Текст книги "Тюрьма и воля"

Автор книги: Наталья Геворкян

Соавторы: Михаил Ходорковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Михаил Брудно:Мы никогда из бизнеса много на себя не вынимали. Вот кооператив и МЕНАТЕП зарабатывали сумасшедшие деньги по тем временам, а мы получали в кооперативе зарплату 500 рублей. Деньги все время реинвестировались. Всегда.

Оборот кооператива «Нигма» составлял порядка 12 млн рублей. Каким уровнем денег оперировали кооператоры, я лично не понимала, пока один из первых кооператоров, Артем Тарасов, где-то в самом начале 1989 года не получил официальную месячную зарплату 3 млн рублей и не притащил потом мешок с деньгами, чтобы заплатить налоги. Меня при несопоставимой зарплате эта честность почему-то дико развеселила. Помню, мы в редакции «Московских новостей» фантазировали, на что бы мы потратили такую прорву денег. Госчиновники с советскими все еще мозгами и люди, выросшие в системе «уравниловки» да к тому же еле сводившие концы с концами в то трудное время, когда заместитель Тарасова по кооперативу заплатил 90 000 рублей партвзносов, совсем не веселились. Кооперативы, кстати, после демарша Тарасова обложат многочисленными налогами и прижмут нормативами, практически загоняя обратно в стойло госпредприятий.

70 млрд рублей – общая выручка кооперативов в 1990 году, по официальным данным. Это 8,7 % национального дохода страны. Ребята могли разгуляться.

Леонид Невзлин:В какой-то момент надо было решать, что делать дальше. И это вопрос, связанный с тем, как вкладывать заработанную прибыль: разбирать ее по карманам и заниматься другими делами или вкладывать в общее дело. Миша считал, что следующий этап – банк. Я, Брудно, Дубов – мы приняли решение, поскольку мы доверяли Мише, его видению, наши деньги, которые остались в кооперативе, которые были в центре, вложить в создание банка. Как раз вышло первое постановление о создании коммерческих частных банков. Но были люди, которые представляли себе будущее иначе. Потому что много денег, люди довольны, хочется их забрать и жить как-то дальше. В один прекрасный день мы собрали весь актив. Сели в ресторане «Минск» на Тверской, накрыли нам стол, и Ходорковский вынес на повестку дня этот вопрос: куда двигаемся дальше? Каждый принимал для себя решение. Идем с ним дальше, то есть ограничиваем себя в деньгах, не вынимаем свою долю прибыли и вкладываем их дальше. Надо было оплатить, если не ошибаюсь, сначала 25 %, а до конца года 100 % уставного капитала банка. Кто-то не захотел дальше играть, рисковать, развиваться. Некоторые люди ушли – вполне дружески. Кто-то до сих пор занимается бизнесом в Москве, кто-то в Израиле, кто-то в Америке. Но работать в нашей системе они не стали. А мы остались. И фактически это было наше первое соглашение о партнерстве – тех, кто пойдет дальше с Мишей.

Михаил Брудно:Ну, мы же тоже купили. Но не дачу и не дом на Кипре, где покупали многие. Мы купили банк. Люди ломались на деньгах. Когда люди говорили: вон сколько мы заработали, давайте поделим, – тут с ними и прощались, отдав им их деньги. Было какое-то ядро. Этих людей около Ходорковского было больше, чем нас трое. В разное время по-разному. И пять, и семь. И в каждый момент принятия каких-то инвестиционных решений кто-то отваливался. Никто не прибавлялся. При этом, заметь, никогда не было никаких разговоров: вот это моя доля, а вот это моя. Мы работаем вместе, и вот это наш результат. Что значит «наш»? А черт его знает. Мы даже не понимали тогда, что об этом нужно договориться. И нас это сильно не гнуло. И на самом деле мы тоже были готовы к тому, что это ненадолго, что вот сейчас придет советская власть и все прихлопнет. А Ходорковский… Я думал, что он такой мечтатель. Он все время замахивался куда-то… Только где-то освоимся, только нам стало комфортно, только начинали понимать, зачем мы здесь и что делать дальше, – и тут он: все бросаем, пошли дальше. Куда? Почему? Нет, фигня, все бросай, пошли дальше. И так это с определенной периодичностью происходило. Сделали банк, только разобрались и поняли, как с этим надо обращаться (а это произошло совсем не сразу), как началась приватизация. Все! Бросаем банк пошли в приватизацию, пошли предприятия покупать. Какие предприятия? Что мы с этим будем дальше делать? Хрен с ним, что это денег стоит. Ладно, наплевать на деньги – бог дал, бог взял. Что делать-то с этим дальше? А здесь все налажено, присижено, притоптано. Ну куда, зачем? Нет, все, пошли дальше. И шли. Нам было наплевать – мы не боялись потерять заработанное. Почему не боялись? Черт его знает. Мы готовы были рисковать всем. Ходорковский же всегда рисковал всем. В плане денег. Всегда и всем. В его идеи никто особо не верил. Но, во-первых, мы не верили и в предыдущие его идеи, а они тем не менее работали. А во вторых, мы говорили: «Ну хорошо, если что-то окажется не так, ну потеряем мы, ну начнем сначала. И гори оно…» Нам драйв был дороже этих денег. А Миша был совершенно неотъемлемой и важной частью этого драйва. И у нас всегда было ощущение прикрытой спины. У каждого были качества, которые другие признавали и уважали. Мы никогда внутри себя не ждали удара в спину.

Владимир Дубов:Ходорковский вдруг говорит: «Поехали обедать». Мы поехали. Был такой ресторан «Тренмос» на Комсомольском проспекте. Дорогой ресторан-то. Странно, думаю. Ходорковский был известным жмотом. Никто из нас не шиковал. Мы не привыкли к таким местам. Он сказал, что структуру надо будет делать частной, и делать мы ее будем на некий состав лиц. Я сказал, что всей душой «за», меня это только радует. Но я четко понимал внутри себя: что если ты не будешь соответствовать, то никакие проценты и доли и права не защитят. И это чувство, наверное, у меня не ушло до конца. Не могу сказать, что наступил такой период, когда кто-то мог расслабиться, сказать себе: все, я сделал достаточно. Из людей, которые работали дольше, чем я, была Таня Анисимова, был Монахов, Юра Мицкевич. Эти люди туда не вошли. Вошли те, кого ты знаешь. Он выбрал по какому-то ему понятному принципу.

Банк был зарегистрирован 29 декабря 1988 года. К марту 1989-го Ходорковский перемещает центр всей работы именно в банк. К этому моменту в команде – Невзлин, Брудно, Дубов. Я имею в виду из тех, кто останется и продолжит с Ходорковским путь до конца. Очевидно, что одним из существенных факторов, которые объединили этих и вправду довольно разных людей, было отношение к деньгам. К деньгам в бизнесе. К деньгам «на жизнь». Много лет спустя, в июне 2005 года, во время интервью с Ходорковским для «Коммерсанта», я упомянула одного своего очень состоятельного приятеля, который говорил, что деньги уже не имеют для него значения. Ходорковский тогда мне сказал: «Мы как-то с Леонидом Невзлиным определили: у нас есть личные деньги, в отношении которых мы полностью удовлетворены. И с этой точки зрения они не играют никакой роли. И есть деньги для игры, инструмент. Этот инструмент как патроны для военных – только подноси [33]33
  Геворкян Н. Михаил Ходорковский: Рокфеллеру было намного тяжелее // Коммерсант, № 98, 01.06.2006.


[Закрыть]». Это говорил уже миллиардер Ходорковский. Но тогда, к началу 1990-х, они заработали свои первые большие по тем временам деньги. Молодые же, в общем, советские ребята вдруг стали богатыми. Ну, или им казалось, что они стали богатыми. Невзлин рассказывал мне, что впервые почувствовал себя богатым как раз в те годы – 1989–1990-й. Когда получил автомобильные права и мог поехать в Южный порт, где торговали машинами, и сделать то, о чем его отец мог только мечтать, – купить практически любую машину, даже «Волгу». Потом наступил момент, когда у него появилась первая иномарка – Volvo. Потом он купил свою первую квартиру. Уезжали евреи и очень дешево продавали квартиры, предпочитая увезти хотя бы несколько тысяч долларов наличными, чем ничего. Если бы они знали, сколько эта квартира на Ленинском, которую тогда купил Невзлин, будет стоить буквально через несколько лет!

Владимир Дубов заплатил за первую купленную квартиру $5000 в 1991 году. При этом он взял в МЕНАТЕПе кредит, который, как он признается, ему через несколько лет, когда эти деньги уже перестали быть существенными для группы, простили. На момент покупки квартиры его зарплата в МЕНАТЕПе была $500, при уровне доходов его подразделения 200 млн рублей с лишним. Официальный курс доллара на 1991 год был 1,8 рубля за доллар, неофициальный – порядка 10–30. Пока он искал себе подходящую квартиру, ему предложили трехкомнатную квартиру на проспекте Мира за 40 000 рублей. Он рассказал об этом Ходорковскому. И Ходорковский сказал, что купит эту квартиру, потому что обещал первой жене, что купит ей квартиру на проспекте Мира, вспоминает Дубов. Много лет спустя Ходорковский скажет в интервью мне: «Я на первые заработанные крупные деньги купил трехкомнатную квартиру и никогда уже в ней не появлялся. Туда переехала моя бывшая жена».

А Ходорковский с Инной и Невзлин с семьей в итоге снимут пополам деревянную дачу в поселке Совета министров на Успенском шоссе и переедут туда.

Инна

Мне рассказывали, что сначала Михаил Инну не замечал, а потом она перекрасилась в блондинку – и все: он влюбился по уши. Марина Ходорковская вспоминает, что случайно узнала, что в институтском комитете комсомола появилась девочка, которая смотрит на ее сына влюбленными глазами. Девочке было 17 лет, когда они познакомились.

Инна Ходорковская:Я была влюблена в химию. На дневное отделение не поступила – завалила сочинение. Тут же перевелась на вечернее. О работе до этого не думала. Пошла устраиваться в лабораторию по своей специальности (органическая химия). Там мне сказали, что нужна путевка от комсомола, то есть разрешение. Вот за путевкой я и отправилась. До сих пор помню массивные деревянные крашенные лаком двери комитета комсомола. Двери такие гулливерские, а я хоббит, пробивающийся сквозь сказочный лес к своей цели. Но за этими дверями чего-то сверхъестественного я не обнаружила. Путевку мне не выдали по причине того, что им нужен был срочно человек на работу в сектор учета. Тема взносов и учетных карточек мне тогда была далека, за исключением лишь того факта, что мама у меня всю жизнь проработала главным бухгалтером на заводе и других госпредприятиях и цифрами владела очень неплохо. Я впряглась в эту работу с удовольствием – с 22 октября 1986-го. Постепенно знакомилась с новым коллективом. Ребята были достаточно самостоятельные и амбициозные. Каждый имел свою харизму. Отдельно держался заместитель по оргработе. Он был моим непосредственным «надсмотрщиком» и помощником. Звали его Михаилом. Для меня он был взрослым мужчиной (как, впрочем, и все остальные члены комитета ВЛКСМ), мне это, конечно же, льстило. Ему 23 года, а мне 17 – пропасть. Они все уже закончили институт, я же только начинала. Стали мы ближе общаться с Михаилом, когда я писала свой первый отчет, в декабре 1986-го. Отчет не шел, карточки не сходились, я начинала снова и снова. Сидели до часу ночи. Собственно, с этого момента я и отталкиваюсь как от начальной точки отсчета в наших отношениях.

Ну как он ухаживал? Как в книжках написано. Классически. Да что я об этом знала в свои 17 лет? Бывает, что человек в 17 лет уже вполне взрослый. Но не я. Я была девчонка девчонкой. Да я и не торопилась никуда, не было этого – побыстрее замуж, дети, как у нас бывает, ты знаешь. Я жила как в броуновском движении – меня куда-то носило, то на учебу, то еще куда-то. Он все решил. Он так издалека наблюдал, чтобы никто даже мысленно меня не испортил, вот это мое идеалистическое представление о жизни.

Я была абсолютным идеалистом. Так до 2003 года им и оставалась. Пока по мозгам не надавали как следует: Инна, проснись наконец, хватит жить за своими розовыми очками… Но он же этот идеализм и поддерживал. Он как в «Маленьком принце» поставил розу под колпачок, только попробуйте троньте. То есть все мои представления о жизни были сказочными. Я знаю, что это опасно. Когда все это разрушилось, у цветочка-то были шипы, но они за ненадобностью были такие хиленькие. А теперь? Мне шипов не надо. Я понимаю, где опасность и где безопасно. Я эту защитную кожу нарастила.

Многие российские олигархи женились вторым браком (а некоторые – третьим и четвертым) уже после того, как стали состоятельными. Обычно на девушках гораздо моложе себя и скроенных как по лекалу: высокие, стройные, с ногами от шеи. Я примерно так и представляла себе жену Ходорковского. Ну, плюс еще аксессуары: бриллианты, безумные каблуки, дорогая шуба. В общем, стандартный набор. И когда передо мной появилась субтильная невысокая женщина с убранными в пучок светлыми волосами, которые оттеняли большие темные глаза, в стеганой короткой куртке, брюках и удобных сапогах, я невольно рассмеялась, настолько она не отвечала стандарту. Никаких вызывающих камней. Довольно экстравагантные крупные часы. Хорошая сумка. Интровертная, сложно идущая на контакт, любопытно формулирующая, обаятельная женщина.

Когда Ходорковские и Невзлины в 1991 году переселились на Успенку, они уже вполне могли снимать каждый по даче. Но как-то решили, что им две не нужно. До этого Ходорковский с Инной снимали квартиру на Павелецкой. Дом прилегал к метро, рядом ресторан, Садовое кольцо, трамвайные пути. Шумно, смог, в квартире полно тараканов. Инна говорит, что «для пары без детей это клево, а вот с грудным ребенком не очень. И в начале июня мы решили переехать за город. Так как я прожила всю свою неосознанную и сознательную жизнь в Москве, работала и училась тоже в центре города, то тяжело было привыкать к лесу, тишине и комарам. Ребенок был только на мне, так что ответственность была жуткая. Я боялась сделать что-то не так, все по графику. Миша приезжал-уезжал, встречались поздно вечером».

Жили две семьи в одном доме: Ходорковский с Инной – на втором этаже, Невзлины – на первом. И общий вход. Потом какое-то время снимали там же бывшие цэковские дачи, и там уже каждый жил в своем доме. А еще через некоторое время арендовали часть кампуса у международного университета в Сколково с двухэтажными домами и снова жили в одном доме, переделав коттедж под двухсемейный дом: общий вход, а потом одна семья – налево, вторая – направо. «Яблоневый сад» в Жуковке появился позднее – в 1999 году, и там у каждого из акционеров будет свой дом.

Леонид Невзлин:Отношения были легкими и комфортными. Мы друг другу не мешали. Жены тоже, мне кажется. Мы много работали, свободного времени оставалось мало. Принцип – воскресенье отдать семье, но тоже не всегда получалось. У нас есть еще одно общее с Мишей: мы никогда не обсуждаем отношения с женщинами, детьми. Не то чтобы это было табу, а просто не принято. Ни он не любит, ни я. Мы могли о чем угодно говорить, спрашивать, просить совета. Но вот обсуждать детали отношений, что-то очень личное в области эмоций – этого не было. И не потому что не могли – я ему абсолютно доверял, думаю, он мне тоже, просто этой темы не было.

Инна Ходорковская:Для Михаила очень важна среда. Он, мне кажется, таким родился. Он существует в социуме, и он лидер. Родители – чудесные, благородные люди, со своими принципами, понятиями. Но он какой-то отдельно стоящий от отдельно стоящих… Мне очень в жизни повезло. Я люблю интеллектуальных людей и люблю наблюдать, как у них складывается общение. Я Невзлиным наслаждалась в свое время. Он приходил, а я садилась – и все, слушала. У него мыслительный процесс же постоянно происходит, у Миши свой. Потом появился Платон – его вообще очень сложно понимать, но там такая база знаний чувствуется. У них была одинаковая скорость мышления и память, конечно. Каждый из них феноменальный человек. И они дополняли друг друга. Думаю, не случайно они оказались все вместе.

Инна так и не закончила Менделеевский институт. Смеется и говорит, что муж ее «утащил», пугал, что химия чревата облысением. «Он бы меня не отправил в самостоятельное плавание. Ревнивый, конечно! Нормальное мужское чувство. Я в институте начала курить. Он бесился, на обед меня не отпускал. Представляешь, только от мамы вырвалась, а тут еще одна „зануда“… Выдергивал изо рта сигареты, крал пачки, в общем, вел себя безобразно. Не сказала бы, что сильно изменился в этом отношении. Он не любит, когда я себя порчу. Я курила 20 лет, а потом бросила. Сама. И только так это и могло произойти. Когда в мое пространство врывается другая энергия, я начинаю сопротивляться. Вот это он не понял. И не понимал до самого ареста. Да и я только потом поняла, что меня просто надо было оставить в покое, чтобы я разобралась со всем сама. Я вообще саморегулирующийся человек, вот мой вакуум, мой угол, я разберусь. Собственно, я и разобралась, когда осталась без него. А до этого был непрерывный забег, мы неслись…»

Настя родилась 26 апреля 1991 года. Михаил в это время был в командировке на Тайване. К моменту рождения дочки Михаил и Инна не были формально женаты.

Владимир Дубов:Я как-то сказал, что не уеду в отпуск, пока их не поженю. Ну, пришло время отпуска, и Ходорковский говорит: «Уезжаешь, ну понятно. Инка расстроилась, узнав, что едешь в отпуск». Я говорю: «Почему?» – «Она тебя держала за серьезного человека, ты же обещал ее замуж выдать». А у меня билеты на руках, уезжать через неделю. Я говорю: «Давай сюда документы». Быстро договорился с ЗАГСом, чтобы они приехали домой, то есть к ним туда, на дачу. Времени-то нормально ждать очереди нет. Потом мы с ним вдвоем заехали за моей женой Олей в Переделкино. И поехали его женить. Оля эту дорогу до сих пор помнит. Миша водил тогда не очень, но очень лихо, и было страшновато. Так торопились, что на железнодорожном переезде проскочили прямо перед поездом, в общем, это была выездная сессия по заключению брака на дому. И вот где-то между кухней и столовой в коридоре их и расписали. Ребенка предъявили уже трехмесячного. Это было в июле 1991 года. На свадьбе были мы с Олей, Невзлины, Брудно – и все. Ни родителей, ни других гостей. Было весело!

1991-й год. Выбор

В августе 1991 года Брудно и Дубов уехали в Америку. Ходорковский с Невзлиным остались «на хозяйстве». И в это время в Москве случился путч. 19 августа силовики, включая шефа КГБ, министров внутренних дел и обороны и некоторых высших партийных функционеров образовали Государственный комитет по чрезвычайному положению, заблокировали Михаила Горбачева с семьей в Форосе и, в сущности, сорвали подписание нового Союзного договора между бывшими советскими республиками, намеченное на 20 августа. Новый договор должен был отметать договор об образовании СССР и заменить его Союзом Суверенных Государств, неким подобием федерации. К этому времени ряд бывших советских республик уже практически объявил об отделении, в том числе Литва, Латвия и Эстония, а также Молдавия, Грузия, Армения. Процесс согласования нового договора был очень затянут. Противники договора, собравшиеся в ГКЧП, считали, что они спасают страну от развала. Забегая вперед, скажу, что, в сущности, августовские события в Москве убыстрили процесс развала СССР.

В Москве появились танки. Был введен комендантский час (правда, менее чем на сутки), были закрыты некоторые печатные издания. С утра 19 августа по телевизору заиграли «Лебединое озеро» Чайковского, что никогда не предвещало ничего хорошего, потом на экране появились члены ГКЧП во главе с вице-президентом Геннадием Янаевым, у которого откровенно тряслись руки. Смотреть на это мне лично было неловко, почему-то не страшно и очень неприятно.

Единственным противовесом этим «спасителям отечества» было правительство Российской Федерации во главе с президентом Борисом Ельциным. Центр сопротивления находился в здании правительства, которое не помню уже, с каких времен, зовется просто Белым домом.

Вот для меня все было просто: есть отвратительные партийные бонзы с трясущимися руками, которые пытаются остановить перестройку и развернуть страну вспять. При этом качество переворота меня поражало: в стране и в Москве работали телефоны и факсы, аэропорты, вокзалы, городской транспорт. У меня ни на секунду не возникло симпатий к гэкачепистам. Я с надеждой смотрела на Ельцина и его команду и несколько раз ездила с коллегами-журналистами в Белый дом.

Для Ходорковского все было сложнее. Он все же был государственником, и он был членом партии. Люди по ту сторону баррикад не были для него чужими. Кого-то он знал лично, и, как говорит Невзлин, «не все они были говно». Его не могла не беспокоить довольно реальная перспектива развала страны. Он боялся, что рухнет Союз. Ему нравилась большая и сильная страна. Да и бизнес он рассматривал как часть скелета большой страны. В общем, то, что говорил ГКЧП, было ему понятно и в какой-то степени перекликалось с его собственными опасениями относительно будущего страны. Плюс ко всему было не до конца понятно, что, собственно, хочет ГКЧП: заставить Горбачева сделать более жесткий договор или попытаться без него переиграть ситуацию с договором. С другой стороны, к моменту путча Ходорковский и Невзлин уже поработали консультантами в правительстве Силаева, то есть в команде Ельцина. И Ходорковский уже лично знаком с Ельциным. Так что люди, занявшие оборону в Белом доме, тоже не были для него чужими. То есть и с одной, и с другой стороны у него были если не друзья, то хорошие знакомые.

Ходорковский и Невзлин, как и вся страна, узнали о перевороте по телевизору. Послушали «Лебединое озеро», сели в машину и поехали с дачи в город.

Инна Ходорковская:В августе 1991-го было обычное лето, но в воздухе что-то витало. Муж приходил уставший и дерганый. Я не лезла с расспросами не только потому, что меня это не интересовало, но и по загруженности с ребенком. Я к вечеру тоже уставала. Он мне периодически рассказывал, что будет войнушка и он там принимает активное участие. Оставил мне ружье и пытался втолковать, что это не очень игра и надо его услышать. Когда пришел день «X», мне стало правда страшно – телевизор давал по всем программам классически-симфонические зарисовки. Это ничего хорошего не предвещало. Я была отрезана от цивилизации, совсем отрезана (я тогда еще не водила машину сама), из соседнего дома пришла информация, что по Минке идут танки. Все шло к войне, и это была не игра, как и обещал Миша. Тогда не было мобильных, и что там с ним – я совсем не знала. Знала лишь то, что он сел на «девятку» своего приятеля и они все поехали к Белому дому. Прошло много времени, а он не давал о себе знать. Мой мир претерпевал изменения на глазах. Все мысли были сосредоточены на том, сколько леса вокруг и чем он заканчивается. А еще я думала о колодцах (в лесу они были), где можно нам со Стасей спрятаться. Мысли блуждали в поисках временного укрытия. Муж всегда оставлял меня с моими детскими страхами или страхами из прошлой жизни. Возможно не считал, что надо быть моим психологом, да и я особо не открывала своих страшилок. Он привык выстраивать схемы движения сам и всегда предоставлял мне самой справляться. Была ли помощь с его стороны? Могу сказать, что он был всегда рядом, на подхвате. И сейчас, по умолчанию, надо было выжить. Если чего бы и произошло, думаю, что о чем бы я вспомнила в последнюю очередь, так это о ружье. Когда он вернулся, наши адреналины отличались как плюс и минус, но зашкаливали определенно. В нем все горело от эмоций, глаза горели. Воин, одним словом. Мне же хотелось его сильно наказать, как загулявшего ребенка, который заигрался и не предупредил, что задерживается. Он не знал, что я пережила, 100 раз погибла и 200 раз потеряла своего ребенка в лабиринтах мысленных событий. Привез с собой кучу фотографий (как трофей), снятых им из окон Белого дома. Что он пережил, помнят его глаза. Я только могла настроиться и чуть представить по картинкам, которые запечатлели события тех смутных дней.

МБХ:А после победы я пристроил к себе на работу «бывших» с «той» стороны. И Бакланова (секретарь ЦК КПСС по оборонным вопросам. – НГ), и Разумовского (заведующий отделами ЦК КПСС. – НГ), и других. Я их не знал раньше и ничем не был им обязан, скорее наоборот, но они – интересные люди с большим опытом. Да и не мог я им не сопереживать. Они же по-своему хотели добра стране. Не было ненависти, только сострадание. А Ельцин был в курсе, морщился, когда ему «капали», но никогда слова мне не сказал. Настоящий он человек, с русской душой.

Невзлин говорит, что из них двоих Михаил – специалист по решениям, а он специалист по сомнениям. И в тот августовский день решение принял Ходорковский. Он решил: едем в Белый дом, посмотрим, что там происходит.

Леонид Невзлин:И когда мы увидели, что ельцинская команда мобилизуется на борьбу, то мы выбрали эту команду. Потому что та команда, ГКЧП, конечно, при всем прочем жалко выглядела и в отличие от Ельцина не создавала ощущения надежности и силы. Ельцин мог сохранить страну. Я, конечно, не предполагал тогда Беловежской Пущи. Но думаю, что все равно мы были бы с этой командой, и морально казалось, что с ними мы за страну и за себя. Это были важные дни, такие истории сближают.

Мы были внутри, когда предполагался штурм. На случай, если придется защищать Ельцина. Мы были готовы брать оружие и защищать это правительство. Отсюда и хорошие отношения с Валентином Иваненко – шефом КГБ РСФСР, которое тогда уже называлось АФБ. Это все потом сыграло свою роль – и работа с Силаевым, и август 1991-го, добавляло к нам доверия, когда спустя несколько лет мы пришли договариваться в ЮКОС с Муравленко. А Иваненко стал его замом после ухода из АФБ. Но тут надо знать Ходорковского. В отличие от многих других людей, включая меня, которые видят, делая выбор, последующие два-три шага, Ходорковский видит до стратегической перспективы, может понять заранее, к какому результату может привести то или иное решение. И он не изменился. Страшно хладнокровно просчитывает.