Текст книги "Сама жизнь"

Автор книги: Наталья Трауберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Безболезненной, непостыдной, мирной…

Если ты много болел и много раз лежал в больницах, тебе труднее, чем соловьевским готтентотам, сказать другому, как хорошо болеть и страдать. Самый дикий вариант – говорить это тем, у кого страдает близкий. Но что поделаешь, человек религиозный наотрез отказывается плакать с плачущими. Конечно, когда болеет-страдает он сам – дело другое. Долгая жизнь показала мне, что особенно нетерпеливы те, кто, по библейскому выражению, обильно льет уксус на чужие раны. Это почти, а я думаю – совсем непреложное правило. Если сердце у тебя не болит из-за чужой боли так, как болело у отца Энгуса в «Томасине», утешать ты станешь беспощадно, а это, как-никак, симптом того, что ты от себя не отрешился.

Однако размышления о двух господах и о приравнивании ближнего хотя бы к себе, как ни актуальны они, есть где прочитать. Не тайна – и то, о чем я постараюсь сказать не слишком длинно: никакие больницы (у меня их было много), никакие болезни не научили меня отказаться от трех слов ектеньи. Страшно, очень страшно испытывать: грубость, грязь, боль. И я беззастенчиво молюсь, чтобы Господь, когда позовет меня, не давал их.

Никогда и никому, в том числе себе, не желайте ни сестер, орущих: «Меньше жри!», когда у тебя вот-вот будет прободение язвы (оно и было), ни пребывания в советской больнице, где можно утонуть в уборной (как старожил сообщаю, что сейчас утонуть труднее, есть даже совсем чистые места). Не желайте грубости тех, кто находится с вами. Не желайте боли, она кощунственна. Себе, надеюсь, их не желает даже самый опупелый неофит, другим же – за милую душу. Логика проста: бывает ли после или во время всего этого духовный взлет? О, да. Но тут

вспомни, что благодарить за то, что произошло с тобой – одно дело, а за то, что происходит с другими -совсем иное.

Консъюмеризм

Вот она, имманентная кара. Все время ругаю всякие новые слова вроде «комфортный», а сейчас сама написала совсем уж неприятное. По-видимому, захотелось посильнее выразить весь ужас явления. Теперь попробую о нем рассказать.

Прочитала я роман из жизни недавних неофитов. Речь пойдет не о нем, он хороший; но именно там описано очень характерное свойство нашего «религиозного возрождения». К примеру, на первых же лекциях Аверинцева и его, и некторых других удивило вот что: он говорит о милости, кротости, кресте – а слушатели, отталкивая друг друга, кидаются к нему и рвут его на части. Нет, не ругают, обожают -но и не щадят. Позже состоялась и притча. Когда он уехал в Вену, один человек захотел узнать у меня номер его телефона или e-mail. Я их не знала; но он то ли не верил, то ли придерживался мнения, что надо гнуть свое. Наконец я воззвала к жалости. Он очень удивился. Я предположила, что беседовать он хочет о Боге, а Тот советовал жалеть ближних. На это он ответил: «Тут могут быть разные мнения».

Недавно призжал старый и слабый священник. Сама я в тот день на конференции не была, но слышала и живо себе представляю, как на него кинулись с криками: «Вы меня совсем забыли!» или так: «…не любите!».

Конференция была посвящена митрополиту Антонию. Его я видела в последний раз летом 2000 года. Он очень устал, еле стоял – но женщины налетели на него, восклицая то же самое по-русски и по-английски.

Можно припомнить и молодых, здоровых людей, спокойно идуших к причастию перед стариками. Спасибо, если на их лицах нет особой умиленности. Да что там, почти все у нас можно определить цитатой из «Дженни»: «Мяу-мняу-мня-а-у-мне!». Мисте-риальная религия – и та постеснялась бы такого откровенного эгоизма. Особенно удивляет все это в храме, где священник упорно повторяет странные советы Спасителя. Его-то слушают, а попробуй сослаться на них не для ханжеского назидания, а к случаю, в жизни!

Надо ли прибавлять, что в «фундаменталистских» общинах твердо знают все тонкости аскезы, а в «лю-теральных» – еще что-то, связанное со свободой и с милостью? Нет, не надо.

Естественно, мне сказали, что это – не «мняу», а что-то вроде «святой практичности». Вспомнив, как один католик ссылался на «святую осторожность», а люди любых конфессий – на праведный гнев, я склонилась к этому самому гневу, но подумала, что именно эта страсть уподобляет нас бесам, и попыталась заменить ее печальным удивлением. Оно позволило ответить, надеюсь – по существу. Да, prudentia -добродетель, но это скорее трезвенный разум, и уж никак не оборотистость. Странно повторять снова и снова, что центробежный порок вроде мотовства

или, что опасней, восторженности, ничуть не оправдывает другой, центростремительный, вроде сухости или скупости. Однако повторять и не стоит, это -из другой области. Протестантская практичность с сопутствующими ей честностью и трудолюбием меркнет, мне кажется, в сравнении с особой, безгрешной легкостью католических и православных святых; но рядом с «мняу» поражает своими достоинствами. Увы, перед нами – не добродетель, описанная Максом Вебером, а то, что ей прямо противостоит. На «мняу» не только капитализма, но просто ничего не построишь.

Немощи бессильных

Оговорим сразу, для верности: назвать себя «сильными» мы можем только потому, что очень сильны наши хранители. Если кто считает сильным себя, может дальше не читать.

Помню, как в Литве, между 1966-м и 1969-м годами, я печально читала католический катехизис. Там были перечислены «дела любви», вообще-то – по Евангелию (Мф 25), но со школьной аккуратностью, из-за которой их выходило то ли семь, то ли даже четырнадцать. Среди них были не только «телесные» -«покормили», «напоили», «одели», но и «духовные», несколько похожие на действия строгой гувернантки. Однако я тщетно искала, как помогать не узникам, больным и голодным, а тем, кому не хватает внимания и любви.

Может быть, страдание это – не самое тяжкое, но самое частое. Недолюбленных людей гораздо больше, чем голодных или больных. Собственно говоря, совсем свободны от этого только Христос и Дева Мария. (Только не надо путать: боль они знали, и с избытком.) Освободиться – можно, но тут подстерегает опасность надменного равнодушия. Лучше расшатать с Божьей помощью тот стержень себялюбия, из-за которого потребность в любви становится вампирской.

Если его не расшатаешь, помочь тебе будет невозможно, станешь чем-то вроде бочки Данаид[ 52 ]52
  По греческой мифологии – дырявая бочка.


[Закрыть]. Но в том и беда, что почти все мы – такие бочки. Что же делать? Как нести главную немощь бессильных?

Один ответ я знаю: обрети мир – и тысячи вокруг тебя спасутся. Но кто из нас, «сильных», всегда в мире? Помощи же требуют всегда.

Ответа не знаю и не даю. Напомню только, что обычно советуют отогнать всех этих вампиров, непременно исключая себя. Да, «суровой доброты» требуют именно те, кто не справился со своей не-долюбленностью. Исключений почти (или совсем) нет.

Кузнечик дорогой

В 1990-х годах мне довелось побывать в Оксфорде, на одной конференции. Там был и человек, напоминающий малого пророка. Сравнение это возникло, когда на общем заседании кто-то привычно связал слова: «Народ Мой, народ Мой, что сделал Я тебе?» -с антисемитизмом, а кто-то другой воскликнул: «Да это же Майка!», то есть Михей.

Что говорить, этот пророк реалистичен (перечитайте!), но дело этим не кончается. Можно посмотреть и других пророков, и псалмы; псалмы – вообще вроде американских горок: резко вниз и резко вверх. Но вернемся к нашему Михею. На том же заседании первым говорил молодой священник, описавший полное благолепие нынешней церковной жизни в России. Михей вскочил и ответил в духе Луи Селина, если не Владимира Сорокина. Ничего не скажешь, это освежало, но оба уклонения от правды -и per defectum, и per exessum – не очень много дали. Поскольку так он думал обо всем – о парках, оленях, завтраках, отце Александре Мене, – мы с одной барышней захотели его чем-нибудь обрадовать. Стали вспоминать один из Божьих даров, русские стихи. Начали с Ломоносова; «Кузнечик» очень подошел. Всю мою жизнь он, как мог, умирял и подымал душу, когда я не могла выдержать «земной непоправимой боли». Поймав Михея на пути в столовую, мы стали читать. Дойдя до строк: «Не ищешь ничего, не должен никому», мы особенно умилились – ведь Ломоносов сказал это в знакомые минуты беспробудной русской неправды; но заметили, что Михей обижен. Во всяком случае, он объяснил, что такую детскую чушь повторять кощунственно (передаю не слова, а суть).

Знаю я и человека, который зашел гораздо дальше. Правда, он попросил помощи и получил ее. От

«Кузнечика» мы через Пушкина и Тэффи дошли до Вудхауза. Цена оказалась большой – он умер. То есть цена как цена, все умирают, но он умер внезапно; зато последние месяцы часто удивлялся покою и даже милости. Надо ли говорить, что раньше он их не выносил? В пору беспримесной, тем самым – мнимой правды человек возмущается всем «положительным», от благодарности до надежды и от радости до кротости. Возражать бессмысленно, поскольку, во-первых, это идет не от разума, и, во-вторых, он прав, хотя и не совсем.

Да, он прав. По другую сторону царского пути бывает еще хуже, во всяком случае – противней. Бедные пророки (наши, не библейские) плачут с радующимися (Соломон в Притчах сравнивает это с «уксусом на рану»). Друзья Иова радуются с плачущими, со вкусом поучая и обличая их. Если хотите все это вспомнить, подумайте над «Полианной», особенно – над второй книгой и, хоть немного, огорчитесь.

Главное – все тот же готтентот. «Мне плохо… Я в порядке…» – а на других начхать. Когда заметят «других», хотя бы одного, многое меняется. Прочитать «Кузнечика» всегда полезно и приятно, но можно обойтись и без него.

Человек и компьютер

Наверное, лучше всех написала о прощении Дороти Сэйерс. Каждый желающий может прочитать

эту статью в сборнике «Создатель здания». Однако пишет она о прощении, объясняя современным людям то, что есть и в Евангелии, и у отцов Церкви. На самом же деле, в жизни, с прощением часто путают то, что связано с ним в лучшем случае косвенно.

Многим из нас случалось попадать в положения, от которых сломался бы самый умелый компьютер. Перед нами ставят поистине невыполнимые задачи, скажем – предъявляют два противоречащих друг другу требования. Помню, один замечательный священник печально рассказывал о том, что это делала староста. Другой, уже католический, тоже замечательный, не знал, как быть в таких случаях, и смиренно советовал «брать ручки на себя». Ни о каком «прощении» речи не было, это – совсем из другой области.

Помню и то, как я, пыхтя и плача, прибежала на собрание одной общины, и меня сокрушенно укоряли, прибавляя: «Мы никого не судим». При чем тут суд? Можно что-то посоветовать – молиться, «брать ручки», – но не судить. Хорошо просто посочувствовать, хотя именно этого мы и не умеем, предпочитая «уксус на рану». Слова эти – из Притчей, и для крепости советую поискать их самим.

Поверьте, прощение здесь ни при чем, и тест -исключительно простой. Неразрешимые ситуации исчезли; тут и смотрим, рады ли мы или у нас остались дурные чувства. Не «память», куда ее денешь, а именно чувства, не дай Господь – «праведная» злоба. Такая проверка нужна нам всем. Неужели у кого-то не бывало рядом женщин, которые сердились на любое их слово и действие? Неужели кого-то когда-то не гоняли взад-вперед? Неужели не ругали, если он (она) молчит, и ругали еще больше при любом ответе?

Но если вы мгновенно отходите при мало-мальски добром слове, опасности нет. Что бывает, если наш тренажер[ 53 ]53
  Так называл одну церковную старушку Сергей Сергеевич Аве-ринцев. Точнее, он использовал женский род: la trenageuse (фр.).


[Закрыть] заметит, что он нас мучил, описывать не стану, это уже райское блаженство. Часто кажется, что такого не бывает. Бывает, как ни странно, хотя приходится очень долго ждать.

Сейчас мне скажут, что жаловаться нельзя. Отвечу опять: поверьте, все жалуются. Горько сетует Сам Христос, и не только над спящими апостолами. Патер Браун говорит: «Все мы жалуемся ‹…›. А вот тот, кто жалуется, что никогда не жалуется, это чёрт знает что. Да, именно чёрт. Разве кичение своей стойкостью – не самая суть сатанизма?»

Чтобы очертить все это четче, стоит различать истинную боль и злую досаду. Кроме того, совсем не жаловаться полезно, когда пытаешься сломить неподдающееся своеволие. Тогда и не жалуйся (временно); но других этому не учи. Ты не знаешь меры их страданий и их сил. «Полианна» раздражает именно потому, что и героиня, и автор вроде бы об этом забыли.

Типикал эспанши кувшин

Недавно[ 54 ]54
  Написано в 2000 году. Ред.


[Закрыть] я почти два месяца лежала в больнице. Что говорить, дома скорби – места очень высокие. Тебя буквально несут на руках (Бог или ангел), и люди намного лучше, чем в суете мира. Добавочная радость: здешние, российские люди вообще стали лучше-с последней моей больницы (лето 1996-го), особенно с предпоследней (ноябрь 1992-го), почти исчез невыносимый коллективизм с его удушающей заботой и всезнанием. Конечно, заученную запись типа «То ли дело раньше!..» повторяет примерно половина, мгновенно переходя к обсуждению, кто ездил на Кипр, а кто на Крит, сколько долларов надо на то-то, и так далее. Правда, завершает это обычно цифра номинальной зарплаты или чего-нибудь в этом роде. Экономическая тайна России остается нераскрытой; но речь теперь не о ней.

Отделение наше было не из легких, молились практически все. Особую любовь снискала замечательная молитва Все царице. Для ясности (и по просьбе наших барышень) я перевела ее на русский, и только перед самым уходом (моим) появилась женщина, сообщившая, что в таком виде она недействительна, а без акафиста – и подавно. Заметьте: одна такая женщина за пятьдесят дней. Народ перепугался, но мигом успокоился – хватило простого довода, что в подлиннике, на Афоне, она не на церковнославянском.

Льюис пишет в одном из своих очерков, что «религиозное возрождение» совсем не значит «христианское». Есть какие-то языческие культы, есть чистое законничество. Тогда, в больнице, поразила меня распространенность и притягательность язычества.

Ходят какие-то книжки, часть – про всякие диеты, просветления и магические гирьки, а часть -просто неправдоподобная, даже описывать не буду. Этот опыт знают, им охотно обмениваются. Месяц рядом со мной пролежала женщина, и очень мужественная, и делающая много реальнейшего добра -помогает инвалидам, у нее такая работа. Ее склонность к космистам нимало меня не смущала, пока я, когда меня выпустили на субботу-воскресенье, не пошла купить для нее запахи в трубочках. Магазин этот очень близко от нашего дома. Когда я входила, то услышала, что «остры стрелы у варягов», еще до этого увидела статуи Рерихов, внутри немного подождала, судорожно читая Розарий, но окончательно пала духом, когда на стене оказались Сергий и Серафим. Справедливости ради скажу, что покупали красивые восточные палочки, запахи и камни отнюдь не варяжские гости, а какие-то обычные молодые женщины, в самом худшем случае отдающие дань популярной магии.

Вернувшись в больницу, я немного поспорила -не о камнях и благовониях, а о том самом, о чем говорится в честертоновском рассказе «Око Аполлона». Даже не столько поспорила, сколько рассказала, что мысль «буддизм и христианство одинаковы, особенно буддизм» (опять Честертон) все-таки не совсем верна. Не знаю, как буддисты, но космисты радуются своей просветленности, замыкаются в своих медитациях и так далее, а мы (говорила я) больше похожи на блудного сына у Рембрандта. Но бедный блудный сын успеха не имел, да и отец не понравился, какой-то жалкий, ослепший от горя, а главное – несправедливый. И впрямь, чего так радоваться непросветленному сыну?

Потерпев поражение все на том же месте, я спорить перестала, мы дальше помогали друг другу, а женщины из других палат переписывали всеисцеляющие рецепты Валентины Травинки и разные молитвы. Довольно быстро выяснилось, что неправдоподобные притчи и советы Христа принимают (сильно удивляясь – но радуясь) только и точно те, кто не считает себя ни сильным, ни особенно добрым. Да, это врата адовы не одолевают никак.

Однако пишу я о другом. Разговаривая с теми, кто учит «не давать сесть себе на голову», охотно хвалит себя за доброту и силу, очень заботится о себе -словом, с людьми вполне мирскими, по-мирски тянущимися к сакральному, я мучительно думала: кого они мне так напоминают? Нет, не всегда, не в беде, не в минуту слабости, а только тогда, когда начинаются все эти просветления. И вдруг поняла: да нас же, с нашими экстатическими молитвами, «оскорбительным оптимизмом за чужой счет» (снова Честертон), непробиваемым эгоизмом, с полным разделением двух слоев – «мистического» (о Господи!) и предельно прагматического.

Да, примерно таковы сейчас мы, прихожане либеральных приходов. Судить прихожан а 1а радио «Радонеж» – не наше дело. Если они суровы к себе и догадались, что «искусство» или, там, «творчество», тем более «мое-о-о! творчество» и вообще дикое слово «я» – уж никак не кумир, – честь им и слава. Если

они немилостивы, можем ли мы показать пример милости (не к себе, а к другим)?

Искаженная религиозность – очень опасная штука, Христос это непрестанно повторяет. Вычтите из христианства милость и смирение – и двух вещей вы добьетесь: во-первых, привлекать мы сможем только магией -лучше тогда там ее и брать, где она есть; во-вторых, никакого «покоя душам нашим» мы не обретем. Заметьте, стало почти правилом: чем экс-татичней вид у верующей дамы (барышни), тем больше она жалуется на то, что ей-то хуже всех. Многие лечатся от депрессии, и без толку – чаще всего это не болезнь, а упорный отказ взять на себя «иго и бремя».

Получается как-то очень серьезно, не смешно, разве что название – оно из Камило Хосе Селы; продавец керамики кричит эти слова английским туристам. Ну, хорошо, не смешно, но может – и не слишком горько. Отец-то все равно примет, как только мы к Нему повернемся; что там, даже без этого. Речь не о миге, изображенном Рембрандтом, он когда-нибудь будет, а о том, что сейчас «человек религиозный» куда ближе к честным последователям Рериха, чем к нелепым ученикам Христа. А вот на кого мы особенно похожи – так это на жену пастора из фильма «Старая дева». Помните? То у нее стигматы, то она просит повезти ее в горы и, хотя герой борется как может, умильно говорит: «А мне так хо-о-чет-ся!» Следующий кадр: едут в молчании по горам. Поистине, сама жизнь!

После полемики[ 55 ]55
  Перед этим очерком в журнале «Даугава» (1998) идут несколько статей, «за» и «против» экуменизма. Ред.


[Закрыть]

Кажется, всё есть в нескольких статьях об экуменизме, даже не от алого до фиолетового, а от розового до черного, но, видимо, чего-то нет, если просто не можешь отказаться от новой реплики. Американский ученый и проповедник Кент Хилл в своей статье о Честертоне очень живо изобразил, как видят себя и как – противника консерватор и либерал. Естественно, себя они видят возвышенно, противника – карикатурно. Поэтому разговор превращается в бессмысленную перепалку.

Выхода не было бы, да в «этом мире» его и нет, но даже на уровне дохристианской и внехристиан-ской этики люди догадались, что можно подняться выше, откуда видны оба. Определений этому много; палеонтолог Сергей Мейн предложил «принцип сочувствия». Казалось бы, зачем снова предлагать, если тысячу раз предлагали? А вот, приходится, очень уж мир его отторгает.

Словом, в наборе статей не хватает одного – ясного и честного взгляда и на себя, и на оппонента. Не у всех, не в каждой статье, но где не хватает, там не хватает.

Известно, что иудаист не вправе делать того, что опозорило бы его веру. Попробуем и мы так. Что же выйдет? Как тогда участвовать в споре?

О тех, кто считает себя шире христианства, видимо, нам рассуждать не надо. Мы – не шире; нам, с нашим «узким путем», сокрушением, личным Богом, многого тут не понять и не вместить. Почитать их праведность мы можем, жалеть их – просто должны, как и всех людей, а споры с ними бесплодны и как-то особенно утомительны. Иногда сами они, вдобавок, высокомерны, с такой снисходительной нотой. Это понятно; они не считают, что вместе со всеми заключены под грехом, и мы для них – просто непросветлённые, что верно: мы, в лучшем случае, -предающие, но очень любящие Христа. Однако в этой полемике такой ноты нет, и на том спасибо.

Говорить мы можем только от имени слабых, но христиан. Вот и поговорим, а то слишком странный облик христианства возникает у несчастных людей, читающих наши статьи.

Почему мы чем правоверней, тем грубее? Нет, не тверже, именно грубее. Почему мы путаем милость и кротость – вещи вызывающие, дикие, оскорбительные для мира – с попустительством и распущенностью? Злоба и грубость – куда легче, тут не нужна Божья помощь, и мир им меньше противится. Собственно, он им вообще не противится – он ими живет.

Возьмешь газету, журнал или сборник – всюду одно и то же. Вот человек от имени православия спорит с теми, кто приравнял мавзолей к раке с мощами. Они неправы, тут спора нет, но как он о них пишет! Точно так же, как в конце 1940-х писали про космополитов. Даже слово «господин», специально употребляемое для вежливости, превращается в издевку. Всё там есть: и «некто», и «наш либерал», и множество иронических кавычек. За рамки стиля вырывается совсем уж странная фраза: автор точно знает, что «посмертная судьба тов. Ульянова ‹…› давно определена». Где здесь отточие – слова о том, что ничего неизвестно об его христианском покаянии.

Вот именно – неизвестно. Трудно хуже меня относиться к советской власти, но это – одно, то – другое.

Таких статей невероятно много, есть и погрубей. Что же выходит? Сокровищ православия, ничуть не «этнографических», совершенно евангельских, никто в этих статьях не найдет. Во тьме советской жизни были люди, которые несли и передавали немыслимую кротость, благоговение перед тайной, странное смирение, ничуть не похожее ни на слащавость, ни на бесхребетность. Когда они видели зло, они молились и страдали, в крайнем случае – тихо и твердо возражали, подтачивая его самым верным, евангельским способом. Они умудрялись воспитывать внуков, впечатывая в них особую жалость к «другим», лучше всего выраженную в словах «не ведают, что творят». Стоит ли об этом говорить? Казалось бы, всем известно, какие просьбы Христа напомнили нам святые Борис и Глеб – смертью, Феодосии, Сергий, Нил, Серафим -примером и проповедью. Как же мы об этом напомним, если будем писать в духе советских гонителей?

О другой стороне православных сокровищ – об ангельской, райской красоте – и говорить незачем. Естественно, презрение и злость ее мгновенно сметают.

Ну, а «по существу»? Оговорим еще раз, что милость и терпение входят в существо нашей веры. Вспомним и то, как ответил Спаситель апостолам, когда они просили свести огонь на кощунствующих и злых самарян. Но все-таки, как бы с ними не обращаться, правы экуменисты или не правы?

Снимем первое недоразумение; я способна говорить только об экуменизме христианском. Есть ли и может ли быть что-то такое – сверхширокое – я не знаю. То единство, которое, в определенном смысле, есть у нас с иудаизмом и, наверное, с мусульманством, -другого рода, не от широты. Сказала бы «наоборот», но не стоит вводить новую тему, требующую многих уточнений. Как ни печально, придется оговорить одно: никакого отношения к законам и запретам эти мои слова не имеют.

Теперь – сам термин. В нем есть соблазны. Он ученый, сухой. Он вызывает в памяти жуткие советские мероприятия. Он чаще всего обозначает какое-то поверхностное уравнение конфессий. Сейчас об этом спорить не буду. Но лучше бы говорить «христианство». Оно ведь есть.

Откроешь Евангелие, испытаешь этот особый удар – и увидишь в многотысячный раз, как христианство противостоит «миру сему». Когда в детстве, кроме православных, я видела питерских лютеран, а в молодости – литовских католиков, до разделений ли было! Все они были тем островом веры, который, по слову Льюиса, становится меньше. А если православные хранят то, что францисканский священник назвал при мне «Иоанновым сокровищем», будем же ему верны.

Тот, кто принял «дружбу с миром» за духовную свободу, обычно ругает, скажем так, православных фундаменталистов. Если речь идет об их глубине, их суровости к себе, их непримиримости к «миру» -что же тут плохого? Таким был и Христос. Но бывает и особая интонация, такая вот жесткость к иным, всезнание, самоправедность, которую нелегко описать, а видит – всякий. Многим нравится именно она.

Что до «мира», оговорю, на всякий случай: речь идет о «сфере греха», а не о том прекрасном и несчастном месте, которое с такими страданиями любит Бог. Конечно, люди, ставящие на удовольствие и самоутверждение, строят на болоте, если вообще строят. Попытки оправдать это, назвав именами,

популярными в Новое время, только ухудшают дело, иногда доводят и до гильотины – но в падшем мире до нее доводит абсолютно всё, если к убежденности прибавить насилие. Чем лучше пытки и костры? А христианам – стыднее. Христос сказал нам всем то, что сказал в Самарии Иоанну и Иакову.