Текст книги "Каникулы в Бракьенском поместье (СИ)"

Автор книги: Наталья Кухлий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

   – Сам не знаю. В свободное время я даю уроки музыки, но заработок так мал... Попробую устроиться в какую-нибудь труппу – если только найдутся желающие слушать мое пение.

   Я вспоминаю, какое впечатление произвел на меня голос Робера, и горячо поддерживаю:

   – Обязательно найдутся! – Затем, подумав, добавляю. – Если вам этого и вправду хочется.

   Робер улыбается доверчивой, почти детской улыбкой.

   – Знаете, чего мне хочется на самом деле? Подвязывать лозы в собственном винограднике и петь не по заказу, а от души. Для себя и для тех, кого я люблю.

   Вскочив на стул, он быстро забивает гвоздь, натягивает веревку и развешивает полотнища так, чтобы между ними оставался небольшой зазор. Управившись, с минуту любуется делом рук своих.

   – Теперь у каждого из нас – своя комната! Впрочем... чего-то здесь не хватает.

   – Чего же?

   – Сейчас увидите!

   Он снова убегает, но уже через минуту я слышу в коридоре скрежет и пыхтение. В дверном проеме появляется огромное кресло, за ним – раскрасневшийся, отдувающийся Робер.

   – Вот! Вам должно понравиться...

   Гляжу на кресло, словно кокетка, которой подарили букет роз, и растерянно бормочу:

   – Мне так приятно... спасибо!

   Робер втаскивает кресло в комнату, устанавливает его напротив камина. Получилось и впрямь хорошо.

   Говорю:

   – Знаете, мне бы хотелось здесь жить.

   Робер вдруг становится серьезным. Смотрит на меня сочувствующим взглядом.

   – Вместе мы обязательно что-нибудь придумаем...

***

   Фонарь заправлен маслом и горит ровным светом. За окном идет снег вперемешку с дождем. Тихо.

   Вот уже несколько часов, как Робер ушел расспрашивать друга. Я не волнуюсь, мне спокойно и непривычно тепло. Снежная взвесь за окном, переплетающиеся ветви деревьев на фоне бледно-матового неба... Всем этим можно любоваться бесконечно.

   По коридору прошла служанка – угловатая девица в сером платье и белом переднике. Подмела пол в зале, разожгла камин, сменила свечи в канделябрах. Ко мне не зашла. Видимо, Робер предупредил прислугу, что все будет делать сам.

   Но вот и его шаги. Медленные. Узнал что-то плохое... обо мне?

   Робер заходит и, увидев меня, обрадовано улыбается, но тут же мрачнеет. Вид у него растерянный.

   Спрашиваю:

   – Что случилось? Что вам сказал Жежен?

   Робер вздыхает.

   – Я его не спрашивал... – Затем поясняет. – Не хотел беспокоить до завтрака, а после завтрака снова пришел нотариус. Я сидел и слушал их беседу, слушал, слушал... и уснул. Проснулся – ни нотариуса, ни Жежена. Наверно, оба уехали, а меня решили не будить.

   С облегчением смеюсь. Кто бы мне сказал раньше, что призраки умеют смеяться!

   – Да уж... По ночам надо спать, а не разговаривать с привидениями.

   Робер настроен решительно.

   – Но к вечеру Жежен вернется. И тогда...

   – ...Тогда вы пойдете в гостиную досыпать в его присутствии.

   Робер тоже смеется. Потом предлагает:

   – Хотите, я вам почитаю?

   От удивления соглашаюсь. Робер долго роется в сундуке, наконец извлекает пестреющую закладками книгу.

   – Вот, это новинка. Наверняка вы еще не слышали.

   Забираюсь в кресло. Пусть я не могу по-настоящему сидеть, – разве это повод отказывать себе в уюте? Робер садится напротив и читает:

   – Будь то Урганда иль Моргана, -

   Но я люблю, когда во сне,

   Вся из прозрачного тумана,

   Склоняет фея стебель стана

   Ко мне в полночной тишине.(1)

   Он останавливается: можно ли при мне читать о феях? Одобрительно улыбаюсь, и Робер возвращается к стихам о призрачной госпоже, которая:

   ...Велит сжимать в руке суровой

   Меч рыцаря, к боям готовый,

   И арфу звучную певца.

   Дочитав, Робер вопросительно смотрит на меня, словно ждет ответа, для кого ему теперь петь и с кем сражаться. Ответить я не успеваю: кто-то идет по коридору. Мелкие, торопливые шаги. Женские.

   Робер захлопывает книгу и поспешно выходит из комнаты, заслонив собой дверь. Я слышу, как он спрашивает:

   – Что такое, Риана?

   Знакомый голос служанки отвечает:

   – Месье, там пришел старик, говорит, он еще недавно служил здесь дворецким.

   – Чего же он хочет?

   – Хочет поговорить с месье Бракьеном.

   – Эжена нет, разве ты не знаешь? Скажи, пусть приходит завтра.

   – Месье, я сказала, но он не верит, что хозяина нет. Говорит, это очень важно, говорит, что хозяин уволит меня, если я его не позову. И требует, чтобы я напомнила о какой-то ночи.

   Робер несколько секунд размышляет, потом решается.

   – Хорошо, я сам поговорю с ним, – хочет обернуться ко мне, но вовремя спохватывается. – Веди меня к этому дворецкому.

   Я приготовилась к долгому ожиданию и даже пожалела, что Робер не оставил книгу открытой. Но прошло несколько минут, и в коридоре послышались шаги. Быстрые – Робера, семенящие – старика-дворецкого.

   Осторожно выглядываю в щель между занавесками. Старик в поношенном плаще – том самом, в котором прогуливался летними ночами в саду – идет за Робером и недовольно хмурится. Лицо Робера непроницаемо. Оба проходят в зал, Робер садится в кресло, жестом указывает старику на другое. Старик садится на краешек, недовольно ворча:

   – Не понимаю, зачем вы меня сюда привели. Я уж вижу, что молодого месье Бракьена нет дома. Что ж, на нет и суда нет, приду позже.

   В голосе Робера слышны просительные интонации.

   – Послушайте, Феликс... Из ваших слов я понял, что вы знаете что-то важное. Не только для Эжена, но и для меня тоже.

   Старик цедит сквозь зубы:

   – Вы-то тут причем?

   Робер сжимает кулаки, но голос его остается спокойным.

   – Так вышло, что дела Жежена важны и для меня. Если дело в вознаграждении... – Он достает из кармана кошелек.

   Старик недобро смеется.

   – А вы парень не промах! Уже пронюхали, в чем тут дело, и хотите поживиться. Что ж...– Он, сощурившись, смотрит на кошелек. – Поглядим, во сколько вы оцените мои слова.

   Робер без колебаний протягивает кошелек старику.

   – Вот, возьмите. Это все, что у меня сейчас есть.

   Старик развязывает кошелек, ощупью пересчитывает монеты. Потом с сомнением смотрит на Робера.

   Робер снимает с шеи медальон.

   – Возьмите и это.

   Старик хватает медальон, пристально рассматривает. Потом кивает:

   – Этого достаточно. – Он ухмыляется. – Можете спросить молодого хозяина поместья, кого похоронили прошлой зимой в саду, под кривой яблоней, – он указывает пальцем в сторону сада. – И ваша вина, если за один этот вопрос вы не получите втрое больше, чем дали мне.

   Старик встает и, не прощаясь, идет к выходу. Робер ошарашено смотрит ему вслед. Когда старик скрывается в коридоре, он, словно очнувшись, кричит:

   – Постойте! Но что же... кто же там похоронен?

   Издали доносится ответ старика.

   – Девушка. Красивая молодая девушка.

***

   Меня убили? Кто? Когда? И за что, Боже... А матушка?.. Бедная моя матушка!

   Беспомощно смотрю на вернувшегося Робера. Впрочем, он потрясен не меньше моего. Дважды порывается заговорить – и умолкает.

   Нахожу в себе силы сказать:

   – Ты ведь знал и раньше, что я... не вполне живая.

   Сама не понимаю, откуда взялось это «ты». Взгляд Робера теплеет, он протягивает мне руку ладонью вверх. Не решаясь коснуться его ладони, отвечаю печальной улыбкой.

   Снизу доносятся голоса Жежена и служанки. Робер вскакивает с места.

   – Жежен! Я поговорю с ним.

   – Думаешь, это он...– Я не решаюсь произнести вслух слово «убийство».

   – Нет. – Робер мотает головой. – Этого не может быть. Что бы там ни было – он не убийца.

   – Потому что он твой друг?

   Робер твердо смотрит на меня.

   – Потому что он мой друг.

   – Робер, ты у себя? – Голос Жежена все ближе. Робер выходит в коридор и на секунду пропадает из виду. Я слышу, как Жежен рассказывает. – Мы с Ламонтом ездили смотреть Бракьенские поля, потом пили сидр в местной харчевне... Какой у тебя помятый вид! Ты что, только что проснулся?

   Робер молчит, и Жежен продолжает:

   – Смотри не заболей: климат здесь скверный... Вот управимся с бумагами – и прямиком в Париж! Дидье пишет, к ним приехала кузина. Блондинка, ты должен ее помнить...

   Робер и Жежен входят в зал. В отороченном мехом шлафроке Жежен выглядит не менее элегантно, чем во фраке. Он идет к камину, протягивает руки к огню.

   – Холодно...

   Не глядя на друга, Робер говорит:

   – Приходил Феликс.

   Жежен отшатывается от камина, словно обжегшись.

   – Феликс... дворецкий? Что ему от меня нужно?

   Не меняя интонации, Робер продолжает:

   – Он сказал, что у тебя в саду похоронена молодая женщина.

   Жежен проводит рукой по лицу, потом отворачивается и медленно идет к креслу. Не садится – стоит, опершись руками о спинку. Наконец с усилием произносит:

   – Он хотел признаться?

   Робер качает головой:

   – Нет. Он собирался тебя шантажировать.

   – Меня! – Жежен горько смеется. – А впрочем, поделом мне. Садись, – это Роберу. – С первого же дня ты спрашиваешь – безмолвно и вслух – что тут произошло. Сядь, я расскажу тебе.

   Робер бросает взволнованный взгляд в мою сторону, затем садится напротив Жежена. Тот, по-прежнему держась за спинку кресла, начинает рассказ.

   – Ты знаешь, я рано остался сиротой. Меня взял в опеку дядя, Денез Бракьен. В детстве я редко его видел: дядя определил меня в закрытый пансион, а забирая на каникулы, чаще всего оставлял под присмотром служанок. Когда мне исполнилось семнадцать лет, он вспомнил обо мне. Ввел в светские салоны, игорные дома. Дядя жил беспутно: менял женщин, играл ночи напролет... Говорили, он жульничает, но поймать его за руку никому не удавалось. Со мной его охотнее принимали в свете – дядя говорил, что я придаю ему респектабельности. Не скажу, чтобы мне все это нравилось. Дядя был человеком властным, раздражительным... Под горячую руку легко мог оскорбить или ударить. Когда пришло время выбирать: оставаться с ним или продолжать учебу, я не раздумывал. Поступил в школу изящных искусств и виделся с дядей только на каникулах.

   Полтора года назад дядя сказал, что купил вот это самое поместье. Прекрасное поместье среди замшелых лесов... – Жежен останавливается, собираясь с мыслями, потом продолжает. – Я приехал сюда на прошлое Рождество. Дядя был еще несдержанней, чем прежде, и я старался как можно больше времени проводить вне дома. Бродил по лесу, охотился. Зима выдалась мокрой, дождливой... Однажды в сумерках, возвращаясь с охоты, я увидел у ворот девушку. Ее темные волосы и светлый плащ были мокрыми от дождя. Девушка держалась просто, но с достоинством. Сказала, что ей нужно повидать месье Бракьена. Мы никого не принимали, но я впустил ее... Потом поднялся наверх, а она прошла в дядин кабинет. Через двадцать минут, а может, меньше, я услышал крик. Кричала девушка. Я...– Волнуясь все больше, Жежен не может найти нужные слова. – Я не мог заставить себя спуститься вниз. Робер, я боялся... его.

   – И ты не пришел ей на помощь?! – Робер слушает, впившись пальцами в подлокотники кресла.

   Я слышу, как Жежен вздыхает.

   – Прошло десять минут, и я спустился все-таки. Дядя был один. Собравшись с духом, я спросил его о девушке. Дядя ответил, что гостье сделалось дурно, и она ушла.

   У меня было гадко на душе. Я вернулся к себе и долго сидел, не зажигая свечей. Около полуночи в саду за окном послышались какие-то звуки. Я выглянул: Феликс копал яму в темноте, под дождем. Позади него на земле лежала... я сразу узнал ее светлый плащ... та девушка, Робер! – Жежен надолго умолкает, потом продолжает потухшим голосом. – Плохо помню, что со мной было дальше. Я ринулся вниз... Мне хотелось бежать отсюда – в лес, не разбирая дороги. Видимо, я споткнулся на лестнице, упал и потерял сознание. Очнулся утром в постели. Ни дяди, ни Феликса в доме не было. Я наспех собрался, вскочил на коня и уехал, ни с кем не прощаясь. – Он переводит дыхание. – С тех пор я только однажды возвращался в поместье.

   Робер кивает.

   – Знаю. Когда дядя умер.

   – Да, верно... Месяц спустя дядю хватил удар. Служанка нашла его утром – он сидел, откинувшись в кресле, и смотрел неподвижным, мертвым взглядом на потухший фонарь.

   Жежен наконец садится, словно напряжение, а вместе с ним и жизненные силы, разом покинули его. Тихо, словно сам себе, говорит:

   – Панихида закончилась быстро, однако уже стемнело. Я потребовал, чтобы мне приготовили экипаж. Не хотел оставаться здесь на ночь... В последний раз оглянулся на окна поместья. Ты скажешь, что я сошел с ума, но в окне спальни... моей спальни... я увидел девушку в белом. Я сразу узнал ее...

   – Ты поднялся к ней наверх? – Взволновано спрашивает Робер.

   – Что?.. – Видимо, вопрос поразил Жежена до глубины души. – Господи, нет! Зачем? Что бы я сказал ей? ...Нет, я уехал. И постарался обо всем забыть. Если бы не бумаги, необходимые для продажи поместья, я больше никогда не появился бы здесь. – Он с тоской обводит взглядом комнату. – А теперь... всему конец.

   – Но почему же?

   Жежен ударяет кулаком о подлокотник кресла.

   – В моем саду найдут труп! Как ты думаешь, кого полиция заподозрит первым?

   – Думаешь, надо обратиться в полицию? – В голосе Робера слышно сомнение.

   – А как иначе? Феликс не оставит меня в покое, я знаю. – Жежен опускает голову. – Робер, я так устал бояться...

   Робер встает, подходит к нему, кладет руку на плечо. В сгустившейся тьме только огонь в камине освещает их неподвижные фигуры.

   Робер первым сбрасывает оцепенение.

   – Послушай, Жежен, что, если ты найдешь могилу... случайно?

   Жежен непонимающе смотрит на него.

   – Как это – случайно?

   – Предположим, ты догадываешься, что дядя что-то спрятал в саду. Нанимаешь крестьян, чтобы они выкопали яму в указанном месте...

   – Но зачем? Что это мне даст?

   – А то, что только безумец, – Робер сопровождает речь выразительным жестом, – будет выкапывать жертву на глазах у всей деревни.

   Жежен медленно кивает.

   – Да, это надежда... хоть и слабая. Они увидят, что я и впрямь ничего не знаю. А когда выяснится, что на самом деле находится в саду... мы позовем полицию и священника.

   – Священника?

   Жежен зябко поводит плечами.

   – Чтобы душа девушки успокоилась.

   Снова продолжительное молчание. Робер смотрит в мою сторону, но в темноте я не могу разглядеть выражение его лица.

***

   – Только скажи, и я не дам им тебя забрать.

   Ночь. Перегораживающие комнату занавески раздвинуты, я устроилась (насколько это для меня возможно) на кровати, Робер – в кресле. Фонарь он держит в руках.

   – Кому ты не дашь меня забрать?

   – Всем! – Робер категоричен. – Священнику и тем, кто уводит души на небеса.

   Устало отмахиваюсь.

   – Ты поможешь мне остаться здесь, а дальше что? Я должна буду провести вечность в этой комнате, а мое пробуждение будет зависеть от того, зажжет ли служанка старый фонарь?

   – Постой... – Лицо Робера словно озаряется светом. – Фонарь! Что, если мы попробуем вынести его из комнаты? Может быть, у тебя получится выйти вместе с ним? – Он встает, вглядывается мне в лицо. – Не бойся... Просто дай мне руку.

   Он протягивает руку. Я соскальзываю с кровати и держу ладонь над его рукой. Не прикасаясь.

   Одновременно делаем шаг, другой... Робер поднимает фонарь повыше. Вот и порог комнаты. Я не чувствую привычной дурноты. Еще шаг – в коридор. Устланная ковром лестница ведет вниз, в огромный мир, в бесконечность.

   – Давай сбежим? – В свете фонаря видно, что лицо Робера пылает лихорадочным румянцем. – Давай уедем отсюда прямо сейчас!

   Растерянно гляжу на него.

   – Да... Нет, погоди. Дай мне время.

   – Зачем тебе время, у тебя его было достаточно! – Он решительно направляется к лестнице.

   Тихо спрашиваю:

   – Ты готов увезти меня силой?

   Робер останавливается, словно его толкнули.

   – Разве ты не хочешь пойти со мной? – Он говорит быстро, глотая слова. – Конечно, я не успел рассказать тебе... Я уже продумал... все. Если ты согласишься уехать, я брошу учебу, мы будем жить в любом городе – на твой выбор. Я буду давать уроки, переписывать ноты, играть на флейте – на улицах и в харчевнях. А на вырученные деньги мы будем путешествовать. Или поселимся в маленьком домике – как ты захочешь...

   – Ты хочешь связать свою судьбу с призраком?

   – Я хочу связать свою судьбу с тобой! Или... – Он опять всматривается мне в лицо. – Тебе плохо со мной?

   – Мне хорошо. Очень!

   – Тогда почему?

   Мягко прошу:

   – Робер, вернемся.

   Робер смотрит на меня отчаянно и жалобно. Затем поворачивается и – шаг в шаг со мной – возвращается в комнату. Фонарь он прижимает к себе.

   Подождав, пока я устроюсь на кровати (на одеяле? над одеялом?) – он растерянно спрашивает:

   – Ты в самом деле хочешь остаться здесь?

   Качаю головой.

   – Может быть, я не останусь здесь – если священник сделает все, как должно.

   – Но почему?! – Робер почти кричит. – Почему для тебя лучше умереть, чем уехать со мной? Я буду заботиться о тебе, сделаю все, что хочешь...

   Спрашиваю:

   – Ты будешь заботиться обо мне – как долго?

   Робер отвечает, не задумываясь:

   – Всегда.

   – Всегда... Но ведь ты не будешь жить вечно.

   – Что ты хочешь этим сказать?

   – Ты сам понимаешь. Однажды ты тоже уйдешь из мира живых. И где я останусь тогда? В доме, который займут чужие люди? Или ты собираешься передать меня вместе с фонарем по наследству?

   Робер вскакивает с кресла, потом садится снова. Сжимает голову руками и сидит, согнувшись и зажмурившись, как от сильной боли.

   Мне больше всего на свете хочется сказать: я согласна, я передумала, посмотри на меня – и я пойду за тобой, куда захочешь...

   Вместо этого говорю:

   – Прости, Робер. Пусть уж судьба решает за нас.

***

   Раннее утро. Конечно, у Жежена не хватило терпения ждать дольше. Робер оставил окно открытым, и мне не только видно, но и слышно все, что происходит внизу.

   Под кривой яблоней трое крестьян разбивают заступами мерзлую землю: толстяк с окладистой бородой и двое парней, судя по сходству – братья.

   Жежен и Робер, один в темной меховой накидке, другой в бордовом плаще, стоят поодаль. Робер, которого я никогда раньше не видела с сигарой, курит, Жежен, застыв, как статуя, смотрит на работников. Не знаю, Жежен ли сказал крестьянам, что те ищут клад, или они сами додумались, но работа идет споро. Копатели переговариваются:

   – ...Золото, наверное.

   – Монеты. Старый месье Бракьен, говорят, все копил.

   – Слыхали: Перикова тетка перед смертью зарыла в огороде здоровенный сундук. Родственники откопали, а там...

   – Деньги?

   – Держи карман шире! Старый требник и двадцать книжек проповедей. Своими глазами видел! То-то Перик бранился...

   – Говорил я, что грамота – зло...

   Это крестьяне раскапывают мою могилу. Что чувствует человек при виде собственной гробовой ямы? Ничего. Любопытства – и то нет.

   Жежен громко говорит:

   – Я послал за Феликсом: он все время был при дяде, может, что-нибудь видел?

   Что ж, мудрый ход. Феликс поймет, что шантажировать тут нечем, и притихнет. А может, и выдаст себя чем-нибудь.

   – Тут что-то есть!

   – Мешок...

   – Осторожней, дубина!

   Копатели разом останавливаются, затем начинают работать с удвоенным рвением.

   С отвращением отступаю вглубь комнаты: меня похоронили в мешке! Но тут же возвращаюсь к окну. Сейчас Робер увидит мое истлевшее лицо... что с ним будет от такого зрелища? И что будет со мной?

   Мешок с прилипшими комьями земли извлечен на свет. Робер роняет сигару. Жежен говорит осипшим голосом:

   – Распорите его. Аккуратнее...

   Один из парней осторожно вспарывает мешок краем заступа. Несколько секунд копатели рассматривают содержимое мешка, затем начинают безудержно хохотать.

   Мешок доверху наполнен мерзлыми гнилыми яблоками и яблочными огрызками. Жежен смотрит на яблоки круглыми глазами и внезапно тоже сгибается пополам от смеха.

   Робер онемело стоит, глядя то на мешок, то на мое окно.

   Первым приходит в себя толстяк.

   – Тише, олухи! – Тычками он приводит копателей к порядку. – Господин, – это Жежену. – Видно, ваш дядюшка любил пошутить...

   Жежен, сдерживая смешок, сдавленно произносит:

   – Ничего... это ничего. Идемте, я заплачу вам.

   В это время из-за угла дома выбегает белобрысый паренек в истрепанной куртке. Он кричит:

   – А Феликса нет в деревне, его со вчерашнего дня никто не видел! Говорят, он забрал пожитки и уехал в город!

   Едва дослушав, Робер поворачивается и быстро идет в сторону от дома. Жежен пожимает плечами и, призывно махнув рукой копателям, входит в дом.

***

   Бледное зимнее солнце перевалило за полдень, Робера все нет. Может быть, он внизу, вошел с черного хода? Но тогда почему не поднимается? Наверно, они с Жеженом пьют вино, радуясь, что в саду не было никакого трупа. Феликс зарыл вместо меня мешок с яблоками, надеясь, что никто не заметит подмены, и сбежал, получив деньги за молчание, которое ничего не стоило.

   Что ж, в саду нет моего тела, но ведь где-то оно есть! Я призрак, а значит, мертва. Тогда где же моя могила? Где мой дом? И куда, во имя всего святого, подевался Робер? Вчера я отказалась поехать с ним – может, он больше не хочет меня видеть? ...Нет, нет, я уже достаточно хорошо знаю его. Что бы ни случилось, он не оставит меня здесь беспомощной.

   Смеркается. В сотый раз выглядываю в окно. Могила закопана кое-как, черно-серые галки разбрасывают клювами комья земли.

   Почему в этой комнате нет часов? Вот и шаги на лестнице... Нет, не Робер. Риана пришла убраться в зале и зажечь свечи. Смотрю сквозь щель в занавесках, как она маленькими глотками допивает вино из оставленной Жеженом бутыли. Уходит.

   Еще шаги... Жежен. Прошел по коридору, входит в зал. Не садится, ходит взад-вперед.

   Значит, Робер не с ним. Тогда где же? Стараюсь не думать о том, что он отправился искать Феликса. Да и где его теперь найдешь? В Плоэрмеле? Рене? Париже?

   Припадаю к оконному стеклу, долго вглядываюсь в синюю вечернюю тьму. Вот он, наконец! Робер идет ко входной двери, длинный плащ в снегу и в грязи.

   Я чувствую упоение и тишину, какие бывают только тогда, когда проходит сильная тревога. Еще несколько минут, и я узнаю, почему его так долго не было.

   Медленные, усталые шаги на лестнице... Робер входит в коридор. Если бы он мог сразу зайти ко мне, минуя Жежена!

   Жежен быстро выходит навстречу, и я невольно отшатываюсь: лицо у него белое от ненависти.

   – Где ты был?! – Голос Жежена непривычно резок. Что с ним такое? Он пьян? Нет, он зол.

   Робер отвечает не сразу, и Жежен повторяет, почти срываясь на крик. – Где ты был, я спрашиваю?!

   – Погоди... – Робер машет рукой. – Я так устал, Жежен...

   – Нет, ты скажешь сейчас! – Жежен хватает его за шиворот и буквально втаскивает в зал. С ужасом наблюдаю за ними. Почему я не могу вмешаться?

   Жежен кричит:

   – Мне сказали, ты ездил в деревню! Зачем? На чьей ты стороне?

   Робер, не пытаясь отстраниться, смотрит ему в лицо.

   – Я был у Кристель, твоей бывшей экономки.

   Жежен отпускает ворот Робера, но продолжает глядеть на приятеля с гневом и удивлением. Холодно произносит:

   – Можешь объяснить, зачем?

   Робер кивает.

   – Жежен, твой дядя не купил поместье. Он просто выиграл закладные и вышвырнул отсюда прежних хозяев – вдову Катарин Монтье и ее дочь. Кристель видела, как женщин выгоняют из дому, не позволив взять даже самого необходимого.

   (...Катарин. Значит, мою мать зовут Катарин.)

   Жежен молчит, и Робер продолжает:

   – Прошлой зимой дочь Катарин Ивона, – Робер бросает взгляд на мою комнату. – Приходила сюда. И ее здесь убили. Сама Кристель этого не видела – Феликс проболтался.

   (На несколько секунд перестаю слушать. Ивона. Так странно не узнавать собственное имя...)

   – Какое убийство?! – Жежен опять срывается на крик. – Могила пуста, ты сам видел! И, ради Бога, забудем об этом...

   – Я не знаю, почему могила оказалась пустой, – Робер разводит руками. – Зато знаю, где жили Катарин с дочерью после того, как их выгнали из поместья. Деревня Сен-Мевенн – шестьдесят миль по лесной дороге и вдвое меньше по бездорожью, через лес. Жежен, нам надо ехать туда.

   Жежен отворачивается.

   – Поезжай, куда хочешь, только чтобы я тебя здесь не видел.

   Робер смотрит на него остановившимся взглядом.

   – Но почему, Жежен?..

   Жежен говорит медленно, словно каждое слово дается ему с трудом.

   – Я звал сюда друга, а не соглядатая. Не предателя, который за моей спиной вступает в сговор с теми, кто пытается свести меня с ума.

   – Я не...

   Жежен резко поворачивается к нему.

   – Один из крестьян сказал, что Феликс вернулся из поместья с деньгами. Кто ему заплатил, ты?

   – Я, но это...

   – Достаточно. Чтобы завтра утром тебя здесь не было!

   – Жежен, выслушай меня!

   – Я уже наслушался лжи. Лгать и предавать – это у сицилийцев в крови, верно?

   Робер вздрагивает, как от удара. Глухо произносит:

   – Хорошо, я уеду. Немедленно.

   – Как знаешь, – Жежен пожимает плечами. – Можешь взять любого коня.

   Робер секунду колеблется.

   – У тебя есть двухместный экипаж? Я отправлю его назад, как только доберусь до Парижа.

   – Есть кабриолет. Хочешь, бери хоть насовсем. – Жежен идет к двери, лицо его скривилось. На пороге он медлит, словно решил вернуться, но, махнув рукой, быстро уходит.

   Робер долго стоит в полутемном зале, наконец поворачивается и идет ко мне.

***

   Войдя, Робер виновато улыбается и впервые называет меня по имени.

   – Ивона... как ты?

   – Я слышала ваш разговор.

   – А... да. – Робер мрачнеет. – Я больше не могу здесь оставаться. – Его голос становится умоляющим. – Ты поедешь со мной?

   Киваю:

   – Да, я поеду с тобой. Только прежде побываем... вернее, ты побываешь у моей матери?

   – Непременно.

   Пока Робер собирает вещи, я взглядом прощаюсь с комнатой, в которой провела столько времени.

   – Подожди, я сейчас, – Робер уходит и вскоре возвращается с полной бутылью масла для фонаря.

   Дорожный сундук собран.

   – Идем?

   – Идем.

***

   Зимний лес прекрасен, как храм, над дорогой – белый свод ветвей...

   Робер правит кабриолетом, я приютилась рядом. Фонарь стоит между нами на сиденье.

   Робер спрашивает:

   – Тебе не холодно?

   – Нет, мне хорошо. Ветер...

   Робер боялся, что меня унесет ветром, из дома мы выходили медленно-медленно... Но нет, ни ветер, ни холод не причиняют мне вреда. Холодно Роберу.

   Говорю:

   – Как ты думаешь, видел меня кто-нибудь из слуг?

   Не отрывая взгляд от дороги, он делает неопределенный жест и отвечает отрывисто.

   – Не знаю. Впрочем, все равно.

   – Тебя не было целый день... Я думала, ты уже не вернешься.

   Теперь Робер оглядывается, в его взгляде столько нежности, что я невольно подаюсь к нему.

   – Если бы я зашел, то уже не смог бы уехать. Когда знаешь, что любая новость, любое воспоминание может тебя отнять... – Он не заканчивает.

   Качаю головой.

   – Не волнуйся, теперь меня у тебя ничто не отнимет.

   Даже если утром я увижу свою мать. Даже если мне больше всего на свете захочется, чтобы она меня увидела.

   – Ты поговоришь с моей матерью?

   Он кивает.

   – Не волнуйся, я сделаю все, как надо.

   Дорога петляет, то взбирается на холмы, то круто идет вниз. На прояснившемся небе ярко светит луна. Лес неожиданно расступается, мы проезжаем спящую деревню – вереницу островерхих крыш. Дым из труб стелется низко – к оттепели.

   Снова лес, бесконечная аркада деревьев.

   Рассвет высветлил лесную чащу. Куда ни глянь – коричневое с белым, только пятна мха радуют глаз зеленью.

   Гляжу на осунувшееся лицо Робера.

   – Сколько ночей ты уже не спал? Две?

   – Три. Ничего, вот доберемся...

   Я прерываю его.

   – Чшшш! Прислушайся...

   Позади слышен стук копыт. Доносится крик Жежена:

   – Робер, подожди! Ты был прав: я нашел закладные! Мы поедем в Сен-Мевенн вместе!

   Робер натягивает поводья.

   Сзади, из-за поворота, появляется Жежен на сером коне. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать Робера, и тут лицо его сводит судорогой ужаса – он увидел меня. Жежен что-то кричит, не разобрать. Запряженная в кабриолет лошадь испуганно дергает в сторону. Робер рвет на себя поводья, кабриолет наклоняется, и я вместе с фонарем кубарем лечу на землю.

   Звон разбитого стекла, истошный крик Робера – и вот я сижу на земле среди цветных осколков и гляжу на дотлевающий фитиль. Слабость, слабость и тьма, подступающая изнутри...

   Робер, соскочив на землю, опускается на колени рядом со мной, повторяя: «Ивона...»

   С усилием шепчу:

   – Робер, не дай... мне уйти...

   И прежде, чем тьма успевает поглотить все вокруг, я слышу молящее, протяжное и страстное пение на незнакомом языке:

   "Cu ti lu dissi ca t'haju a lassari?

   Megghiu la morti ma no chistu duluri..."(2)

***

   Прихожу в себя дома, в постели. Раннее, сумрачное утро. Надо мной склонилась исхудавшая Асьен. В воздухе еще звучит последняя строфа песни, но куда подевался лес и почему я здесь?

   – Асьен, что со мной? Как я здесь оказалась?

   Асьен смотрит на меня, словно не веря своим глазам, затем бросается обнимать, приговаривая: «Деточка! Деточка моя дорогая!» Оставив меня, бежит к двери с криком: «Госпожа!..» – но тут же снова возвращается, вытирая глаза передником.

   – Да что случилось?

   Всхлипывая, Асьен поясняет:

   – Вот уже год, как вы ни с кем не разговариваете, никого не узнаете... Кормить вас – и то приходилось чуть не силой. И каждый вечер, стоило солнцу закатиться, с вами случался обморок – до самого рассвета. Последние три дня обморок не проходил, и мы ждали худшего... А все после того, как год назад вы исчезли невесть куда и вернулись домой только на следующий день, больная, истерзанная...

   И тут я вспоминаю все. Как решилась пойти к Бракьену – умолять его вернуть хотя бы матушкины фамильные драгоценности. Как у него начался приступ гнева. Вспоминаю тяжелую трость, занесенную над моей головой... И фонарь с цветными стеклами – последнее, что я видела, падая на каменные плиты пола.

   Я тогда потеряла сознание, очнулась в саду на холодной, мокрой земле. Голова раскалывалась, перед глазами – мутная пелена. Не сразу поняла, что старик, стоящий ко мне спиной, роет яму. Могилу... Я отползла под деревья, потом кое-как поднялась и побрела к выходу из сада. Старик не услышал. Благодарение Богу и всем святым, ворота были не заперты.

   Сразу за границей поместья начинался лес. Ночь и полдня я шла по лесу, падая, с трудом поднимаясь... И уже на пороге дома силы оставили меня окончательно.

   Значит, все время, пока я болела, моя душа оставалась в поместье. И когда Робер... Я вздрагиваю. Но где же Робер?