Текст книги "Из-за парты — на войну"

Автор книги: Наталья Кравцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ВОЙНА НАЧАЛАСЬ

В августе я уехала в авиационный институт вместе с Олей – мы по-прежнему дружили. К этому времени у нее дома произошли изменения, позволившие ей свободно решать свою судьбу. В Киев переехала ее родная тетка с мужем и все заботы об Олиной сестре взяла на себя.

В институт нас приняли без экзаменов, так как и у Оли, и у меня в аттестате были одни пятерки.

Осень, зима и весна в Москве пробежали быстро. Мы с Олей учились в одной группе, на факультете самолетостроения, жили в институтском общежитии. Как и в школе, занимались гимнастикой, продолжали стрелять.

Оля в основном жила на стипендию, но изредка получала немного денег от своего старшего брата, который работал мастером на киевском заводе «Арсенал». Мне же родители помогали более регулярно, и деньги, которые они присылали, мы тратили сообща.

В институте Оля училась лучше меня: она любила точные науки. Меня же не очень тянуло к ним, и только теперь, поступив в авиационный институт, я поняла, что совершила ошибку – надо было идти в гуманитарный: мне легко давались языки, я пробовала рисовать, писать стихи. С трудом я заставляла себя сидеть вместе с Олей в читалке и готовиться к контрольным по математике, начертательной геометрии. Ноги сами несли меня в театр, в Консерваторию…

– Ты просто спятила! – возмущалась Оля. – Ты же провалишься на экзаменах!

– Обещаю тебе, все будет хорошо, – успокаивала я ее. – Вот увидишь, завтра засяду…

Уже кончался учебный год, когда я, наконец, взялась за учебу по настоящему.

Пришел июнь – началась весенняя сессия. Сдав зачеты, мы усердно занимались, часто засиживаясь до поздней ночи. Нам предстояло сдать пять экзаменов.

Я уже сдала три, как вдруг споткнулась на математике и получила двойку. Пересдавать мне разрешили только в самом конце сессии. Оля зверски ругала меня:

– Ну, что теперь делать? Эх, ты… вертихвостка!

На каникулы в Киев мы собирались уехать сразу же, как только сдадим последний экзамен. В тот же день. Теперь поездка откладывалась из-за меня. Из-за моего «хвоста» по математике. Это был первый «хвост» в моей жизни. Он так и остался у меня навсегда, потому что избавиться от него я уже не успела…

Накануне последнего экзамена, когда я сидела в общежитии и лихорадочно решала задачи по физике, в комнату ворвалась Оля. Ее смуглое лицо было бледно, короткие волосы в беспорядке. Никогда еще я не видела Олю такой взволнованной.

– Талка, война!.. По радио… Включай!

Не двинувшись с места, я смотрела на нее оторопело, стараясь понять, о чем она говорит. Оля сама бросилась к репродуктору, включила его в сеть, и я услышала голос Молотова, сообщавшего о том, что Германия вероломно напала на Советский Союз…

Узнав о том, что рано утром немцы бомбили наши города, бомбили и Киев, я побежала на почту дать телеграмму домой. Вскоре получила ответ, что дома все благополучно.

Шли первые дни войны. В Москве начались воздушные тревоги, сначала учебные. Надрывно гудели сирены, стреляли зенитки, ночью по небу шарили лучи прожекторов. От выстрелов зенитной батареи, стоявшей неподалеку от общежития, дрожали стены, звенели стекла. С утра до вечера по радио передавали музыку – в основном марши. Сообщения с фронта не радовали: враг продвигался на восток, занимая наши города.

Немцы шагали по советской земле, по нашей родной земле. Это ни с чем не вязалось. Еще недавно мы пели, что «любимый город может спать спокойно» и «враг будет бит повсюду и везде»…

Теперь не могло быть и речи о том, чтобы ехать на каникулы в Киев. Какие каникулы, когда война!

– Слушай, Оля, – сказала я, – надо что-то делать…

– В самом деле, чего мы ждем? Пойдем в военкомат!

Мы уже строили планы, как действовать и что сказать в военкомате, чтобы нас взяли в армию. Но в военкомат идти не пришлось.

В первые же дни июля институтский комитет комсомола объявил, что комсомольцы МАИ поедут на трудовой фронт – рыть окопы на подступах к Москве. Как-то получилось так, что в суматохе никто не мог сказать точно, куда и на какое время мы едем. Было объявлено – на два-три дня. Но вместо двух дней мы копали два месяца…

Поездом мы долго ехали в сторону Брянска. Наконец, замедлив ход, поезд остановился. В окно я увидела пустынную платформу, за которой возвышалась стена леса. Здесь сошли мы, девушки. Ребята поехали дальше на запад.

Было раннее утро. Солнце уже взошло и, прячась где-то за лесом, слабо освещало верхушки сосен и дубов. Лес пробуждался, постепенно светлея. Пели птицы, встречая новый день.

Сгрудившись, мы стояли на платформе, поеживаясь от прохлады, молча провожая глазами уходивший поезд. Когда хвост поезда скрылся среди сосен и стук колес затих, наступила тишина. Стало грустно и одиноко, хотя нас, девушек, было много – человек двести. То, что ребят отправили дальше, подействовало удручающе. Я поняла, что мы покинули Москву не на два-три дня, а на более долгий и пока неопределенный срок.

Я вопросительно взглянула на Олю, и она, поняв мое настроение, толкнула меня локтем в бок, оглянулась на остальных.

– Ну, бабоньки, будем воевать одни! – громко, чтобы подбодрить девушек, сказала Оля. – А что нам – поднатужимся!..

– Мы смогём! И без хлопцев справимся! – засмеялись вокруг.

– Товарищи, пора отправляться! – подал команду Телегин, представитель райкома комсомола, единственный мужчина, сопровождавший наш отряд.

Мы двинулись по лесной дороге. Вокруг высились огромные сосны, дубы, березы, реже – ели. Это был Брянский лес, который славился своей особой красотой.

Солнце поднималось все выше, и лучи его, пробиваясь сквозь чащу леса, светлыми стрелами пронизывали утреннюю дымку. Воздух, напоенный хвоей, бодрил, вселял уверенность, и я, прошагав немного по лесной дороге, уже смотрела в будущее с надеждой и верила, что все как-то обойдется – и фашистов остановят, и война ненадолго.

Дорога привела нас к большому пионерскому лагерю, который был пуст: детей увезли в первые же дни войны. Теперь здесь был сборный пункт. Сюда прибывали студенческие комсомольские отряды из высших учебных заведений Москвы и, получив задание, отправлялись в различные районы Брянщины копать противотанковые рвы, строить оборонительные полосы.

Рядом с лагерем протекала небольшая речушка с берегами, заросшими ярко-зеленой травой. Мы разбрелись по лесу, собирая цветы, перекликаясь в ожидании обещанного нам завтрака.

– Оля! Тут ландыши!

Я оглянулась. Оля уже раздевалась, чтобы войти в речку.

– Ты куда? Вода еще холодная! – воскликнула я.

– Это для тебя холодная!

Пробуя ногой дно, она входила в воду, такую чистую и прозрачную, что мне тоже захотелось искупаться.

Я прыгнула в речку, и мы, смеясь и радуясь чудесному утру, стали барахтаться в прохладной, бодрящей воде.

В это время где-то за лесом, невидимый, негромко загудел самолет. Оля подняла голову, прислушиваясь.

Гул усиливался, и вскоре мы увидели самолет, который не спеша пересекал голубой квадрат неба прямо над нашими головами. Он летел довольно низко, и я сразу определила, что это не наш самолет.

– Разведчик, – негромко произнесла Оля. – К Брянску летит.

У меня засосало под ложечкой: вот она, война…

Самолет улетел, а мы еще некоторое время продолжали молча смотреть ему вслед.

После завтрака нам выдали новенькие лопаты, «орудия производства», с которыми мы уже не расставались в течение всего лета. Наш отряд, включавший несколько бригад, двинулся к месту назначения, где нам предстояло выкопать первый противотанковый ров длиной в несколько километров.

Едва мы вышли из ворот пионерского лагеря, как нам встретилась колонна девушек, направлявшаяся на сборный пункт. Поравнявшись с колонной, мы стали перекликаться:

– Привет пополнению! Откуда? Какой институт?

– МИСИ! А вы?

– МАИ! Встретимся на трассе!

– Желаем успеха! Счастливого пути!

Колонна остановилась, и девушки, видя, что мы с лопатами, стали махать нам платочками, разглядывая нас с любопытством и уважением, будто мы шли прямо в бой.

Сначала идти было интересно. Поля, речушки, леса, перелески. Временами деревни, большие и малые. Колодцы-журавли. За каждым поворотом – что-то новое, неожиданное. Мы любовались белым как снег полем ромашек, старым дубом в четыре обхвата, прозрачной как слеза родниковой водой.

Но вскоре проселочная дорога запетляла в открытом поле, и наш отряд, растянувшись на километр, двигался теперь уже не так быстро как вначале. Мы порядком устали, шагая под палящими лучами солнца, вдыхая сухую мелкую пыль, которая, как дымовая завеса, стояла над дорогой, поднятая сотнями ног.

Прошло два часа, три, пять… Я чувствовала, как горит обожженное солнцем лицо, текут струйки пота по спине. Ноги казались деревянными, на подошвах, у самых пальцев, вспухали и лопались водянки. Ступать было очень больно. Первое время я шла в спортивных тапочках, но потом сняла их и повесила на лопату, которую держала на плече, как ружье. На горячей дорожной пыли оставались следы босых ног.

Я с нетерпением ждала очередного привала, чтобы лечь на землю и полежать не двигаясь минут десять.

– Не отставай, не отставай! – подстегивала меня Оля. – Давай проберемся вперед – там меньше пыли.

– Оля, у меня водянки на ногах…

– У всех водянки! Подумаешь, неженка!

– Да разве я жалуюсь? Просто не могу быстро…

Оля была беспощадна, зато Лена – веселая, круглолицая девушка, которая все время держалась возле нас, ласково заглядывая мне в лицо, посоветовала:

– А ты наступай не на всю подошву. Вот смотри, как я делаю: несколько шагов – основной упор на пятку, потом – на правую часть ступни, потом…

– Да у меня на обеих ногах!

Прихрамывая, я старалась не отставать от нее. Говорливая Лена неутомимо шла рядом и всячески развлекала меня.

– Послушай, – сказала она, вдруг чему-то обрадовавшись, – а ты знаешь задачу про трех мудрецов?

Она повернула ко мне лицо, и я увидела под низко надвинутым на лоб платочком только нос, вздернутый, покрасневший, припухший.

– Нет.

Нос зашевелился, и Лена, смахнув со щеки капельку пота, быстро заговорила, словно боялась, что я ее остановлю.

– Ну так слушай. Есть три мудреца и пять шаров: два белых и три черных. Запомни: два и три. Мудрецы стоят лицом друг к другу, у каждого на голове – шар.

– Почему шар? Он же не удержится! – возражаю я, но Лену это не смущает.

– Какая разница – шар или… колпак! Пусть шар.

– Пусть, – соглашаюсь я.

– Они постояли, подумали и каждый, логически рассуждая, определил, какого цвета шар у него на голове. Давай соображай!

Но соображать было трудно: мне казалось, что мозги мои расплавились от жары. Пытаясь рассуждать логически, в определенном месте я спотыкалась и начинала сначала…

Во рту пересохло. Хотелось пить. Мы шли уже девятый час. Передвигая ноги автоматически, я уже не чувствовала боли. Стоят три мудреца. У каждого на голове шар. Почему шар?.. Лена что-то объясняла мне, но я не слушала, только согласно кивала. Хорошо бы сейчас – речка…

Под вечер мы наконец остановились в небольшом хуторе, прошагав за день сорок с лишним километров.

– Вот, девчата, мы и прибыли, – объявил Телегин, складывая карту, по которой ориентировался. – Тут за хутором и начнем копать. Сейчас восемь часов. Сегодня отдыхайте, а завтра в шесть утра – на работу.

Мы осмотрелись. В хуторе – единственная улица, по обе стороны которой стояли старенькие деревянные избы. Вот и все, если не считать небольшого грязного болотца или, скорее, большой непросыхающей лужи в самом центре хутора. В жидкой грязи барахтались утки, с довольным видом покрякивая и ныряя в темное месиво – снаружи оставался только подрагивающий кончик хвоста. Возле лужи не переставая блеяла коза, привязанная к колу.

– Да тут настоящий рай! – воскликнула Оля. – Грязевый курорт!

– А где мы будем жить? – спросила одна из девушек.

– Чур, первый от дороги стог – мой! – махнула рукой Лена в сторону поля, где стояли стога скошенной травы.

НА ТРАССЕ

Кубометры, кубометры. Земля, глина, песок. Сгибаешься, разгибаешься. Сначала, вогнав блестящее лезвие в грунт и набрав полную лопату, выбрасываешь землю подальше вперед. Потом постепенно опускаешься глубже, насыпь растет, вот она уже выше головы, и ты бросаешь землю вверх – все выше, выше, пока глубина рва не достигнет трех с половиной метров.

Чтобы не израсходовать силы в первые же трудовые часы, я подбираю определенный ритм работы и стараюсь не выходить из него. Все движения точно рассчитаны, ничего лишнего. Войдя в ритм, можно копать таким образом долго, не ощущая большой усталости. И только вечером, после работы, чувствуешь, как ноет окаменевшая поясница и как тяжело двинуть рукой, будто держишь пудовую гирю…

Время от времени я делаю передышку: минуты две-три стою, опершись о древко лопаты. Смотреть, как работает Оля, – одно удовольствие: она копает легко и красиво, одинаково ловко всаживая лопату и в податливую землю, и в твердую глину. И хотя сама я тоже наловчилась быстро орудовать лопатой, перевыполняя норму, все же я никак не могла угнаться за Олей, нашим бригадиром.

Стояла жара, и мы работали полураздетые. От солнца на голове косынка или какой-нибудь лоскут. Единственное платье, в котором каждая из нас приехала из Москвы, приходилось беречь – должны ведь мы в чем-то возвратиться!

На трассе, протянувшейся на несколько километров, работали сотни девушек. Бригады соревновались между собой, и первый наш ров был готов раньше, чем намечалось. Дня через три мы собирались закончить и этот, чтобы копать такую же заградительную линию в другом месте.

Мы знали, что эти оборонительные полосы должны на какое-то время задержать продвижение вражеских танков. И с утра до вечера яростно копали. Копали и верили, что фашистские танки непременно застрянут в наших рвах, если вообще им удастся сюда прорваться.

До обеда оставалось еще полтора часа. Обычно в это время общий темп работы ослабевал: действовала жара, сказывалась усталость. Неутомимая Оля была всегда начеку и старалась подбодрить нас:

– Бабоньки, скоро перерыв! Давайте поднажмем! Вон соседняя бригада обгоняет нас…

И мы «поднажимаем».

Но вот кто-то из девушек радостно кричит:

– Девочки, смотрите, Красотка едет! Наконец-то!

Действительно, вдоль трассы, временами останавливаясь, плетется Красотка. Она везет огромную бочку с водой для питья. Красотка умная лошадка: на повозке никого нет, никто ее не погоняет, никто не говорит, когда и где остановиться, – она сама все знает. Золото, а не животное. Неопределенной масти, с большими печальными глазами под аккуратно подстриженной светлой челкой, она идет, понуро опустив голову, кивая в такт каждому шагу, тощая, низенькая, покорная. Мы любим Красотку, которая честно и добросовестно выполняет свою работу. Красотка это чувствует. Она знает, как нужна нам, и от сознания этой своей необходимости полна собственного достоинства.

Мы с нетерпением ждем ее.

– По очереди, бабоньки! Не устраивайте столпотворения! – предупреждает Оля, зная, что сейчас мы все бросимся к бочке.

Для нас Красотка – не только вода, но и случай на несколько минут оторваться от однообразной работы, хоть как-то переменить обстановку.

– Внимание! – кричит Лена. – На абордаж!

Опа первая выскакивает из рва, но, подбежав к повозке, сначала останавливается возле Красотки, ласково проводит рукой по морде, по шее лошади, и та, скосив на Лену умные глаза, приподняв большую влажную губу над крупными зубами, улыбается.

– Красоточка, бедная! Жарко тебе… Лошадка моя хорошая, сейчас я тебя угощу.

Она дает ей кусочек сахара, который специально оставила от завтрака, – половину своей порции.

Напившись воды, мы с новыми силами беремся за работу.

Однажды, в разгар работы после такого перерыва в небе раздался звук мотора и два самолета на небольшой высоте выскочили из-за леска. Парой они стали набирать высоту.

– «Мессеры», – сказала я. – Что-то, наверное, задумали…

– По-моему, они улетают, – возразила Лена.

Поглядывая на пару «мессершмиттов», которые, казалось, уходили дальше на восток, не обратив на нас внимания, мы продолжали копать: уже не раз узкобрюхие истребители, свободно разгуливая над трассой, кружили и снижались, рассматривая, чем мы занимаемся. И мы к этому привыкли.

Но «мессеры» не улетели, а, набрав высоту, стали разворачиваться и круто снижаться в направлении трассы.

– Они пикируют! – воскликнула я.

– Зачем… пикируют? – спросила Лена, никак не предполагая, что самолеты могут обстрелять нас, безоружных девчонок.

– Расходись! – крикнула изо всей силы Оля. – Живо!

Бросив лопаты, мы кинулись врассыпную, падая на землю где попало, а истребители, спикировав на траншею и не сделав ни одного выстрела, круто, горкой, ушли вверх, только земля задрожала от рева.

– Пугают, проклятые… Порезвиться захотели, гады! – сказала Оля.

В это время громко и визгливо заржала Красотка, перепуганная ревом моторов. Став на дыбы, она дико озиралась, мотая головой, и вдруг бросилась вскачь прямо по полю, куда глаза глядят. Повозка подскакивала на ухабах, громыхая, бочка качалась из стороны в сторону, расплескивая воду, пока не свалилась на землю, а Красотка, слыша за собой грохот повозки, еще больше пугалась и неслась неведомо куда.

– Красо-отка-а! – заорала Лена.

Она вскочила и, забыв обо всем на свете рванулась к лошади, но я вцепилась в нее обеими руками и не пускала.

– Ленка! Куда?! Видишь – опять заходят…

– Дура! – крикнула Оля. – Лежи, тебе говорят!..

На этот раз «мессеры» выбрали своей мишенью Красотку и пикировали прямо на нее. В ужасе смотрела Лена на обезумевшую лошадь, а я крепко держала ее за руки, боясь, как бы она не вырвалась и не побежала…

Истребители снижались, рев моторов нарастал, а бедная Красотка, ошалев от гула, надвигавшегося на нее откуда-то сверху, заметалась и резко повернула назад, опрокинув повозку. Лошадь упала на колени и, безуспешно пытаясь встать, снова заржала дико и протяжно.

Но рев снижающихся самолетов заглушил ее ржанье. Раздались пулеметные очереди, и Красотка, последний раз дернув головой, рухнула на землю и затихла.

Лена закрыла лицо руками и горько заплакала. Я тоже готова была зареветь и до боли кусала губы, чтобы не расплакаться.

– Ах, сволочи!.. – со злостью выдохнула Оля.

Низко пролетев над трассой, истребители выпустили еще несколько пулеметных очередей и скрылись. С тяжелым чувством, жалея нашу бедную Красотку, мы стали подниматься с земли, отряхиваясь, как вдруг услышали крик:

– Ой, девочки, Веру убили!.. Уби-ли!..

Я оглянулась на крик. Метрах в пятидесяти от нас на земле неподвижно застыла девушка. Возле нее уже собрались подруги, остальные шли, бежали со всех сторон. Мы тоже подошли.

Девушка лежала на боку, согнув ноги и повернув лицо к земле. Длинная темная коса тяжело свисала с плеча. Под косой на затылке растеклось кровавое пятно: пуля попала прямо в голову…

Все молча стояли, окружив убитую, и не знали, что делать. Я впервые так близко видела мертвого человека, и у меня было странное ощущение нереальности всего происходящего. Казалось, вот сейчас девушка встанет и, забросив косу за плечо, с удивлением скажет, обведя собравшихся глазами: «Что это вы тут столпились вокруг?..»

– Ленка, помоги… – Оля приблизилась к убитой.

Девушку повернули на спину, сложили на груди руки. Я узнала ее – она училась на втором курсе. Лена закрыла ей глаза и, сняв с головы косынку, прикрыла бледное заострившееся лицо.

Подошла Зина, бригадир той бригады, в которой работала убитая девушка, и сказала Оле:

– Мы сами все сделаем…

Лена тяжело вздохнула, постояла. Губы у нее вспухли, под глазами оставались грязные разводы. Сипловатым голосом она произнесла, ни к кому не обращаясь:

– Я пойду туда…

И она зашагала в поле, где одиноко лежала Красотка…

ГРОЗОВАЯ ТУЧА

Получив задание копать в другом районе, мы отправились в путь и, пройдя километров двадцать, остановились в деревне. Оля, Лена и я, устроились ночевать в избе у местных жителей. Но деревня была слишком мала для того, чтобы вместить всю нашу трудовую армию, – в каждый дом народу набилось до отказа. В избах было тесно, душно, к тому же хозяева, как правило, держали в комнатах малых козлят и другую живность. Мы решили найти себе жилье поудобнее.

– Давайте переселимся в сарай, – предложила Лена. – Там по крайней мере свободно.

Несколько дней мы ночевали в сарае, куда к нам перешли на жительство еще две девушки: толстая, неповоротливая Нина и тихая застенчивая Катя.

– Можно, мы будем с вами? – робко спросила Катя.

– Давайте, места хватит! – ответила Оля.

– Милости просим! Апартаменты у нас роскошные – в нашем распоряжении весь второй этаж, – расхваливала сарай Лена.

Сарай был никудышный, кое-как сколоченный из досок разного размера, с большими щелями.

На второй этаж забирались по шаткой узенькой лесенке. Спали на соломе, набросав ее на доски и жерди. До того как мы поселились на чердаке, здесь обитали куры. Первый этаж служил хлевом – тут жила корова Машка, довольно спокойное животное, которое относилось к нам вполне лояльно. Мычала Машка очень редко, правда громко, протяжно и в самое неподходящее время: вечером, когда мы уже спали, и утром, за час-полтора до подъема.

В основном же Машка вела себя тихо и мирно. Не обращая на нас внимания, молча жевала свою жвачку и упорно размышляла над какой-то неразрешимой проблемой, временами тяжко вздыхая.

Но куры, которых мы бесцеремонно выселили, возмущались изо всех сил, предпринимая попытки отвоевать свой насест. Когда вечером, уставшие, мы забирались наверх и укладывались спать, они ходили внизу встревоженные, надутые, кося глазом на нас, непрошеных гостей, а ночью, забравшись на свое привычное место, пытались прогнать нас с чердака.

Прошло несколько дней. Ров наш бьет почти готов, и мы работали на глубине трех метров, выбрасывая песок вверх примерно на два человеческих роста.

С утра небо заволокло прозрачной белесой пленкой. Сильно парило, в воздухе стояла невыносимая духота. Подняв кверху облезший нос, Лена посмотрела на небо и авторитетно заявила:

– Девочки, будет дождь!

Мы ей верим, мы хотим верить и радуемся: пусть – дождь! Хоть немного освежимся.

В обеденный перерыв мы с Олей первыми побежали домой и, захватив с собой раздобытые у хозяйки кувшины и кастрюли, поспешили за обедом. Сегодня была наша очередь приносить еду.

Завтрак, обед и ужин варили дежурные, которых каждый день выделяли для этого – по человеку от каждой бригады. Еду готовили прямо на открытом воздухе. За деревней на лугу были подвешены большие котлы, под которыми в специально вырытых ямках разводили костры. Котлы, как и другое наше имущество, перевозили на единственной машине – полуторке. В кузов брали также заболевших, которые пешком идти не могли.

Еще издали мы увидели, как из черных, закопченных котлов валит пар. Возле них уже выстраивалась очередь. Оля ускорила шаг.

Запах щей приятно волновал и поднимал настроение. Принюхавшись, Оля удивленно вскинула брови:

– Ого! Пахнет мясом! Чувствуешь?

– Похоже. Только откуда оно?

Я с кастрюлей стала в одну очередь – за кашей, а Оля с кувшинами в другую – за щами.

– Талка, иди помоги! – позвала меня Оля, когда я получила кашу.

Я подошла к ней и взяла у нее один кувшин. Худенькая девушка с острыми глазками, наливая щи, спросила:

– Мяса побольше?

– Побольше, побольше! – откликнулась Оля. – Мясо мы любим!

– Ешьте, ешьте, сегодня мяса много: корову зарезали. Весь скот угоняют, вот нам и перепало кое-что…

– Куда угоняют? – не поняла я.

Девушка просверлила меня глазками и, тряхнув светлыми кудрями, выбившимися из-под косынки, сказала:

– Не оставлять же немцам! А идти далеко. Слабые коровы не выдержат. Ясно?

В это время Оля внимательно изучала содержимое котла.

– И еще вон тот кусочек положи, – распорядилась она.

Девушка охотно добавила в кувшин большой кусок мяса.

– Ешьте на здоровье! Теперь отходи. Следующий, давай посуду…

И она взяла протянутое ведерко.

Не успели мы пройти и двадцати шагов, как со стороны поля внезапно подул сильный ветер, подпимая пыль и песок. Надвигалась большая черно-синяя туча. Она быстро расползалась, заволакивая все небо. Где-то недалеко раскатисто громыхнуло.

– Ну вот! – воскликнула Оля. – Это все Ленка! Дождь, дождь! Нет чтобы хоть на часок позже…

Ветер скоро утих, и стало темно. На землю упали первые крупные капли. С полными кувшинами, стараясь не расплескать драгоценные щи, мы побежали по лугу к деревне. Капли падали все чаще, дождь усиливался и скоро превратился в сплошной поток воды, лившийся с неба.

Промокнув до нитки, мы добежали до крайнего домика. На крыльце уже собралось несколько человек. Подбегали еще и еще. Отдышавшись, мы вошли в комнаты. Здесь было душно, жарко и полно мух, которые облепили окна, потолок, стены. Поставив кувшины на подоконник, мы поспешили выйти на крыльцо, где и остались пережидать дождь под навесом.

Дождь барабанил по крыше, веселые струйки танцевали на ступеньках крыльца, по земле текли пенящиеся потоки воды. Темная густая туча нависла над деревней, волоча, как шлейф, рваные клочья по земле. Вдруг яркая молния сверкнула совсем близко, за бугром, причудливый зигзаг вонзился прямо в землю, и сразу небо раскололось громовым раскатом, задрожала изба, зазвенели оконные стекла.

Я невольно съежилась, но под насмешливым взглядом Оли быстро выпрямилась.

– Холодновато стало…

– Хорошо! – воскликнула Оля, глубоко вдыхая свежий грозовой воздух. – Люблю, когда гремит и сверкает!

Вспыхивали молнии, гремело небо. Вдруг откуда-то из сплошной стены ливня появились три девушки, которые, согнувшись, с трудом тащили на руках четвертую. Она была без сознания. Голова в белой косынке безвольно склонилась к плечу.

Мы бросились помогать. Лицо у девушки было бледное, синеватое, струйки воды стекали с него на грудь. Из-под косынки свисали совершенно мокрые кудряшки. Я узнала девушку, наливавшую нам щи.

Мы втащили ее в комнату и уложили на широкую лавку. Вокруг пострадавшей стали хлопотать подруги, приводя ее в чувство. Одна из них, захлебываясь от волнения, рассказывала:

– Как молния ударит! Прямо рядом с Шуркой…

Но вот Шура открыла глаза. Мы с Олей вышли на крыльцо.

Дождь по-прежнему лил, но было уже не так темно – туча, светлея, рассасывалась. Наконец дождь прекратился, и остатки туч, уплывая, открыли чистое голубое небо.

– Оля, пошли за кувшинами. Там девчата умирают с голоду – перерыв уже кончился.

– Жрать хочется до чертиков! – вспомнила Оля. – А там мясо!

Она даже прищелкнула языком, предвкушая удовольствие, которое получит от вкусного обеда.

В избе пахло капустой, щами, мясом и еще чем-то – не то скипидаром, не то спиртом. Шура, улыбаясь, расспрашивала подруг:

– Как же вы меня тащили? Ничего не помню!

– Ты была вся синяя. И такая тяжелая…

– Правда? – удивлялась Шура. – Ничего не помню!

Я отыскала глазами кувшины, которые стояли на подоконнике среди разной посуды, и уже хотела взять, но в ужасе замерла на месте: сверху в каждом кувшине темнел толстый слой мух, утонувших в жирных щах…

Увидев, что произошло, Оля взяла кувшин и, словно не веря своим глазам, некоторое время смотрела в него. Мы переглянулись и молча, с кувшинами в руках, вышли из дома.

Совершенно расстроившись, Оля ругала себя и меня:

– Черт побери! Такие щи! С мясом! Две идиотки…

За обедом мы ели кашу, сказав девушкам, что из-за грозы не успели получить щи. Оля еще долго вздыхала: запах мяса преследовал ее…

После обеда мы, как обычно, копали до восьми вечера.

Среди ночи я проснулась от шума, поднятого курами. Не открывая глаз, повернулась на другой бок. Долго негнущимися пальцами пыталась ухватить край ветхого одеяла, чтобы натянуть его на голову, но затекшие руки, в течение двенадцати часов державшие лопату, одеревенели и совсем не слушались. Наконец, щелкнув в суставах, пальцы шевельнулись – я накрылась одеялом с головой и попробовала уснуть.

Вдруг я почувствовала боль в ноге, будто меня кольнули чем-то острым. Открыв глаза, увидела, как взъерошенная курица отчаянно набрасывалась на меня, стараясь клюнуть, а другая, напыжившись и взмахивая крыльями, вертелась рядом и громко тараторила, подбадривая подругу.

– Кыш! Кыш отсюда!

Шепотом, чтобы никого не разбудить, я стала прогонять кур, махая руками и ногами, но они не унимались, хлопали крыльями, кудахтали. Внизу тяжело, с неодобрительным мычанием вздохнула Машка.

Сбросив с себя одеяло, я собралась было принять неравный бой, но вдруг сквозь кудахтанье услышала какой-то странный звук, который заставил меня насторожиться и забыть о курах. Это был гул, низкий, непрерывный, который постепенно усиливался.

С тревожным чувством кинулась я будить Олю, но ее не оказалось рядом. Не было и Лены. Катя мирно спала, свернувшись клубочком. Нинка похрапывала, чмокая во сне губами.

Отодвинув плохо прибитую доску, я выглянула: начинался рассвет, все кругом было еще серым, неясным, и только небо, уже начинавшее бледнеть, зеленовато светилось на востоке.

Гул нарастал с каждой минутой, и теперь я совершенно ясно различила, что доносился он с запада.

Выскочив из сарая, я увидела Лену, одиноко стоявшую в картофельном огороде. Чуть сгорбившись и зябко прижав руки к груди, словно пытаясь унять дрожь, она смотрела куда-то на запад.

– Лен, – позвала я негромко. – Что это гудит?

Но она даже не обернулась.

В полутьме я не сразу заметила Олю, которая, опершись о стенку сарая, неотрывно смотрела в том же направлении. Что-то они там видели… Я тоже стала вглядываться в сероватый мрак, но ничего не увидела, кроме туманной предрассветной мглы, скрывавшей горизонт, и темной тучи чуть повыше. Сердце дрогнуло: мне показалось, что в туче что-то шевелится… Нет, это мне, конечно, почудилось… Туча как туча, ничего в ней особенного…

Но я уже не могла отвести глаз от этой странной черной тучи, – я уже догадалась, что это за туча, но все еще не могла, не хотела осознать до конца… Она медленно ползла по сероватому небу, увеличиваясь в размерах, и земля дрожала от низкого гула, который от нее исходил.

Из сарая тихо вышла Катя, за ней выплыла Нина, протирая заспанные глаза.

– Чего это? – спросила Нина и умолкла.

Небо заметно светлело, и все яснее выступали на бледном фоне силуэты множества самолетов с распластанными заостренными крыльями. Громада бомбардировщиков двигалась на восток.

Бомбардировщики летели строем в два яруса. Когда первая группа приблизилась, стали отчетливо видны черные кресты на крыльях. Строй за строем появлялись самолеты в западной части неба и, натужно прогудев над нами, исчезали на востоке.

Мы стояли ошеломленные, подавленные и смотрели, смотрели вверх. А бомбардировщики все летели и летели, закрыв собой все небо, и было их так много, что казалось, это могло происходить только во сне…