Текст книги "Ключ"

Автор книги: Наталья Болдырева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Хотя долг обязывал его по-прежнему держать в руках меч, желание проливать кровь вспыхивало все реже, все чаще его посещало сострадание. В сердце своем он стремился стать Совершенным, но понимал, что как воин принесет больше пользы. Он начал много читать, и не только Библию – ее он знал и раньше. Он жалел об одном – слишком поздно узнал он этих людей, к которым принадлежала и которым так сострадала его любимая. Порой ему страстно хотелось вернуть тот умиротворенный, живой покой, что увидел он в первый свой день в Тулузе.

Тулуза давно уже осталась позади. Отступая под натиском крестоносцев, Cовершенные сдавали город за городом. Этот поход был приравнен папой к походам в святую землю, и многие примыкали к отрядам де Монфора не ради того, чтоб искоренить ересь, но со слабо скрываемым стремлением избежать долговой тюрьмы. Такие не стеснялись грабежа и убийства, и – в отличие от рыцарей ордена – не слишком заботились о благочестии и вере. Именно они устроили страшную трехдневную резню в Безье. Совершенные же ни за что не стали бы убивать.

Когда Кламен ступил в пределы крепостных стен столицы Лангедока во второй раз, произошедшие перемены поразили его до потери речи. Он ходил по улицам, заглядывая во дворы. Старухи, закутанные в черное, бродили у разрушенных, полусожженных домов, вороша брошенный хозяевами хлам. Дети, обносившиеся и немытые, мелькали серой тенью и прятались в развалинах, сверкая оттуда большими, голодными глазами. От мандариновых садов остались куцые пни. К своим людям он вернулся далеко за полночь. Его ждали попона и ломоть черного хлеба. Развернувшись, он ушел прочь – и до рассвета оплакивал город, в котором был счастлив когда-то.

Но и это было давно. Монсегюр стал последним прибежищем последних Совершенных. И Монсегюр пал. Они держались, сколько могли: нужно было дать коменданту возможность вывезти сокровища Совершенных. Книги и свитки. Выводить людей было некуда. Каждый знал, чем все кончится.

Комендант Арно Роже де Мирпуа ждал лишь вестей от каравана, ушедшего горными тропами в тайные убежища. Когда почтовый голубь закружился над двором замка, невольный вздох облегчения вырвался у многих. Люди устали сражаться, и завтра они готовились взойти на костер. Двести шестьдесят один человек: мужчины, женщины, старики и дети. Кламен не мог смирить ярость. Чем ближе подходили они к башне, тем сильнее клокотало в груди. Битва была проиграна. Чего Арно хотел от них? Как весь его воинский опыт сможет помочь Монсегюру?

Кламен сам не заметил, как развернулись его плечи, прояснился затуманенный неотвязной болью взгляд, рука крепче сжала едва теплое олово фибулы. Под своды башни он вошел твердой походкой, нагнав почти Амьеля.

Слова епископа заставили его упасть на колени.

– Сегодня ты станешь Совершенным, Кламен.

Не в силах поверить, он поднял взгляд и сцепил молитвенно пальцы. Слезы выступили на его глазах.

К епископу подошел Арно Роже, его ослабленные голодом руки дрожали под тяжестью огромного кованного ларя.

Глава 4

– Что было в том ларце? Грааль?

– В Далионе, говорят, что Грааль. – Рокти остановилась, взгляд блуждал по густому перелеску, она чуть склонила голову. – То, что Совершенные не могли отдать никому. Кламен стал Совершенным, потому что жизнь его – как жизнь воина – завершилась. Он стал Хранителем. Он, и еще трое. Амьель и Гюго погибли при входе в катакомбы, они защищали Кламена и Экара, дали им время скрыться. Говорят, Экар был ученым мужем и первым Хранителем реликвии… Экар владел Ключом и перенес реликвию из древнего мира сюда.

– Кажется, я видел картинки в лабиринте…

– Видел?! Ух, ты! – Рокти вскинула голову, – А правда, будто в подземелье стены – говорят?

– Можно сказать и так.

Ответ ее удовлетворил. Отвернувшись, она шагнула чуть в сторону, произнесла громко, обращаясь к ежевичным зарослям:

– Хорошо! Я тебя не вижу, ты отлично спрятался, молодец. А теперь – выходи, я спешу в клан и не могу играть с тобой сегодня.

Кусты не дрогнули. Зато за спиной мягко, но тяжело приземлилось, заставив меня неуклюже отскочить вперед и в сторону. Я попытался обернуться, отскакивая, запнулся, и чуть не упал.

Рокти улыбаясь, шагнула к парню: маленький и грузный, он производил впечатление не легкого во всех отношениях. Желтые, редкие и мягкие, как цыплячий пух, волосы облачком опускались на загорелое лицо, сквозь мелко вьющиеся кольца смотрел бледно-голубой прямой взгляд. Парень тоже сделал шаг, поймал Рокти в медвежьи объятия, засмеялся гулко, как в колодец.

– Не видишь! Не видишь! – Огромные тяжелые лапы легко похлопали Рокти по спине, парень осторожно отстранился, поглядел с улыбкой, спросил с надеждой – Я провожу?

– Тебе нельзя, – Рокти пятерней зачесала падающий на глаза желтый пух, открылся широкий, покатый лоб, – дождись, пока тебя сменят, и приходи ко мне, познакомишься с Никитой.

– Тот чужак? – парень впервые глянул в мою сторону. Я почувствовал себя неуютно под пристальным взглядом.

– Его зовут Никита.

Я пожалел, что не видел лица Рокти, когда она говорила это. Она не ответила «да». Но и «нет», она не сказала тоже. Она просто ушла от ответа. Я не стал бы гадать о своем будущем, сейчас оно зависело от девчонки, которая не уверена даже, друг ли я ей. Мне стало горько, до привкуса желчи, захотелось сплюнуть с досады. А Рокти обернулась, как ни в чем не бывало, и представила звонко:

– Мой друг Ясень!

Я кивнул сдержанно. Тот тяжко вздохнул, руки повисли безвольно, сразу став как будто лишними.

– Ну, иди, – он по-прежнему говорил только с Рокти, – а вечером жди обязательно, в гости, да, – он развернулся и зашагал в чащу, нарочито шумно задевая ногами низко нависающие ветви кустов.

– Друг твой, да?

– Друг, с детства. – Рокти почувствовала мое состояние, уловила иронию и толкнула в спину, кажется, обидевшись, – Идем уже. Не долго осталось идти-то. И не беспокойся. Никто тебя тут не тронет – ты пришел безоружным.

Меня это порадовало. Пока мы шли под редеющими, отступающими сводами крон к большому поселку на одном из берегов лесной реки, я пытался унять непрошенную досаду. Представлял себе собственную реакцию на странного незваного пришельца из непонятных земель, но, сознавая разумность, даже где-то необходимость такого к себе отношения, остро мучился его несправедливостью. И потому, чем ближе подходили мы к приземистым, светлого дерева срубам, тем неприветливее казались мне пустые, заросшие высокой, ни разу не кошеной травой, проулки. Поселок казался заброшенным, поражал абсолютной пустотой. Ветер гнал ровную зеленую волну меж простенков. Рокти уверенно шла к ближайшему срубу. Я замедлял шаг, оглядываясь. Не было ни оград, ни завалинок, ни окон. Над крышами, устланными темно-зеленым, не сохнущим лапником, поднималось едва различимое марево – за плотно закрытыми широкими дверьми кто-то жил и готовил пищу. Это не успокоило меня.

– Почему здесь так пусто?

– Потому что это – поселок клана, – сочтя объяснение достаточным, Рокти взбежала на крыльцо, стукнула раз кулаком по двери, и та распахнулась, скользнула настежь легко, и открылась просторная светлая комната, полная снующего хлопотливо народу.

И сразу от сердца отлегло, на душе стало спокойнее и тише. Меня будто толкнуло под низкие своды, я в три шага взбежал на крыльцо, дрогнув, переступил порог и огляделся. Рокти закрыла дверь, опустила деревянный засов.

Конечно, я задевал макушкой потолок. И все же комната казалась просторной, может быть за счет того, что в ней вовсе не было обстановки, а стены – округлые, не смыкающиеся острыми углами стены на всю площадь сруба – источали свет и тепло. Косой луч падал на усыпанный желтенькой стружкой пол и сквозь круглое отверстие в крыше. Спешившие мимо ктраны едва замечали нас. Невысокие, с детски мягкими чертами, они выныривали из ходов, круто ведущих из комнаты куда-то вниз, пересекали деловито косой столб света и скрывались в других таких же ходах. По всему периметру стены комнаты были испещрены аккуратными норками.

– Иди уж, – толчок в спину заставил меня вздрогнуть. Рокти дернула меня за локоть, – сюда. И мы нырнули вниз, по едва наклонной плоскости.

Ходы ветвились сложно, коридоры, освещенные светом стен, то опускались вниз, то уходили вверх, но, кажется, были расположены не слишком глубоко. По сути, дом представлял собой своеобразную развязку множества туннелей, потому и был так оживлен, на самом же деле в коридорах редко попадались другие ктраны. В одеждах самых разных покроев, но все спокойных цветов летнего леса, они сдержанно кивали и спешили пройти мимо. Едва ли я был удостоен хоть пары любопытствующих взглядов. Их сдержанность или равнодушие помогли мне несколько расслабиться – признаться, я опасался нездорового интереса.

Пока мы шли, я не видел лестниц, и потому несколько удивился, когда одно из ответвлений вдруг завело нас в тупик, оканчивавшийся скрученными винтом ступенями.

– Давай наверх, – вот тут мне уже пришлось пригнуться.

Мы скоро миновали с десяток пролетов и вышли на открытую площадку в кроне дерева – высоко над уровнем земли.

Ни на минуту не усомнившись в том, что площадка сотворена искусственно – настолько ровной и правильной по форме она была – я, однако, нигде не заметил следов рубанка. Ноги ступали по живому, покрытому толстой корой дереву, а не по досочным спилам. Три мощные ветви расходились от центра в стороны, а густые переплетения молодой поросли скрывали площадку от посторонних глаз.

Сидя на одной ветке, облокотившись о другую и раскачивая ногой – третью, ктран рисовал что-то, расположив лист на сгибе колена. Длинные каштановые волосы падали на лицо, он принимался было насвистывать, но замолкал вскоре, сосредоточенный.

Рокти хмыкнула тихо. Ктран кинул взгляд из под набегающих на глаза прядей. Зеленый и цепкий. Наверное, они с Рокти были погодки. Он казался чуть старше, но в остальном был точной ее копией.

– Это тот самый чужак, Лист, – меня вновь передернуло от этого слова. – Его зовут Никита. Отведи его в дом. Пусть отдохнет и переоденется в чистое. Старейшие захотят увидеть его на закате.

– Все бегаешь по поручениям совета? Сама и отведи, я не вызывался быть у Старейших на побегушках, – он вновь склонился над рисунком.

– Лист, – Рокти не сменила тона, видно, такие пререкания были ей не в новость, – во-первых, ты очень этим мне поможешь, я не хотела бы откладывать разговор на завтра, а во-вторых, к нам вечером придет Ясень.

– О! Ясень и так таскается к нам через день. Если он не отстанет от тебя, пока ты не выйдешь замуж, его визиты придется терпеть о-о-очень долго!

– Ну, все! – А вот теперь она, кажется, разозлилась. – Я ухожу, слышишь? – И она скользнула в провал винтовой лестницы, мигом скрывшись с глаз.

Я обернулся. Ктран рисовал все так же: рука летала над листом, не касаясь его, штрихи ложились широко и рвано.

– Подожди, – бросил он, почуяв мой взгляд.

Я несмело пошел к краю. Нельзя было сказать, чтоб я боялся высоты, но дерево раскачивалось едва ощутимо и тем существенно отличалось от привычных мне скал. При первой же возможности я уцепился за ветку и оглядывал окрестности уже крепко держась.

Лес волнами простирался во все стороны, на сколько хватало глаз. Чуть впереди и справа угадывалась свободная просека тракта… или, может быть, реки: слишком уж круто были заложены петли. Можно было угадать несколько просторных полян поблизости – готов был поклясться, там стояли дома-входы.

Солнце шло на закат. Второй день… Или третий? Я испугался вдруг, хлопнул себя по отсутствовавшим карманам отсутствовавшей куртки, запоздало вспомнил, что блокнот достался Вадимиру. Поднялась досада, погасившая панику. Блокнот мне нравился. В память о нем в заднем кармане джинс завалялся огрызок карандаша. Я сосредоточился и сосчитал: вечер третьего дня – не много, казалось бы…

– Так ты идешь? – художник стоял у отверстия в полу и смотрел заинтересованно, моя пантомима его заинтриговала. Рисунок, свернутый в трубочку, едва заметно стукал о бедро – ктран проявлял нетерпение.

– Да, конечно.

Обратно я шагнул уже уверенно, ни за что не держась. Лист пропустил меня вперед, сам скользнул следом, дальше мы шли бок о бок, благо коридор был широк, а навстречу нам никто не попадался.

– Рокти – твоя сестра?

– Мы двойняшки, – Лист шагнул чуть шире, ушел вперед. То ли показывать дорогу на поворотах, то ли избегал разговора.

– Совет – это совет Старейших? – я не отставал.

– Конечно. – Снова заинтересованный взгляд искоса. – Другого совета нет. И прибавь шагу, до заката осталось не так уж много времени.

Думаю, я верно расценил это предложение и заткнулся. Миновав еще пару поворотов, мы снова зашли в тупик, который на сей раз оканчивался дверью. Незапертая, она легко открылась с одного толчка и, перешагнув порог, Лист сделал широкий приглашающий жест, усмехнулся криво:

– Добро пожаловать! Коль скоро сестрица задалась целью проникнуть в совет, я полагаю, ты – первый из длинной череды незваных гостей. А значит, достоин особого приема.

– Очень любезно, – сарказм не помешал мне воспользоваться приглашением. Признаться, я думал только о том, где бы мне преклонить голову, или на худой конец – присесть.

Лист не предоставил мне такой возможности. Я не успел еще окинуть взглядом просторной комнаты все с теми же скругленными углами, овального стола и дюжины полукресел по центру, когда Лист потянул меня куда-то в сторону, мы снова нырнули в короткий теперь уже проход и очутились в комнате поменьше, стены который были закрыты полками, а пол – заставлен тяжелыми с виду ларями. Лист открыл один, вынул рыжую плотную куртку из грубо выделанной замши – я надел, и рукава оказались коротки – из другого сундучка он выудил щетку с жесткой щетиной и деревянную расческу с редкими зубьями, пару склянок и маленькую коробочку, перекинул через плечо отрез материи.

– Идем, солью тебе на руки, – он толкнул меня в спину, направляя к другому ходу, и мы очутились в маленькой кухоньке. В ней не было очага, но обилие посуды наводило на мысль о еде. Я сглотнул. Очередной ход вел из кухни в центральную комнату.

Лист указал на медный таз на слишком низкой для моего роста тумбочке, открыл коробочку, поставил рядом. Взял глиняный кувшин и, сняв крышку с бочки, черпанул воды.

В коробочке лежал желтоватый порошок. Я набрал горстку. Плотно спрессованный и мелкий, он и не думал разлетаться, прилип к пальцам. Вода из кувшина полилась на руки, и на ладонях запенилось, я принялся спешно мыть руки, рискнул и мазанул мокрым и скользким по лицу, шее – свежие порезы ожгло болью – хватанул воды за воротник, но зато почувствовал себя много лучше.

Слив воду, Лист принялся сочинять ужин: достал из-под длинных столов корзины, набрал овощей, в туесках нашлись зерна бобовых и крупа, бочка с водой не закрывалась и похоже была бездонна. Я черпнул еще, кое-как вымыл голову, расчесался, взялся чистить жесткой щеткой джинсы и кроссовки. Куртка в плечах была узка и стесняла движения, я снял ее, отнес обратно и положил в ларь. Лист хмыкнул и нагрузил меня работой – я сел чистить то, что на наших базарах называют синенькими, а по науке, кажется, баклажанами. Беседа была сведена к коротким репликам «подай-принеси».

Часа через пол появилась Рокти. Мы уже заполнили полуфабрикатом три некрупных котелка, и мне было страшно интересно, что же станет с ними дальше. Но едва взглянув в лицо охотницы, я потянулся вытереть руки – Рокти была чем-то сильно раздосадована, она не зашла в кухоньку, крикнула с порога:

– Скорей! – и тут же скрылась.

Я бросился следом, едва догнал уже в коридоре.

– Что стряслось? – Она не сочла нужным ответить, и я затылком почувствовал жар обиды.

Отстав чуть, я следовал за ней молча. А она все прибавляла шагу, и скоро мы уже едва не бежали. Когда она резко сбавила темп, я понял, что мы пришли, и оглядел себя бегло. Мокрые волосы, исцарапанная рожа, грязные джинсы и размокшие, потерявшие форму кроссовки. Не знаю, на что я рассчитывал, но порог следующей комнаты я переступил, расправив плечи, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой.

Я ожидал старой голливудской декорации с просторной залой и старцами в белых одеждах по периметру – я обманулся. В комнате ничуть не больше размерами, чем та, куда привел меня Лист, суетилась масса народу. Склонившись над маленькими круглыми столиками голова к голове, одни обсуждали что-то, другие, стенографировали, третьи читали длинные свитки, прислушиваясь.

Рокти уверенно обошла две таких группы и заняла свободное место у третьей, я сел рядом. Без подлокотников, но с высокой спинкой, кресло вынудило меня взгромоздить руки на стол, и вся моя напускная уверенность будто просочилась в песок.

– Никита? – он, бесспорно, был много старше Рокти, седина проблескивала на висках. Открытый взгляд успокаивал и не отпускал, я едва видел, кто еще сидел рядом.

– Да.

– Я хотел бы услышать ответы на некоторые возникшие у совета вопросы. Можешь обращаться ко мне «Старейший», – Я кивнул, кажется, несколько нервно, – Успокойся, – он взял меня за руку, заставив расцепить сплетенные крепко пальцы. Я вздрогнул, но тут же расслабился. – Та девочка, ребенок, расскажи нам, как вы встретились, как она выглядела, что говорила. Все, что вспомнишь, и не страшно, если ты забудешь какие-то мелочи, мы понимаем, ты устал.

И я заговорил. Сбиваясь и путаясь сперва, и все увереннее – дальше. Скоро я видел ее будто перед собой – рыжее солнце в волосах, ясная улыбка, ладошки, прячущие задорный смех – и сердце невольно сжималось в тревоге. Росток сомнения, проклюнувшийся было у избушки, был выполот с корнем. Чем дольше я говорил, тем жарче разгоралось желание действовать, одна мысль о том, что я покинул тракт, углубился так далеко в лес, не начал немедленно поиски, жгла. Я не окончил еще, когда ктран вдруг выпустил мою руку.

– Ты бредишь, Рокти. Он не мог ошибиться. Это ребенок. Обыкновенный человеческий ребенок.

– Да послушайте же меня! Я видела следы!

– Нет. Это ты послушай меня, Рокот, – и она замолчала, разом, сжавшись в комок, будто от окрика, – Ты – лучший следопыт клана. Но чтобы быть членом совета, этого не достаточно. Совет примет решение в строгом соответствии с обычаями народа Ктранов, – последнюю фразу он произнес тоном ровным и официальным, не позволяющим остаться за столом хоть на минуту дольше.

– Что будет со мной? – Я все же не мог уйти так.

– Что будет? – ктран казался озадаченным. – Да ничего. Отдохни с неделю, клан дарует тебе имя гостя, потом мы не станем задерживать тебя.

– Благодарю.

Рокти казалась раздосадованной, молчала весь путь обратно, хмурилась и хмыкала неразборчиво под нос. Я тоже молчал, тоска перехлестывала грудь, не отпускало ощущение стремительно утекающего времени. Я должен был начать поиски и не мог приступить к ним немедленно. Закат затухал над лесом, наступающая ночь не давала надежды на успех, а измотанный организм требовал сна.

За овальным столом нас ждали уже. Лист развлекался компанией сумрачного Ясеня – глядел, ухмыляясь, как тот ковыряет ложкой овощное рагу. От глиняных горшочков шел пар.

– О! – Лист вскочил на ноги, едва открылась дверь, Ясень поднял взгляд, но улыбка его погасла, когда он увидел выражение лица Рокти, – наконец-то. Я, признаться, устал ждать. Что? – Лист прошел на кухню и вернулся с парой новых горшочков, мы сели, – Совет опять не прислушался к твоим словам, Рокот?

– Ты! – Рокти вдруг обернулась ко мне требовательно. – Скажи мне ты – ты был там и видел все – разве мог ребенок вести себя так, как повела себя эта… девочка?

Я отложил ложку, которую взял было. Посмотрел в яростные зеленые глаза, ответил честно.

– Рокти, это был ребенок. Я знал это, даже соглашаясь с тобой. Да, я видел следы, они не сказали мне ничего, я не следопыт. И завтра, едва рассветет, я отправлюсь искать девочку, кем бы она ни была.

– Я тоже пойду! – Признаться, я был удивлен. – Уверена, мы должны найти ее. И, если я была права… совет пожалеет.

Хохот Листа заглушил робкие возражения Ясеня:

– Рокти, нехорошо угрожать совету. Ты не должна делать так, не ходи, пусть чужак ищет сам, – он пытался схватить ее за руки, умоляюще ловил взгляд.

Она глядела только на меня, будто я был источником всех ее бед и, едва почувствовав руку Ясеня на запястье, вскочила, отступив на шаг.

– Что он найдет сам? Он же не следопыт! – ее смех лишил меня последних иллюзий. Наша взаимная симпатия мне привиделась. Если Рокти и станет помогать, то лишь из своих, политических, соображений. Я отодвинул горшочек, поднялся.

– Спасибо за гостеприимство, кров и стол, так сказать. Где я могу лечь поспать?

– Идем, покажу, – Лист стал вдруг серьезен. Куда делась ирония? Обернувшись к Ясеню произнес тихо, – извини, друг. Не вышло посидеть сегодня. К себе пойдешь, или у нас останешься?

– Останусь, – буркнул Ясень, огладил колено, покосился на остатки в горшочке и взялся за ложку решительно.

Лист пожал плечами, прошел и толкнул одну из дверок по периметру. Оглянулся выжидающе. Я посмотрел на Рокти. Та стояла поджав губы, глядя мимо и вглубь. «К черту!» решил я, и пересек комнату скоро, перешагнул порог.

Зеленый полумрак успокаивал, воздух был свеж и призрачно ароматен. Я привык уже к умиротворяющему, медовому свету деревянных стен подземного поселка. Здесь – стены были сплошь увиты плющом. Выступ, служивший кроватью, оказался для меня слишком короток, но достаточно широк, чтоб свернуться калачиком: в изножье стоял сундук. Я вздохнул невольно, захотелось упасть и отключиться немедленно. Я шагнул к лежаку, стягивая косоворотку. Сзади хлопнула дверь, погрузив комнату в малахитовую темень. Щелчок пальцев. Я обернулся – Лист стоял у входа, пара светляков вилась рядом, он щелкнул пальцами еще раз, и еще пара поднялась от стены, полетела на звук.

– Ну вот, они просыпаются от резких звуков. Не буди их без надобности. Они тускнеют бодрствуя. А я, признаться, давно не открывал спальни солнцу. К нам заходит только Ясень, да и тот остается редко – Рокти тяготится им, хоть и жалеет.

Он замолк – стоял у входа, скрестив руки, светляки и впрямь быстро тускнели, и под тенью падающих на глаза волос нельзя было различить выражения лица.

– Ты… ты присмотри за сестрой. Ясень защитит ее от любой опасности, только от глупости ее собственной – не сможет. Сделаешь?

– Да уж постараюсь. – Он кивнул, развернулся, – подожди, – остановил его я. Он вновь оперся о гладкий окаем дверного хода. – Рокти… чего она хочет?

– Рожна! – я почти увидел вернувшуюся во взгляд иронию. – Совет ей покоя не дает. У нас как? Все семейственно. Не пробьется Рокот в совет – придется весь век по над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу Октранском. И жизнь – везде одинаковая… скучная жизнь, прямо скажу, – он повесил голову раздумчиво. – А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.

– Поня-а-атно, – я разом вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой моей столичной будущности и никак не ожидавшей долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.

– Ясень ее сильно смущает, – продолжил вдруг Лист, и я насторожился. – Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот – сам не гам и другим не дам – паре женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса – глядишь, и успокоится, найдет себе по нраву кого-нибудь.

Он снова замолчал и я – сидел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец, Лист хмыкнул, толкнул створку. Мягкий медвяной свет не ударил по глазам, как бывает обычно. В комнате уже не было никого, стол стоял не прибран.

– Ты голодный небось? – Лист прошел, взял мой горшочек, – остыло уж все, погреть?

– Оставь, – я тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. Распробовав, решил, что голод – не тетка, и я действительно обойдусь. – Где вы еду готовите, кстати? – Второй кусок последовал за первым. – Я очага не видел.

– Тю на тебя! Как не видел, когда рядом стоял? Покажу сейчас, пойдем! – Лист устремился на кухню. Я сгреб со стола ложки да плошки, отметил, что Рокти тоже не стала есть, и поспешил следом.

– Смотри, – Лист присел на корточки у низенького шкафчика – деревянная дверца его была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены, – это очаг, сердце дома.

Он дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Я отшатнулся. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь, вынул скорее руку.

– И все. Подождем чуток только, прихват надеть не забыть.

Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево. Подумал и оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок, но составлял единое целое с домом.

– Лист. Что это, Лист?

Он засмеялся моему удивлению.

– Говорю ж – очаг, сердце дома. В каждом поселке – домов по двадцать-тридцать, а то и пол сотни бывает, если земля позволяет, да вода близко. Каждый дом – это ядро, ствол и ветви. Очаг – ядро, комнаты – ствол, переходы – ветви. Сплетутся два дома ветвями и вот тебе уже поселок.

– А дерево? Площадка на дереве – это что? И дом… – Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.

– Все деревья растут. Дом – это дерево. Только растет он во всех направлениях и очень податлив. – Лист глядел с улыбкой, – неужто и впрямь не знаешь?

– Не знаю, Лист. У нас нет такого.

– Ну, скажем, видит мастер росток дома, – Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провел по переплетениям не одетой рукой, – находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, – рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, – начинает работу.

Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.

– Там обрежет, там привьет, скобы ставить начнет… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче – когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри все растить легче, – он зацепил вторую ложку.

– А ваша? – я отправил порцию в рот, – что ваша семья? Вы ж не вдвоем здесь живете?

Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.

– Вдвоем… Бывай. До завтра. – И ушел. Только дверью в спальню хлопнул.

Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдернул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.

Я взял горшочек и пошел к себе. Почти автоматически прищелкнул пальцами на входе. Вяло и уже разморено присел, доел все, и выскреб дочиста. Мыслей не было, были какие-то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук – столкну еще ногами ночью – задвинул его подальше к стеночке, и опустился на покрывавший постель плющ. Жесткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.