Текст книги "Шутка костлявой девы"

Автор книги: Наталья Чердак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава III
Выходки зверя

– Современные женщины не отступают от традиций. Коварные сволочи с ангельскими мордашками научились совмещать в себе как трогательную мать Еву, так и великолепную шлюху Лилит. Та девочка Мэг – она, скорее, послушная Ева… – первая реплика Макса после рассказа о вчерашнем вечере. Он болтает не по теме.

Не спорю, Макс, конечно, поставил на место некоторые фрагменты случившегося, но я так и не узнал сути: что было после вечера, можно ли теперь записывать себя в голубые полки? Судя по разбросанным бутылкам, попойка продолжилась дома. Единственное, что я хочу знать, – стал ли я за ночь геем или все же каким-то чудом это не произошло. У меня давно были предположения насчет друга… Все эти привязанности к собаке, отсутствие женщин, но в себе-то я более или менее уверен… Может, не стоит беспокоиться?

Решаю больше не колебаться, не в моих это правилах. Спрашиваю напрямую:

– Макс, у нас было что-то?

С минуту он смотрит на меня таким внимательным испытующим взглядом, что я уже ни в чем не уверен. Глаза-щелки – крохотные отверстия, через которые он видит мир. Но уже спустя несколько секунд друг складывается пополам и гогочет как ненормальный.

Думаю, это отрицательный ответ. Слава богу. Пронесло.

– Не в этот раз, дружище…

Теперь я спокоен. Наливаю воду в стакан и растворяю в ней таблетку от головы, ее шипение приводит меня в чувство. Я уж было подумал, что свершилось непоправимое…

– Хорошо, – выдыхаю я и протягиваю другу стакан.

Он берет его, но пить не торопится: смотрит на меня своими глазищами. Я не из трусливых, но все же решаю, чтобы не находиться с ним в одном помещении, пойти в ванную, чтобы привести себя в порядок и окончательно проснуться.

Макс – огромный жирный хряк, если быть более точным – сильная толстая двухметровая свинья. А я не такой уж и высокий и значительно уступаю ему физически.

Внутри комнаты настоящий потоп. Я забыл выключить воду, поэтому душевой шланг бьется по ванной как обезглавленная змея. Дергается и подпрыгивает на полметра вверх. Достаю из ведра тряпку, нагибаюсь, чтобы вытереть брызги и лужицы. А то соседи еще, чего доброго, опять в суд подадут. Они нервные и дерганые, чуть что – сразу в суд. Я уже намучился белить им потолок. Иногда мне кажется, что им доставляют удовольствие все эти разбирательства.

Вдруг меня кто-то обхватывает сзади и с силой начинает сдирать штаны. Не успевая ничего понять, цепляюсь за них руками и громко спрашиваю: «Что за хрень?»

Сзади стоит Макс со спущенными к пяткам шортами и будто пытается мне вставить.

– Макс! Уйди, на хрен! – что есть мочи ору я и врезаю ему кулаком по скуле.

Он отходит на несколько шагов назад. На лице полное недоумение.

– Да я просто пошутил, – обиженно говорит он, и мне лучше в это поверить.

– Идиотская шутка. Давай, иди! – злобно восклицаю я с нескрываемой злобой. – Я хоть помоюсь.

Туша разворачивается и, пожимая плечами, уходит пить опохмелин.

Запираюсь на защелку, чтобы хоть как-то себя обезопасить, и сажусь в ванну. В голову лезут разные неприятные мысли. Пытаюсь сосредоточиться и подумать о любой ерунде, лишь бы не размышлять о том, что на кухне сидит мой, возможно, голубой, друг. Почему-то вспоминаются его мысли о женщинах, которые он пытался мне втемяшить вчера. Продолжаю их развивать. Все равно делать нечего, лучше пересидеть, пока он окончательно не протрезвеет.

Вероятно, вторая жена Адама была уродиной, раз выбрала роль покорной овечки. Красавицы же просто приходят в жизнь здорового мужчины и делают его больным. Вспоминаю свою Киру. Еще недавно она плескалась в этой ванне, где сейчас прихожу в себя я. Именно из-за нее я белил потолки соседям: она шла принимать ванну и звала меня. Стоя обнаженная перед зеркалом вся в ароматных парах, Кира ждала моей реакции. Ответ приходил незамедлительно, и вот я уже брал ее на руки и нес к кровати. О воде в ванне в такие моменты никто из нас, конечно, не вспоминал.

Женщины… Эти злобные существа, нет – твари, они весьма коварны. При этом каждая уникальна, а значит, и истерики на разной почве. И при этом им все-таки удается завоевать нас. Отмычки и ключики к сердцам зажаты в маленьких кулачках с наманикюренными коготками.

Сначала она случайная гостья, затем ей «одиноко спать одной», а через месяц на окне высятся фикусы.

На моем до сих пор стоят их высохшие скелеты. Побрякушки на журнальном столике, маленькие трусики под кроватью и, конечно же, вафельница или еще какая-нибудь странная штука, которую любой адекватный мужчина сам себе не купит.

Лежу с закрытыми глазами и вспоминаю выходки этого зверя.

– Я буду готовить вафли с вареньем по утрам, – жизнерадостно щебечет Кира и толкает коляску к кассе. Между железных прутьев лежат и победно улыбаются: соковыжималка, конфеты и такая необходимая вещь, как прокладки.

Однажды я все же сделал попытку напомнить, что я свободен и волен делать, что хочу: «Запомни, после работы я устал и хочу просто посидеть дома или в баре».

Что за прелестные трели разлились по квартире, что за непонятные визги и писки: «С тем идиотом Максом?»

Конечно же, она бесится и кричит о том, как скучает и как же «нам необходимо проводить больше времени вместе», о том, что фикусам и кошке ее мамы тоже тебя страсть как не хватает.

Ох уж это странное создание, которое обязательно дуется и отворачивается к окну, будто там и правда что-то интересное. Ты ведешь машину и действительно чувствуешь себя виноватым. Этот груз вины будто висит прямо над тобой и с каждым ее тихим, но раздражающим вздохом приближается к голове все ближе. И вот он уже придавливает ребра и самому трудно дышать от бешенства и непонимания: почему она сидит и молчит?

– Ну что я сделал не так? Что ты хочешь? Как надо? – спокойно говорю я. Все мои силы направлены на то, чтобы голос звучал ровно. Бешенство так и рвется наружу, но, выпустив его, сделаю только хуже. Сам понимаю: нельзя давить на этих нежных существ, в противном случае они заточат зубки и будут грызть тебя еще чаще.

И вот заплаканные глаза смотрят на меня. И губы с размазанной по подбородку и щекам помадой шепчут: «Как же мне плохо!» и «Я ждала совсем не этого!» Пальцы перебирают цепочку сумочки и судорожно дергаются.

Милая и вместе с тем трогательная картина. Грудь вздымается высоко и тут же падает. Мое внимание теперь сосредоточено не только на дороге. Мозг переключается на это трогательно-расстроенное существо, которое хочется и пожалеть, и наказать.

– Я же для тебя старалась и только для тебя, чтобы в доме было уютно! – кричит она и опять отворачивается. – Грубое животное, – так она теперь называет меня. Вместо «пушистиков» и «заинек» меня нарекают «ничего не понимающим чурбаном» или «неотесанным и грубым мужиком».

И вот в этот момент у меня есть два варианта: выдернуть платья из шкафа, вручить ее кошку обратно маме и подвезти девушку до дома или же почувствовать себя бездушной скотиной, которая просто не в состоянии понять этой тонкой душевной организации. Признать, что никакая она не стерва и все эти выносы мозга действительно от любви.

Представляю, как на подоконнике завянет ее фикус, как исчезнут все баночки-скляночки из ванной, и становится хорошо. Действительно хорошо.

Можно опять голым ходить по квартире, спать сколько угодно по выходным и не ждать ее около закрытой двери примерочной, пока она там втискивается в очередную юбку.

Я уже готов развернуть машину и высадить Киру около дома ее родителей, но начинает играть эта чертова песня, которую она так любит включать, когда мы только вдвоем. Дурацкое радио. Грусть разливается по телу: я слаб и беспомощен. В этот момент я вспоминаю, как еще недавно смотрел в ее бесовские глаза, как водил руками по ее бедрам, как она выжимала мне этот чертов сок из мандаринов.

Иногда, когда она уезжала, я ходил по комнате и в задумчивости замирал перед окном, чтобы посмотреть на этот бесполезный фикус. Все-таки есть что-то в нем милое и даже смешное. Что-то, чего мне, блин, самому никогда не воссоздать. Атмосфера или как там это называется? Может, фэн-шуй.

Я везу ее уже сам не знаю куда. Все эти реплики про бездушную скотину обрушиваются на меня, и сил терпеть больше нет. Останавливаю машину, смотрю на ее дергающиеся плечи и заплаканное лицо, выхожу. Хлопок дверью что есть силы. Округлившиеся от ужаса глаза сверлят мою спину. Делаю несколько уверенных шагов и, наконец, чувствую смирение.

Ты победила, роскошная стерва, без тебя моя жизнь не такая. Пустая – не пустая, но не такая: заполненная тысячью и одной приятной мелочью.

Подхожу к ларьку, продавец-кавказец тычет в мое раскрасневшееся лицо маргаритками или лютиками. В цветах я почти не разбираюсь. Оценивающе смотрю на букет, протягиваю деньги. Хватаю и бегом к машине.

Возвращаюсь. Думаю, может сразу в ювелирный, чего мучиться-то дальше? Искать, соблазнять, делать своей… Все женщины, по сути, одинаковые. Даже самая развязная стерва со временем начнет выносить мозг. Наверняка еще похлеще и уж совсем не стесняясь в выражениях. А к Кире я привык. Родная уже какая-то стала. Своя.

В машине никого. Просто несколько длинных волос на сиденье, и все. Пустота.

Глава IV
Решение

Когда я выхожу из ванной, плотно закутанный полотенцем, Макс говорит, что ему пора.

– Собака сама себя не покормит, – объясняет он.

Понимающе улыбаюсь и когда, наконец, закрываю за ним дверь, облегченно улыбаюсь. Беспорядок можно убрать позже, сейчас хочется просто выпить стаканчик пива, чтобы опохмелиться и побыть одному.

Сажусь за стол и смотрю, как вянет последний фикус. В дверь протискивается кошка мамы Киры, которую она пока не успела забрать. Животное здесь, а это значит, скоро предстоит встреча со стервой. Знаю, как все будет: она зайдет и начнет собирать вещи, вытаскивать свои тряпки из шкафа и медленно (непременно медленно) складывать их в дорожную сумку, а я, удрученный и с гадким чувством на душе, буду сидеть в соседней комнате и ждать. Может, сделать это за нее, чтобы не мучиться, – вытряхнуть шкаф самостоятельно?

Гадкое животное играет с занавесками в подсолнух, которые тоже выбирала Кира. Чертово бабье логово! В ванной тухнут все магические склянки с зельями молодости. Вафельница так и стоит немытая около раковины. Равнодушным взглядом рассматриваю застывшее, чуть подгоревшее тесто.

Тоска, значит: качаться на табуретке и слышать несуществующие шаги. Будто она хохочет, болтая с подружкой по телефону, или собирает вещи для отпуска; складывает кофточки и маечки, упаковывает в пакеты косметику и все необходимое, которое потом приходится выбрасывать из-за перевеса, застегивает собачку на чемодане для отпуска, прыгает на этом чемодане. Звуки… Столько самых разных скрипов паркета, стука каблуков, лязгов дверей и журчаний воды, сталкивающейся с фаянсом посуды. Голоса, стоны, всплески, топоты… Невообразимый гул отсутствующих звуков.

Кажется, будто я и впрямь слышу шуршание пакетов и бряцание браслетов на руках, которые судорожно упаковывают вещи. Все платья в шкафу, шкатулки на полках, а цветы в горшках. Голос, вечно что-то рассказывающий мягкий тембр, ныне отсутствующий. Я схожу с ума от тишины, потому включаю ненужный в двадцать первом веке телевизор.

Какой-то сюжет про альпинистов. Они ходят по горам, объятые желанием добраться до вершины. Суровые скулы, темные очки, загорелые лица и улыбки. Сплошные улыбки на фоне вечнозеленых елей, голубых луж, озер и снежных вершин. Эти люди вдохновляют на что-то большее, нежели просиживание в офисе.

– Самое яркое впечатление в твоей жизни, о котором будешь рассказывать внукам, – это тридцатилетняя работа в офисе. Сотрудники принесут торт и спровадят на пенсию, – язвительно поговаривала она, когда я долго не возвращался домой. Это существо любило жизнь и любило жить, не подчиняясь законам «работа-дом-спать», она целыми днями бегала по несуществующим для меня делам и упорно сидела на моей шее. Я говорил: пора, быть может, смириться и найти работу? Она лишь недовольно хмыкала и бросала: «Ты ничего не понимаешь, я пишу книгу. Думаешь, это так просто?» Я и правда воспринимал ее вечные лежания на диване с книгами за лень. В то время как она изучала техники и воровала стили мертвых и здравствующих гениев в надежде собрать из лучших произведений самое гениальное. Она мечтала найти свой стиль, в то время как я зашивался на работе ради ее кофточек-маечек.

– Я же должна быть сексуальной, – щебетала она рядом с вешалками в бутиках.

– Детка, я люблю тебя и в обычных джинсах, – отговаривал я Киру от новой покупки и нежно, но настойчиво брал из ее рук вешалки с кофточками ценой в половину средней зарплаты россиянина. Тогда она недовольно надувала губки и произносила что-то наподобие:

– Я знаю, мужчины любят ярких женщин, вы только притворяетесь, что мы нравимся вам без косметики и в вытянутых майках.

Я упорно молчал и тогда она взрывалась:

– Давай я буду одеваться как бабка! – она сокрушенно вешала цветную тряпочку назад, и мне приходилось собственноручно брать вещь и нести к ней, как какое-то подношение. Длинная цепочка очереди к кассе, наличные и заветный пакетик, перевязанный ленточкой, в ее руках. Восторженный и нетерпеливый поцелуй в щеку, и вот она уже быстрым движением достает кончиками пальцев обновку и прижимает ее к щеке, как дорогого сердцу ребенка. Я доволен и польщен, за мои страдания будет награда. Гарантия успеха сегодняшней ночи обеспечена.

Но, несмотря на все недостатки, в ней было все, чтобы покорять меня снова и снова. И Лилит, и Ева. Капризная, ласковая, неясная, строгая, наивная – она сводила меня с ума.

Телевизор что-то бубнит про «отдохните от городской суеты». И вот тут мне приходит идея. Я смотрю на неспешно шагающих по горным дорогам людей и понимаю, что необходимо все исправить. Начать сначала. Пойти в горы и покорить вершину. Отправляюсь завтра же! Нахожу нужные билеты в Интернете, покупаю их, бросаю в раковину грязную посуду… Стоп!

План замечательный. Осталось только сделать самое сложное: позвонить ей и сказать, что вещи забрать она сможет не раньше, чем через две недели. Это невероятно сложно. Минуту колеблюсь, затем уверенно набираю ее номер.

– Алло, Кира, привет.

На другом конце трубки тишина. Напряженное молчание. Наконец, она произносит:

– Да?

– В общем, я улетаю в Непал. Приезжай за вещами через пару недель, ладно?

– Может, сегодня? – без эмоций спрашивает она.

Ни в коем случае! Не дать ей сделать этого!

– Кира, я уезжаю уже через несколько часов, – вру я. На деле в моем расположении еще целые сутки.

Опять молчание. Кажется, будто она пытается побороть гнев и не наговорить гадостей. Наконец я слышу:

– Хорошо, Евгений, как скажешь. – И кладет трубку.

«Вот стерва-то!» – заключаю я, но в целом остаюсь доволен разговором.

Остаток дня провожу дома. Звоню боссу и говорю, что страшно заболел. Был у врача и мне прописали двухнедельный постельный режим. Он с недоверием желает мне побыстрее поправиться и не забыть принести справку. За этим дело не станет: хорошо заводить полезные связи. После еще одного телефонного звонка подхожу к компьютеру, включаю новую игру.

В самый ответственный момент раздается звонок. Не реагирую. Человек звонит мне раз пять прежде, чем я беру трубку. Это она.

– Ты чем там занят? – слышится то ли злой, то ли… точно! Этот бесчувственный монстр ревнует. От радостного открытия у меня кружится голова. Сердцеедка все-таки что-то еще чувствует! Нужно создать провокацию и вызвать у нее реакцию, чтобы подтвердить догадку.

– А что, у меня не может быть своих дел? Ты отвлекла меня сейчас, я дома… и я был занят, – добавляю я с наслаждением после недолгой паузы и жду ее реакции.

– Чем это?

– Не важно. Есть одно красивое дельце.

– Ты что?…

Я знаю продолжение фразы: «… Уже кого-то нашел?»

– Ладно, меня не должно это волновать, – произносит сдержанный голос, который будто сам себя успокаивает. – Я только хочу сказать, что нужно кошку завезти маме.

– Хорошо, – протягиваю я удрученно. Представляю, как она сейчас злорадно улыбается. У меня нет никакого желания видеться с ее родительницей.

– Справишься? Или у тебя какие-то таинственные важные дела? – язвит Кира.

– Дела подождут меня какое-то время, попрошу Макса закинуть кошку, – говорю я и завершаю разговор: – Пока, детка. Увидимся после моего похода в горы.

– Что?! – удивляется она моей фамильярности и вопит что-то еще, но я не слушаю и кладу трубку.

До свидания, сладкая. Я собой доволен. Сейчас уже ничего не важно. А вот через пару недель вернусь подтянутым, уверенным в себе и, может, наберу ее номер, чтобы сказать: «Приезжай за вещами, Кира, дорогая».

Направляюсь на кухню, насвистывая прилипчивую мелодию. Вдруг из-за угла кто-то выбегает и несется прямо на меня. Отступаю, и глупая животина врезается в ножку стула.

«А кошку все же придется отвезти маме… Или пообещать Максу нечто такое, что он не сможет отказать», – думаю я и трясу головой, чтобы временно избавиться от этих неприятных мыслей.

Глава V
Кольцо Акапуны

Первый симптом горной болезни – отсутствие аппетита. Я прохожу в день по двенадцать часов и почти не чувствую голода. По пути натыкаюсь на небольшие пункты, где можно заказать еду. На этот раз заставляю себя зайти внутрь. Нужно есть, чтобы организм нормально функционировал. Впервые подсаживаюсь к какой-то компании: сегодня мне не хочется быть одному. И так уже несколько часов шел в полном одиночестве.

Я спрашиваю, что они едят.

– Это мясо яка, – говорит один парень и тычет своего друга в грудь. На друге белая футболка с волосатыми животными.

– Это кто – бараны?

– Не совсем… но копыта тоже есть, – улыбается девушка напротив меня.

Мяса не очень-то и хочется.

– А что еще есть съедобного?

– Разве что вареный лук на десерт, – улыбается та же девушка и зачерпывает ложкой прозрачную кожуру. – Съедобно, – добавляет она.

Сильно сомневаюсь в этом. Похоже, сегодня мне светит только мясо. Свыкаюсь с этой мыслью, но когда мне объясняют, что мяса нужно ждать долго, начинаю собираться.

– Дело в том, что тут готовят пищу на огне, потому что электричество включают на пару часов в день, – объясняет парень. – Мы уже не первый раз поднимаемся. Знаем, – хвастает он, тем самым вызывая улыбки одобрения у своих товарищей.

– Понятно. Лучше тогда мне пойти дальше, часов у меня нет и палатки тоже. А замерзнуть ночью или идти по темноте не очень хочется, – говорю я и встаю.

Ребята жмут мне руку и дают полезные советы, девушка ослепительно улыбается. Сейчас она красива, но я знаю, что к концу трека ее милое личико и густые чистые волосы будут покрыты желтоватой пленкой жира.

Дальше я опять иду один. Во время привалов стаскиваю с ног грязные носки и натягиваю новые. Век носков тут короток. Пока что у меня есть силы следить за чистотой и наслаждаться красотами природы, делать фотографии и просто отдыхать от суеты города. Хожу как заколдованный и ничего не замечаю вокруг. Иду себе и ни о чем не думаю. Позади меня кто-то ведет диалог, громкий и нудный. Кажется, говорят около моего уха, но это не так. Продолжаю идти до тех пор, пока не улавливаю собственное имя, кто-то настойчиво произносит его. И только тогда я оборачиваюсь. Никого нет. Вероятно, почудилось. От окружающей тишины я, наверное, принял собственные мысли за реальность. Вокруг никого нет. В радиусе ближайших пяти километров точно. С тех пор, как я покинул ребят, прошло уже много времени. Задираю рукав вверх, смотрю на время – четыре часа пролетели незаметно. Забираюсь на ближайший холм, чтобы найти глазами следующий пункт стоянки. Вижу горную деревню. Как мне кажется, в нескольких километрах.

Спустя еще четыре часа дохожу: уставший и изможденный, но все же счастливый.

Путь, который я выбрал, не самый сложный. Кольцо Акапуны. Первые три дня даются легко. Трудности начинаются, когда я достигаю небольшого городка. К этому времени уже ничего не хочется. Только забраться в барак и выспаться – это единственное, чего я могу сейчас желать.

Но никто не пускает. Мест нет.

Я загнан в тупик. Приходится спуститься на несколько сотен метров вниз: когда я поднимался, заметил палатку. Быть может, мне разрешат переночевать там? Преодолев расстояние, кричу:

– Ребята, впустите!

Номера, если так можно назвать крошечные комнатушки с четырьмя кроватями, в гостиницах забиты полностью, ни за какие деньги не разрешают войти, даже не кухне лежат тела и зверски храпят. Люди в палатке – моя единственная надежда, или я просто замерзну, или, что еще хуже, придется идти наугад в темноте.

Наконец «молния» открывается, и я вижу человеческие лица. Они почему-то мне рады и охотно пускают внутрь.

Поблагодарив людей, спрашиваю, надолго ли они тут.

– Честно говоря, мы уже сильно устали и хотим вернуться назад! – истерично произносит женский голос.

Внутри темно, и я не могу различить лиц.

– Именно, – поддакивает парень. – У нас горная болезнь у обоих: голова раскалывается ужасно, тошнит, и есть совсем не хочется. С утра назад повернем, не ночью же идти.

В этот момент у меня у самого начинает болеть голова. А спустя еще пятнадцать минут общения с ними я обнаруживаю у себя тошноту, моральную усталость и жуткий страх умереть. Это называется эффект плацебо. Такое часто случается, к примеру, с врачами: они читают свои учебники по медицине и потом начинают заболевать всеми этими мерзкими болезнями, о которых прочли.

С такими параноиками, как эта парочка, опасно общаться. Страх передается. Он заразителен. Как безумие, что проникает в мозг и поселяется в человеке, пока полностью его не разрушит.

Я решаю ненадолго выйти из палатки. Прогуляться, очистить мысли и справить нужду. Стоя в темноте посреди диких гор, я вспоминаю про перевал Дятлова. Дурацкий полудокументальный-полухудожественный фильм, снятый какими-то америкосами. Группа из двадцатилетних пионеров, отправившаяся в горы Северного Урала и погибнувшая там. Пятьдесят девятый год, изуродованные трупы и целый отряд спасателей, отправившийся на поиски исчезнувших подростков. Отсутствующие глазные яблоки, переломанные ребра… Тьма самых страшных версий, что там произошло.

Мистицизмом я никогда не страдал, но сейчас, когда я стою и поливаю снег, ветер воет особенно зловеще.

Люди в горах умирают. Постоянно. В этом нет ничего удивительного. Нужно идти к живым. Возвращаюсь в палатку и, чтобы успокоиться, пересматриваю фотографии на телефоне. Мирные пейзажи, безобидные виды и развалившиеся на мху яки. Ничего страшного. Вот улыбающийся я, сзади гора и… будто какое-то лицо. Зловещий, чуть изуродованный череп. Пустые снежные глазницы и сломанный нос. Правду говорят, горы высасывают энергию из человека. Ночное безумие. Оно опустошает и разрушает.

Нет, с этими ребятами оставаться нельзя. Они меня в могилу сведут. Палатка и станет тем местом, где я скончаюсь от сердечного приступа.

– Вы знаете про перевал Дятлова? – спрашивает женщина.

«Вот стерва! Еще и масло в огонь подливает. Будто мысли читает… И без нее не по себе». Из вежливости отвечаю:

– Что-то слышал. Может, поговорим о чем-то более приятном?

Будто не слыша, она рассказывает:

– В Интернете пишут, что те ребята с Дятловым во главе ни с того ни с сего просто разрезали палатку изнутри и побежали вниз. За помощью. Что толкнуло их это сделать – непонятно.

– Говорят, тут повсюду водятся древние духи, – говорит парень. – Мы вот с Эйв шли и будто слышали чьи-то голоса. Обернулись, а там – никого…

– Не на нашем языке говорили, – подтверждает девушка.

Припоминаю, как сам слышал нечто подобное. Будто разговаривали на каком-то древнем наречии. Я знаю несколько языков, но такого не слышал. Ни на что даже близко не похоже. Только мое имя, которое, наверное, звучит одинаково на всех языках.

«Не поддаваться панике! Не поддаваться панике!» – успокаиваю себя я.

– А еще мы слышали про… – начинает парень.

Останавливаю его коротким «Спасибо за все» и начинаю собирать вещи. Снаружи минус 10 градусов С. Тут довольно холодно и жутко. Лучше прыгать около двери гостиницы всю ночь до рассвета, чем сойти с ума внутри с этими паникерами. Расстегиваю палатку и ухожу в ночь. Один.

Чертыхаясь на чем свет стоит, поднимаюсь наверх. Дохожу до гостиницы и начинаю бешено бить ногой дверь и орать на всех языках, что я знаю: «Откройте!» Заспанный непалец открывает и на своем наречии пытается объяснить мне, что мест нет, указывает пальцем куда-то и тычет мне в лицо кастрюлей с какой-то едой – возьми, мол, и иди отсюда.

Отпихиваю его от двери и, жутко ругаясь, вваливаюсь внутрь.

Человек машет рукой. Судя по всему, он смирился или просто проникся моим сумасшествием. Понял, что лучше впустить. Пожалел. Они же там все верят в своих богов и карму. Буддисты и индуисты. По большей части в Непале все же индуизм исповедуют. Все равно спасибо этому перемазанному сажей человеку за то, что пустил в дом, а не оставил трястись от суеверного ужаса на холоде.

Скалю зубы и протягиваю стодолларовую купюру. Он мне объясняет, что нет, мол, денег не нужно, на полу спать будешь. Странные они, непальцы. Сами нищенствуют, но лишнего не берут.

Тычу пальцем в кастрюлю и тяну деньги. Кричу: «Food, dinner, meat». Секунду подумав, добавляю «пожалуйста», сплевываю на пол и перевожу на английский «please».

Пожав плечами, он достает из кастрюли кусок чего-то и плюхает его на глиняную тарелку. На него подействовали не слова, а жесты, тут все равно никто не понимает. В самом Непале более 30 наречий, местные жители, как правило, знают один или несколько. Раз они разучились понимать даже друг друга, на что надеяться мне? Непалец указывает на стул и начинает возиться у огня, что-то злобно бурчать под нос и в то же время улыбаться. Пока я жадно ем, он приносит сдачу и кладет рядом со мной.

В эту ночь я, накрутив все вещи на себя, сплю спокойно и радостно.