостижима, я мог лишь мечтать о ней, думать и писать. Она – моя муза. Сама не зная того, Ольга причастна к каждой моей работе, и даже своим успехом во Франции я в немалой степени обязан ей. Как интересно и парадоксально многое происходит в нашей жизни – живет человек и совсем не знает, как просто проходя мимо, он может перевернуть весь мир другого человека, наполнить его светом и смыслом, и желанием творить. Ведь та моя картина на самой первой выставке – это Ольга, и первая, написанная в Париже – тоже она. Тогда я изобразил француженку-пианистку, но нотные тетради, стопкой лежащие рядом с инструментом, они всегда именно так лежали рядом с Ольгой, когда она музицировала. И костюмы для прошлогоднего балета «Жар-птица» – это тоже Ольга. Я очень долго искал идею, но потом вдруг вспомнил, как однажды вечером она смотрела на закат у окна, и сказала: «Не знаю почему, но всполохи около горизонта мне часто напоминают последние георгины – такие же яркие в преддверии пышного увядания, как и это зарево перед ночной тьмой». Так моя Жар-птица приобрела цвет заката, она не золотая, не блестящая, но как зарево – огненная, и орнамент на ткани по краям костюма напоминает форму георгинов.

Порой я задумываюсь над тем, как много дают нам дорогие для нас люди, одним своим существованием, словом, пожатием руки. Они дарят нам надежду, вдохновляют на новое, учат терпению, успокаивают ласковым словом, лечат от сковывающего душу одиночества и даже верят за нас в нас самих.

Ольга для меня такой человек, и ближе ее нет никого в целом свете. Она единственная.

Теперь, надеюсь, ты понимаешь, что, встретив эту женщину в Париже, я просто не мог позволить себе потерять ее снова. Правда, поначалу пришлось нелегко. Ольга сильно стеснялась своего почти нуждающегося положения и при этом наотрез отказывалась принимать какую-либо помощь, сказав, что ведет вполне сносное самостоятельное существование, поэтому я запасся терпением и старался не частить с визитами. Постепенно она стала привыкать.

В тот день, когда Ольга ответила согласием на предложение стать моей женой, я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Как только улажу все свои дела и закончу с оставшимися заказами, обязательно увезу ее в Ниццу, на море. Ольга с детства слаба грудью, и ей непременно нужен морской воздух. Я сниму небольшой дом на берегу, все лето буду писать, давно уже не чувствовал в себе такого подъема и желания работать...

Эпилог

Он снова ее рисовал. И Анна, как и прежде, готова была часами сидеть и смотреть, как ее Художник работает. Каждый вечер она открывала ключом дверь и оказывалась в квартире Вадима. Они вместе ужинали, болтали, смотрели кино, обсуждали искусство и, конечно, спорили.

А еще он ее рисовал...

– Что у тебя в пакете?

– Мандарины. Неужели не чувствуешь запах? Ведь это же не просто обычные мандарины, это – совершенно особенные цитрусовые.

Анна начала выкладывать фрукты на стол, и их аромат стал распространяться по всей комнате.

– Эээ... а ты уверена, что на кухне им не будет лучше? И почему именно эти – особенные?

– Потому что они абхазские, глупый, – не оборачиваясь, объясняла Анна, продолжая свою работу. – Это самые настоящие новогодние мандарины, как из детства, помнишь? Готова поспорить, у тебя даже елки не найдется.

– Нет у меня никакой елки, – подтвердил Вадим.

– Вот видишь, а через три дня Новый год, между прочим. И я подумала, как было бы здорово повесить на колючие ветки мандарины и конфеты, чтобы можно было брать их прямо с елки и запивать холодным колючим шампанским.

– Ладно, уговорила. Будет тебе елка, Рыжая.

Он подошел к Анне сзади и обнял ее руками:

– Ты пахнешь морозом.

Анна закрыла глаза и улыбнулась:

– А ты красками и растворителем... между прочим, у меня для тебя новость.

– У меня тоже. Ты первая.

– Ну уж нет. Первый ты.

Она повернулась лицом к Вадиму и вопросительно посмотрела.

– Звонил Мишка из Германии. Кажется, операция прошла удачно, и сейчас они с женой в каком-то маленьком городке, где есть реабилитационный центр. Настроение у него отличное, празднуют не наше Рождество и ждут Нового года. А еще Мишка полон идей, хочет создать какую-то необыкновенную программу – графический редактор. Сказал, что по возвращении ему обязательно потребуется помощь специалистов-художников, – Вадим слегка коснулся пальцем кончика носа Анны.

– Здорово!

– Ну, теперь твоя очередь.

– Помнишь Эллис Пристли, ту старую американку, что приезжала на открытие галереи? Так вот, она мне сегодня позвонила и предложила устроить твою персональную выставку в Нью-Йорке! И еще минут десять потом рассказывала, как ей понравилась картина с озером и горами, и что она жалеет, что не купила ее еще осенью и теперь хочет заказать для себя копию.

– Но это же здорово!.

– Конечно, здорово, – засмеявшись, подтвердила Анна.

– Рыжая, ты всегда приносишь мне удачу, – он совсем по-мальчишески широко улыбнулся и, подхватив ее за талию, закружил по комнате. – Я так по тебе скучал все эти годы, по твоей вредности...

– Я не вредная!

– По твоему упрямству...

– Я не упрямая!

– Ты вредная и упрямая!

Анна смеялась, пока он держал ее в своих руках. Двигаясь, они случайно задели стол, и на пол посыпались мандарины. Но никто не обратил на это внимание. Потому что, когда Вадим поставил Анну снова на пол, у нее кружилась голова, и, чтобы не упасть, пришлось обнять его за плечи, но тогда голова закружилась еще сильнее. Потому что он стал жадно ее целовать.

– Почему ты в тот день осталась? – через некоторое время спросил Вадим, крепко прижав Анну к себе.

– Наверное, потому, что ты признался мне в любви, – прошептала она, уткнувшись носом в его шею.

– Я?! Ты точно в этом уверена?

– Абсолютно... Я у Нее одной ищу ответа...

Вадим нежно провел рукой по ее растрепавшимся волосам и тихо произнес:

– Знаешь, я ведь никому никогда не читал стихов. Ты единственная.

– Знаю, – счастливо улыбнулась Анна, – А еще я знаю две последние строчки.*

Вадим беззвучно рассмеялся.

– Ну, кроме того, Рыжая, что ты вредная и упрямая, ты еще и умная.

– Точно... и не называй меня Рыжей. Запомни, цвет моих волос теперь – темный шоколад. Мне сказал об этом один знакомый художник.

_________________________

* ...Я у Нее одной ищу ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с Ней не надо света.

И. Анненский .