Текст книги "Правила Зодиаков"

Автор книги: Наталья Елецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

8. Ужин

Уна встретила его холодно и настороженно. Она уклонилась от дружеского поцелуя в щеку и посторонилась, давая Отто пройти. На ней было синее платье с белыми разводами. Выглядела она замечательно, несмотря на хмурый вид и нарочитую отстраненность.

Отто кольнула острая боль. Эта женщина, оставаясь самым близким человеком, больше ему не принадлежала. Тот эгоистичный факт, что она не принадлежала также никому другому (и не могла принадлежать – по крайней мере, официально), не утешал, а наоборот раздражал. Появись у Отто реальный соперник, он бы знал, что ему делать. Но соперником выступали темные силы, поэтому борьба обещала быть неравной.

Оставив в прихожей куртку с новенькой нашивкой, Отто прошел в гостиную. Здесь ничего не изменилось с того утра, как он в последний раз уходил на работу: та же мебель, цветы на подоконнике, старая трехрожковая люстра с выщерблиной на дымчатом плафоне. Впрочем, шторы, кажется, были новые, и накидка на кресле поменяла цвет с насыщенно-бордового на более спокойный розовый.

Стол был сервирован на двоих. Бутерброды с копченой колбасой, пикули и оливки, многослойный салат, буженина. С кухни аппетитно пахло тушеным мясом. Что ж, по крайней мере, с наличием в магазинах продуктов и возможностью их купить по-прежнему всё в порядке, подумал Отто, ощутив голодный спазм в желудке. Утром он позавтракал в больнице омлетом и с тех пор ничего больше не ел. Он схватил с тарелки бутерброд и, воровато обернувшись на дверь, молниеносно его умял.

Уна вошла в комнату, старательно сохраняя отстраненный вид. Вероятно, она выбрала для себя такой способ защиты, посчитав, что, если будет притворяться равнодушной, Отто станет вести себя так же, а это давало им шанс не провалить в первый же совместный вечер выпавшее на их долю испытание. Не столько из жалости к Уне, сколько из боязни доставить ей неприятности Отто решил подыграть бывшей жене, хотя подобное притворство было ему ненавистно, особенно в квартире, которую он привык считать своим домом и не мог вот так запросто отказаться от этой привычки.

– Мясо скоро будет готово, – сказала Уна. – Можем начать с холодных закусок.

– Давай начнем. – Отто окинул жадным взглядом гастрономическое изобилие. – Сколько всего! Три года нормально не ел.

Уна скупо улыбнулась, словно оценила шутку, наложила на тарелку еды и поставила перед Отто.

– Хорошо, что к тебе вернулся аппетит. Честно говоря, выглядишь ты не лучшим образом.

– Волосы скоро отрастут, и шрам будет не так заметен.

– Я не о шраме, а о твоем измученном виде. Ты потерял почти пятнадцать килограммов, в чем только душа держится! Тебе необходимо усиленное питание и постельный режим. Наверняка то же самое сказал и врач в поликлинике.

– Врач в поликлинике – дурак. Наверное, в прошлой жизни он был дворником. И не ты ли сама надавала мне на сегодня кучу поручений? Сходи туда, сходи сюда… Бегал весь день как савраска.

– Помолчи и поешь.

– Кажется, ты готовила этот салат на мой прошлый день рождения? Я имею в виду тот, который мы еще отмечали вместе.

Уна торопливо сказала:

– Давай не будем о прошлом.

– Но тогда нам вообще не о чем будет разговаривать. Не обсуждать же настоящее!

– Нет, мы должны говорить именно о настоящем! Я должна помочь тебе принять новую реальность. Собственно, это всё, что я могу для тебя сделать. Именно поэтому я согласилась с тобой встретиться. Ты хоть понимаешь, насколько это тяжело для меня?

– Понимаю. – Отто коснулся руки Уны, и она вспыхнула как девочка. – Вместо разговоров я бы должен заключить тебя в объятия. Отнести в спальню. Наверстать то, чего ты была лишена все эти годы. Сказать, что мои чувства остались прежними…

Уна выдернула руку:

– Молчи, не то мы поссоримся, и я попрошу тебя уйти.

– Но это же глупо! – забыв о собственном недавнем решении, Отто едва сдерживал раздражение, готовое выплеснуться наружу. – Мы одни в квартире и можем делать все что захотим.

– Нет. Нет!

– Не думаешь же ты, в конце концов, что за нами следят?

– Я не думаю, – прошептала Уна. – Я знаю. И пожалуйста, не произноси это вслух.

– Извини, но твое поведение смахивает на паранойю. Да кому мы нужны? Кому интересно следить за двумя бывшими супругами, сохранившими после развода нормальные отношения? Даже если мы ляжем в постель, вряд ли нас приговорят к каторжным работам. На публике мы можем играть навязанные нам роли, если без этого не обойтись. Но дома…

Внезапно из глаз Уны потекли слезы. Она ничего не говорила, только беззвучно плакала. И это оказалось ужаснее всего.

Вид плачущей жены отрезвил Отто. Он испугался. Он проклинал себя. Она не станет больше с ним видеться. Она откажется даже говорить с ним по телефону. Этот вечер – последнее, что у него осталось. Дальше будут пустота и одиночество.

– Уна, прости! – дрогнувшим голосом сказал он. – Я идиот!

– Мне страшно за тебя, – прошептала Уна, не размыкая век. – Тебя заберут. Ты и неделю не продержишься. По собственной глупости попадешь туда, откуда нет возврата. Ты по-прежнему думаешь, будто всё это – лишь игра. Я думала, что обладаю силой убеждения, но на тебя ничего не действует. Ни просьбы, ни аргументы…

– Обещаю: больше ни одного неосторожного слова с моей стороны. Пожалуйста, не плачь, дорогая.

То есть, я хотел сказать… Черт. Черт!

– Хорошо. Я поверю твоему обещанию и понадеюсь на твое благоразумие.

– Почему ты не предупредила меня о Куце?

– Хотела, чтобы ты удивился. Как он тебя встретил?

– Сделал вид, что не узнал.

– Странно. Вы проработали вместе столько лет, и он бывал у нас дома… Может, Наставникам запрещено узнавать бывших коллег?

– Я тоже так подумал.

– Он сказал что-нибудь важное?

– Обычная бюрократическая чепуха. Через несколько дней я должен сообщить ему решение о выбранной профессии. – Отто вынул из кармана Список. – Взгляни. Возможно, посоветуешь что-нибудь?

Дойдя до последнего пункта, Уна побледнела. Ее губы дрогнули, но она быстро овладела собой и бесстрастно заметила:

– Шеф-повар из тебя вряд ли выйдет, готовить ты никогда не умел. Медицина тоже не для тебя…

А как насчет переводчика? Ты неплохо знаешь немецкий.

– Я подумаю. – Отто потянул носом воздух. – Кажется, что-то подгорело.

– Ох. Мясо! – Уна метнулась из гостиной.

Пользуясь ее отсутствием, Отто встал и прошелся по комнате. Он смотрел на предметы, сделанные им самим или купленные совместно с Уной: фотографии маленькой Агнес, зеркало в раме из ракушечника, бронзовый подсвечник в потеках от оплавленных свечей… Привычно заныло в груди. Отто знал, что ему придется зайти в свой бывший кабинет, и заранее готовил себя к этому. Не зайти он не может. Это дань памяти, часть прощального ритуала, одно из уготованных ему испытаний. Плата за возвращение к жизни. Слишком несоразмерная, если уж начистоту.

Вернулась расстроенная Уна.

– Мясо испорчено, – виновато сказала она. – Боюсь, я оставила тебя без горячего. Но есть торт. Твой любимый – ореховый.

– Надеюсь, Правила не предписывают никаких особых диет?

– Нет, но они постоянно редактируются. Недавно вышло третье издание, дополненное. Тех, кого коснулись изменения, вызывают повесткой для ознакомления. Да, чуть не забыла…

Уна вынула из секретера книгу и пухлый конверт и протянула Отто.

– Извини, мне следовало сразу тебе это отдать.

Отто взял книгу, сохраняя внешнее спокойствие. Прохладная гладкая обложка с крупно набранным названием романа и его фамилией. Девственно-белый форзац. Вступительное слово Берндардса (он прочтет аннотацию позже, чтобы не портить себе настроение – Берндардс наверняка не удержался от пары-тройки шпилек)… И сам текст: тяжеловесный, куда более весомый, нежели на машинописных листах – удивительная трансформация, не перестававшая его удивлять.

В конверте плотной стопкой лежали банкноты – судя по оттенку и размеру, сплошь крупные. Этого должно хватить на полгода нормальной сытой жизни, быстро прикинул Отто и положил конверт на стол.

– Оставь себе. Я больше не могу тебя содержать. А так хоть какое-то подспорье к зарплате медсестры.

– Ни в коем случае! Ты без работы, без собственного жилья. Это твой гонорар, честно заработанный. Я не возьму этих денег.

– У меня нет ни сил, ни желания спорить. Поэтому забирай без всяких споров.

– Ты действительно считаешь, что я способна на такую низость? Хотела бы – давно бы их прикарманила и тебе ни слова не сказала! – Уна снова заплакала.

– Мне лучше уйти.

Отто направился к выходу. Уна опередила его, загородив дверь.

– Пожалуйста, не уходи вот так, позволь мне объяснить…

– Мы не можем нормально разговаривать. Я постоянно довожу тебя до слез.

– Я сейчас успокоюсь. Уже успокоилась.

– Дай мне пройти.

– Ладно, – сухо сказала Уна и посторонилась. – В конце концов, кто я такая, чтобы тебя удерживать. Не поддавшись на провокацию, Отто вышел в прихожую и снял с вешалки куртку.

– Конверт будет лежать в ящике твоего стола, – сказала Уна ему в спину. – Понадобится – заберешь.

Она вошла в его бывший кабинет, оставив дверь приоткрытой. Отто жадно смотрел на ярко освещенный прямоугольник, притягивавший его как магнитом. Уна отомстила ему тонко, по-женски. Он восхищался ею и одновременно ее ненавидел.

Послышался скрип растрескавшегося паркета и звук выдвигаемого ящика. Проклиная собственную слабость, Отто распахнул дверь и вошел в комнату.

Здесь ничего не изменилось – то есть вообще ничего, если сравнивать с гостиной, где Уна хотя бы повесила новые занавески. На письменном столе лежала початая пачка бумаги, которую Отто купил в канцелярском магазине незадолго до несчастного случая. Чернильный прибор стоял там, где ему и положено: слева от настольной лампы, на расстоянии вытянутой руки, чтобы удобно было заправлять ручки. Сбоку на приставном столике примостилась печатная машинка, накрытая чехлом. Левую стену занимали книжные стеллажи, заставленные собраниями сочинений зарубежных и отечественных классиков, энциклопедиями, справочниками и автобиографиями. Одна из полок была отведена под произведения Отто: девять разнокалиберных книг, самая масштабная из которых, объемом почти в 600 страниц, весила как кирпич и при необходимости могла послужить средством самообороны.

Отто подошел к шкафу, в котором хранил всякую всячину, присел на корточки и распахнул дверцы нижней тумбочки, которую кто-то из его друзей метко прозвал «рукописной».

Он оказался совершенно не готов к пустоте на полках и с немым вопросом поднял глаза на Уну.

– Я сложила рукописи в коробку и спрятала на антресоли. Они пришли на следующий день после того, как нас развели. Перерыли всю комнату под предлогом перевозки твоих вещей на новую квартиру. Я решила, что лучше перестраховаться.

– Правильно сделала. Спасибо.

– Достать коробку?

– В другой раз. Лучше покажи свои картины. Те, которые ты нарисовала без меня.

– Зачем? – удивилась Уна и добавила с едва уловимой язвительной интонацией. – Прежде ты не особо интересовался моим творчеством.

– Это было прежде. Покажешь?

– Хорошо. Пойдем.

К кухне примыкала кладовка – тесная, заставленная ненужными вещами, которые и выбросить жалко, и использовать не с руки. Свет включался внутри; голая лампочка на тонком проводе отбрасывала тени на коробки, сложенные штабелями и подписанные черным фломастером.

Отто остался стоять в дверях, а Уна вошла в кладовку, отодвинула старую китайскую ширму, поднырнула под коробки и завозилась там, что-то передвигая и вытаскивая. Отто была видна ее прогнувшаяся как у кошки спина, и голые ступни – нежные, розовые. Его охватило желание – болезненно– острое, усугубленное годами воздержания и невозможностью немедленного удовлетворения.

Уна, пыхтя, пыталась вытащить из-под стеллажа громоздкий сверток, не догадываясь о том, что бывший муж пялится на нее с вожделением подростка.

– Тебе помочь? – спохватился Отто.

– Сама справилась.

Уна сдула со щеки прилипшую прядь волос и поднялась на ноги, прижимая к себе сверток.

– Зачем такая конспирация? Ты говорила, что датируешь картины прошлыми годами.

– На всякий случай. Их ведь становится все больше, понимаешь?

– Давай отнесу в гостиную.

– Нет! – испуганно возразила она. – Туда нельзя.

– Не глупи, Уна. Мы будем смотреть твои старые работы.

Отто отобрал у нее тяжелый сверток, отнес в комнату, положил на диван и размотал плотный полиэтилен. Уна стояла рядом и заглядывала через его плечо. Он ощущал слабый запах ее пота, аромат шампуня и чего-то еще – неуловимого, но сладостно притягательного.

Приказав себе не отвлекаться, Отто поднял холст без рамы, лежавший первым в стопке и, держа его на вытянутых руках, внимательно рассмотрел.

Да, его жена была талантлива. Сейчас, после того, как он три года не видел ее работ, это не вызывало никаких сомнений. Отто и раньше считал, что как художница Уна вполне состоялась, но был скуп на комплименты, отчего у нее, вероятно, сложилось мнение, будто он не в восторге от ее картин.

Отто не понимал причину тогдашней своей сдержанности, ведь во всем, что касалось быта, он не уставал хвалить Уну, даже если ей не вполне удавался обед или она плохо отглаживала его рубашки. Возможно, дело было в обычной зависти. Оба были людьми творческими, а творческие люди эгоистичны. Хотя Отто считался довольно известным писателем, он не мог мириться с конкуренцией, которую невольно составляла ему жена, и тот факт, что она писала маслом, а не чернилами, дела не менял.

Будучи штатным художником в крупном издательстве, Уна придумывала иллюстрации к книгам, а свободное время (которого у нее, как у любой работающей жены и матери, было немного) посвящала живописи маслом. Раньше в гостиной всегда стояли мольберт и запах красок. Теперь красками пахло в ванной, хотя Уна и пыталась замаскировать этот запах концентрированным освежителем воздуха, от которого у Отто, когда он зашел помыть руки, защипало глаза и заложило нос.

Отто одну за другой просмотрел картины. Девять за год. Неплохо, учитывая, что Уна рисовала только по ночам, свободным от больничных дежурств. Стиль стал более выдержанным, а сюжеты более продуманными. В новых работах чувствовалась зрелость, которой Уне недоставало раньше.

Возможно, роль играла запретность, придававшая каждой картине дополнительную изюминку, заставлявшая Уну смаковать каждый мазок кистью, который в любой момент мог стать последним, если ее преступление раскроется. Только теряя, по-настоящему осознаешь ценность утерянного. Так случилось с увлечением Уны, то же самое – Отто знал – ожидает и его. Он не сможет не писать и будет делать это по ночам, тоже запершись в ванной, одновременно выискивая в голове нужную фразу и прислушиваясь – не послышатся ли за входной дверью шаги нежданных визитеров?

– Ну как? – нетерпеливо спросила Уна.

– Твои картины великолепны.

– Ты из вежливости так говоришь, – она покраснела от удовольствия.

– Я думаю, теперь твой талант раскрылся полностью. И это плохо.

– Почему?

– Вот это, – Отто перевернул картину и кивнул на дату, – вряд ли обманет профессионала. Подлинная картина трехлетней давности и та, которую я держу в руках, отличаются так же сильно, как я до комы и сразу после нее.

– Да, тут ты прав. Так обидно, что я не могу предъявить миру свои работы, испытать тщеславное удовлетворение, в котором нет ничего дурного! Лучше бы мой талант совсем пропал. Такое ведь случается и у художников, и у писателей. Кажется, у вас это называется исписаться?

– Не знаю, – сухо ответил Отто. – Не сталкивался.

Слова Уны неприятно поразили его. Неужели ты забыла, хотелось ему крикнуть, что я тоже привык творить? Неужели не понимаешь, что я не хочу однажды проснуться с осознанием, что больше не могу выжать из себя ни строчки, что я исписался? Неужели ты готова пожертвовать талантом, только бы перестать мучиться? Ведь они – явление временное, а талант, однажды пропав, уже не вернется.

– Мне пора, – сухо сказал он. – Я как-нибудь еще загляну, если ты не возражаешь.

– Только позвони заранее, чтобы я была дома. Помолчав, Уна смущенно спросила:

– Всё ведь в порядке?

– Конечно.

– Мне показалось, ты обиделся…

– Тебе показалось. Да, чуть не забыл. Пожалуйста, не превращай мой кабинет в музей. Разбери всё, выброси лишнее, книги отнеси букинисту. Устрой гостевую спальню. Зачем комнате пропадать?

Уна сделала протестующий жест, как бы отметая саму мысль о подобном кощунстве. И в этот момент в дверь позвонили.

9. Семейный вечер

– Сюрприз! – воскликнула Агнес, входя в прихожую.

За ее спиной молчаливой высокой тенью маячил Роберт.

– Разве я не сдержала обещание? Помнишь, папочка, когда я навещала тебя в больнице, то сказала, что мы с Робертом непременно заглянем, когда ты выпишешься?

– Помню. – Отто расцеловал дочь в обе щеки. – Но как ты узнала?

– Позвонила маме, и она сказала про ваш совместный ужин. Мы только с работы… Ты уже уходишь?

– Хотел пораньше лечь спать. Порядком устал за этот долгий день.

– Понимаю… – Агнес растерянно оглянулась на мужа. – Может, нам лучше прийти в другой раз? Роберт ответил взглядом исподлобья и промолчал.

– Нет уж, раздевайтесь, раз пришли! – решительно вмешалась Уна. – Не так часто вы здесь появляетесь, чтобы я вас так сразу отпустила. Отто, побудь еще немного. Роберт потом отвезет тебя на машине. Правда, Роберт?

– Конечно, госпожа Льярве.

Отто обрадовался неожиданному появлению Агнес, да и по зятю успел соскучиться, хотя тот почему-то не проявлял положенной случаю радости. Когда Агнес, наложив на тарелку еды, позвала мужа за стол, Роберт принялся молча орудовать вилкой с таким аппетитом, словно не ел несколько дней. Сама Агнес ограничилась бутербродом. Доев, она подсела к Отто на диван и принялась расспрашивать его о самочувствии, временной квартире и встрече с Наставником. В противоположность мужу, она была многословна и шутила не переставая.

Отто не сразу понял, что веселость Агнес – искусственная, напускная. Присмотревшись к дочери, он увидел то, что должен был заметить с самого начала: Агнес пребывала в крайней степени отчаяния.

Отчаяние плескалось в ее глазах, сквозило в каждом движении, угадывалось в повороте головы и переплетении нервных пальцев.

Она была на грани. Но вряд ли это сознавала.

Спокойно, сказал себе Отто. Делай вид, что ничего не замечаешь. Подыграй ей, ведь не просто так она выбрала эту линию поведения. Возможно, с ней стряслась беда, о которой не знают ни Уна, ни Роберт. Улучи момент и спроси ее прямо – только, разумеется, без свидетелей.

– Ты уже решил, чем станешь заниматься, папочка?

– Нет еще, моя радость.

– Но список профессий ты видел?

– Имел такое удовольствие.

– Помню, как мы с Робертом веселились, читая наши списки. Мы нашли все это ужасно забавным. Агнес снова рассмеялась – звенящим от напряжения смехом.

«Перебор! Сбавь обороты», – мысленно воззвал Отто.

Он заметил, что Уна с противоположного конца комнаты пристально наблюдает за Агнес.

– Не уверен, что смогу быстро принять решение о новой профессии. Я привык быть писателем, а от вредных привычек не так-то просто избавиться.

– Когда ты пригласишь нас в гости?

– Как только придам квартире обжитой вид. Там сейчас не очень-то уютно. Все такое казенное…

– Ты можешь жить у нас, – перебила Агнес. – Роберт, что ты об этом думаешь?

– О чем? – буркнул Роберт.

– Я говорю, папа мог бы…

– Не думаю, что это хорошая идея, детка. – Отто коснулся руки Агнес предупреждающим жестом. – Вы должны жить своей семьей. Я буду вам только мешать. Не беспокойся обо мне. Лучше сядь за стол и поешь нормально.

– Я не голодна.

– Ну тогда хоть чаю выпей. Уна, налей Агнес чаю. И принеси ореховый торт.

Едва Уна вышла, в Агнес внезапно кончился запал. Ее плечи поникли, с лица сползла вымученная улыбка. Она робко посмотрела на Отто, и тот ободряюще кивнул. Агнес сжала его руку. Ее пальцы были холодны как лед.

«Надо что-то делать, – решил Отто. – Немедленно. Сейчас». Он поднялся.

– Роберт, если ты уже закончил с ужином, я хочу показать тебе кое-что в кабинете.

Тот молча поднялся из-за стола и прошел за Отто в кабинет. Захлопнув дверь, Отто кивнул зятю на кресло и внезапно растерялся, не зная, с чего начать.

Молчание затягивалось. Роберт, кашлянув, напомнил:

– Вы хотели мне что-то показать…

– Нет. Я хотел спросить. Что, черт возьми, происходит с Агнес?

– Простите? – уточнил Роберт, приподняв бровь.

На его красивом продолговатом лице отразилось вежливое удивление.

– Ты слышал вопрос.

– Я не понимаю…

– Мы теряем время. Наше долгое отсутствие может быть неверно истолковано женщинами.

– С Агнес все в порядке. У нас все в порядке.

«И лучше тебе не соваться не в свое дело!» – прочел Отто между строк.

– Так не пойдет.

Отто взял стул, поставил напротив кресла и уселся, поморщившись от головной боли, которая за последние полчаса сделалась почти невыносимой.

– Или ты мне все выкладываешь, или я набью тебе морду.

Они схлестнулись взглядами. Роберт, разумеется, не воспринял угрозу тестя всерьез. Он был крепким, спортивным и к тому же молодым. Протирая штаны на Главпочтамте, Роберт, тем не менее, не утратил физической формы, которую приобрел за годы археологических раскопок. Он умел быть агрессивным, мог ввязаться в драку, если требовали обстоятельства, но старался не злоупотреблять своим физическим превосходством, особенно в отношении людей заведомо более слабых, к коим он, без сомнения, причислял и отца своей жены.

Пока Роберт обдумывал ответ, Отто изучал его лицо. Он пришел к выводу, что Роберт изменился, и не в лучшую сторону. На фоне явной нервозности в нем угадывалась неприятная самоуверенность, которой раньше Отто в нем не замечал. Роберт чего-то боялся, но при этом чувствовал себя вполне комфортно; парадоксальное сочетание, возможное только при парадоксальном режиме.

– Агнес – дура! – неожиданно с чувством произнес Роберт.

– Что? – Отто опешил от неожиданности.

– Дура! – повторил Роберт без малейшего пиетета. – Она доиграется. Он вскочил и прошелся по кабинету.

– Вы наверняка в курсе, что Агнес потеряла ребенка…

– Вы потеряли.

– Ну да, да, мы! – раздраженно согласился молодой человек. – Ее вынудили сделать аборт. Обидно, что именно Весам запрещено иметь детей. Но против Правил не пойдешь. Правила для того и пишут, чтобы их соблюдали, так ведь?

– Это спорный вопрос.

– Нет! – Роберт подскочил к Отто и навис над ним, буравя разъяренным взглядом. – Нет, господин Рейва, это вопрос не спорный, и странно, что вы с вашим жизненным опытом и здравым смыслом, в котором я никогда не сомневался, считаете иначе. Мы ничего не можем изменить. А значит, должны смириться.

– Да неужели?

– Ну хорошо, смириться – не совсем правильное слово. Подчиниться – так вас больше устроит? Нас поместили в новую реальность, и долг каждого из нас перед самим собой и близкими людьми – не восставать против системы, а принять ее безоговорочно. Здесь нет полумер: ты или принимаешь Правила, или нет. Находились желающие поспорить, и где они теперь? Если Агнес отправят на Остров, кому от этого станет легче? Ей самой? Вряд ли. Кому-то из нас? Очень сомневаюсь. А между тем, выражаясь фигурально, ваша дочь приближается к Острову семимильными шагами. Пока что мне удается ее сдерживать. Увещеваниями, настойчивыми просьбами, иногда угрозами… поверьте, я всё испробовал. Но настанет час, когда мои усилия окажутся напрасными. И тогда не говорите, что я вас не предупреждал!

– Успокойся, Роберт. И пожалуйста, говори тише. Во-первых, тут тонкие стены и превосходная слышимость. А во-вторых, у меня чертовски болит голова.

– Простите, – буркнул Роберт и снова уселся в кресло. – Я люблю Агнес и боюсь ее потерять. В этом всё дело. Вы вовремя вышли из комы – теперь, по крайней мере, у меня появился союзник.

– То-то я заметил, что ты рад моему воскрешению.

– Я рад! – Роберт вспыхнул. – Я действительно…

– Оставим условности. Что натворила Агнес?

– Пока ничего. Но она до сих пор не оправилась от потери ребенка. Ее эмоциональное состояние нестабильно, перепады настроения случаются по несколько раз на дню.

– Я заметил, что она на взводе. Но это вовсе не означает, что она совершит какую-нибудь глупость.

– Да что вы можете об этом знать! – фыркнул Роберт. – Это я живу с ней, а не вы. Агнес намеренно ведет себя так, чтобы привлекать к себе внимание: вызывающе, враждебно. Как будто окружающие виноваты в ее несчастье. Как будто они могли вступиться за нее, но не вступились. Агнес и меня считает виновным в том, что ребенок так и не появился на свет. Но что я мог поделать? Сотни семей в городе – и тысячи по стране – оказались в таком же положении. А что вы скажете о семьях, чьих детей отобрали только по той причине, что их матери оказались Весами? Вот это действительно трагедия. Вы не согласны?

– Теория относительного комфорта, – пробормотал Отто.

– Что?

– Дмитрий Мережковский. Был один такой умник, считал так же, как ты… Не важно. Продолжай.

– Агнес вроде бы согласна с Правилами, но свою к ним лояльность она выражает таким образом, что людям наблюдательным все становится ясно. Она глумится над Правилами, но не открыто, а завуалированно, пользуясь разными способами и получая от этого извращенное удовольствие. Надеюсь, на работе она ведет себя по-другому, иначе ей уже указали бы на дверь. Дошло до того, что я боюсь появляться с ней на людях. Мы давно не ходим в гости и никого к себе не зовем. В общем, если не пресечь безрассудство Агнес, дело кончится плохо. Я предлагал ей сходить к психологу, но она отказывается. Может, хоть вас послушает.

– У Агнес депрессия, которая длится больше года, и за все это время ты не удосужился ей помочь!

– Намекаете, что это я во всем виноват? – вскинулся Роберт.

– Не намекаю, а прямо говорю! Именно ты живешь с Агнес – значит, с тебя спрос. Вы поженились, пока я находился в коме, последующие события также произошли без моего участия. А теперь, значит, ты берешь меня в союзники! Удобно устроился: расписался в собственном бессилии и хочешь переложить ответственность на других.

– Я не пытаюсь уйти от ответственности, а делюсь своей обеспокоенностью… Но вы, конечно, правы.

Некрасиво нагружать вас проблемами, учитывая, что вы только сегодня выписались из больницы.

– У Агнес крепкая психика, но и всё крепкое рано или поздно ломается. Хорошо, что она не успела наделать глупостей. Ее ведь не вызывали к Наставнику, не выносили предупреждение?

Роберт помотал головой.

– Но за ней наблюдают – в этом у меня нет сомнений.

Дверь приоткрылась, и виновница их беседы, просунув голову в проём, спросила:

– Вы уже закончили обсуждать мою персону? Тогда идемте пить чай.

– Сейчас, родная. Дверь захлопнулась.

– Вот что, Роберт… – Отто облизал пересохшие губы. – Я что-то совсем расклеился. Отвези меня домой и потом возвращайся за Агнес.

– Может, вызвать «скорую»? – обеспокоенно спросил молодой человек.

– Ерунда. Мне просто нужно лечь в постель.

В коридоре Роберт подал Отто куртку и помог ему одеться. Из гостиной слышались голоса Уны и Агнес. Совсем как в старые времена, когда они втроем еще были счастливы, и будущее виделось им радостным и светлым.

Спуск по лестнице без лифта оказался настоящим испытанием. Отто переставлял ноги медленно, словно дряхлый старик, и крепко держался за перила, опасаясь потерять равновесие. Роберт придерживал его с другой стороны, и Отто, в другое время с негодованием бы отвергший столь постыдную помощь, сейчас радовался крепкому плечу зятя.

Студеный воздух был как удар хлыстом – резкий и болезненный. На мгновение у Отто перехватило дыхание, но в следующую секунду он уже жадно, полной грудью вдыхал этот чистый осенний воздух, пил его, словно живительный кислород из альпинистского баллона, и никак не мог надышаться. Муторная тошнота, вызванная мигренью, медленно отступала.

– Вы можете идти дальше? – тревожно спросил Роберт, заглядывая ему в глаза. – Я припарковался на соседней улице… Или знаете что? Вы посидите тут, а я подгоню машину.

Он усадил Отто на скамейку и ушел.

Отто привалился к жесткой спинке, не сводя взгляда с угла дома, куда свернул Роберт, и где минутой ранее мелькнула тень мужчины (или, судя по энергичности движений, скорее молодого парня) – юркого, низкорослого, в кепке и черной куртке. Парень ошивался у подъезда и метнулся за угол едва Отто с Робертом вышли, – лишь на секунду замешкался, вероятно, чтобы удостовериться, что это действительно те, за кем он был приставлен следить.

Соглядатай Наставника. Наверняка следил за Отто от самого дома и по часам засек, сколько времени тот провел у бывшей жены. Впрочем, Отто чувствовал себя так паршиво, что сейчас ему было все равно. Скорей бы Роберт приехал. Скорей бы оказаться в постели.

Он вспомнил диван, обитый прохладной кожей, и почувствовал, как тяжелеют веки и расслабляется тело в предвкушении желанного отдыха. В этот момент проблемы Уны, проблемы Агнес, равно как и свои собственные, казались ему далекими и несущественными.

Послышалось урчание мотора, и из-за поворота показался белый седан Роберта. Отто поднялся со скамейки и подошел к краю тротуара. Не удержавшись, поднял голову и посмотрел на окна пятого этажа, светящиеся теплым охристым светом.

Ему показалось, что он видит за занавеской силуэт Уны, но в следующий момент Роберт распахнул перед ним дверцу, и видение пропало.