Текст книги "Слабость сильного"
Автор книги: Наталья Дьяченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Наталья Дьяченко
Слабость сильного
Это роман не про войну. Я не имела цели живописать ужасы блокады или героизм русского народа, в противном случае следовало бы обращаться к жанру исторической хроники; все совпадения с существующими местами и историческими личностями являются случайными. Война в «Слабости сильного» условна, реальность переиначена кривым зеркалом: что-то усилено, что-то сведено на нет; она не более чем декорация, причем достаточно вольная. Основное же внимание сосредоточено на взаимоотношениях людей, потому что могут меняться времена, места, национальности, имена и сословия, но людская природа всегда останется неизменной.
Сельская учительница
Мамина помада, сапоги старшей сестры…
Виктор Цой «Восьмиклассница»
– Фамилия, имя, отчество?
– Воронцова Астеника Александровна.
– Профессия?
– Учитель арийского языка.
– Образование?
– Десять классов школы, затем педагогическое училище.
– Откуда родом?
– Село Видогущино Рождественского района Калининской области.
– Евреи в семье были?
– Нет.
– А арийцы?
– Тоже нет.
Майор Угрюмов окинул взглядом сидящую перед ним девушку. Очень молодая, худенькая, высокая, хотя когда сидит, рост не слишком бросается в глаза. Одета в хлопковую блузку с круглым отложным воротничком, маленькие пуговки застегнуты под горло, как у солдата-новобранца. По-детски угловатые колени прикрыты юбкой унылого коричневого цвета. В руках тонкий для ранней весны плащик, и сумка-саквояж, видать, мамина или бабушкина: старомодная, бесформенная, с массивным круглым замком и до белизны вытертыми углами. Свои жалкие пожитки учительница крепко прижимает к груди, точно боится, что кто-то на них позарится.
От сумки Максим Дмитриевич поднял взгляд на лицо соискательницы: черты утонченные, правильные – гладкий лоб, аккуратный носик, миндалевидные светлые глаза, небольшой упрямый подбородок, высокие скулы. Рот, правда, выбивался из общей картины: крупный, с полными яркими губами – рот шлюхи на лице Мадонны, но этот контраст делал девушку лишь интереснее, хотя помаду ей следовало выбирать побледнее, а то с бордовой она выглядела точь-в-точь как собравшаяся на симпосий11
Симпозий – ритуализированное пиршество в Древней Греции, сопровождавшееся буйным весельем, важная составляющая мужского времяпрепровождения (не путать с симпозиумом, который суть то же сборище, но все-таки научное)
[Закрыть] гетера. Пшенично-золотые волосы соискательницы закручены косами-баранками по обе стороны лица, брови и ресницы белесые, и кожа белая, тонкая, как цветочный лепесток. Еще врет, будто арийцев в роду не было! Впрочем, дело майора маленькое – расспросить как следует, и если соискательница подойдет, ее броская внешность станет головной болью Железного генерала.
Красоток Максим Дмитриевич не любил – больно уж прихотливы: и цветы-то им дари, и по театрам-ресторанам води, и пальто с вешалки подавай да на плечи накидывай, будто сами немощные. Другое дело дурнушки! В редкие минуты сентиментальности майор мечтал, что после окончания войны отправиться в какую-нибудь глухую деревушку на границе и выберет там себе в жены девицу попроще, на которую никто другой не позарится. Чтобы по гроб жизни чувствовала себя обязанной и обхаживала безо всяких там капризов. Все же правы арийцы, говоря, что удел женщины Kinder, Kuche и Kirche22
Дети, кухня и церковь (нем.)
[Закрыть] – и у врага можно поучиться. Но это будет нескоро. А пока требовалось определиться с секретаршей для генерала Громова.
– Кто родители? – продолжил допрос майор.
– Мать Воронцова Людмила Прокопьевна – доярка в колхозе, отец – Воронцов Александр Германович, вроде, автомехаником был.
– Вроде был? – Угрюмов скептически вскинул брось.
– Я отца не помню почти, он умер, когда мне пять лет исполнилось.
– Кого из родственников помните? Дед, бабка, тети-дяди?
Мысль об арийском происхождении девушки не оставляла майора. В анкете намеков на то не нашлось, но внешность прямо-таки кричала о вливании нордической крови. Девушка тряхнула головой, поднесла правую руку ко лбу. Пальцы у нее были перепачканы чернилами, на первой фаланге среднего горбатилась некрасивая мозоль. Видать, писать сельский учительнице приходится много. Обнаружив в соискательнице изъян, Угрюмов даже повеселел.
– Есть брат, его я в анкете указала. Он сейчас на фронте, в шестнадцатой пехотной дивизии. А больше нет никого. Мать детдомовская, бабушка по отцу, кажется, белошвейкой была, а дед из крестьян зажиточных. Обоих как раскулачили, так они сразу за границу уехали, с нами отношений не поддерживают.
– Что за имя странное – Астеника?
– Я слабой родилась, врач в больнице все головой качал, астеничной называл. Матушка так и записала. Потом разобралась, что это не имя, да поздно. Но вы можете звать меня Асей, как все домашние.
– Уменьшительно у нас не положено. Почему в штаб проситесь?
– Так в нашем селе все, кто не хромой-косой добровольцами на фронт вызывались. Мальчишки прямо со школьной скамьи бегут, возраст себе набавляют, лишь бы взяли. А я чем хуже? Руки-ноги на месте, работать могу. Вы не смотрите, что худая. Я и ведра с колодца ношу, и картошку на огороде сажаю, и на сенокосе работаю наравне с другими. И не болею вовсе, потому как зимой в прорубь окунаюсь. Ну, если после бани, конечно. Я тоже хочу послужить делу победы.
– Вот и спрашиваю, почему к нам? Отчего не санитаркой на передовую? Или полагаете умение доить коров да купаться в проруби достаточным, чтобы работать секретаршей при самом генерале Громове? – в голосе майора почудилась издевка.
Девушка по наивности своей издевку не уловила, отвечала как и прежде со спокойным достоинством:
– Меня учили, что каждый человек должен делать то, что ему наилучшим образом удается. Я арийский язык хорошо понимаю. Ну, чувствую. Не могу лучше объяснить. Но если у вас не пригожусь, непременно на курсы санитарок запишусь.
Бахвальство? Наивный обман, чтобы тепленькое местечко занять? Сложно представить, чтобы такая девочка-припевочка шпрехала по-арийски лучше дипломированных переводчиков. Или все-таки генетическая память? А вот теперь и проверим.
Майор поднялся на стуле. Подавил порыв потянуть занемевшие от долгого сидения мышцы, подошел ко встроенному в стену шкафу из покрытых лаком дубовых панелей, стащил с полки первый попавшийся том. Им оказался «Also sprach Zarathustra»33
Так говорил Заратуста (нем.).
[Закрыть] 1883 года издания, в тяжелом вычурном переплете, с плотными веленевым страницами, на которых, точно жуки, сочно чернели буквы. Наугад раскрыл книгу, отрывисто скомандовал:
– Читайте.
Астеника сперва нахмурилась, светла на переносице свои светлые бровки, поджала накрашенные аляповатой помадой губы, но книгу ухватила цепко. Даже бесформенную сумку-саквояж наконец-то опустила на пол. Скользнула глазами по станице:
– Man soll in seinem Freunde noch den Feind ehren. Kannst du an deinen Freund dicht herantreten, ohne zu ihm überzutreten? In seinem Freunde soll man seinen besten Feind haben. Du sollst ihm am nächsten mit dem Herzen sein, wenn du ihm widerstrebst.
Читала сельская учительница бегло, без запинок, верно расставляя акценты и ударения, выдерживая паузы в положенных местах. Ее произношению впору было позавидовать: чистейший арийский Канта и Гегеля, Гете и Гейне, об который Угрюмов не раз ломал язык, из уст девушки лился журчанием ручейка.
– Довольно. Переведите.
Все также легко учительница принялась переводить. Само собой, ни разу не сбившись:
– Врага должен чтить ты в друге своем. Разве можешь ты подойти вплотную к другу своему, не перейдя к нему? Пусть будет друг твой самым достойным врагом твоим. Будь же ближайшим к сердцу его, противясь ему44
Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра» перевод В.В. Рынкевича.
[Закрыть].
При многих недостатках имелась у Максима Дмитриевича одно крайне положительное для военного свойство: указания руководства он разумел наивысшим законом. Ни любовь, ни ненависть, презрение или страх не могли перебороть в его душе истинно солдатской, казарменной верности приказу. Вот и теперь, вынужденный принять неприятное решение, майор лишь поморщился, но сказал твердо:
– Вы приняты. Приступаете к работе с завтрашнего дня. Ключи от служебной квартиры получите у нашего коменданта. Приходите пораньше, непунктуальности Яков Викторович не терпит. Возьмите за правило меньше болтать, а лучше вообще забудьте свою дурную бабскую привычку. Лишних знакомств не заводите, имеющиеся ограничьте внеслужбным временем. Думайте, что и кому пишете. С остальным разберетесь по ходу дела. На этом все, можете быть свободны.
«Дорогая мамочка!
Спешу сообщить тебе радостную новость – меня взяли на работу и даже обеспечили жильем – маленькой квартиркой в получасе ходьбы пешком или десяти минутах езды на трамвае. Трамвай – это точь-в-точь поезд, только всего из одного вагона, приводится в движение он электричеством, а движется по гладким рельсам без шпал. Я не отказываю себе в удовольствии прокатиться в нем, глядя в окошко на город. Из-за маскировки столица выглядит чудно: колокольни у соборов выкрашены в серый цвет, а купола и вовсе черны, как ночь; в небе, точно огромные киты, проплывают мрачные дирижабли; то тут, то там встают дома, а то и целые улицы, вырезанные из фанеры. Я охотно поверю, что в мирное время столица красива, теперь же она напоминает антиутопию.
Коллектив на работе дружный, ко мне относятся по-доброму: всегда помогут советом, подскажут, хотя с каждым днем я разбираюсь все лучше и лучше и уже со всем справляюсь сама. С руководителем мне тоже повезло, Яков Викторович просто замечательный! Другие боятся его, но только не я. Со мной он неизменно вежлив, частенько справляется о самочувствии, о настроении, говорит, что видит во мне дочь, которой у него никогда не было. Я, правда, не очень понимаю, как можно видеть в ком-то, кто уже есть, кого-то, кого никогда не было, не правильнее ли было бы наоборот? Однако не ломай голову, я и сама не очень-то поняла, что за каламбур сочинила.
Яков Викторович зовет меня Никой или в шутку своей победой. Я не поправляю, поскольку прекрасно понимаю, что его ум сосредоточен на решении более важных вопросом. Со своей стороны, я всячески стараюсь избавить его от хлопот: проветриваю в кабинете, слежу, чтобы в графине была свежая вода, собираю газеты в подшивку, поливаю фикус Бенджамина, который Яков Викторович кличет Васей. Похоже, у моего начальника страсть менять имена. Чтобы все успеть, мне приходится выходить пораньше, но я привыкла подыматься с петухами…».
Преображение куколки в бабочку
И она надела русалочке на голову венок из белых лилий, только каждый лепесток был половинкой жемчужины, а потом нацепила ей на хвост восемь устриц в знак ее высокого сана.
– Да это больно! – сказала русалочка.
– Чтоб быть красивой, можно и потерпеть! – сказала бабушка.
Г.Х. Андерсен «Русалочка»
Шефа Астеника и впрямь боготворила. Яков Викторович Громов по прозванию Железный генерал был из тех людей, о которых говорят: сделал себя сам. Родом из глухого села на Крайнем Севере, шестой ребенок в семье, благодаря упорству и трудолюбию он после срочной службы получил распределение в столицу, где с отличием окончил Академию Вооруженных Сил и быстро поднялся по служебной лестнице, пройдя все ступени от рядового до начальника Главного Оборонного штаба. Иных покровителей, кроме собственной настойчивости и прилежания у Якова Викторовича не было, наверное, именно поэтому он разглядел в сельской девочке родственную душу и поверил ее бескорыстному стремлению служить Родине. Не жалел, гонял, что называется, в хвост и в гриву, но за труд вознаграждал с лихвой. Астеника выполняла роль переводчицы, секретаря, курьера, осваивала стенографирование и слепую машинопись.
У хорошенькой девушки быстро появились поклонники: одни пытались вымостить через нее дорожку к начальнику, другие жаждали раньше других узнавать последние новости, третьи просто скучали по женскому обществу. Женщин в штабе работало немного, все гражданские: старенькая уборщица Агриппина Романовна, сморщенная, сгорбленная, в очках с толстыми стеклами, темном халате и полотняной косынке; затем буфетчица тетя Паша необъятных размеров, в засаленном фартуке и заломленном набок колпаке, с огромными ручищами, которыми она лихо вылавливала из бочонка соленые огурцы; да еще машинистки Любочка с Кларой.
Машинистки были болтушками-хохотушками. Из приоткрытой двери их кабинета то и дело долетал веселый смех, обрывистый стук клавиш, звонкое треньканье кареток да терпко и знойно, по-летнему, веяло «Северной Венецией». Помещение машбюро прежде принадлежало связистам, отовсюду в нем: со стен, с пола, с потолка, от окон и от подоконников торчали, свешивались, перекручивались толстые провода в черной обмотке, которые машинистки называли с ударением на последний слог «кабелями». Из стены над дверью выступали какие-то железные короба, заставленные фарфоровыми статуэтками, изображавшими героев сказок: здесь была лисица с колобком на носу, хозяйка Медной горы, жадные медвежата, зайчиха-плясунья. Стоило хлопнуть дверью посильнее, как какая-нибудь из статуэток тотчас срывалась с места, и девочки вечно подклеивали то хвост лисице, то платочек зайчихе. Запоминанием сотрудников по имени-отчеству Любочка и Клара не утруждались, всех приходящих к ним, – от безусого ефрейтора Петруши Шмакова то серьезного Льва Ефимовича Стрепетова, имевшего в подчинении двадцать аналитиков, честили котиками, зайчиками, пусиками и непременно на «ты».
С машинистками у Аси сложились приятельские отношения, правда не без зависти со стороны последних. Однако открыто ссориться с секретаршей было недальновидно, поэтому Любочка с Кларой благоразумно держали зависть при себе. Да и вправду сказать, то была ленивая, сытая зависть горожанок к более удачливой деревенской товарке, не столько порожденная личной неприязнью, сколько бывшая данью традиции. А дружить хотелось, ведь ни тетя Паша, ни баба Агриппина не больно-то годились в товарки – первая по статусу, вторая – по возрасту. Так и вышло: Астеника бегала к машинисткам за советом, а те не забывали выпрашивать через нее поблажки у строгого начальника.
Вот и теперь, не успела Ася войти, как Любочка резво вспорхнула со своего стула, подлетела, ухватила за руки, проникновенно заглянула в глаза:
– Ася, тут беда такая случилась: Угрюмов рапорт написал аж на четырех листах, твоему побежал докладывать. Ты уж замолви словечко, чтоб не зверствовал…
Любочка была невысокая шатенка аккуратного сложения, личиком простовата, но косметикой пользовалась умело: пухлые губки подкрашивала капризным бантиком, небольшие глазки увеличивала стрелками. Волосы у нее были реденькие, тоненькие, но когда она взбивала их и подымала наверх, казалось, что на голове целая копна. Любочка любила кокетничать, а в разговоре о мужчинах непременно останавливалась на самых пикантных деталях. Из-за своего игривого нрава она частенько влипала в неприятности.
– Да что случилось-то?
– Любочка майор Угрюмова лосиком назвала, ну он и обиделся. Разорался: мол, я вам не лось, глаза выпучил, дверью хлопнул. Вон, фарфоровому медвежонку лапу отбил, – принялась жаловаться Клара.
Она выглядела постарше и посерьезней подруги: высокая, статная брюнетка безо всяких там стрелок-бантиков. Удлиненным лицом и крупными крепкими зубами она несколько напоминала кобылу, но исключительно справную и милую. Однако Кларина серьезность была наносной. По части болтовни она ничуть не отставала от Любочки, наизусть знала всю светскую хронику, слепо преклонялась перед авторитетами и постоянно козыряла тем, что ее пятилетний сынок Гошенька ходит в одну группу детского сада с сыном известного режиссера.
Под объединенным напором машинисток Астеника почувствовала себя неловко:
– Ой, девочки, я к Якову Викторовичу сегодня подступиться боюсь. Сдается мне, он сердитый на меня будет.
– На тебя? – удивилась Любочка. – Вот уж не поверю. Чем ты ему насолила?
Машинистки как по команде подобрались, уставились на товарку двумя парами блестящих от любопытства глаз.
– Якова Викторовича на встречу с арийцами посылают. Он мне наказал идти с ним.
– Ну так иди!
– Да мне надеть совсем нечего… Платье-то штопанное, чулки точно назло об стул зацепила… А где новые взять? И в парикмахерскую не успеваю, там же электричество днем отключают, чтобы экономить.
«Да, милочка, чуть не забыл. На сегодняшний вечер ничего не планируйте, и ухажерам своим скажите, чтобы обождали – есть дела поважнее. В гостинице Кастория будут переговоры с арийцами об обмене военнопленными. Пойдете со мной в качестве переводчика. Извольте уж прихорошиться – щечки там нарумяньте, косы эти ваши баранками накрутите. Арийцы большое значение придают внешности, так что постарайтесь произвести на них впечатление. В конце концов, от их расположения зависят судьбы наших ребят».
Яков Викторович произнес это мимоходом, но Астеника не обманулась шутливым тоном начальника. Понимала, что никакая это не просьба, а самый настоящий приказ, который нельзя не исполнить. А как исполнять, если из одежды у нее та самая блузка с юбкой, в которых она проходила собеседование, да старенькое синее платье? Много ли вещей нужно сельской учительнице?
Наряды она собиралась сшить с первой зарплаты. Приглядывалась к дорогим красивым материалам в Центральном универмаге, заходила в комиссионные магазины, даже выбрала ткань по душе, но получив долгожданные двести рублей, почти все отправила маме – ей колхоз задерживал зарплату. Также получилось и с последующими деньгами. Стыдно было наряжаться, пока мать голодала. Астеника по-прежнему ходила в юбке с блузой да стареньком платье, на котором меняла белые кружевные воротнички, надеясь хоть так добиться разнообразия.
– Что делать-то, девочки? Яков Викторович говорит от того, как я выглядеть буду на этой встрече, зависит судьба наших ребят. А я только сегодня о ней услыхала! Кабы знала наперед, уж наверно что-нибудь да придумала!
– Ох уж твой Яков Викторович, любит он преувеличить! – фыркнула Любочка. – кабы женская красота что-то решала, ни одной ведьмы в средневековье бы не сожгли! Мужчины не прочь обладать красотой, но жертвовать ради нее своим удобством не станут.
Клара не упустила случая блеснуть осведомленностью:
– Знаем мы про твои переговоры, даром что ли секретные документы с утра до вечера печатаем? Нашу сторону представляет Громов, затем из службы «Р» кого-то собираются направить и еще приедут особисты, у этих директива о необходимости присутствовать на любых встречах с участием иностранцев. А от арийцев будет оберст55
Оберст (нем. Oberst) – высшее воинское звание офицерского состава в Вооруженных силах Германии, соответствует полковнику Вооруженных сил России.
[Закрыть] Крафт66
От немецкого Kraft – сила, мощь. Не путать с английским craft – ремесло, промысел.
[Закрыть]. Он у них самый смелый, его всегда к нам засылают.
– Сам Петер Крафт будет? – восторженно ахнула Любочка. – Ну и повезло же тебе, Ася, оберста вживую увидеть! Я на него только в телевизоре смотрела. Настоящий нордический красавец, будто с картинки: высоченный, плечи литые, а как на нем китель сидит! Лучше, чем на любом манекене! Да он и сам будто манекенщик!
Любочка принялась поспешно рыться в ящиках стола. Наведением порядка она не утруждалась – сметала в ящики все подряд, авось пригодится. На пол летели перья, химические карандаши, подушечки для штампов, сменные ленты к печатным машинками, острые металлические кнопки, скрепки. Наконец Любочка выдернула из завалов крохотный блокнотик вырвала из него исписанные листы, а оставшиеся с просительным видом протянула Астенике.
– Слушай, там после официальной части банкет последует, чтобы показать арийцам, что нам нас ни голодом, ни войной не сломить. Ты дождись, когда все напьются, а потом попроси автограф.
– Кого попросить? – не поняла Ася.
– Да автограф у Крафта! – нетерпеливо воскликнула Любочка, дивясь ее непонятливости.
– Ты что, Любочка, он же враг! Арийцы русских мальчишек расстреливают, а ты автограф. Как подумаю, что брат на передовой наш покой кровью покупает, так сама бы взяла пистолет да всех арийцев перестреляла, лишь бы только он живым воротился.
– Фу, какая кровожадная. Ну что ты к Крафту-то цепляешься? Не он эту войну начал, он – офицер, военнообязанный, делает, что ему начальство велит. Как ты, как все мы.
– Нельзя нас с боевым офицером сравнивать! Мы-то в тылу сидим, по людям не стреляем.
– Нам велено, вот и сидим. А пошлют на передовую – так и пойдем. И стрелять будем. Сама же сказала, кабы у тебя был пистолет, так бы стреляла. И Яков Викторович твой тоже, между прочим, немало арийских солдат положил – хоть сам, хоть руками солдат. А Крафту я добровольно в плен отдаться готова безо всякой надежды на возвращение. Без-воз-врат-но. Безвозвратно-развратно, сердцу приятно спеться с ним складно, сердцу приятно, а телу – усладно…. – пропела Любочка на манер арии из оперетты. – Ну, чего тебе стоит спросить автограф? Ты ж не для себя, для меня просишь! А я тебе ну вот что хочешь взамен сделаю!
Клара выкрутила из своей машинки лист бумаги и тоже протянула Астенике:
– И мне тоже возьми. Крафта зовут человек без слабостей, Петер – Каменное Сердце. Он среди арийцев очень популярен.
– И ниже пояса у Крафта, наверное, тоже все как камень! – то ли хихикнула, то ли всхлипнула Любочка.
– Викторович Крафта, кстати, очень уважает. Каждая его победа для генерала как личная драма, ну а если в чем-то обойти удается, ходит потом гоголем. Прямо как мальчишки в песочнице, даром, что не песком – людскими жизнями играют. Репортеров на эту встречу куча понаедет, снимать станут для телевидения. Представляешь, тебя в новостях покажут и еще в газетах напечатают.
– Да меня-то зачем печатать? Якова Викторовича, вот кого печатать надо.
– Уж поверь, газетчики никого не упустят – ни тебя, ни Якова Викторовича, дай им волю они нашу бабу Агриппину напечатают. Любочка, давай-ка сюда косметику, будем делать из Аси красавицу. Порванные чулки – это чепуха, сейчас карандашиком линию начертим, будет казаться, будто шов на чулках, кто там приглядываться станет. А туфли я свои лаковые на шпильке одолжу. Еще бы платье новое…
Схожий разговор происходил в это же время в кабинете генерала Громова, этажом выше. Главный Оборонный штаб занимал особняк, отнятый после революции у какого-то графа, лестницы в нем были мраморными, на потолках сохранились остатки лепнины, на стенах – дубовые панели. В просторное помещение кабинета, переделанное из бальной залы, были втиснуты старинные шкафы-витрины, заваленные картами, планшетами, бумагами с донесениями, книгами в рассыпающихся от ветхости переплетах. Стулья тоже были из графских запасов, с крепкими спинками и изогнутыми ножками, правда ткань обивки не выдержала испытания временем, и это порядком портило их внешний вид.
– Зачем вам секретарша на переговорах? – спросил майор Угрюмов, пытаясь умостится на скрипучем стуле и в душе проклиная непритязательность начальника – другой на его месте давно бы уже новую мебель поставил, а графскую рухлядь отравил на свалку, где ей самое место.
Максим Дмитриевич работал под началом Громова десять лет, выполнял разные, порой щекотливые поручения, и теперь решительно недоумевал, отчего его, служившего верой и правдой, генерал отодвигает в сторону ради какой-то пигалицы. Неужто и впрямь неровно к ней дышит, как болтают сплетники? Седина в голову – бес в ребро?
Лицо Громова не выражало ничего. Обычное лицо – немолодое, усталое, с кустистыми седыми бровями, мясистым носом в красной сеточке капилляров и тонкой кривой линией рта. Под глазами набрякли мешки, щеки обвисли, делая Якова Викторовича похожим на мастифа. Хотя почему делая? Генерал и раньше напоминал Угрюмову этого цепкого пса, но годы высветили сходство явственнее, отобразили характер на лице – мимикой, морщинами, непримиримой сталью взгляда.
Громов не спешил отвечать. Вытащил из внутреннего кармана кителя портсигар с крепким Беломорканалом, закурил, игнорируя пепельницу, стряхнул пепел в кадку с фикусом. Когда Угрюмов окончательно потерял надежду что-нибудь услышать, Яков Викторович все-таки заговорил, хотя его слова также не дали подсказки:
– Она хорошо владеет арийским.
– За время нашего знакомства я не единожды имел возможность убедиться, что вы понимаете арийцев безо всякого переводчика.
– Арийцам ни к чему знать, что я их понимаю. Раз инструкцией положен переводчик, значит, он должен быть. Чем вам не угодила Ника?
Майор поморщился, как от зубной боли:
– У Астеники Александровны нет опыта ведения переговоров. Сморозит какую-нибудь глупость и пиши пропало. Обидно терять преимущество из-за молоденькой дурочки.
– Ну, а где, по-вашему, ей набираться опыта? В машбюро? Так от этих вертихвосток только непристойностей можно набраться. Несолидно это – секретарь начальника Главобрштаба, а врага только на картинке видела. Не уж, пускай сходит, пощупает, понюхает пороху, побалакает по-ихнему. Тренироваться надо на кошках.
Угрюмов аж икнул:
– Это вы Крафта считаете кошкой?
– Не воспринимайте мои слова буквально, Крафта я считаю куда более крупным хищником, хотя на нашей территории он вынужден прятать зубы и когти. Поверьте, никаких преимуществ Ника нас не лишит, поскольку нельзя лишиться того, чем не обладаешь. Встреча в Кастории – пустая формальность, закономерный финал того, что обговорено на более высоком уровне. Нам с оберстом здесь отведены схожие роли: как марионетки, ведомые кукловодом, мы будем пыжиться, дуть щеки, делать вид, будто что-то решаем, хотя все решено без нас. От нас требуется лишь прийти, пожать друг другу руки, сесть по противные стороны стола и поставить автографы под заранее составленным договором. Этакое кукольное шоу для народа. Его отснимут, запротоколируют и покажут по всем телевизионным каналам. Набегут газетчики со своими вспышками. При всем моем уважении к вам, майор, я желал бы фотографироваться не с небритым мужиком, а с юной красивой девушкой.
– Позвольте, я бреюсь каждый день!
– Я выразился фигурально.
– Я могу подстраховать на случай, если что-то пойдет не так. А чем вам поможет выпускница педулища?77
Педулище – сокр. от педучилище (сленг., иронич.)
[Закрыть]
– Вы завидуете, Угрюмов? Кадровый офицер, молодой, перспективный – и вдруг позавидовали, как вы сказали, выпускнице педулища? Ника тем и хороша, что совершенно безобидна. При виде нее враг утратит бдительность. Кстати, вы обратили внимание, что моя секретарша обладает чисто арийской внешностью? Она ходячее воплощение той самой чистоты расы, за которую радеют наши враги. Вы интересовались ее родословной?
К этому вопросу Максим Дмитриевич был готов, он и сам не раз ломал над ним голову. Отрапортовал бодро:
– По отцу бабушка и дедушка из кулаков, эти вряд ли были арийцами, а материнской линии она не знает.
– Ну так не поленитесь, наведите справки.
– Прикажете официальным запросом направить?
– Можно и официальным, – Громов задумчиво побарабанил пальцами по полированной поверхности стола. – Но это долго. А можно и по-человечески. Вы кому-то оказали услугу, вам кто-то окажет услугу. Учитесь быть любезным, майор.
– Да окажись Астеника Александровна хоть дважды арийкой, неужели вы и впрямь верите, что ей удастся размягчить Каменное Сердце? У Крафта нет слабостей!
– Слабости есть у всех.
– Даже у вас?
При этих словах майор не удержался, кинул взгляд на фоторамку, что стояла на рабочем столе Громова. Генерал перехватил взгляд своего подчиненного, опустил рамку лицевой стороной вниз, оберегая от назойливого интереса. Произнес холодно:
– Моей единственной слабостью была моя жена. Ради нее я без преувеличения был готов на все. Если бы не случилось того, что случилось, мы не говорили бы с вами теперь, я давно уже отбывал срок где-нибудь на Соловках. Но незачем ворошить прошлое. Теперь ее нет, и слабостей у меня тоже нет.
– Ваша новая секретарша похожа на вашу супругу. Поэтому вы ее выделяете?
– Я не имею обыкновения мешать личные интересы с работой. В Нике я ценю ум и трудолюбие. Ну, и безупречный арийский, само собой. Вместо того, чтобы повторять глупые сплетни, спуститесь-ка лучше в машбюро и отдадите моей секретарше вот это. Скажете – подарок.
Генерал протянул Угрюмову сверток, все время разговора ждавший на столе – нечто, завернутое в серую оберточную бумагу и перетянутое бумажной же веревкой. На миг Угрюмову примерещился запах лаванды и очень отдаленный – женских духов. Максим Дмитриевич принял сверток, но уходить не спешил – стоял, переминаясь с ноги на ногу, точно что-то позабыл. Поскольку Громов уже опустил глаза в бумаги, Максиму Дмитриевичу пришлось спросить:
– Я хотел узнать, как вы решили поступить с моим рапортом?
– Как, как? – по-стариковски ворчливо отозвался генерал. – Никак. Негоже взрослому мужику с девчонками воевать. Постыдились бы! А ведь еще меня в свои разборки втравливаете. Ступайте уже …
Дождавшись, когда за Угрюмовым затворится тяжелая дверь, Яков Викторович, пробурчал в спину ушедшему:
– … майор Лосик.
Затем он бережно вернул фоторамку в прежнее положение. С поблекшего снимка смотрела молодая женщина в летнем платье горошком. Полукруглый ажурный воротничок обхватывал изящную шейку, рукава-фонарики подчеркивали тонкость рук. Женщина была белокура и светлоока, с узким носиком, с тоненькими ниточками бровей. Чуть нарочитым жестом она отводила локон со лба. Ее губы раскрывала мягкая улыбка, обращенная кому-то, находящемуся за кадром – кому-то бесконечно дорогому, близкому, любимому, из той далекой жизни, дверь в которую затворилась навеки.
С перекошенным, точно от оскомины, лицом майор Угрюмов ворвался в машбюро. Застиг всех троих: и секретаршу, и кукушек-машинисток за форменным непотребством – прямо на рабочем столе, поверх секретных донесений и шифртелеграмм, легкомысленные девицы рассыпали карандаши, тени для век, кремы, помады, шпильки. Пахло «Северной Венецией» и лаком для волос. Густым облаком висела пудра.
Не удержавшись, майор чихнул. Отыскал взглядом секретаршу. Та выглядела непривычно ярко. Тяжелые косы короной лежали вокруг головы, в аккуратные мочки ушей были продеты серьги-жемчужины. На лице обозначились дуги бровей, вразлет поднимавшиеся от переносицы к вискам. Отчего-то прежде майор не замечал их. Подкрашенные голубым перламутром глаза сделались огромными, ясными. На скулах алел стыдливый румянец. Бордовую помаду сменила другая, цвета земляники – вроде и менее пошлая, но куда как более манящая. Угрюмов вдруг поймал себя на желании впиться в эти сочные губы, лизать их, кусать, мять, заглатывать целиком, точно ягоды на лесной поляне… Тряхнул головой, отгоняя непотребные мысли:
– Окно откройте. Навоняли тут, дышать нечем!
– Так оно же открыто, Максим Дмитриевич.
Даже голос секретарши теперь звучал иначе: томно, воркующе, будто она предлагала ему разделить постель, а не говорила банальности про окно. Угрюмов сунул в руки Астеники сверток, пробурчал:
– Подарок от генерала Громова.
– Подарок? Но зачем? Мне не нужно ничего.
– Не могу знать. В чужих вещать рыться не приучен. Генерал приказал, извольте получить, – скороговоркой ответил майор и ринулся вон, пока непотребство не завладело им окончательно.
