Текст книги "Малиновый запах надежды"
Автор книги: Наталья Калинина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Лазарин на тебя глаз положил, похоже. Иначе с чего бы ему приглашать тебя на концерт и интересоваться, будешь ли ты потом на вечеринке?
Мне хотелось сказать Марине правду, что таким образом Тим замаливал свою оплошность, но я переборола себя и загадочно улыбнулась:
– Может быть.
Слова Марины о том, что Тим неравнодушен ко мне, не выходили из головы и подогревали надежды, которые я возлагала на предстоящую вечеринку. Я решила выкинуть белый флаг и «завязать» с «холодной войной», которую вела не против Тима, а против самой себя.
Сценарий мероприятия был прост, как медная монета: вначале – импровизированные застолья в комнатах, потом – общая для всех дискотека под магнитофон в закутке за кухней.
Я быстро сбежала из-за накрытого стола в нашей комнате, оставив Марину болтать с двумя приглашенными сокурсницами. Но и на дискотеке мне тоже быстро наскучило, потому что там не оказалось Тима.
Я ушла и еще долго бродила по узким коридорам общежития, спускалась и поднималась по лестницам, стояла на лестничных площадках, опершись о перила.
Потом, устав бродить, сидела на подоконнике между этажами и курила. Иногда ко мне кто-то подсаживался и завязывал разговор. Я отвечала с неохотой и односложно. А когда уж совсем загрустила, вновь отправилась в полутемный закуток, откуда еще доносилась музыка, но по пути зашла на кухню, чтобы выпить воды.
Взяв со стола чью-то забытую кружку, я наполнила ее прямо из-под крана и сделала несколько жадных глотков. И только после этого заметила с удобством расположившуюся на подоконнике целующуюся парочку. Незнакомую девицу с ярко-рыжей буйной гривой. И Тима.
От потрясения я выронила кружку, и этот шум вспугнул их.
– Саша? – удивленно и растерянно пробормотал Тим, слепо щурясь и часто моргая, будто от внезапно включенного яркого света.
Девица глянула на меня враждебно и тут же отвернулась. Я заметила ее руку с ярко-красными длинными ногтями, по-свойски поглаживающую Тима по обтянутому джинсами бедру и, резко развернувшись, выскочила из кухни. Под моими каблуками жалобно хрустнули осколки разбившейся кружки, а мне показалось, что это хрустнули, превращаясь в пыль, обломки моих надежд.
Кажется, в тот вечер я здорово напилась – впервые в жизни. И ни до, ни после не вела себя так легкомысленно и разнузданно, как в тот вечер. С кем-то знакомилась, с кем-то целовалась, курила чьи-то сигареты, пила вино, которым меня щедро угощали, и безбожно флиртовала со всеми подряд...
* * *
– ...Саш, ты не хочешь никуда ехать? – вернул меня на землю тревожный голос.
Я сморгнула и, подняв на Леонида глаза, поспешно ответила:
– Нет-нет, вернее, да. Поедем. Я посмотрю на работе каталоги и позвоню тебе.
– Отлично, Мартышка! – обрадовался он и довольно потер ладони. – Если у тебя не получится взять отпуск сейчас, поедем на новогодние каникулы. Тебе ведь хотелось бы отметить Новый год где-нибудь на островах? Мартышка, ты меня слышишь?
– Да, Лелик, да, – вздохнула я, мрачнея от старых воспоминаний. – Слышу.
– Как будто здесь и не здесь, – почти обиделся Леонид.
– Извини. Я тут.
– Десерт хочешь?
– Пожалуй, – вяло согласилась я.
И когда Лелик вышел за сладким, плеснула себе в бокал вина и залпом выпила, будто водку. Неуважительное отношение к вину многолетней выдержки, ценность которого заключалась в постепенно раскрывающемся букете. Лелик, если бы это увидел, не одобрил бы.
– Надеюсь, тебе понравится, – сказал он, возвращаясь с двумя высокими вазочками с крупной клубникой, украшенной шапками взбитых сливок. – Ты ведь любишь клубнику?
– Да, – ответила я, думая, что всегда отдавала предпочтение малине. Тим хорошо знал об этом.
– Мартышка, что все же случилось?
– Ничего, – покачала я головой, взяла ложку, но тут же положила ее на стол, так и не попробовав ягод.
Мне захотелось уйти. Но как сказать об этом Лелику так, чтобы не обидеть его, я не знала.
– Саш? – позвал он меня. И я подняла на него глаза, подумав, что сейчас он – мой милый проницательный Лелик – поймет, что я хочу уйти, и предложит вызвать мне такси.
Но он наклонился ко мне и поцеловал. И я машинально ответила на его поцелуй.
Шальное секундное желание, отдающее разнузданностью, спровоцированное залпом выпитым вином и усиленное горьким послевкусием моих некстати воскресших воспоминаний.
Второй раз в жизни вино стирало границы моих принципов, второй раз в жизни я готова была потерять контроль. Лишь бы больше не чувствовать разъедающий сердце кислый вкус одиночества, растворенного в отчаянии. Адская смесь. Впервые я хлебнула ее на той пресловутой вечеринке.
Рука Лелика смело скользнула мне в вырез платья, и это привело меня в чувство.
– Не надо!
Его объятия размякли, будто раскисшая под дождем глина, и мне не составило особого труда высвободиться из них и встать.
– Прости... – сказала я, глядя в сторону.
– Это ты меня прости... – хриплым шепотом произнес Леонид. – Прости. Я слишком поторопился.
– Мне лучше уйти. Извини.
Он без слов кивнул – то ли принимая мои извинения, то ли соглашаясь с тем, что мне лучше уйти. И когда я уже оказалась у дверей, опомнился и бросился за мной следом:
– Мартышка, куда ты? Ночь на дворе. Давай я тебя отвезу.
От его фразы, произнесенной с искренним беспокойством, повеяло такими знакомыми интонациями, что я невольно вздохнула с облегчением и улыбнулась:
– Нет, спасибо, я поймаю такси.
– Поймает она такси! – ворчливо произнес Леонид, старательно не глядя мне в глаза. – Подожди, я тебе его сам вызову, раз тебе так не терпится уйти. А то еще неизвестно, какие ты «приключения» найдешь.
Он схватил трубку и потыкал пальцем в кнопки. И я вновь испытала острое сожаление: ну почему, почему я не влюблена в него?
– Машина будет через десять минут, – ворчливо объявил Лелик, по-прежнему не глядя мне в глаза. – Пройди уж в комнату, чего торчать возле дверей. Ничего я тебе не сделаю.
– Лелик...
– Ну?
– Я, наверное, еще не готова.
Он промолчал, но в его взгляде, брошенном на меня, читался вполне обоснованный упрек в том, что зачем тогда я согласилась выйти за него замуж, зачем приехала к нему домой, нарядившись так вызывающе?
– Извини...
– Слышал уже.
– Ты же сам сказал, что тебе все равно... – не договорила я, понимая, что с языка чуть не сорвались те слова, которые хоть и прозвучали бы правдиво, но усугубили бы и без того неловкую ситуацию.
Но Лелик все прекрасно «услышал» и ехидно произнес:
– Все равно то, что ты меня не любишь? Да, я знаю об этом, но мне это не так уж безразлично, как тебе кажется. Я еще питаю надежды, что когда-нибудь... Пока надеюсь, а потом, может быть, устану. Саша, тебе уже двадцать шесть лет, но ты до сих пор не знаешь, чего хочешь, ведешь себя как несовершеннолетняя.
– Или наоборот, как старушка, которая уже израсходовала все свои шансы и устала от жизни, – горько произнесла я.
– А вот это брось, – уже не ворчливо-наставительным тоном сказал Лелик. В его голосе проскользнули теплые, душевные и вместе с тем беспокойные нотки. – Что бы ни произошло, шанс все равно остается. Пока мы живем – шанс есть.
– Спасибо, – выдохнула я.
– Не за что, – ухмыльнулся Лелик.
И я поняла, что он больше не сердится на меня. Но не успела что-либо сказать, как он тут же тихо, будто себе, сказал:
– Возможно, ты права в том, что не готова. Даже кольцо, подаренное мной, не надела. Мне не следовало так торопиться с предложением.
От неловкой паузы нас избавил звонок телефона. Леонид схватил трубку с излишней поспешностью и гаркнул:
– Да!
Выслушав то, что ему сообщили, он повернулся ко мне и сказал:
– Такси приехало. Пойдем, я тебя провожу.
* * *
В машине я думала о словах Лелика о том, что, пока мы живем, шанс есть. Мне очень хотелось найти новый шанс, но воспоминания составляли основной фон моей жизни, превращая настоящие события в бесцветные тени. Лейла была права, сказав, что не надо поддаваться на провокации прошлого.
«Я постараюсь, постараюсь!» – твердила в такси я себе мысленно, присягая на мелькавших в окне ночных огнях города, как на Библии.
Но когда я поднялась по лестнице и подошла к своей квартире, все мои клятвы не жить воспоминаниями, а идти в будущее оказались перечеркнутыми торчавшим в щели между дверью и косяком конвертом, который я в первое мгновение приняла за записку от Лейлы.
«Вспомни!» – одно слово, опять составленное из вырезанных из журналов и наклеенных на лист бумаги букв. Я перевернула конверт и из него выпал еще один небольшой листок.
И все сомнения в том, что анонимное послание было адресовано не мне, исчезли, стоило мне поднять упавший листок, который на самом деле оказался некачественной фотографией. Фотографией со студенческого концерта Тима и его группы.
IV
В эту ночь я легла спать почти под утро. Обнаружив в конверте фотографию, позвонила в соседскую дверь и, конечно же, разбудила Лейлу и ее семейство. Мне открыл Сергей с таким выражением на заспанном лице, что и сомнения не возникло в том, что сейчас он отнюдь не ласковым тоном выскажет все, что думает по поводу ночных визитов. Но Лейла, выглянув из-за плеча мужа, молча отстранила его, уже набравшего в легкие воздуха для гневной тирады, и вышла ко мне:
– Что случилось, Саша?
Я молча протянула ей записку и фотографию. Подруга прочитала одно-единственное слово, посмотрела на снимок и кивнула в сторону моей двери:
– Пойдем.
А затем оглянулась на мужа:
– Сережа, ложись спать. Я скоро вернусь, не волнуйся.
Мы вошли в мою квартиру. Я задержалась в коридоре, снимая плащ и туфли, а Лейла сразу же отправилась на кухню. Когда я туда вошла, подруга уже успела поставить чайник и, сидя за столом, внимательно рассматривала снимок.
– Мне это подкинули сегодня, – сказала я и достала из шкафчика две чашки. – А еще утром в почтовом ящике я нашла другую записку, только выкинула ее, потому что показалась она мне бессмысленной, никому конкретно не адресованной. В ней было всего два слова: «Забыла уже?»
Подруга кивнула и, задумчиво вертя снимок в руках, спросила:
– Этот человек с фотографии много значил для тебя?
Я сделала глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и на выдохе произнесла:
– Да. И значит до сих пор.
– Что с ним случилось? Снимок какой-то... холодный, будто...
– Он умер, – подтвердила я ее догадки. Фраза далась на удивление легко. – Ты увидела это по фотографии?
– Почувствовала. К сожалению, я не умею видеть по фотографиям, как моя бабушка, – со вздохом ответила Лейла и аккуратно, будто святыню, положила снимок на стол. – Не передался мне ее талант. Я лучше разбираюсь в картах. Но сейчас мне показалось, будто с парнем на фотографии что-то не то. Это необязательно должна быть физическая смерть. Человек может быть мертвым духовно – спиться, стать наркоманом, опуститься. Или находиться в коме, болеть онкологией. Понимаешь? Но раз ты говоришь, что он умер...
– Погиб, – отрывисто произнесла я.
– Молодой и красивый, – вздохнула Лейла с таким искренним сожалением, будто была знакома с Тимом. – Тот, кто подбросил анонимки, должен хорошо знать тебя.
Она высказала то, о чем я и сама думала. Но кто это и что он хотел сказать своими записками, даже предположить не могла. Никто из нынешнего окружения не знал о Тиме, даже Лелику и Лейле я ничего не рассказала. Исключением была лишь парикмахер. Но нелепо даже предполагать, что сейчас, четыре года спустя, та женщина каким-то образом разыскала меня для того, чтобы подбросить пару конвертов.
– Лейла, а ты не можешь увидеть, кто подкинул мне записки и чего этим хотел добиться? – с надеждой спросила я у подруги.
– Я не ясновидящая, чтобы знать все, лишь умею раскладывать и читать карты, – несколько резко ответила Лейла. – Но и без карт могу сказать, что тот, кто подкинул тебе письма, желает вывести тебя из душевного равновесия. Может быть, он хочет тебе таким образом отомстить за что-то?
– За что? – недоуменно спросила я. Месть – это уже что-то из восточного, близкого Лейле, но никак не мне.
– Не знаю. Ты не делилась со мной своими историями из прошлого.
– Но ведь ты прочитала его по картам и назвала «страшным», – невольно поддела я подругу.
И Лейла бросила на меня такой взгляд, что я осеклась. На секунду мне показалось, что сейчас она, обидевшись, встанет и уйдет, но она лишь тяжело вздохнула:
– Ох, Саша...
И мне показалось, будто она знает что-то больше того, что я помню сама о себе, но не хочет говорить.
Нелепое предположение, которое тут же развеялось. Ну, в самом деле, что может знать обо мне Лейла? Сама же ведь только что призналась, что может читать только карты – символы, картинки. О моем прошлом мог бы поведать лишь тот, кто меня хорошо знал, но никак не карты.
– Тебе не нужно искать того, кто это делает, – сказала вдруг Лейла, словно прочитав мои мысли. – Лучший выход – проигнорировать записки. Зачем тебе знать виновного?
– Как зачем? Морду набить за такие дела, – усмехнулась я.
Но подруга не поняла моей иронии, сердито сверкнула на меня глазами-маслинами и поджала губы.
Она пробыла у меня еще с час. К теме анонимок мы больше не возвращались. Я рассказывала ей о Лелике и его предложении. И по лицу Лейлы было заметно, что она одобряет кандидатуру и выступает за то, чтобы я вышла за Леонида замуж.
– Но я не люблю его, – закончила я.
Подруга не ответила. Хотя мне казалось, что с ее восточной покорностью должна была сказать что-то вроде «стерпится-слюбится». Но нет, она промолчала, лишь задумчиво покусала кончик длинной и толстой косы и вздохнула, думая о чем-то своем.
После ее ухода я еще долго просидела за письменным столом в комнате, рассматривая в ярком свете настольной лампы фотографию и записку. И я, вначале скептически приняв предположение Лейлы о мести, подумала о том, что сама когда-то мелко мстила Тиму за его роман с рыжеволосой девицей, с которой он целовался на кухне.
* * *
...Она была не из наших, не из института. Поговаривали, будто ее отцом был важный областной чиновник. Может, и так. Девушка явно принадлежала к обеспеченной семье – ездила на новой иномарке и дорого одевалась.
Так как Тим был популярной в институте персоной, весть о его романе, вспыхнувшем после новогодней вечеринки, распространилась со скоростью огня по сухой траве. Понятное дело, никому из женской половины нашего вуза, мигом объединившейся в дружественный клан, девица не нравилась. Неравнодушные к Тиму зло болтали, что он продался за перспективы. Те, кого лично не зацепил этот роман, снисходительно оправдывали Лазарина тем, что его таланту как раз и не хватало спонсора. Может быть, будь подруга Тима из своих, институтских, к ней отнеслись бы с большей симпатией.
Несколько раз мне пришлось столкнуться с ней в коридоре общежития. И после таких встреч я, подобно злопамятному коту, гадящему в хозяйский ботинок, мстя за взбучку, вымещала тайную ревность в мелких проделках.
После свиданий Тиму приходилось ужинать чересчур соленым супом или вылавливать из него тараканов, отмывать руки и дверную ручку от обувного крема, домываться в душе с выключенным светом.
О том, что совершала эти проделки я, он и не догадывался. Парадокс, но именно в тот период его романа мы стали почти нормально общаться. Я больше не избегала Тима и не огрызалась в ответ на его попытки заговорить со мной. Видимо, зная, что он «занят», и понимая бесперспективность своих надежд, я перестала нервничать, сталкиваясь с ним в институте или в общежитии. И если бы не мои тайные проказы, можно было бы подумать, что наши отношения доросли до приятельских.
– Черт знает что! Поймаю того, кто это делает, скормлю ему же и без соли! – однажды выругался он при мне, вылавливая из кастрюли с макаронами очередной «привет» – белые шнурки, аккуратно порезанные на кусочки размером с макаронины.
– Сдается мне, кому-то очень не нравится твой роман! – невинно усмехнулась я, ставя на плиту рядом с его кастрюлей чайник.
– Кому? – спросил Тим и посмотрел на меня с таким искренним недоумением, будто мое «предположение» его очень сильно удивило.
– Ну а мне-то откуда знать? – Я картинно пожала плечами. – Это твои поклонницы, не мои.
Он громко хмыкнул и вновь вернулся к своему занятию – вылавливанию шнурков из кастрюли.
– Приятного аппетита! – пожелала я ему, удаляясь из кухни.
– Сашка, однажды я тебя поймаю и вздрючу за твой острый язык!
– Ой, с удовольствием! – пропела я, оглядываясь через плечо и улыбаясь ему сладкой улыбкой.
Тим сердито сверкнул на меня глазами, схватил кастрюлю с макаронами и шнурками с плиты и вывалил все варево в помойное ведро.
Становилось ли легче после моей маленькой мести? Ненадолго. Ревность брала верх, и я клялась себе в следующий раз поцарапать иномарку девицы. Но так и не сделала этого. Это сделал за меня кто-то другой, нацарапав на блестящем красном капоте ругательное слово на букву «б».
Половина общежития с удовольствием слушала скандал, который девица закатила вахтеру и Тиму.
Весной они расстались. Просто к институту перестала подъезжать красная иномарка с отреставрированным капотом.
И в это время у меня закрутилось некое подобие романа. За мной стал ухаживать старшекурсник с факультета физического воспитания – двухметровый «шкаф» с квадратной челюстью и бритым белобрысым затылком. Наглядная иллюстрация к анекдотам про братков и их охранников.
Он и в самом деле подрабатывал где-то охранником. С такой внешностью ему даже не требовалось оружия.
Звали моего поклонника Вячеславом Малютиным, но откликался он охотно на Славика и Малютку, что умиляло окружающих. Я благосклонно принимала ухаживания Малютки, однако не позволяла ему ничего более поцелуя.
По версии Вячеслава, познакомились мы с ним на пресловутой новогодней вечеринке, и я в порыве пьяных чувств призналась ему в великой симпатии и всплакнула на его мощном плече. Малютка, чья внешность скорее не привлекала, а отпугивала девушек, проникся моими нетрезвыми откровениями и через некоторое время разыскал меня в институте. Признаться, я его вообще не помнила и сильно растерялась, когда однажды передо мной в столовой нарисовалась огромная фигура, и счастливо улыбающийся незнакомец пробасил:
– Привет, я – Малютка.
– Ни фига себе «малютка»! – первое, что сорвалось у меня с языка после того, как я окинула испуганным взглядом гоблинообразного бугая, преградившего мне проход.
– Эй, ты меня что, совсем не помнишь? – искренне огорчился парень. – Мы с тобой на новогодней вечеринке того...
– Что «того»?! – в панике воскликнула я, лихорадочно перебирая в памяти выцветшие подробности общежитского празднования Нового года.
– Ну, того, целовались, вот, – довольно провозгласил Малютка.
Я облегченно перевела дух, но все же с подозрением уточнила:
– Только это?
– Ну, еще и того... Ты сказала, что пойдешь за меня замуж, если я тебя возьму.
– О господи...
Марина, стоявшая за моей спиной, издала какой-то булькающий звук. Я оглянулась на нее и увидела, что она раздувает щеки, изо всех сил стараясь не рассмеяться. Ситуация со стороны, должно быть, и впрямь выглядела комичной, но мне было не до смеха.
– Меня Славиком зовут... – совсем уж как-то безнадежно произнес Малютка, видимо, поняв, что его не помнят.
Я же в тот момент думала о том, до какой же степени была пьяна, что умудрилась не запомнить такого колоритного персонажа.
Малютин был местным и жил не в общежитии, а с родителями в многоквартирной девятиэтажке в двух кварталах от института. Я снисходительно позволяла ему приходить ко мне в гости, угощала чаем, к которому он обязательно приносил пирожные из знаменитой местной кондитерской, выдерживала час или два его скучного немногословного общества и затем под различными предлогами выпроваживала из комнаты. Иногда, когда мне бывало лень болтать, забивала эфир поцелуями с ним.
– Ой, Сашка, – с осуждением как-то сказала мне Маринка. – Морочишь ему голову. Зачем?
– Почему это «морочу голову»? – возмутилась я.
– Не любишь потому что.
– Тебе его жалко, да? – огрызнулась я, почувствовав приступ острого сочувствия к Малютину, смешанного со злостью и на него – за то, что он вызвал в моей душе чувство вины, и на себя.
– Мне тебя жалко.
– А чего меня жалеть? – с вызовом заявила я. – И с учебой все ОК, и с личной жизнью.
– Запутались вы втроем, – сказала Марина после долгой паузы, а я непонимающе вытаращилась на нее:
– Кто – «втроем»?
– Ты, Малютин и... Лазарин, – с усмешкой, больно кольнувшей меня в сердце, ответила она. – Думаешь, я не понимаю, ради чего, вернее, кого, ты Малютина за нос водишь? И уж догадалась, почему ты в кастрюлю Лазарина вчера банку соли ухнула...
Испортила я суп Тима скорее по привычке, чем из ревности, ведь его бывшая подруга уже месяц как не приходила в общежитие.
– Ты ему расскажешь? Про соль? – в ужасе ахнула я и тем самым лишь подтвердила Маринины догадки.
– Да зачем мне это – ябедничать? Впрочем, Лазарин, узнай он о том, что это ты лично подсолила ему супчик, слопал бы его с удовольствием, а не вылил бы в унитаз.
– Это почему?
– Потому! – засмеялась Марина и, поднявшись с кровати, направилась к выходу. – Пойду душ приму. А ты уж разберись как-нибудь со своим Малюткой – нужен он тебе или нет.
С Малютиным разбираться не пришлось, наш «роман» сам собой сошел на нет: близилась летняя сессия у меня, и выпускные экзамены у него. И это оказалось удобным предлогом, чтобы значительно сократить количество наших встреч...
* * *
...Я повертела в руках записку со словом «Вспомни» и подумала о том, что записки могли быть и не местью, как предположила подруга, а намеком на какой-то эпизод из моего прошлого, который я забыла. Что-то произошло важное в те три месяца, которые выпали из моей памяти. И это имеет какое-то отношение к моему настоящему, иначе как объяснить то, что эти письма стали появляться сейчас? Что-то подсказывало мне, что стоит ожидать следующих записок.
Я сложила бумажный листок, убрала его обратно в конверт и взяла фотографию.
Тим, как фронтмен группы, стоял на переднем плане возле микрофона, без гитары, одетый в черные джинсы и черную футболку с какой-то абстрактной аппликацией, казавшейся агрессивной из-за преобладания в ней красного цвета. Прикрыв глаза, он с интимной бережностью обхватывал микрофон одной рукой. Вторая была забинтована. Чуть позади Тима, по обе стороны от него, стояли гитаристы, и на заднем плане – длинноволосый барабанщик и рыжеволосый клавишник. Обычная их расстановка.
Этот снимок мог оказаться с любого выступления – студенческого или с одного из концертов, которые Тим и его группа давали в местных клубах и ресторанах. Но это была фотография именно с прощального выступления в институте. Сомнений не возникало, потому что накануне того концерта Тим сильно повредил руку и выступал без своей неизменной гитары.
Тот, кто подкинул мне фотографию, тоже, как и я, присутствовал на последнем студенческом концерте и, значит, был из наших.
Осененная идеей, я включила компьютер, зарегистрировалась на модном в последнее время сайте «Одноклассники» и полночи провела за компьютером, просматривая все страницы пользователей, у кого в графе «Сообщества» было указано название вуза, в котором я проучилась всего два года.
Мне хотелось найти того, кто подбрасывал мне анонимки, но я не представляла, с чего начать, и выбрала такой путь. Может быть, тот, кто знал в прошлом меня и Тима, переехал, как и я, из провинции в Москву и нашел меня здесь?
Я внимательно просмотрела все страницы бывших студентов нашего педагогического. Тех, у кого в профиле Москва была указана местом проживания, оказалось всего трое, но ни один из этих пользователей не подходил по времени: все они окончили институт еще до того, как я в него поступила. Значит, встречать меня там никак не могли. Знакомых тоже не обнаружилось.
Я выключила компьютер и отправилась в кровать. Положив под подушку фотографию, попросила Тима навестить меня во сне, но приснился мне кошмар.
Я шла по заснеженному полю. На мне было то же платье, что и в прошлом счастливом сне, в котором Тим мне принес малину. Только сейчас оно оказалось изодрано. С трудом выдергивая босые ноги из глубокого снега, я брела против ветра к тому месту, где торчала черная коряга, напоминающая многорукого монстра.
Я шла, шла, шла, и уныние затапливало мою душу с каждым шагом. Я словно пила его, против воли, обреченно, осязая, как оно отравляет мою кровь и с ней разносится ко всем органам. Скоро все клеточки моего тела окажутся напитанными этим унынием, переходящим в отчаяние. И чем сильней я напитывалась им, тем различимей становились стоны, которые я вначале приняла за завывание ветра. И нельзя было определить место, откуда раздавались эти звуки. Они, словно воздух, окружали меня со всех сторон. И я брела в этом стонущем воздухе, который будто стал плотнее от наполнявших его звуков.
Я была отравлена унынием и отчаянием, словно ядом, приняв который, жертва не падает замертво, а еще какое-то время мучается перед кончиной. И как-то понимала, что мое «время», отведенное для мук, – это вечность. Вечность я буду умирать, терзаясь от уныния, которое уже трансформировалось в физическую боль. И как я видела посредине поля корягу, но никак не могла до нее дойти, так видела и мою избавительницу-смерть, которая с коварной улыбкой манила меня за собой, но при этом не торопилась заключить в свои объятия.
– Хва-ати-ит! – простонала я непослушными губами, закоченевшими от холода.
И бросилась бежать к коряге. Выбиваясь из сил, пыталась преодолеть несокращаемое, бесконечное, расстояние. Мне казалось, что, если я когда-нибудь добегу до коряги, оборвется и моя мука. Но как бы быстро, как бы долго я ни бежала, расстояние оставалось неизменным. Я лишь окончательно выбилась из сил и захлебнулась в отчаянии.
«Зачем... зачем... сделала... муки, какие муки!..» – среди стонов я стала различать отдельные слова.
– Хватит! – закричала я так громко, как могла, и... проснулась.
Футболка на мне оказалась влажной от пота. Меня колотило от озноба, и я, решив, что заболела, встала, завернулась с ног до головы в одеяло и в таком виде побрела на кухню за градусником.
Первым делом я включила чайник и уже после этого полезла в кухонный шкафчик, в котором хранила аптечку. Зажав под мышкой градусник, уселась на стул и подтянула босые ноги, пряча их под одеялом. Мне не хотелось двигаться. Я словно до сих пор была окоченевшая от холода и ледяного ветра. И мне подумалось, что жить одной – не сахар. Некому даже налить чашку чая, если ты болен.
Чайник уютно шумел, и я постепенно успокаивалась и согревалась. Мне уже не было так страшно, как в момент пробуждения, и вернулась способность думать.
Этот сон казался посланным мне знаком и имел какое-то отношение к событиям из прошлого, которые я забыла. Я старалась абстрагироваться от того, что этот кошмар не приснился, а был пережит реально. И просто забыть о нем. Но еще одна мысль вертелась назойливой мухой: он имел отношение и к недавно увиденному сну, счастливому, в котором Тим угощал меня малиной. Они – эти сны – являлись двумя сторонами одной медали.
Чайник автоматически отключился, я встала, чтобы налить себе чаю. Градусник показал нормальную температуру, и я повеселела. Выпив горячего чая, вновь вернулась в постель. И, засыпая, подумала, что на всякий случай съезжу в ту парикмахерскую, в которой остригла волосы в первый день приезда в столицу. Конечно, нелепо предполагать, что случайная женщина-парикмахер, которая помогла мне найти жилье, могла присылать мне анонимные записки. Но она была единственной в этом городе, кому я рассказала свою историю.
Последующие дни закружили в рабочем вихре. Я задерживалась в агентстве, и у меня совершенно не оставалось времени съездить в маленькую парикмахерскую в двух остановках от Сокольников.
За это время мне еще дважды подкинули анонимные послания. Но на этот раз они оказались еще менее информативными.
Я надеялась найти фотографии или какие-то объяснения, но в одном из конвертов была вырезанная из журнала реклама снотворного: упаковка с наименованием средства – «Баюн», бутылочка и художественно рассыпанные по поверхности стола таблетки.
Во втором находился настольный календарь за тот год, в который погиб Тим. Простой календарик: с одной стороны – месяцы, с обратной – реклама зубной пасты. Какое отношение зубная паста имеет ко мне?
Я рассердилась на анонима не за то, что он подкладывал мне «записки», а за то, что его намеки оказались слишком туманны. Бывают куда более откровенные авторы. К примеру, «доброжелатели», которые строчат обманутым женам длинные письма, разоблачающие неверность их мужей. Или просят некие суммы за неразглашение тайны. С такими «писателями» все понятно – либо желание «раскрыть глаза», а если называть вещи своими именами, вмешаться в чужую жизнь. Либо жажда наживы.
Мне же попался какой-то неправильный «доброжелатель», которому, похоже, доставляло удовольствие играть в загадки. Поклонник детективных сериалов? Так сколько серий окажется в затеянной им «мыльной опере»? И придем ли мы в итоге к ясному финалу? Больше всего на свете я не любила открытые финалы в кино и непродуманные концовки книг.
У меня возникло вполне оправданное желание подкараулить того, кто приносит мне конверты, чтобы покончить с этой странной игрой.
Но записки мне подкидывали в то время, когда я находилась на работе, а сейчас я была настолько занята, что не могла взять ни одного дня за свой счет. Да и не факт, что «доброжелатель» появится именно в тот день, когда я не выйду на работу.
Я подумала о том, что могла бы попросить Лейлу отследить неизвестного, но вспомнила, с каким жаром подруга уговаривала меня забыть об анонимках. Не возьмется она за это дело.
Жаль...
Можно было бы обратиться за помощью к Леониду. Не с тем, чтобы попросить его лично караулить в подъезде, а с тем, чтобы он обязал кого-нибудь из своих людей. Но я тут же оставила эту идею. Во-первых, пришлось бы рассказывать Лелику о Тиме, а мне этого не хотелось. Во-вторых, надо было бы признаваться в том, что какой-то период моей жизни просто выпал у меня из памяти, а это неизвестно как могло быть Леонидом истолковано. Мне не хотелось, чтобы он копался в моем прошлом, пусть, насколько я помню, ничего компрометирующего в нем и не было. Но мое прошлое представлялось мне шкатулкой с реликвиями, которых не должны касаться чужие руки. А в-третьих, после того не очень удачного вечера мы с Леликом больше не виделись и не созванивались. Он прислал мне короткое сообщение, что будет занят эти дни, и спросил, стану ли я по нему скучать. Я соврала, что да, но при этом почувствовала невероятное облегчение оттого, что какое-то время мы не увидимся.
Я все еще испытывала острую неловкость и считала, что нашим отношениям, застрявшим подобно стрелке испорченного барометра на белом поле между «ясно» и «пасмурно», необходима пауза.
