Текст книги "Судьбы изменчивые лики"

Автор книги: Наталья Голубева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Наша жизнь полна странных совпадений, судьбоносных случайностей и крутых поворотов. Кому-то она улыбнулась, над кем-то посмеялась, кого-то больно ударила, а кого-то пощадила. Иногда думаешь: «А вот если бы тогда я поступил иначе, все могло бы быть совсем по-другому». Может быть, лучше, а может быть, наоборот, – кто знает? Мы можем только гадать. Но несмотря на сюрпризы судьбы и жизненные испытания, мы стараемся всегда оставаться верными самим себе.

Наталья Голубева

Навстречу солнцу, ветру и морской прохладе

Превратности судьбы

И на земле была весна

Миражи

Измир, Измир…

В небесах и на земле

К истокам своим возвращаясь

Опять про этот старый новый водевиль

Алена

Наталья Голубева

Судьбы изменчивые лики

Навстречу солнцу, ветру и морской прохладе

Это лето выдалось особенно жарким, но туристов не становилось меньше. Они каждый день проходили мимо окон приветливо улыбающегося старика, посылавшего особо понравившимся посетителям воздушные поцелуи. Праздником для него были дни, когда его выносили на улицу посидеть у дома. Подагра делала свое дело, он все более становился неподвижным. Только слушались руки, которые за долгие годы врачевания не поддались Недугу, постепенно забирающему тело. Особенно странно он выглядел в зной. Укутанный в одеяло, с замысловатым чепчиком на голове старик производил впечатление человека, на котором сходились миры – реальный и какой-то таинственный, загадочный. Каждый из них хотелось приоткрыть и в каждый заглянуть. Иногда он даже брал в руки гармошку. Не успевал приложить ее к губам, как уже сами собой начинали звучать привычные для него, но забытые историей звуки. Они напоминали марши второй мировой, но звучали так по-мирному, мелодично, что всегда привлекали прохожих и туристов. За годы недуга у него сложился круг почитателей его таланта во главе с вечно голодной кошкой Расой и задиристым вороном по кличке Барон, на которую он откликался с неизменным почтением. По тем монеткам, которые иногда бросали ему туристы за мастерское исполнение забытых военных хитов, он изучал географию. Когда же вместо привычных марок, пфеннигов к его ногам упал незнакомый евро, он понял, что в мире что-то произошло, он стал другим и его время окончательно ушло в вечность.

«Следующая станция Лиелупе, – прозвучал голос машиниста. – Будьте внимательны при выходе на перрон». Гедрюс всматривался в знакомый с детства пейзаж, который сначала медленно проплывал за окнами вагона, а затем, все ускоряясь, превращался в стремящуюся вперед и вперед зелено-голубую ленту. Он не мог ответить себе на постоянно задаваемый в последние дни вопрос: зачем нужна ему была эта поездка? В его жизни все начинало складываться нормально. После долгих мытарств он наконец-таки получил работу в серьезной компании. Конечно же, она далеко не соответствовала его интеллекту, возможностям, но и это уже было что-то после стольких лет неопределенности, потерь, жизненных перипетий. Дайва тоже потихоньку начинала входить в его жизнь. Их отношения нельзя было назвать совсем близкими. Она могла бы стать хорошей хозяйкой в их доме, досмотреть его детей. Возможно, она даже его любила. У него же были к ней ровные, без напряга и претензий на душевную близость отношения мужчины, которому просто нужна была женщина. Гедрюс чувствовал, что грань между ровными и обязательными уже начинала медленно смещаться в сторону последних. Это состояние тяготило его. Видимо поэтому он стал подольше задерживаться на работе, принимать предложения знакомых провести время в их компании. В его жизни стали появляться женщины. Он понимал, что еще немного, и он просто пойдет по рукам, отчего частенько возникало чувство отвращения к самому себе. И вот теперь эта неожиданная встреча. Гедрюс осознавал, что ему именно сейчас не нужны были еще какие-то отношения с женщиной, а тем более приехавшей на отдых, для которой связь с ним могла стать не более чем курортной интрижкой. Гедрюс тут же отогнал эту мысль: она была слишком далека от образа легкомысленной разбитной бабенки, ее вид подчеркивал скорее обратное. Уверенность, самодостаточность были во всем – во взгляде, в гордой осанке, в движениях, манере говорить, общаться. Гедрюс понимал, что на подсознательном уровне с ним что-то происходит, но оценить свое состояние еще не мог или не хотел. Скорее всего, он боялся признаться в том, что эта встреча тронула его душу. Он всеми фибрами ощущал очень сильное женское начало, которое завлекало в свой плен. Для него это было давно забытое чувство, отчего все сложнее становилось управлять разумом. Нахлынувшие вдруг эмоции предвещали, скорее всего, безрассудство. И, тем не менее, они волновали, радовали, хотя и создавали ощущение тревоги, бросая его, неисправимого циника, в стихию неизвестности.

Старик, преодолевая дрему, поглядывал в сторону залива. Затем погружался в старческий сон и, движимый внутренними импульсами, вновь возвращался в реальность. Анна… Он интуитивно чувствовал, что она уже должна быть где-то здесь. Ведь наступил конец июля, ее время, когда она выходила из дюн в лучах играющего солнца, соединяя здесь, в этом месте, энергетику земли, тепло песчаного берега с золотом расходящихся солнечных нитей. Играя, переливаясь в этих энергетических сплетениях, Анна казалась неземной, легкой, воздушной. К ней хотелось, но нельзя было прикоснуться из-за боязни, что она может слиться с этими лучами, этим светом и уйти навсегда.

Зазывной шепот то набегающей, то вновь уходящей в глубины стихии волны уносил старика в свой особый мир. Это был мир то наплывающих воспоминаний, то иллюзий. Он видел себя в прошлом, в далеких мечтах, планах, видел молодым и по-прежнему красивым. К нему вдруг приходило ощущение того, что впереди еще так много надежд и каких-то манящих тайн. Возможно, он просто заглядывал в мир своей будущей жизни, куда судьба уже совсем скоро должна была перенести его после физического ухода. Она как бы успокаивала старика, давая понять, что все то, что так безжалостно отняла у него в этой жизни, обязательно возвратит ему в иной, и по-особому, светлой. Его страсть, его отнятая обстоятельствами любовь… Его Анна… Он уже не мог определить грань между тем, что долгие годы было в его памяти, и тем, что присутствовало в его воображении. Только музыка, созданная чувствами, идущими из глубин подсознания, проводила черту между миром воспоминаний, который давно стал его реальностью, тоской по утраченному, и тем, что рождали его фантазии. Эти чувства наполняли смыслом теперешнюю жизнь. Особенно это волнующее душу ожидание уже совсем скоро увидеть Анну. Вместе с ее появлением именно в этом месте и в это время года к нему возвращалась из далекого прошлого его Анна, выходящая из дюн в играющих лучах июльского солнца навстречу его любви. Его душа открывала путь для так знакомых и с годами не забытых чувств. Он, как и много лет назад, совершенно реально ощущал прикосновение ее прохладного тела. Он помнил свои ладони, скользящие по бархатистой коже и собиравшие стекающие с золотистых волос ручейки задержавшейся соленой волны, помнил, как сухими губами касался ее глаз, нежного лица, шеи, заглатывал соски упругой груди. Он утопал в ее страсти, соединяясь с глубинными тайнами души и уютным шелком ее тела, сливающегося с золотом песчаного ложа.

Его приняли сдержанно дружелюбно. И это задевало Гедрюса. Он ничего не понимал. Столько женщин искало его расположения. «Что надо было этой особе? Еще раз доказать себе, что она все еще хороша, привлекательна, нравится мужчинам, обращает на себя их внимание? Или же это способ самоутверждения? Но зачем? У нее все это есть», – рассуждал он, делая вид, что слушает Анну. Она была хороша. В лучах уходящего солнца ее тело отливало бронзой, золотистые волосы играли переливами на легком ветру, посылаемом набегавшей волной. Гедрюс целый день жил предстоящей встречей. Эти эмоции… Они будоражили его воображение, мешали, радовали, вызывали гнев. Она понимала, что нравится, но вела себя так, будто ничего не замечает. Его приводило в бешенство это состояние. С ним играют, забавляются как с неопытным юнцом? Но это вовсе не походило на насмешку. В глазах читался интерес к тому, что он говорит, думает. Гедрюс невольно поймал себя на мысли, что уже давно ни одной женщине не открывал душу, в этом даже не возникало потребности. Теперь же ему казалось, что он успел рассказать этой незнакомке все, о чем думалось в последние десять лет, о чем переживалось, о каких-то своих чувствах, в которых сам не мог разобраться все эти долгие годы. Ему хотелось говорить об этом именно с ней. Произошло все так неожиданно, как-то само собой, как будто все это было предначертано судьбой. Она все понимала, но вовсе не давала советов, не восхищалась и не осуждала. Да в этом и не было никакой потребности. Он чувствовал, что его понимают, и то, что Анна увидела его как-то по-своему, особенно, льстило.

Даже их первая близость была как бы сама собой разумеющейся. Скорее это походило на встречу людей, которые долгие годы жили ее ожиданием, зная, что она обязательно произойдет. Казалось, что где-то, кто-то, и без их ведома, уже соединил души, мысли, подготовил сознание, ведя к ней по жизни.

Гедрюс с улыбкой вспомнил свое недавнее состояние, когда, просто не понимая как себя вести в неожиданно сложившейся ситуации, сказал совершенно глупую фразу: «Мы будем мечтать, как в юности, глядя на звезды, или целоваться?» Это произошло, наверное, от растерянности. Его постоянно преследовала неуверенность, неуверенность во всем – в действиях, в чувствах. Ему казалось, что он делает что-то не так, чего-то недопонимает, просто не понимает Анну, что не понимают его и общаются с ним лишь для того, чтобы в очередной раз доказать свои достоинства. А тут все оказалось совсем не так. Уютная прогулка перешла в уютное чаепитие, уютное чаепитие захотелось закончить просто уютным сном в объятиях красивой женщины.

Глядя тогда на спящую Анну и все еще ощущая тревогу от того, что какими-то неосторожными действиями он может разрушить эту идиллию, Гедрюс невольно вспомнил взгляд очень странного старика, которого, видимо, вынесли на набережную в этот июльский зной подышать морским воздухом и на какое-то время забыли. Он был в таких причудливых одеждах, что невольно обращал на себя внимание прохожих. На вид он казался таким слабым, немощным, но когда Анна поравнялась, Гедрюс вдруг увидел совершенно другого человека. Он ожил, в его глазах появились трепет, волнение и вовсе не было ощущения, что перед ними ко всему потерявший интерес человек. Казалось, что в тот момент на Анну смотрел красивый немолодой мужчина, который в ожидании свидания с желанной женщиной просто временно разместился здесь, на набережной. По тому, как они смотрели друг на друга, можно было предположить, что они уже давно знакомы. Во всем этом была какая-то тайна.

Солнце только всходило, но присутствовало ощущение, что вместе с ним на дюны наплывал зной. Эти часы были, пожалуй, самыми счастливыми. Здесь, вблизи этих волн, забывалось обо всем, что творилось вокруг в ставшем таким тревожным мире. Это было не мнимое, а вполне реальное ощущение свободы. Извечная перебранка задиристых чаек с так нелюбимыми воронами, утренняя морская прохлада, дыхание дюн, пробуждающиеся и начинающие свой путь облака создавали атмосферу умиротворенности. Хотелось оставаться в этом мире подольше или же вообще не покидать его никогда.

Казимир уже привык к тому, что вот-вот должна распахнуться калитка и в дюны выйдет она, вся такая юная, искрящаяся счастьем и беззаботностью. Не смея приблизиться, он всегда издали любовался ее красотой, ловкостью, с которой она управлялась со всеми делами на берегу. Ему все сложнее и сложнее было заставлять себя возвращаться обратно. Его ждали дела, пациенты. Он только начинал свою врачебную практику, апробировал новые методики, привезенные из Европы. Его уже знали, рекомендовали как перспективного лекаря, который, несмотря на молодость, имел неплохие результаты и солидную клиентуру. Несомненно, связи и положение в обществе его семьи делали ему имя. Но и сам он, как ему казалось, притягивал внимание здешней аристократии.

Как хороша эта девушка, сможет ли ее принять окружение его семьи? Казимир, сам не понимая почему, задавал себе этот вопрос. Ведь еще ничего не случилось, они даже не знакомы, он практически ничего не знает о ней. Эти мысли подспудно присутствовали в сознании Казимира. Но было ощущение, что скоро, совсем скоро произойдет что-то важное в его жизни и связано оно будет с ней, с этой юной красавицей.

Руки старика привычно потянулись за гармошкой. Приложил ее к губам, тут же зазвучала какая-то русская мелодия, которую часто передавали перед войной. Она была популярна, ее напевали везде, даже на национальных праздниках. Но вместо песенной бравады, которая должна была поднимать патриотический дух, мелодия звучала как-то с надрывом. Боль, тоска, счастье от того, что память все еще хранит милый образ, не покидали сознание Казимира. Тогда ему казалось, что вокруг так много светлого. Этот уютный залив, без которого Казимир уже не мог представить себя. Первые детские воспоминания были связаны именно с ним, какие-то важные события – тоже с этими волнами, берегом, которым хотелось все поведать, поделиться сокровенным. И вот теперь эта встреча. Еще недавно ему казалось, что его жизненная дорога предрешена. Совсем скоро должна состояться помолвка с вызывающе красивой рыжеволосой Мартой. Ее уверенность в себе, в том, что она делает, напористость, умение добиваться поставленной цели всегда восхищали Казимира. Его размеренность, обстоятельность, с которой он подходил ко всем, даже незначительным вопросам, забавляла Марту. Она еще с детства не упускала возможности отпустить какую-нибудь не всегда лестную шутку по этому поводу. Когда же ее семья увидела в нем приличную для дочери партию, просто подтрунивала над ним. Иногда это даже становилось обидным. Да, он любил свою медицину, мог часам корпеть над анатомическими атласами, разгадывая ребусы. Да, он не любил шумные, такие модные предвоенные вечеринки этой особенной молодежи, которая только и делала, что похвалялась друг перед другом победами своих сородичей, отдыхом в Европе. Казимир видел совсем другую Европу, марширующую, агрессивную. Он не понимал, или, скорее, боялся понимать, что происходит, представить, что вся эта обезумевшая орда может вдруг оказаться здесь, на берегу этого залива. Может поэтому, его так тянуло именно сюда. Чувствуя спокойное дыхание моря, Казимир успокаивался сам, обретал душевное равновесие. Этот залив как бы разделял его жизнь на две: здесь и там. Здесь он был самим собой, таким, каким создала его природа с реальными ощущениями, тайнами и желаниями. И там – обязательно живущим по законам их семьи и окружения, с обязательной респектабельностью, уважением общества, престижной профессией, лучшим на побережье домом, псарней, арабскими скакунами.

Казимиру так не хотелось возвращаться в мир обязательности. Его все больше тянуло к этой юной, ослепительно юной девушке. Было ощущение, что соткана она из нежности, которая незаметно укутывала теплотой всех, кто попадал в ее объятья. Именно здесь, в своей реальной жизни, он хотел быть именно с ней и именно таким, каким был, без всех этих приукрас, свободным от так давящего на него светского антуража.

Казалось, зной расплавил уже не только набережную, но и начал дробить золотые песчинки дюн. На лице старика, при всей его отрешенности читалось волнение. Он действительно боялся, что его заберут в дом раньше, чем появится Анна.

Боже, как быстротечна жизнь. Казалось, что все это было так недавно. Погружаясь в свой особый мир воспоминаний, Казимир совсем как в юности вновь ощутил свое сильное, молодое тело, ощутил себя бегущим меж волн, распахивающим свои объятия навстречу Анне, ветру, морской прохладе. Как они тогда были счастливы. Им казалось, что время остановилось, его вообще не существовало для них. Думалось, что впереди еще такая долгая жизнь, а она пронеслась как один порыв ветра, даже не позволив насладиться лучшими ее мгновениями. А они были в жизни, были благодаря его Анне.

Помолвка с Мартой откладывалась. Она срочно должна была выехать в Германию вместе с родителями. Начиналась судебная тяжба по полученному от близких родственников наследству, да и в компании, совладельцем которой был ее отец, требовали его присутствия. Казимир в душе был рад такому повороту событий. Все эти предстоящие хлопоты по поводу помолвки тяготили его, а в последнее время стали просто раздражать. Только сейчас он понял, что вообще никогда не задумывался о таком понятии, как любовь, тем более по отношению к Марте. Все должно было произойти так, как должно было произойти. Объединялись связи, капиталы, собственность состоятельных семей для дальнейшего усиления их влияния в обществе. Уже изначально все было ясно в их жизни, жизни их детей, их внуков.

Анна перевернула его жизнь. В этой девушке не было хитрости, корысти, расчета, но была такая искренность. При всей видимой неприступности она была так доступна и понятна. Она поверила ему и, видимо, поэтому распахнула перед ним свою душу. Казимир впервые в жизни стал ощущать и свою душу, открывать новое в себе самом. Оказалось, в нем было много ранее не известного. Он переживал, но это были совсем другие переживания. Он волновался, но это было совсем иное волнение. Он знал, что сейчас распахнется калитка и выбежит она, его Анна, их соединит страсть, тоже доселе неведомое для него чувство. Они выходили в дюны в лучах июльского солнца. Земная нега раскрывала объятия для неги людской, а когда угасали страсти, как приятно было засыпать в объятиях Анны и как всегда не хотелось пробуждаться ото сна, чтобы опять погрузиться в реальность, в те проблемы, которые надо было решать.

Казимир все откладывал и откладывал объяснение с родителями. Они уже начали замечать перемены, которые происходили с ним в последнее время. Он не мог больше, как раньше, говорить о Марте. Это было неприкрытое раздражение, которое вызывало такое же неприкрытое раздражение родителей. Он даже не мог больше поддерживать разговор о только что закончившихся работах на вилле, наделавшей столько шума на побережье и названной в честь его будущей супруги «Марта», – подарок к их свадьбе.

Он должен был объясниться с Анной, рассказать ей о тех обстоятельствах, которые могут осложнить их отношения и даже будущее. Казимиру было хорошо как никогда в жизни, и пока ничего не хотелось менять. Успокаивала надежда на то, что Анна была из известного финско-эстонского рода Одингов, обедневшего, утратившего свое былое влияние в обществе, но все еще почитаемого. Несмотря на очень скромное, по меркам его окружения, состояние, в семье трудились все, работая на то, чтобы вернуть былую значимость. За это их уважали, хотя и не звали на собрания местной знати, где решались важные проблемы значимых людей. Эти обстоятельства, по мнению Казимира, могли смягчить гнев его родителей. Анна же была еще так молода, что эти проблемы были далеки от нее и, скорее всего, просто не понятны. Казимир даже не представлял, как подступиться к этому разговору. Он знал, что сейчас откроет глаза и увидит склонившуюся над ним Анну, ее зелено-голубые глаза, ее манящую улыбку. Он знал, что она накроет его своим прохладным телом и страсть поглотит их вновь.

Кругом уже бурлили предвоенные страсти. Казалось, что все от мала до велика были заражены политикой. Споры простых людей, официальные дискуссии о будущем этой маленькой уютной страны были не шуточными. Даже здесь, на побережье, где всегда царила атмосфера фривольности, во всем чувствовалось напряжение. За кружкой традиционного пива или же чашечкой кофе, которая раньше располагала к интимности, во время морских прогулок, везде говорили о политике. И, пожалуй, как нигде, именно здесь ощущалось, как расколото общество. Одни ругали Советы, видели в них реальную угрозу для страны, полушепотом рассказывали о массовых арестах, уничтожении большого количества людей в России. Вспоминали родственников и земляков, которые увлеклись коммунизмом, а в конечном итоге попали под нож сталинских репрессий. Это звучало как назидание тем, кто сочувствовал Советам. Многие же не верили тому, что говорили обо всех ужасах режима, считали, что это очередная буржуазная «агитка» и видели в новой власти большевиков реальный шаг к созданию свободного общества, где все равны. Для простых, неимущих людей это была надежда изменить жизнь к лучшему, получить образование, что называется, выбиться в люди.

Нешуточные страсти разгорались и в высшем обществе. Все понимали, что Германия рано или поздно нападет на Россию, а их страна, как не раз бывало в истории, окажется между противоборствующими сторонами. Ничего хорошего это не предвещало. По сути, та же война, противостояние людей. Только вот с жертвами, кровавым исходом или нет? Это был вопрос обстоятельств. Все произойти могло уже в обозримом будущем.

Основная масса буржуа заблаговременно готовилась к отъезду из страны, потихоньку распродавалось имущество. По мере нарастания напряженности в обществе недвижимость падала в цене. Поэтому многие запасались бесчисленными бумагами о землевладении, праве на собственность, движимое и недвижимое имущество. Это давало надежду на то, что если не удастся сохранить состояние, то во всяком случае при новом режиме или же в случае эмиграции можно будет когда-нибудь предъявить свои законные права на свою собственность.

Общей панике поддалась и семья Казимира. В спешном порядке в Германию к родственникам переправлялось все возможное имущество, переоформлялись акции. Сложнее обстояли дела с переводом денег за пределы страны. Это были, как правило, незаконные операции. Они требовали поиска обходных путей. Предстояло решить вопрос и по двум фабрикам. Их нельзя было закрывать вот так, сразу. Они работали ритмично, приносили основную, и немалую, прибыль, но и отдавать на откуп судьбе тоже не хотелось. Все это создавало в доме нервозную обстановку. Единственное успокоение Казимир находил в медицине. Больных не становилось меньше. Он все больше начинал тяготеть к хирургии, которая казалась ему более перспективной, идущей впереди всех остальных направлений. Поэтому много времени сейчас уходило на работу в клинике, наблюдение за больными, общение со светилами и практику. Сам он еще не оперировал, но уже ассистировал на нескольких операциях, и им были довольны.

Отдушиной были утренние часы, когда он выходил в дюны. В ожидании того, что вот-вот распахнется калитка и он вновь увидит свою Анну, заключит ее в объятия, Казимир представлял, как снова сойдутся воедино миры – реальный и их особый, созданный только ими двоими мир. Несмотря на то, что их не минули разгорающиеся предвоенные страсти, и волей или неволей приходилось возвращаться к разговорам о будущем страны, своем будущем, они были счастливы. Но каждый из них в душе понимал, что пришло время ответить на главные вопросы в их отношениях, но начать первым этот разговор никто не решался. Так не хотелось трогать последнее, что оставалось в этом неспокойном мире, – их любовь.

Гедрюсу совсем не хотелось уходить. В их отношениях с Анной все складывалось хорошо, даже пугающе хорошо. Он нутром чувствовал, что так не бывает. Слишком уж все было ровным, спокойным. Их связь напоминала комфортную жизнь людей, когда опыт совместно прожитых лет как бы подсказывал, где нужно было уступить, где обойти острые углы, где прислушаться к мнению другого и согласиться с ним. На отдыхе такого не бывает. Гедрюс вспомнил свои, еще комсомольские, вояжи на юга, бурные, но быстротечные романы и такие же бурные выяснения отношений при расставании, несметное количество выпитого спиртного, а по возвращении – воспоминания о ловеласовских подвигах.

Единственное, что, пожалуй, делало его отношения с Анной неуютными, – он постоянно должен был принимать ее правила игры. Гедрюса все больше и больше угнетали подчеркнутые самостоятельность и независимость Анны. В нем, вроде бы, нуждались, но в нем, вроде бы, и не нуждались. Он, вроде бы, нравился, но и без него могли обойтись. Пересилив свои желания, под благовидным предлогом он даже сделал паузу в их отношениях. Гедрюс вспомнил, как тогда томился в ожидании звонка от Анны. Ему так хотелось услышать ее взволнованный голос, хотелось услышать, что его ждут, что без него скучают. В конечном итоге, он нахамил, кажется, всем, кто попался ему на глаза в офисе, наорал на обслугу, сказал что-то обидное Дайве и уехал на побережье. Пожалуй, впервые в жизни тогда ему захотелось побыть одному, просто пройтись вдоль берега, остыть, ответить, в конце концов, самому себе на постоянно задаваемый в последнее время вопрос: зачем ему это надо? До встречи с Анной в его жизни все было понятно. Он знал, что хочет от женщины, он знал, чего ждут от него. Гедрюс все больше начинал задумываться над тем, а надо ли вообще изобретать какие-то сложности в отношениях между людьми. И кто только придумал такие категории, как взаимопонимание, сопереживание, массу других условностей эмоционального плана. Есть воздух, вода, секс, без которых человек не может существовать. Как ими воспользоваться, каждый выбирает по своему усмотрению. А вдумываться, переживать, особенно тогда, когда, человек тебе действительно не безразличен, так утомительно. Лишние эмоции. Их можно потратить на созидательные дела, например, на зарабатывание денег, которые он так любил. Не то, чтобы они были культом или делали Гедрюса заложником их соблазна. Просто любое телодвижение, ход рождающейся мысли должны были, по его мнению, приносить деньги. Все в этой жизни должно быть рационально. Как, впрочем, и отношение к женщине. Ты вкладываешь в нее средства, свое личное время, определенную дозу эмоций, или, как сейчас модно говорить, души. За это ты должен иметь вполне конкретную отдачу в виде внимания, понимания, выполнения своего чисто женского предназначения и обязанностей. С эмоциями или же без эмоций, это уже зависит от обстоятельств. Хорошо, когда все понятно. В жизни и так все непросто, а тут еще эти особенности характера, понимание и непонимание, без них проще. Да, Анна хороша, умна, но она так самодостаточна, что чем-то удивить, а тем более вызвать в ней к чему-то интерес достаточно сложно. Да, она сексуальна, хороша как женщина, но с ней все время надо быть в напряжении, думать, анализировать, мучиться мыслью о том, соответствуешь или же не соответствуешь ее уроню, нравишься ты ей или не нравишься. И зачем все это надо? С Дайвой проще: минимум внимая, секс в меру потребности и полная уверенность в том, что тебя боятся потерять, поэтому все простят и поймут без всяких объяснений и высших материй.

Путаница в мыслях, алогичные параллели вызывали раздражение. Тогда эти не свойственные его характеру рассуждения привели к заливу. Хотелось идти и идти вдоль берега. Казалось, что так он сможет найти ответы на нечасто посещающие его философские вопросы о жизни, о себе, о любви.

Он бы еще долго мучился над ними, если бы вдруг не увидел Анну. Она была какая-то непривычно отрешенная, так глубоко ушедшая в свои мысли, что, казалось, для нее не существовало ни этого залива, ни этих людей, спешащих насладиться его красотами, ни реальности, которая совсем еще недавно определяла ее образ жизни, бытие. Это была совсем другая Анна. Она сидела по-бабьи одиноко на скамейке у самого забора рядом с калиткой деревянного особняка. Дом был старым, из числа сохранившихся довоенных построек, но, судя по внешнему виду, еще крепким. Казалось, что его хозяева много лет назад покинули его, а он, не тронутый временем, так и остался дожидаться их возвращения. Только облупившаяся краска, отвалившиеся в некоторых местах резные наличники, следы от многократно меняемого замка на входных дверях, говорили о том, что здесь присутствовало время, реальные люди, жившие по своим законам, события, каждое из которых оставило свой след. Поэтому хотелось, чтобы искусный мастер прошелся по его фасаду, возвратил ему первозданную неповторимость, восстановил все, как было задумано изначально людьми, которые создали его, вдохнули в него душу, благословили на эту долгую жизнь. Скорее всего, он был не жилым в последнее время. По местным законам о возвращении собственности бывшим хозяевам, дом, видимо, готовили к переоформлению. Анна то пересыпала золотистый песок из одной ладони в другую, то рисовала на песке какие-то только ей ведомые фигурки, а потом долго сидела, о чем-то задумавшись.

Гедрюс так и не решился тогда подойти к Анне, спросить, что ее так беспокоит, что связывает с этими местами, о чем думалось, а возможно, и вспоминалось.

Все эти события, мысли неожиданно соединились на одном временном пространстве, переплелись именно сейчас, когда ему так необходимо было ответить для самого себя на вопрос, что же ему делать дальше, как поступить: оставить все как есть и положиться на силу обстоятельств, судьбу, которые должны сами расставить все по своим местам, или же что-то предпринять, чтобы закрепить уже определившиеся отношения. Гедрюс опять поймал себя на мысли, что, несмотря на всю путаницу в мыслях, ему вовсе не хотелось уходить. Ему действительно, несмотря на все сомнения, хорошо с Анной. Пусть все было сложным для него, пусть он не привык к таким отношениям с женщиной, но, возможно, в этой непривычности и заключалось то ощущение потребности не просто обладать, а находиться рядом с ней. Это было нечто большее. Что именно: отношения, определенные судьбой, отношения, позволившие посмотреть на себя совсем с иной стороны. Гедрюс пока не находил ответа на все эти вопросы. Его мужское самолюбие подсказывало, что в данной ситуации лучше уйти, уйти по-английски, не прощаясь. Будут ли его просить вернуться, начнут ли с ним выяснять отношения? Наверное, нет. Анна не тот человек, который попросит о снисхождении. Их будущее? Для каждого из них оно – в созданном только их мире. Наверное, они проживут долгую и счастливую жизнь, как бы сказали в конце красивой и романтической сказки. Но в данном случае каждый по отдельности, вспоминая, что где-то, когда-то, на каком-то этапе в их жизни были только их отношения, отношения, которые вопреки всякой логике, стали возможны между такими не похожими, такими разными людьми.

Анна никогда не жила в этом доме, она не родилась в нем, с ним не были связаны ее воспоминания. Но она знала, нутром чувствовала, что ее место здесь. Эти дюны, эта калитка в дальней части двора, которая распахивала путь к заливу. Ее воображение постоянно рисовало какие-то картины прошлого. Скорее всего, они были навеяны рассказами о когда-то давно разыгравшихся в этой стране событиях, коснувшихся и их семьи. Она никогда не была их свидетелем, но из рассказов матери, бывших воспоминаниями, болью, трагедией ее бабушки, Анна как бы воспроизводила их очередность. Полоса светлая – любовь, страсть к умному, красивому, состоятельному и состоявшемуся молодому человеку. Любовь-сказка, любовь-надежда, мечты и планы, которые обязательно должны осуществиться. Полоса темная – давно ожидаемая, но так неожиданно начавшаяся оккупация. Страшная дорога в Сибирь, мучительные роды в каком-то заброшенном поселении, голод, скитания, непосильный труд чернорабочей, извечный страх за то, что ты родился не там и не тем, как требовали законы этой страны. И, конечно же, огромное желание выжить, чтобы рассказать своей дочери об этом заливе, дюнах, иной жизни, в которой они могли бы быть бесконечно счастливы. Все, что успела Анна, – это дожить своей очень короткой жизнью до того времени, когда смогла рассказать дочери об этих местах, людях, стране, о своей любви. Ее же мать так и не смогла добраться до этих мест. Она как бы готовила эту миссию для Анны. Вынужденный брак с военным крестьянского происхождения, исправленная биография, активная комсомольско-партийная стезя – все это позволило выбраться из глухих сибирских окраин, положить начало новой истории их семьи.