Текст книги "Слабость сильного"
Автор книги: Наталья Дьяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
От сильного хлопка двери медвежонок без лапы вновь полетел на пол и на сей раз расколотился вдребезги.
– Вот ведь гад какой! – в сердцах воскликнула Любочка, как будто своим уходом майор разбил по меньшей мере ее сердце, а никак не фарфоровую безделушку.
Клара тотчас же подскочила к Астенике:
– Ну что там, что? Разворачивай скорее!
Ася медлила.
– Думаешь, стоит? Уместно ли принимать подарки от начальника?
– Генерал ничего просто так не делает. Раз прислал, значит нужно. Ну давай же!
Не дожидаясь, Клара сама дернула за веревку, которой был обмотан сверток. Неплотно затянутый бант развязался, открылась черная в белый горошек ткань, несколько сухих лавандовых веточек упало на пол. Запах «Северной Венеции» усилился.
– Ой! – воскликнула Астеника.
– Не томи! – торопила любопытная Клара. Любочка прекратила причитать и тоже заинтересовалась подарком.
Будь она одна, Астеника ни за что не осмелилась бы развернуть сверток. За какие такие заслуги Якову Викторовичу ей презенты слать? Не сделала она ничего, чтобы генерал ей особое внимание оказывал. Но любопытная Клара торопила, Любочка глядела жадно, и ни ту, ни другую сложившейся ситуация не смущала, лишь ей, Асе, было неловко. «Я не жена Якову Викторовичу, не дочь, – думалось девушке. – Отчего он меня выделяет? Зачем? Лишнее это… Нехорошо… Люди завидовать станут. Вон, как девочки смотрят». Но пальцы точно жили собственной жизнью. Вот обертка упала следом за лавандовыми веточками, и в руках Астеники оказалось…
– Батюшки! Так это ж Маргариты Николаевны платье! – донесся удивленный возглас.
В дверях стояла уборщица баба Агриппина в своем темном халате и полотняной косынке, с неизменным железным ведром, в котором плескалась мутная вода, и обшарпанной деревянной шваброй. Переступив порог, баба Агриппина выудила из ведра тряпку и принялась деловито обматывать ею основание швабры.
– Будет вам чистоту наводить, Агриппина Романовна, мы еще с прошлой уборки не успели намусорить! Лучше про платье расскажите! Кто такая эта Маргарита Николаевна? – принялись осаждать уборщицу девочки.
– Неужто не знаете? Покойная жена нашего Якова Викторовича. Пока жива-то была, частенько к нему забегала вот в этом самом платье, да и портрет ее до сих пор на генеральском столе стоит.
Агриппина Романовна наконец закрепила ветошь на швабре и принялась тереть наборный паркет особняка: вжик-вжик, вжик-вжик. Тряпка оставляла мокрые разводы. Потянуло хлоркой. Видя, что уговорами уборщицу не пронять, девочки пустились на хитрость. Клара вынула из ящика стола бережно хранимую жестяную коробку, в которой среди обрывков цветной бумаги, точно яйца в гнезде, лежали дефицитные шоколадные конфеты. Были они очень старые, жесткие, с белесоватым налетом не то от влаги, не то, напротив, от чрезмерной сухости, с некогда тягучей сливочной начинкой, которую иссушило жадное время. Клара раскрыла коробку, поставила к себе на стол, мимоходом пододвинула свободный стул поближе. Поскольку Агриппина Романовна не обращала внимания, Клара принялась обмахивать коробку крышкой, чтобы запах шоколада долетел до уборщицы. Когда не помогло и это, машинистка взяла из коробки конфету, надкусила, картинно закатила глаза:
– Ой, вкусно-то как. И вы угощайтесь, баба Агриппина.
– Не положено мне! –отвечала уборщица, но елозить по паркету шваброй перестала, покосилась на раскрытую коробку.
– Да не бойтесь, мы никому не скажем! Может человек передохнуть от трудов праведных? Вот, присядьте … Девочки, да что же вы застыли? Помогите! – обратилась уже к подружкам, делая знаки глазами.
Любочка поняла, засуетилась, втащила ведро в кабинет, притворила дверь, отсекая происходящее в машбюро от любопытствующих, вытянула швабру из рук Агриппины Романовны, скомандовала не хуже генерала:
– Ася, иди уже платье примерь! Если вот у этого шкафа дверцу распахнуть, то ничего не видно, мы проверяли. Я на всякий случай замок закрою, чтоб не вошел кто. А вы, баба Агриппина, присядьте. В вашем возрасте тяжко, наверное, два этажа в одиночку убрать…
– Ой, и не говорите, девоньки, старость не радость. Раньше-то, бывало, по лестницам как на крыльях летала. Не то, что ныне: руки вон как скрючило, спина больная, глаза видят плохо. А куда деваться-то, работать надо.
Под бормотание уборщицы Астеника втиснулась между стеной и шкафом, растворила дверцу, как велели девочки. Из шкафа, будто того и ждали, посыпались черновики. Ася потянулась было собрать их, но девочки остановили:
– Оставь, мы потом приберем! Лучше платье надень!
За дверцей и впрямь создалось небольшое пространство, отгороженное от досужих взглядов. Астеника торопливо стащила через голову свое старенькое темно-синее платье, волнуясь набросила дареное – а ну как не подойдет? Опасения оказались напрасны. Тонкая ткань нежно объяла стан, мягко заструилась по бедрам. Рукава-фонарики открыли точеные руки, нашедшийся в кармане поясок подчеркнул тоненькую талию. Девушка покружилась на месте, чувствуя, как потоки воздуха щекочут кожу. Пожалела, что в машбюро нет зеркала. Но стоило лишь выйти из импровизированной примерочной, как восхищенные взгляды девочек все сказали не хуже зеркала, а Агриппина Романовна широко перекрестилась.
– Батюшки! Будто Маргарита Николаевна воскресла…
– Просто красотка!
– Как же тебе к лицу! Покружись, покружись еще!
– Расскажите, баба Агриппина, неужели генерал Громов был женат? – подсела Астеника к уборщице.
Конфету брать не стала, зная, что у машинисток они наперечет. Решительно невозможно было представить Якова Викторовича бесшабашным, улыбчивым, влюбленным. Хотя, верно, и он тоже был молодым и красивым – ведь молодость хороша сама по себе.
Агриппина Романовна эхом повторила Асины мысли:
– А что, коли генерал, так и не мужик? Чай, он не всегда генеральствовал. Он Маргариту Николаевну еще в юности заприметил, когда та в конкурсе самодеятельности пела, очень уж ему ее голос понравился. Начал ухаживать, свадьбу сыграли, жили душа в душу. А как война началася, Якова Викторовича на повышение назначили, на пост на ответственный. Он и давай арийцев-то давить. Шибко хорошо у него выходило. Те шпионов подсылали, целую охоту на него объявили – то подкупить пытались, то запугать. Раз кресло Якову Викторовичу выдали – ну, всем начальникам положено такое – кожаное, с подлокотниками. А в том кресле был кусочек иридия запрятан, крохотный. Хорошо, у Якова Викторовича спина больная, он удобства новомодные не жаловал. Все по-простому, по привычному. Взять-то взял, потому как положено, да и в угол задвинул, и сидел по-прежнему на стульчике своем. Тем и спасся. Ну, когда уж так пронять не удалось, арийцы Маргариту Николаевну выкрали. В плену держали. Требования разные ставили. Яков Викторович весь темный ходил – коли он ихние требования выполнит, людей под монастырь подведет, а коли не выполнит – жены лишится. Они ему кольцо ее прислали с пальцем вместе. Вот он и метался. Ходил мрачнее тучи. Спать позабыл, есть позабыл, знай только дымил своим Беломором. Рапорт на отставку подал, да в Оборонном Комитете не подписали. Сказали: работайте, не выдумывайте. А потом пришла информация, что Маргарита Николаевна у арийцев в камере повесилась. Яков Викторович тогда за ночь поседел – был волосом черен, а стал седой, как лунь. Первый раз такое видала.
Рассказ уборщицы сопровождал дружный вздох. Эту историю всезнайки-машинистки не слышали – не больно-то ее в стенах штаба рассказывали. И Астеника тоже не слышала.
Агриппина Романовна взяла-таки конфету, рассосала, причмокивая.
– Берите еще! – расщедрилась Клара. – За такую интересную историю не жалко.
Старушка покачала головой:
– Заболталась я тут с вами! Мне еще вон сколько перемыть нужно! А тебе, девонька, в обновке куда как хорошо: ручки тоненькие, ножки тоненькие, сама ровно балерина по воздуху летишь. Оно и верно, зачем платьицу-то лежать впустую.
Встреча в Кастории
«Я мучился, потому мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдет, и я никогда ее более не увижу….»
М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
Огромное фойе гостиницы «Кастория» было битком набито журналистами. Удобные места возле мраморных колонн традиционно занимали бородатые мастодонты с телеканала «Правое дело» – высоченные, с мясистыми ручищами, с колышущимися на поверхности брючных ремней животами. Возле них стояли микрофоны, софиты, змеились клубки проводов, в раскрытых чемоданах лежала прочая техника. Чуть поодаль расположились бодрые молодчики из «Столичного вестника». Все, что у них было – это фотоаппараты «Смена» – больше для виду, нежели для качественной фотосъемки. У дверей теснились феминистки из «Коммунарки» – плоскогрудые, в заношенных брючных костюмах, с мальчишескими стрижками и прокуренными голосами. Массовку образовывали репортеры из «Голоса власти», «Народной правды», «Новой эры» и несколько оппозиционного (правда, больше для виду) «Старого века». Щурились черные зрачки объективов. Щелкали затворы. Слепили фотовспышки.
С высокого потолка сияющими сталактитами стекали хрустальные люстры. Сиял отполированный мрамор пола. Белела лепнина. Вот в конце коридора дрогнула тяжелая дверь и в бесконечных зеркалах отразились мужчина в зеленой форме с тремя генеральскими ромбами на петлицах и девушка. Девушка была на голову выше своего спутника и по возрасту годилась ему в дочери, если не во внучки. Она шла, горделиво расправив плечи и вскинув голову, увенчанную короной золотых волос. Стройные ножки подчеркивали чулки со стрелкой. Дробно стучали по мрамору тонкие каблучки лаковых туфель. Одета незнакомка была в черное платье горошком, простота которого удачно подчеркивала изысканную красоту его обладательницы, как нельзя более уместную в дореволюционных интерьерах гостиницы, среди строгой лаконичности колонн, холодного блеска мрамора, темной патины зеркал и переливов хрусталя.
Железного генерала знали давно, а вот девушку видели впервые. Сквознячками потянулись шепотки: «Секретарша? Переводчица? Любовница?». Девушка держала генерала под руку и не один газетчик отметил впоследствии интимность этого жеста. Рядом со своей спутницей Громов казался карликом, смешно семенящим на коротких ножках. Хотя подобный контраст его не смущал – генерал был величиной, могущей позволить себе любые контрасты.
Позади этой пары шли трое мужчин. Первый, лет сорока в парадном мундире с крупными звездами, был начальник службы «Р» полковник Резов. Прямолинейный, как шпала, он состоял на хорошем счету в Оборонном Комитете, да и в кулуарах о нем отзывались как о человеке высочайшей морали. Это был тот редкий случай, когда официальная позиция руководства и мнение сплетников совпадали. Двое следующих обладали одинаково неприметными лицами, на которых глазу решительно не за было что зацепиться. Встретишь таких – промелькнут тенями. Их коротко стриженые волосы были неопределенного серого цвета, глаза блеклыми, носы острыми, а нижняя половина лиц скрыта густыми бородами, придавая им колорит деревенских мужиков. Различались мужчины единственно ростом, да и то несильно. Подобно спутнице Громова, оба были в штатском, но в отличие от нее в своих серых костюмах она выглядели непритязательнее обслуживающего персонала гостиницы.
Арийцы вошли в зал для переговоров арийцы немногим раньше, и уже располагались за овальным столом, шумно двигая стулья. Их тоже было пятеро. Пятеро крепких, рослых мужчин, похожих между собой, как участники эксперимента по генетическому скрещиванию. Все коротко стриженные, светловолосые и светлоглазые. В черных кителях с вышитым у локтя изображением орла, черных галстуках и белых рубашках. Одинаково спокойные, точно застывшие черты породистых лиц. Движения четкие, выверенные – без мельтешения, без неловкостей. Что-то и впрямь было в них от манекенов – красивые, но словно бы неживые.
Когда Астеника намерилась занять место подле Громова, один из арийцев неожиданно обогнул стол, оказавшись с ней рядом – так близко, что девушка уловила пронзительно-холодный, точно арктический циклон, запах его одеколона. Ариец вытянул тяжелый стул из-за стола и приглашающе махнул рукой:
– Setzen Sie sich bitte, fräulein88
Садитесь, пожалуйста, девушка (нем.)
[Закрыть].
Глаза у него были вполне человеческие – не зная, не скажешь, что на совести их обладателя безвинно загубленные жизни: серые с едва уловимым проблеском синевы, в обрамлении острых светлых ресниц, с расходящимися от уголков лучиками морщинок. От висков вниз сбегали острые скулы, твёрдый рот четко очерчен по контуру, на шее прорисовывались мышцы, как у античных статуй. Астенике даже захотелось потрогать их, чтобы увериться, что ариец и впрямь живой человек, а не мраморная статуя. На петлицах серебряной нитью были вышиты дубовые листья, на погонах – серебром квадратные звезды. Два ряда пуговиц и бляха широкого поясного ремня начищены до блеска, а глаза – глаза блестели сами по себе.
– Danke schön99
Спасибо! (нем.)
[Закрыть], – смешавшись пробормотала девушка.
Ариец коротко кивнул и отошел, чтобы занять место на противоположной стороне стола.
– Это был оберст Крафт, – уголком рта пояснил Яков Викторович.
Так вот, значит, каков Петер – Каменное Сердце, о котором твердили девочки-машинистки. Подобно другим арийцам безупречный, холеный, преисполненный сознания собственного превосходства, несущий себя с поистине королевским достоинством. Неожиданная галантность вражеского офицера заставила Астенику растеряться. Девушка недоумевала, как понимать ее – не то как военную хитрость, не то как снисходительность к женскому полу, не то и впрямь как признак восхищения.
Собственной красоты Астеника не сознавала. В тех условиях, в каких текла ее жизнь, некому было научить ее ощущать себя женщиной и женщиной привлекательной: коровы едва ли различали людские лица, ученики воспринимали учительницу существом другого, взрослого мира, а деревенские парни, пытавшиеся приударить, искали в Асе справную хозяйку. Даже в штабе она прежде всего была сотрудником, винтиком слаженно работающего механизма, пусть важным, но все ж-таки не незаменимым, потому что незаменимых, как известно, нет. Да и важность ее была обусловлена знаниями, полученным ценой значительных трудов, что вполне вписывалось в понятный Астенике ход вещей. А вот доведись ей хотя бы на минуту представить, что ценность человека может определяться не личными заслугами, а некими благами, полученными волею случая, девушка отвергла бы такую мысль как противную мироустройству.
Она старалась изо всех сил: целиком сосредоточилась на переводе, выверяла каждое слово и подбирала ему наиболее точное определение с учетом контекста, в котором оно было произнесено. Никаких домыслов, никаких оттенков личного мнения, исключительно выхолощенная, четкая трансляция с одного языка на другой.
– За каждого нашего пленного мы готовы отдать двух ваших солдат, – предложил Крафт.
Судя по всему, именно он задавал тон на переговорах. Астеника на мгновение замешкалась – верно ли она расслышала – за одного арийца двоих? Затем повторила.
Удивилась не одна она.
– Вы готовы обменять офицера на двух рядовых? Это относится только к оберам или к унтерам тоже? – уточнил полковник Резов.
– У вас проблемы с переводом? – Крафт резко обернулся к Астенике.
Усилием воли девушка приказала себе не опускать глаза и не смущаться под требовательным взглядом арийца. Единственное, что она не могла себе приказать – не краснеть. Ася почувствовала, как румянец – не то от возмущения, не от непонятного жаркого стыда заливает ей шею и лицо.
– Проблем нет, – отвечала она. Голос не дрожал, и это тоже можно было считать достижением – Я перевожу дословно.
– Разве я упомянул офицеров? Уточните для ваших, что я имел ввиду абсолютно всех, в чьих жилах течет арийская кровь. Один наш солдат стоит двух, а по-хорошему и трех русских.
Предложение было неслыханной щедростью и одновременно – тонким оскорблением. Как здесь поступить? Смолчать? Или настаивать на равноценном обмене? Вот только стоят ли человеческие жизни ущемленного достоинства? Не лучше ли проглотить оскорбление и согласиться на предложенные, несомненно, выгодные условия? Если бы спросили Астенику, она бы ответила, что ради освобождения пленных можно потерпеть. Но ее не спрашивали, и к лучшему, потому что ни стратегом, ни тактиком девушка не была.
– И вы отводите войска от Юдольска, – неожиданно выдвинул еще одно условие Каменное Сердце.
– Мы размениваем людей или позиции? – разозлился Громов, когда Астеника повторила.
– Мы обговариваем условия, выгодные для обеих сторон.
– Решения по Юдольску не входят в мою компетенцию, вам это должно быть известно. Разве ваши шпионы даром едят свой хлеб?
– Именно потому, что наши шпионы не едят хлеб даром, я объективно оцениваю степень вашего влияния на ход военных действий. Готов поручиться, ваше мнение примут в расчет, коль скоро оно прозвучит.
– А если нет?
– Я согласен рискнуть.
– Полноте, я слишком старая лиса, чтобы купиться на лесть. Вы военный или дипломат? Вернемся к разговору о людях.
– Мы и говорим о людях. Два к одному – выгодное соотношение.
– А чем выгодно предательство союзников?
– Всегда приходится чем-то жертвовать. Или кем-то. Что для вас важнее – сохранить лицо или человеческие жизни?
К концу переговоров, когда Громов и Крафт, после долгих препирательств, все-таки поставили под договором две одинаково размашистые подписи, Астеника чувствовала себя совершенно вымотанной. Ей казалось, что от начала встречи прошли целые сутки, а не какая-то там пара часов.
После подписания бумаг служащие гостиницы – все в черных смокингах, галстуках-бабочках и белоснежных перчатках, проводили участников встречи в ресторан, где по случаю заключения договора был устроен фуршет. Как и в зале переговоров, две делегации вновь расселись по разные стороны стола, на сей раз убранного белой накрахмаленной скатертью и уставленного деликатесами. Это казалось насмешкой: в стране, жители которой были вынуждены были отстаивать часовые очереди, чтобы купить самое необходимое, врагов угощали блюдами, большей половине которых Ася не знала даже названия.
С картошкой и солеными огурцами все было понятно; понятно было с селедкой, похожей на ту, что порой привозили к ним в сельпо в больших бочонках, но вот что за прозрачные ломтики белого и розового цвета ажурно выложены на тарелку и украшены веточками укропа? Что за странная масса в крохотных железных ковшиках – не то каша, не то густой кисель, запеченный до золотистой корочки? Сочные зеленые стебли какого растения уложены горкой? Ася могла бы поклясться, что у них в огороде такого не росло.
Вся посуда была белой, отделанной тонким выпуклым узором, с золотой каемкой по краю. В запотевших хрустальных графинах стыла тягучая прозрачная водка. В хрустальных вазах-горках россыпью лежали конфеты – сплошь шоколадные, в нарядных бумажных обертках. Арийцы ели чинно, используя нож и вилку, причем каждый раз – разные. Прежде Астеника и представить не могла, что существует столько столовых приборов! Дома она привыкла пользоваться одной ложкой, помогая себе куском хлеба, им же подбирала с тарелки остатки еды. В столице, как успела убедиться, ели иначе. Первое время девушка даже тренировалась с ножом и вилкой, которые так и норовили выскользнуть из рук. Чтобы не опозориться перед арийцами, Астеника ела немного и только блюда, казавшиеся ей знакомыми.
Она все думала о запрятанном в карман Любочкином блокноте. Девочки очень помогли ей сегодня – с нарядом, с прической и просто с добрыми напутствиями, а мама всегда учила платить за добро добром. Но просить врага об автографе казалось предательством по отношению ко всем, кто проливал кровь на передовой. В Асиной душе творился разлад, она то и дело поглядывала на Крафта, выгадывая момент, чтобы обратиться к нему с просьбой, но едва этот момент появлялся, будто прирастала к стулу. Оберст заметил интерес девушки и принялся отвечать ей не менее заинтересованными взглядами. «Его глаза схожи с январским небом, – некстати подумалось Астенике, – когда среди хмурых туч нет-нет да и мелькнет лазурь».
Девочки наказывали брать автограф, когда все напьются, однако сколько ни играла Ася с оберстом в гляделки, тот оставался трезвым. После выпитого им количества водки деревенские парни уже принимались лихачить, а арийцу – хоть бы хны, сидит и впрямь точно каменный – не покачнется, даже язык не заплетается.
Между тем за высокими окнами окончательно стемнело. Одиноко горели фонари, улицы опустели, по проспекту проносились редкие машины. Астеника понимала, что неофициальная часть встречи вот-вот завершится, арийцы сядут в свои лаковые лимузины с флажками и поедут прочь, а девочки так и останутся без вожделенного автографа.
Интерес девушки к арийскому оберсту не уклонился от внимания Якова Викторовича.
– Вам приглянулся Крафт? – спросил он негромко, наклоняясь к плечу секретарши.
Ася понимала, что рассказать про легкомысленную просьбу машинисток означало подвести их, поскольку Яков Викторович относился к работе очень серьезно. Но и на себя наговаривать не хотелось. Громов истолковал ее молчание по-своему:
– Эх, молодо-зелено! Ну-ну, я вас не виню, полковник – великолепный образчик мужественности, вот вам и чистая кровь. Только не вздумайте повторить ему мои слова – загордится. Я отойду на минутку отойду, найти в этой гостинице место для курения. Три часа без папирос – и уже сам не свой. Нет-нет, не сопровождайте меня, ни к чему юной девушке травиться табачным дымом. С репортерами я уж как-нибудь управлюсь без вас.
Громов поднялся: звякнула о тарелку вилка, царапнули паркет ножки стула. Уход генерала послужил неким сигналом. Арийцы заняли более непринужденные позы и принялись переговариваться между собой. Крафт тоже поднялся с места, но вместо того, чтобы направиться следом за генералом, он обогнул стол и приблизился к секретарше.
– Напрасно я обвинил вас в неточности. Вас намного легче понять, чем предыдущего переводчика. Вы говорите естественно, будто знаете язык с рождения, – рокочущая арийская речь рассыпалась стальными градинами.
От похвалы Астеника смешалась.
– Что вы, я училась в обычной школе, как все, а затем в педагогическом училище. Там преподавали арийки, они ни слова не понимали по-русски, зато двойки в журнале выводили каллиграфически. Единственной возможностью объясниться с ними – было объясняться на их родном языке.
– Примите мои извинения.
– От ошибок никто не застрахован. Рада, что вы переменили мнение.
Крафт протянул руку, и Ася собралась было пожать ее, однако оберст удивил. Вместо рукопожатия он вдруг поднес Асину ладонь к губам и коснулся ее легким поцелуем. Губы Каменного полковника оказались вовсе не каменным. Девушка вздрогнула. Ей показалось, будто от ладони вверх прокатилась волна тепла, достигла сердца и затаилась там до поры.
– Вы не похожи на славянок. У вас северный тип внешности, но и от наших женщин отличаетесь тоже, хотя разница не сразу бросается в глаза. В вашем роду были арийцы?
– Меня часто об этом спрашивают. Но я скажу вам то же, что и прочим: не знаю.
– Не знаете своей родословной? – оберст удивился так, будто девушка рискнула убедить его в том, что солнце вращается вокруг земли. – На вашем месте я не вылезал бы из архивов, пока не выяснил, кто мои предки.
– Зачем же мне собирать сведения о людях, которых я никогда не видела и не увижу впредь? Разве не довольно знать мать и отца? – в свою очередь подивилась Астеника.
– Нечистая кровь не может гарантировать закрепление нужных черт в потомстве. Наши ученые научились отслеживать генетическую линию на несколько поколений назад, благодаря чему мы крепко держим природу за жабры. Мы не допускаем случайностей, только тщательный расчет. Чистота крови превыше всего. При таком подходе у природы не остается иных строительных материалов, кроме тех, что мы ей даем, и ей приходится строить совершенных людей.
– Вы говорите о скрещивании людей, точно скота, – возмутилась Астеника. – А как же любовь? Союз мужчины и женщины должен быть основан на чувствах, а не на расчетах генетиков!
Асин пыл не произвел на оберста впечатления:
– Любовь не более чем химия – все эти дофамины, окситоцины, эндорфины изобретены природой, чтобы указать генетически подходящего партнера. Люди сходятся ради продолжения рода, как звери и птицы. Самец завоевывает внимание самки ярким окрасом, или звучным пением, или тем, что отгоняет от нее других самцов. Самка выбирает сильнейшего, потому что это обеспечивает передачу самых жизнеспособных генов. Разве у людей происходит иначе? Вы заметили, что мужчины, которые хороши собой, здоровы, физически крепки привлекают внимание многих женщин, в то время как тщедушные уроды влачат свои дни в одиночестве? И после этого вы возьметесь утверждать, будто мы далеко ушли от животных? Человек та же скотина, он точно также ест и пьет, у него та же потребность в размножении, во сне, в крове над головой.
– Человек в отличие от животных наделен разумом.
– Разве наличие разума так важно? Неразумный хищник охотится ради пропитания. Но сколько он может съесть? Один инженер посчитал, что тигр убивает около пятидесяти животных в год, а это значит за целую жизнь – в среднем пятнадцать лет, он истребит около семи с половиной тысяч зверей1010
Петер Крафт говорит об У. Карантхе. Здесь я обошлась со временем несколько вольно, поскольку Карантх считал тигриную диету в 1980 году, т.е. после событий, описываемых в романе (Вопрос, расколовший Индию: убивать ли тигров-людоедов? – BBC News Русская служба bbc.com›russian/vert-fut-50601180).
[Закрыть]. А горячо защищаемый вами homo sapiens одним нажатием кнопки за минуту может уничтожить десятки тысяч себе подобных.
– У любого есть выбор и свобода воли. Отчего вы убеждены, будто люди непременно стремятся к уничтожению себе подобных?
– А разве не этим они занимаются на протяжении всей эволюции? Уничтожают, разрушают, порабощают. Стремление верховенствовать заложено в человеческой природе. Dem Mutigen gehört die Welt1111
Отважному принадлежит весь мир (нем. пословица).
[Закрыть]. Несвобода себе подобных, превосходство элиты экономически выгодно. Все величайшие достижения обеспечило использование дармового труда: рабов ли, крепостных, военнопленных, заключенных. Именно они возводили пирамиды и храмы, копали каналы, мостили дороги. А от вашей свободы воли один только вред. Сколько великих художников умерли позабытыми – от голода, от болезней? А ведь могли бы жить в сытости и творить свои шедевры. К чему творцу свобода? От творит не оттого, что свободен, а оттого, что не может не творить. Так не лучше ли будет, если кто-то избавит его от забот о хлебе насущном, высвободив время, которое он смело может потратить на создание шедевров во благо общества.
Своими циничными рассуждениями Крафт задел чувствительную струну в душе Астеники. Девушку возмутили надменность и нетерпимость арийца, ей хотелось доказать всю абсурдность его утверждений, разнести в пух и прах его доводы. Она горячилась, придумывая новые и новые аргументы. Щеки ее горели жарким румянцем, глаза блестели.
– Вы так легко судите! Так утилитарно! Говорите о пользе для человечества, но в ваших суждениях нет места человеку. В оковах не может жить никто. Любой хозяин рано или поздно начнет употреблять труд работников себе во благо. Вы слышали об ученом, который открыл рецепт изготовления фарфора? Ради сохранения этой тайны его приковали цепью к печи для обжига. Он так и скончался на цепи, подобно собаке1212
Участь создателя фарфора Виноградова можно прочитать вот здесь: Прикованный цепью к стене (https://drimtim.ru/genialnyj-russkij-uchenyj-kotorogo-sazhali-na-cep-kak-sobaku.html); Фантастический взлет и трагический конец первооткрывателя русского фарфора Дмитрия Виноградова (https://kulturologia.ru/blogs/160819/43916/).
[Закрыть]. Несвобода – зло, ярмо на шее общества, которое тянет его обратно в каменный век.
– Да вы феминистка!
– Я просто образована. В нашей стране любой может получить образование.
– Вас нельзя оставить даже на пару минут. Что, Крафт уже интересуется расположением наших войск или склоняет вас к государственной измене? – услышала Астеника за спиной ворчливый голос Громова. – О чем вы столь горячо спорите?
– О свободе. Об отличиях человека от животного. О чистоте крови, – принялась перечислять девушка.
Похоже, она и впрямь сильно увлеклась. Не вышла ли она за рамки полномочий? Как бы у Якова Викторовича не случилось из-за нее неприятностей!
– Аааа, чистота крови – пунктик арийцев, – грузно опускаясь на стул, проворчал Громов. – Они носятся с ней, как курица с яйцом. Это можете не переводить, оберст все равно со мной не согласится. Edel macht das Gemut, nicht das Geblut1313
Благородство в душе, а не в крови (немецкая пословица).
[Закрыть]. Вы не будете возражать, если я представлю вас Крафту и мы с ним перекинемся парой слов на правах старых врагов? Разумеется, без вашего участия мне не обойтись.
К удивлению Астеники Громов и Крафт обменялись рукопожатием.
– Вижу, вы уже познакомились с Никой. Не правда ли, моя секретарша – воплощение того, к чему вы стремитесь? Но вы насилуете природу, а Ника – результат естественного смешения. Самые красивые дети родятся на стыке рас.
– Никоим образом не желаю принизить уважаемую фройляйн, однако в естественности мало хорошего. Она абсолютно непредсказуема! Контроль и порядок – вот ключ к успеху.
– О, вот мы и добрались до пресловутого орднунга. Это еще один пунктик арийцев, – подмигнул Астенике Громов и обратился к своему оппоненту1414
Ordnung – порядок (нем.).
[Закрыть]. – Кровь требует свежих вливаний. Рано или поздно вы со своей чистотой доиграетесь до гемофилии и невозможности жевать пищу, как было у Габсбургов.
– Вы путаете инбридинг с евгеникой, которая как раз и призвана бороться с вырождением.
– Не могу я их путать, я и слов-то таких не знаю.
Астеника помалкивала, хотя ее так и подмывало вступить в эту битву титанов. Взращенную на идеях свободы и всеобщего равенства девушку возмущала идея превосходства одних над другими – и превосходства не по принципу личных достижений, что казалось по крайней мере объяснимым, а исключительно по праву рождения, что выглядело полнейшей несправедливостью.
Уже воротившись в служебную квартиру, непритязательную после роскошного убранства гостиницы, Астеника заново прокручивала в голове этот спор, выдумывала все новые и новые аргументы, какие могла бы привести. Разумеется, в мысленном споре она неизменно одерживала верх. Про Любочкин блокнот и обещание попросить автограф девушка забыла начисто.
«Дорогая мамочка, ты спрашиваешь, как у меня дела, и сетуешь, что пишу тебе редко. Вот, села за письмо, пока выдалась свободная минутка. Большое спасибо за весточку от Сережи, которую ты мне переслала. Я храню ее под подушкой, зачитала до дыр, залила слезами. По сравнению с братом обо мне и беспокоиться не стоит. Все-то у меня замечательно, жизнь идет своим чередом, на работе я на хорошем счету. А недавно – только вообрази! – я побывала на встрече с арийцами. Об этой встрече даже в газетах написали, вот, посылаю тебе вырезку, хотя напрасно они мою фотографию поместили на первую страницу.
Арийцы очень надменные. Яков Викторович говорит, что они помешаны на чистоте крови, и ставят превыше всего физическое совершенство. Следует отдать им должное, они действительно красивы, да и только. Мне удалось поговорить с одним, и после этого разговора мое мнение о них только ухудшилось. Ведь превознося совершенство тела, они не замечают ущербности собственной души, а ведь у них начисто атрофирована человечность. Мнят себя высшей расой и на прочих взирают, как на скот. Я была возмущена тем пренебрежением, с которым арийский оберст (полковник по-нашему) отзывался об общечеловеческих ценностях – о свободе, любви, праве выбора. Насколько далек был этот разговор от принятых в нашей семье бесед – душевных, за чашкой чая, когда мы делились друг с другом своими внутренними переживаниями не осуждая, не превознося. Я очень скучаю по вам с Сережей и надеюсь, что когда-нибудь эта война закончится, как жуткий сон, и мы снова соберемся вместе.»
