Текст книги "Тюрьма и воля"

Автор книги: Наталья Геворкян

Соавторы: Михаил Ходорковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 4
«Ужасно молодой!»
Наталия Геворкян

«Все началось со встречи с Ходорковским в 1987-м. Речь шла о моем приходе на работу в Центр научно-технического творчества молодежи, которым он руководил. По-моему, он сидел не за столом, а на столе. И первое, что бросалось в глаза, – ужасно молодой! Он же воспринимался как начальник. А ему 24 года всего было! И одет не как начальник. Джинсы, джинсовая же, по-моему, куртка, под ней шерстяная водолазка», – рассказывает Леонид Невзлин,акционер Группы МЕНАТЕП, который сам в этот момент нашей встречи в Герцлии своим внешним видом – легкая рубашка, шорты, спортивные тапочки – менее всего напоминает весьма состоятельного израильтянина, коим он стал после отъезда из России в 2003 году.

«Миша встал. Пожал руку. Он избегал установления визуального контакта, отводил глаза, не давал встретиться взглядом. Я понимал, что он оценивает меня. Я был повзрослее (Невзлину в 1987 году было 28 лет. – НГ) и многое понимал, и он произвел впечатление человека, которому общаться некомфортно.

Очень вежливый. Ходорковский в рабочих отношениях всегда старался говорить на „вы“, кроме тех случаев, когда его связывали с кем-то старые отношения. А уж с женщинами всегда был очень вежлив, практически всегда просил, а не приказывал – в мягкой форме, но это всегда воспринималось как приказ. Это он умел. Не повышал голоса, не устраивал публичных разносов при коллективе или при ком-то. При этом, накопив опыт, когда он уже стал большим руководителем, он умел, не повышая голоса, так „опустить“ при людях, если было за что, что люди в ступор впадали. Я думаю, что это стиль руководства и контролируемое поведение – он управляет своим поведением. Я думаю, он все время анализирует не только окружающих, но и себя.

В нем чувствовалась какая-то солидность и нацеленность на перспективу. В нем это так чувствовалось! Он был другой всегда. Он производил сразу (особенно когда его мало знаешь) впечатление очень солидного человека, твердо стоящего на своих „ногах“».

Детство

Михаил Ходорковский – ровесник Джонни Деппа. Почему-то этот факт не перестает меня изумлять. Может быть, из-за обстоятельств проживаемых им жизней нынешний заключенный кажется гораздо старше замечательного актера. Ходорковский на два года старше экс-президента России Дмитрия Медведева и на 11 лет моложе президента Владимира Путина.

Он родился в 1963-м, в тот год, когда убили Джона Кеннеди, Феллини снял «8 1/2», Жан Люк Годар «Презрение», Хичкок «Птицы», Стэнли Крамер «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир».

Россия в этот год смеялась, до отставки Хрущева оставался еще год. Лучшими фильмами были беззаботные комедии «Три плюс два», «Я шагаю по Москве» (первая роль Никиты Михалкова), заканчивались съемки дивной сатирической комедии «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», не пожалевшей ни Хрущева, ни социалистический «лагерь». Актриса Наталья Фатеева, ставшая очень популярной после фильма «Три плюс два», в свои 76 лет приходила в Хамовнический суд поддержать Ходорковского и его родителей.

Будущий самый богатый человек России родился в хрущевскую оттепель, рос в брежневском застое, сделал первые большие деньги в горбачевскую перестройку, стал миллионером в эпоху Ельцина, миллиардером в 2000-е. Тогда же потерял свободу, компанию, бизнес.

Он жил, как и миллионы советских детей, в коммуналке. В моей коммуналке было шесть или семь комнат, и соседи были чудесными. Повезло. Мне было пять лет, когда мы переехали с родителями в отдельную квартиру. Ходорковскому было семь, когда его семья переехала в двухкомнатную квартиру в 1970-м. Тогда Миша пошел во второй класс.

Их коммуналка была небольшой. По соседству жила семья выжившего из ума старого большевика. Его сын выпивал, а дочка получилась вполне ветреной особой с соответствующей образу жизни заразной болезнью, к которой относилась с завидным пофигизмом. Ее папаша на старости лет был склонен к экстравагантным выходкам. Мог, например, появиться в коридоре без штанов, что изрядно пугало молодую Марину Ходорковскую, мать Михаила. Мужу Борису, целыми днями пропадавшему на заводе и параллельно учившемуся, она об этом не рассказывала, боясь, что он просто прибьет соседа. Зато договорилась с участковым милиционером, и, когда старый большевик впадал в игривое настроение, участковый как бы ненароком заходил, а если был занят, то просто оставлял шинель на вешалке, имитируя присутствие, а сам шел по делам. Сосед при виде шинели прекращал проказничать.

Впрочем, это была не самая большая проблема. Гораздо опаснее была болезнь дочери. Если учесть, что на всех была одна кухня, общая ванна и туалет, то страхи молодой мамы можно понять.

Марина Ходорковская:Очень боялась за ребенка. Рискованным было попадание этой заразы даже на кожу. Если я готовила что-то на кухне, а соседка чихала, то еда автоматически выбрасывалась. Ванной и туалетом Мише было запрещено пользоваться. Выходили из ситуации как могли, да и сами предпочитали сбегать выкупаться к друзьям.

Борис Ходорковский вспоминает, что, как только Миша заходил в квартиру, ему тут же кричали: «Руки!» «Так что он привык руки за спину», – грустно шутит Ходорковский-старший, имея в виду, что так в России водят арестантов.

Отец работал на двух работах. Мама, пока не вышла на работу после рождения сына, шила. «Мишке сшила даже пальто». Вспоминает, как маленький Миша бросился ее защищать, когда к ним в комнату ломился пьяный сын соседа. «Мишка схватил пластмассовый щит и меч, а я – ножницы и утюг», – смеется она.

С первого класса мальчик был уже вполне самостоятельным. Ключ – на веревочке на шее, на двери – плакат: «Газ, свет выключил?» Приходил из школы, вся еда – в термосах. Если не мог открыть термос, ходил по друзьям и просил помочь.

Марина Ходорковская:Миша рос здоровым, не капризным к еде, все умел делать – и постирать, и пол помыть. Кто-то из Мишиных сокамерников написал книгу и упомянул, что он сидел вместе с Ходорковским и что тот якобы не хотел там что-то убирать или мыть пол… Я знаю, что этого просто не могло быть. Он с детства все умеет делать. Скорее поверю, что он организовал людей, чтобы сделать уборку.

Ну, с тех пор, когда он все это делал в детстве, прошло, в общем, немало лет, и обстоятельства жизни изменились.

Марина Ходорковская:Ну и что, что стал богатым? Он оставался вполне непритязательным. Помню, как-то ко мне подошла горничная, когда они жили на Рублевке, и спросила какую туалетную бумагу нужно купить? Я подумала: «Михал Борисыч что, чокнулся, что ли?» Спрашиваю его: «И какую же туалетную бумагу тебе покупать?» Он удивился: «Ну, ту, которая есть в ближайшем магазине, наверное…» К нему не прививалось это… Утром кашу поест, вечером йогурт. Без проблем. Как любил «челночок», так и любит. Плюшки любил с корицей. Я ему вечером ставила в кабинет. Он сердился: «Перестань делать плюшки, я наедаюсь на ночь и полнею». А еще знаешь, какой был смешной случай? У них были мыши на даче. Он решил, что надо купить кошку. А у Инны, Мишиной жены, аллергия на кошек. Мне рассказали, что есть антиаллергенные кошки. Я поехала на выставку, мне показали пару, у которой должны были скоро появиться котята. Русская голубая кошка, отличный мышелов. Потом, когда родились котята, мы с Мишей поехали забирать. Ну, Мишка как одет? Куртка, джинсы, вязаная шапочка. Как обычно. Выбрали котенка, купили. Он эту женщину, хозяйку, спрашивает: «Вы мне расскажите, как кормить». Присел на корточки рядом с женщиной и стал записывать. Она все объяснила, а потом говорит: «Знаешь, парень, тебе надо бы домик купить для кошки. Но он дорогой, 40 долларов, ты не потянешь». Тут я быстро говорю: «Ничего, я помогу, мы купим». А на следующий день Миша выступает по телевидению. Инка смеется, говорит: «Если эта тетка видела его по телику, представляю, как она хохотала».

Когда переехали в отдельную двухкомнатную квартиру, Марина Ходорковская просыпалась по ночам и щупала стены – боялась, что это сон. На второго ребенка не решились – ей к тому времени было уже 36, денег в обрез, а надо было еще и за квартиру кредит выплачивать. И она, и муж всю жизнь проработали на заводе «Калибр». Борис стал главным конструктором, а Марина – инженером-технологом.

Кстати, эта квартира и сегодня остается их домом, но живут и работают они под Москвой, в созданном Михаилом лицее «Кораллово». За ними интересно наблюдать. Они поразительно разные. Отец – более сентиментальный, открытый, не скрывает эмоций, может быть резким или очень лирическим: любит попеть, почитать стихи. Курит, хотя врачи ему запрещают. С удовольствием выпивает рюмочку. Она – сдержанная, невозможно представить себе ее плачущей или жалующейся на что-то. Говорит всегда тихим голосом. Но при этом несгибаемая. Способна на резкие оценки. Если любит кого-то, то любит, если невзлюбит – спорить бессмысленно.

Борис Ходорковский подтрунивает над женой, называет ее «буржуйкой», толкает меня в бок: «Спроси, спроси буржуйку, чего она связалась с плебеем?» Она не отвечает. Единственное, что я поняла из отрывочных воспоминаний, что отец Марины занимал солидный пост в каком-то министерстве, оставаясь при этом беспартийным, что было большой редкостью. А отец Ходорковского потерял в войну отца. С сестрой и мамой вернулся из эвакуации в Москву. Жили в подвале, очень тяжело. Мама целый день на работе. Он беспризорничал, пел жалостливые песни в электричках, за что давали поесть или копейку. Подворовывал, говорит, и это было. Потом взялся за ум, пошел в армию, потом в техникум, там и познакомился с Мариной.

Этот мезальянс между «буржуйкой» и бывшим «шпаной» превратился в счастливый долголетний брак. Дома у них хорошо. Никогда нет ощущения тоски и безнадежности. И когда после вынесения второго приговора их сыну – 13 лет лишения свободы – мы с подругами заехали посмотреть, как они там справляются с ситуацией, в ответ на аккуратные вопросы я получила простой и исчерпывающий ответ Марины Ходорковской: «Ну что ты волнуешься? Мне тут из-за гостей некогда погладить!» Мать миллиардера, а ныне заключенного Михаила Ходорковского жила и живет без прислуги. Сама ездит на рынок, сама готовит, гладит. А еще она освоила компьютер и любит «чатиться» по скайпу.

Борис Ходорковский:Мишка работал с 14 лет. Ну вот он мальчишкой еще придет, говорит: «Хочу проигрыватель». Я говорю: «Пойди заработай». Конечно, я мог купить ему проигрыватель. Но считал, что он должен сам… Он работал дворником. Мне даже интересно было иногда: вот девчонки со школы идут, а он метет. Ничего, может, и смущался, но мел. Хлеб разгружал, ездил в стройотряд потом, в институте. Подрабатывал все время. Я считаю, что человек должен все сам постичь. И всегда интересовался химией. С раннего детства.

Марина Ходорковская помнит, как он в школе подошел к учительнице и спросил: «А вот когда я вырасту и будут уроки химии, то все эти баночки и порошки останутся?» Упросил отца сделать в подвале дома лабораторию. Отец согласился при одном условии: сначала парень должен был теоретически обосновать опыт, а потом уже его ставить. Но мальчик довольно быстро просек, что отец только делает вид, что понимает что-то в химии, и стал мухлевать с теорией. Смеялись.

Борис Ходорковский:А опыты он ставил. Ну, не буду рассказывать, что они там подкладывали на стул преподавателю… Бывало, что я сердился, конечно. Но не порол. Считал и до сих пор считаю, что это не метод. Надо доказывать, чтобы человек понял. А пороть – нет смысла…

Любопытно, что у родителей, судя по их рассказам, не было иллюзий относительно советской власти. Не любили, принимали как факт. Что тут поделаешь? Ни он, ни она не были членами коммунистической партии. Старались честно делать свою работу, получали честно заработанные небольшие деньги. Жили себе, полагаю, не особенно думая, что когда-нибудь все может измениться. Мальчик получился совсем другой.

Марина Ходорковская:Мы старались не вмешиваться, не выбирать за него, не направлять – пусть сам… Это был принцип. Жили в такой стране и в такой обстановке, что как выберешь свою судьбу, так и будет. Сначала это была святая вера в коммунизм. Над Мишиным письменным столом дома висели портрет Ленина и красное знамя. Правда, у портрета этого была своя история – его сделал двоюродный брат моего отца, который погиб на фронте. Потом, когда он уже учился в институте, постепенно все начал понимать, как мне кажется. Когда началась война в Афганистане, ему было 16 лет, а еще через пару лет он мне сказал, что хочет воевать там. Мы, конечно, были в ужасе. Через какое-то время он мне вдруг сказал: «Я все про это понял». И как-то после этого, как мне показалось, началось какое-то осмысление.

Может быть, мы были не правы. Но мы решили так: с волками жить – по-волчьи выть. Пусть выбирает сам, кем он хочет быть: диссидентом или плыть в потоке. Я могла сказать, что думаю по тому или иному поводу, но думать за него – нет. Комсомольская карьера для него была реализацией каких-то планов, может быть, каких-то надежд на изменения.

Когда парню в 1979 году исполнилось 16 лет и пришло время получать паспорт, он мог выбрать, какую национальность вписать в существовавшую в советском паспорте графу «национальность». Мог написать «русский» или «еврей». Марина Ходорковская говорит, что они с отцом ему сказали: какую хочешь, такую и поставь. Он ответил матери: «Понимаешь, я евреем себя не чувствую».

Марина Ходорковская считает, что, наверное, то, что отец – еврей, как-то отражалось на жизни сына, но он был всегда сдержанным, в том числе и на эту тему. То немногое, чем он с ней поделился в этом плане, сводилось к скупому рассказу о том, что его дипломная работа, которая, по мнению некоторых преподавателей, тянула сразу на кандидатскую диссертацию, требовала работы на ЭВМ. Надо было оперировать большими числами, и нужна была вычислительная машина. И никак ему не удавалось получить к ней доступ. А потом кто-то из преподавателей сказал: «Миша, вам никогда не дадут…» Это все, что она смогла вспомнить.

Я не знаю крещеный ли Ходорковский, такой вопрос задавать не принято. Знаю лишь, что родители в детстве его не крестили.

Мне казалось невозможным, чтобы в 70–80-е годы прошлого века в СССР антисемитизм не коснулся Ходорковского. Он учился в школе все 1970-е. В это время активизировался выезд евреев из СССР. Начиналось с тысячи с небольшим человек, а на пике – в 1979-м – уехали более 50 000 человек. Ходорковский в это время заканчивал школу. По одному подозрению в желании выехать евреев увольняли с работы, в том числе школьных учителей. На волне отъезда евреев нагнетался антисемитизм. Вводились ограничения на работу, особенно если она была сопряжена с доступом к секретности. В 1978 году был осужден на 13 лет лишения свободы Натан Щаранский. Это был один из самых громких процессов над «отказником». Ну не могло так быть, чтобы он ничего об этом не слышал! Оказалось, что могло.

Очень многое зависело от среды. От того, какие темы обсуждали дома родители. Например, все мои друзья поколения Ходорковского сказали мне, что о процессе Щаранского узнали из разговоров родителей. Это в основном люди из гуманитарной среды, главным образом творческая интеллигенция. Уезжали друзья и друзья друзей, соседи. Увозили детей, с которыми дружили. Я отлично помню, как в те годы приехала в Тбилиси к бабушке с дедушкой и вдруг оказалось, что район, в котором они жили, опустел. Выехали все еврейские семьи. И все мои друзья уехали с родителями. Это были первые болезненные потери и первые вопросы: «Почему они уезжают?»

Но, как выясняется, были дети в еврейских и смешанных семьях, которые до определенного времени этого не чувствовали, не видели, не ощущали на себе. Возможно, им хотя бы раз кто-то кинул в спину бытовое оскорбительное – «жиденыш», а может, и это их миновало. В технической, производственной, заводской среде, в которой рос Михаил, как утверждают мои собеседники, все происходило иначе, чем в гуманитарной. Один знакомый примерно того же возраста, что и Ходорковский, выросший именно в такой среде, заметил, что впервые услышал слово «антисемит» в последних классах школы в шуточной песне Владимира Высоцкого с аналогичным названием, высмеивающей антисемитизм:

 
Зачем мне считаться шпаной и бандитом —
Не лучше ль податься мне в антисемиты:
На их стороне хоть и нету законов,—
Поддержка и энтузиазм миллионов.
 

Большинство начинали осознавать, что не все, что позволено Юпитеру, позволено советскому еврею, уже в институте. Например, видели, как срезали евреев на вступительных экзаменах. К моменту поступления в высшее учебное заведение, как правило, уже знали, что еврею лучше не испытывать судьбу и не соваться на механико-математический факультет МГУ, а вот в физтех в Черноголовку – можно. Притом что у множества евреев в паспортах, как и у Ходорковского, было написано «русский». Впрочем, в России невесело шутили, да и сегодня шутят, что бьют (в широком смысле слова) по физиономии, а не по паспорту.

Любопытно, что большинство из тех, кого вынесло на самый верх в политике и бизнесе в 1990-е годы, как раз люди с техническим образованием: математика, физика, химия, теория управления… Возможно, в этой среде все же было меньше идеологии и люди оценивались адекватно, по способностям.

Комсомольский стартап

Ходорковский поступил в 1980 году в химико-технологический институт им. Менделеева и закончил его в 1986-м с отличием. Будучи студентом, женился на однокурснице. Довольно рано, на третьем курсе. Марина Ходорковская не застала начало романа с будущей женой сына Леной. Она пролежала год в больнице, как раз в это время все и начиналось. Правда, Михаил с Леной заезжали к ней в больницу. Она вспоминает, что соседка по палате, простая русская женщина, наблюдала за молодыми, а когда они ушли, покачала головой: «Не будут они вместе». Брак продлился недолго, три года. После расставания Михаил ушел и жил на съемных квартирах.

«Зато появился Пашка», – улыбается Марина. Павел родился летом 1985 года, когда Михаилу Ходорковскому было 22 года. Когда внук собрался жениться, примерно в столь же раннем возрасте, бабушка его отговаривала: «Вот отец рано женился и видишь, что получилось». Паша убеждал ее же аргументом: «Зато у тебя родился внук». Свадьбу внука, кстати, отпраздновали во Франции, в Анжере. Франция оказалась удобной географической серединой между Россией, откуда приехали родные, и Америкой, где теперь живут Паша с женой и недавно родившейся внучкой Михаила Ходорковского – Дианой.

Павел Ходорковский:Когда я подрос и начал понимать, что произошло в семье, пытался вспомнить, с какого момента я помню отца. Самое яркое детское воспоминание… Мне, наверное, было года четыре или чуть больше, это был год 1989-й, как мне кажется. Я помню: я уже почти сплю, около 10 часов… И папа вечером зашел. Он заходил довольно часто и после того, как родители развелись. Я уже почти сквозь сон слышу, что папа пришел. Он берет меня на руки, и я помню вот это полусонное, но очень приятное состояние полета, знаете, когда тебя подкидывают. Потом закрутил и положил обратно в кровать. Вот это, наверное, мое первое воспоминание о нем.

Тему развода мы в семье почти не обсуждаем. Теперь я понимаю, что мама сознательно сделала так, чтобы я их расставания не заметил, не запомнил. Вырос я с ощущением, что все в порядке. Просто папа много работает, и если даже я его не часто вижу, то потому, что он много работает, а не по какой-то иной причине. У меня с ним очень хорошие отношения.

Мои сознательные воспоминания начинаются лет с 10–12. Когда у отца уже было в подчинении довольно много людей. То есть я его хорошо помню уже с периода, когда у него был крупный банк и уже начинался ЮКОС. И вот с тех пор, как я себя по-настоящему помню, и до 2003 года, когда его арестовали, он, как мне кажется, не очень изменился.

Все, кто знает Ходорковского, уверены, что он сделал бы отличную карьеру и в «совке». Во всяком случае его комсомольский стартап был довольно убедительным: он возглавил сначала факультетский комитет комсомола, потом стал заместителем секретаря институтского комитета ВЛКСМ. Оставаясь на комсомольской работе, вступил в партию. Похоже, в этом была и прагматика – он автоматически попадал в номенклатуру, в число избранных, возникали так называемые партийные связи, которые в СССР были важнее денег. Но была и романтика, как мне показалось, непритворная.

МБХ:Я как секретарь факультетского комитета отказывался исключать из комсомола отчисляемых из института, так как был убежден: не всякий комсомолец может быть способен к учебе. А вот обратное на оборонном факультете казалось мне абсолютно справедливым. Ведь мы должны при необходимости отдать жизнь за Родину даже в мирное время, а как это можно потребовать с некомсомольца или некоммуниста? Не шучу, не утрирую. Ровно так и думал [32]32
  Из диалога с писательницей Людмилой Улицкой, «Знамя»,№ 10, 2009 год.


[Закрыть].

Если бы судьба свела меня с Ходорковским в те годы, то, скорее всего, постаралась бы держаться от него подальше, как и от любого иного комсомольского активиста. Они всегда вызывали у меня удивление и недоверие. Мне казалось, что люди, которые выбирают «партийную стезю», – просто карьеристы. Кстати, в присущей мне гуманитарной сфере довольно часто так и бывало. Мне хотелось от них защититься, чтобы они не лезли в мою жизнь со своими правилами, дисциплиной и прочей партийной демагогией. Когда я говорила на эту тему с отцом, который был членом компартии, он улыбался и лишь советовал не кричать об этом на каждом углу и не обсуждать эту тему по телефону.

МБХ:Комсомол тогда в МХТИ был другим, чем в гуманитарных вузах. Совсем другим. Никто от нас «идеологической правоверности» не требовал. У нас историю КПСС вела замечательная старая еврейка, которая потом уехала в Израиль. И никакого скандала не было. В нас воспитывали иное: патриотизм, готовность работать для защиты своей страны. Военной защиты, если нападут. И ведь получилось! Конечно, нас тоже обманывали. Нападать-то на нас никто не собирался. Наши проблемы были не из-за «происков врагов», а из-за собственной дурости, бесхозяйственности, неумения работать, обусловленного дурацкой политико-экономической ситуацией. Но до этого надо было «дойти». Я – «дошел». Постепенно. К 1993–1994 годам, возможно.

Этого его комсомольского прошлого Ходорковскому «в народе» не прощают до сих пор. Ему ставят в вину комсомольское прошлое и капиталистическое будущее одновременно. То есть или комсомолец, или капиталист. Но как раз с молодежного бизнеса во многом и начался капитализм в России.

Леонид Невзлин:Передо мной сидел человек, который мог состояться по комсомольско-партийно-административной линии, который уже был секретарем комсомола огромного, по-моему, шеститысячного института – Менделеевки – и который имел до этого некий выбор, куда идти.

Он хотел стать директором научно-производственного объединения, чтобы был свой завод, свой научно-исследовательский институт и чтобы он там был полноценным хозяином. Вот это была его советская мечта. Это была его мечта на момент моего прихода в Центр научно-технического творчества молодежи, и он двигал организацию в этом направлении. И мне было это интересно, потому что он знал и умел то, чего не знал и не умел я, он был вкручен в ту систему. Он мог прийти, там, к председателю райисполкома, первому секретарю райкома, второму, третьему – без вопросов, он их всех знал, он мог войти в Моссовет и пройти там по комсомольской или партийной линии к кому угодно. Он был для меня небожителем в той системе координат, советской тогда еще. Поэтому я каким-то образом поверил в него. В нем чувствовалась такая зажатая пружина, потенциал на развитие. И это подтвердилось очень быстро.