Текст книги "Тень доктора Кречмера"
Автор книги: Наталья Миронова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Но он не представлял себе, как пойдет куда-нибудь на Тверскую или поедет на Ленинградское шоссе или где там еще они тусуются, эти проститутки… Искать по Интернету… Что? Какую-нибудь службу эскорта? Тьфу, даже думать противно. Может, пришлют ту же самую девицу, которую он только что снимал в рекламном ролике, откуда ему знать?
А вот Салям… Салям совсем другая. Она предложила этобезо всяких задних мыслей, просто потому, что ей самой так хотелось. И с ней, наверное, было бы хорошо… по-настоящему хорошо. Вот только… ему это не нужно. Кто он такой, чтоб ему было хорошо? Но Николай часто вспоминал о ней, вспоминал улыбку веселого бесенка и сказочно прекрасное, без единого изъяна тело.
Салям за один сеанс изложила ему историю своей жизни и свое немудрящее кредо. Отец у нее «отстойный» и «тормознутый», не дает сниматься. Мать – стерва, ей на Салям плевать. Вот и приходится крутиться самой. Ничего, она еще всем покажет. Заарканит денежного туза и будет вся «в шоколаде». Ну а пока… она еще и сама способна заработать, так что предки пусть катятся. Между прочим, отец тоже на матери женился из-за внешности, она тоже по подиуму ходила в свое время.
Николай слушал ее вполуха, но почему-то все запомнил.
Ему и в голову не приходило, что он дарит Салям хоть и сомнительное, но все-таки бессмертие. Опять у него возник удачный слоган с игрой слов и смыслов: «Bare essentials» note 4Note4
Голые факты (англ.).
[Закрыть]. Звонить Салям он не собирался и больше не видел ее ни разу. Ни разу до одного страшного вечера четыре года спустя, когда вдруг услышал по телевизору…
Вот почему так бывает? Николай не заглядывал в «ящик» годами: наелся за то время, что сам работал на телевидении. Душа не принимала телепродукт как таковой. И уж тем более никогда он не интересовался уголовной хроникой. А тут вдруг случайно услышал знакомое имя, повернулся к включенному телевизору…
Они выложили на экране несколько фотографий прежней Салям, а потом показали, что с ней стало. Нет, сначала показали, что с ней стало, потом выложили снимки прежней Салям, а уж потом снова вернулись к репортажной съемке. Рассказали, как ее выловили из мусорного контейнера. Милую, непосредственную, легкомысленную и бесхитростно-невинную Салям.
Но это случилось уже в другой жизни, и до этого оставалось еще четыре года. Николай не знал и не мог знать, что ей отпущено всего четыре года, он просто сделал очередной рекламный ролик. Никите этот ролик страшно понравился, но телевизионное начальство сочло его слишком откровенным. На экран он не вышел, зато кадр с дикой кошкой Салям, охотящейся за компьютерной «мышкой», опубликовали в нескольких компьютерных журналах. Никита заказал увеличенное изображение и повесил его у себя в кабинете.
А Николай продолжал изобретать рекламные ролики и компоновать клипы. Он старался ни о чем не думать: день прошел, и слава богу. Это бездумное существование тянулась годами.
Без слез, без жизни, без любви…
Нет, он не забыл «голос нежный» и «милые черты», но постепенно боль притупилась, стала ноющей.
Характер у него стал портиться. Люди его раздражали, общение давалось все с большим и большим трудом. В шумной компании Николай быстро терял нить разговора, слова превращались в неразличимый гул, собеседники казались рыбами в аквариуме, безмолвно разевающими рты. Прежние друзья куда-то подевались, новых не предвиделось. Его такое положение устраивало.
С родителями Николай старался видеться как можно реже, хотя и понимал, что они обижаются. Он ничего не мог с собой поделать, ему тяжело было возвращаться в родную квартиру на Земляном Валу. В эту квартиру он хотел привезти Веру… а привез Лору. Поэтому он предпочитал созваниваться, но всячески избегал визитов.
Однажды родители взбунтовались и призвали его «на правеж». Он приехал. Мама плакала, отец пытался изображать строгость. Сам Николай старательно отмалчивался.
– Зачем ты губишь себя, сынок? – напрямую спросила Наталья Львовна.
Николай не ответил.
Ты скажи, скажи мне, вишня…
– Вот что, Николаша, – решительно начал Александр Николаевич, называя его старым детским именем, – завязывай с этим делом. С театром не вышло – давай возвращайся в МАИ. Ничего страшного, нагонишь, ты ж четыре курса прошел. Я сам тебя поднатаскаю. Со времен Жуковского note 5Note5
Николай Егорович Жуковский (1847–1921) – российский ученый, основоположник современной аэродинамики.
[Закрыть]в расчете подъемной силы крыла особых изменений не произошло, – добавил он с безрадостной усмешкой.
– Нет, – покачал головой Николай, – поздно уже. Вы не волнуйтесь, – добавил он, – у меня все в порядке. Извините, мне работать надо. Мне светит государственный заказ.
Николай не солгал. Обретя имя в рекламном бизнесе, он обратил на себя внимание «крупной рыбы». На дворе стоял уже двадцать первый век, в России сменился президент, нефть повысилась в цене. Вернули старый советский гимн, опять вошли в моду старые песни о государственности, державности и патриотизме. Так Николай и оказался втянутым в авантюру с постановкой сцен из русской классики на телевидении. Телепродюсер Леонид Звягинцев страшно увлекся этим проектом и пригласил Николая. Тот отказался. Идея с самого начала показалась ему никчемной, к тому же ему не нравился Звягинцев. При каждой смене ветра этот человек с завидной легкостью поворачивался то правым, то левым галсом, причем любой ветер оказывался ему попутным. Но вскоре с Николаем произошел один неприятный случай.
Как-то раз он поздно вечером остался один в монтажной. Его любимый монтажер – Клавдия Ивановна, правда, не Шульженко, а Коноваленко, которую все звали просто Кла, хотя ей было уже под шестьдесят, – почему-то задерживалась. Это было на нее не похоже. Николай нервничал. Монтажное время дефицитно, они могли и не успеть. Вдруг в монтажной появился некто в костюме от Армани и представился помощником депутата. Какого – не уточнил.
Этот человек уже дважды попадался ему в тот день – в коридоре и в кафетерии, куда Николай заскочил перехватить бутерброд перед работой в монтажной. Незнакомца он запомнил. Внешность у него была очень уж характерная: довольно молодой, хотя и постарше Николая, коренастый крепыш с короткой стрижкой, бычий затылок без шеи, плавно переходящий прямо в ягодицы… Николай удивился, но значения не придал. Раз уж этого качка пропустили в останкинский комплекс, значит, пришел он по делу и документы у него в порядке.
Помощник депутата сразу перешел на «ты».
– Мне тебя рекомендовали как хорошего клипмейкера.
– Я политикой не занимаюсь, – неприязненно откликнулся Николай. – С депутатами не работаю.
И злорадно пропел:
Эх, выборы, выборы,
Кандидаты – пидоры…
– Да нет, ты не понял. – Помощник депутата держался как приблатненный и гнусавил при разговоре. – Что нам надо, так это классное порево. Никакого примитива, никаких туда-сюда…
– Расслабон для харизматиков? – догадался Николай. – А что, порно-двигательный аппарат заедает?
Собеседник не уловил иронии.
– Сечешь фишку! – радостно осклабился он. – Полный карт-бланш в смысле бабок, все условия, шикардосные девахи, прикольные на все штуки…
– Я понял, – перебил его Николай. – Это не моя тема.
– Да ладно, не корчи из себя святошу…
– Святого, – машинально поправил Николай.
– Чего?..
– Нет смысла корчить святошу. «Святоша» значит притворщик, прикидывающийся святым.
– Слушай, только давай вот без этих дешевых понтов, – разозлился помощник слуги народа. – Твое дело жесть снимать. Эксклюзив для узкого круга. Сечешь?
– Жесть стала лучше, жесть стала веселей, – автоматически скинул фразу Николай. – Нет.
– Чего «нет»?
– Не буду я снимать порево. Не моя тема.
– Ты че, баклан, не въехал? – Ходатай по депутатским делам гнусавил все сильнее и сильнее. – Такие бабки…
– Нет, это ты не въехал, – потерял терпение Николай. – Читай по губам: мне в реале по фигу. Точка.
– Хрена с два! Считай, ты уже погорел, теперь не отмажешься.
– Это в каком смысле? – Николай сделал вид, что удивился, хотя прекрасно понял, что имеет в виду его визави.
– А в прямом. Ты уже знаешь мою фамилию…
– А у тебя есть фамилия? Кстати, – продолжал Николай, не давая ему ответить, – я хотел бы знать, кто меня слил на такую прикольную работенку.
– Да так, одна чува.
Догадка молнией пронзила мозг Николая.
– Лора.
– Ну да, а тебе-то что?
– Ну как же! Должен же я знать, кому обязан таким счастьем. Только она тебя обманула. Наколола, – Николай перешел на доступный помощнику депутата язык. – На понт взяла. Никакого порева я снимать не могу, не хочу, не умею и не буду. Так и передай.
Помощник депутата оскалил в ухмылке ненатурально белые, вурдалачьи зубы. «Металлокерамика», – машинально отметил про себя Николай.
– Не можешь – научим, не хочешь – заставим, – он как бы невзначай отвел в сторону полу арманистого пиджака, чтобы Николай увидел оружие в плечевой кобуре.
Николай увидел. И это взбесило его окончательно. Помощник депутата чертовски неудачно выбрал момент, чтобы пристать к нему со своим прикольным предложением. Николай все равно не стал бы делать порнуху, но как раз в этот день он случайно услышал утром по радио, что два его бывших однокурсника по МАИ купили в США разорившуюся авиастроительную фирму и собираются производить сверхлегкую модель реактивного самолета. Настроение было жуткое. Не ощущая ни малейшего страха, Николай всем корпусом решительно попер на братка с «корочками».
– Катись-ка ты отсюда, пока цел. Думаешь, я пукалки твоей испугался? Или твоих «корочек»? Да я такие «корочки» в любом переходе куплю.
Поскольку Николай буквально теснил качка к двери, тот потянулся к кобуре.
– Прямо здесь палить будешь? – глумился Николай. – Так ведь услышат. В «Останкино» всегда народу полно, и днем, и ночью. «Пушка» зарегистрирована, это как пить дать. И что ты потом скажешь? Что я тебе угрожал? Чем? Монтажным пультом?
Не дотрагиваясь руками, он плечом вытолкнул посетителя из монтажной. Тот сделал было попытку вернуться, но вдруг в кармане у него запел сотовый. Достав и прижав к уху трубку, он молча выслушал, что ему сказали, захлопнул «раскладушку» и поплелся прочь, бормоча на ходу какие-то невнятные угрозы. А навстречу ему по коридору уже неслась на всех парусах огромная, распаренная, багроволицая Кла. Она тоже что-то бормотала на ходу.
– Черт, черт, черт! – взорвалась она, влетев в монтажную. – Совсем охренели, мать их так, так и так!
– Остынь, – посоветовал Николай, отброшенный к стене взрывной волной. – Что случилось?
– Охраннички, едрена вошь! – продолжала Кла. – Иду через проходную, показываю пропуск, а этот сучонок меня заворачивает. Якобы пропуск у меня просрочен. Ну просрочен, и что? – Она рухнула на жалобно крякнувший под ней офисный стул на колесиках. – Нет у меня времени за пропусками бегать. Да я тут, блин, проявителем дышала, когда этот сопляк еще рыгал в слюнявчик! Я ему так и говорю. Так нет, заставил, блин, звонить начальству. «Ты что, – говорю, – охренел на ночь глядя? Там пусто, нет никого!» А он мне: «Ничего не знаю, без пропуска не пущу». «Звони, – говорю, – в бюро пропусков. Кто у вас там на дежурстве?» Позвонил. Приходит чин. Тоже, конечно, не сразу, вразвалочку эдак. И, прикинь, я его знаю. Давай по пять капель? – предложила Кла, прервав свой монолог.
Она взяла сигарету, но от возбуждения слишком сильно щелкала зажигалкой, колесико проворачивалось, не высекая искры. Николай дал ей прикурить от своей и затянулся сам.
– А как домой поедем? Я на машине.
– Нам тут еще пахать и пахать, – отмахнулась Кла. – Там минусовка note 6Note6
Фонограмма музыкального произведения, записанная с отсутствием одного из инструментов или голоса.
[Закрыть]в самом начале задирается, и чего-то я ее никак не подцеплю. Пока закончим, выветрится. Мы ж по пять капель. Да и не впервой.
– У меня только виски, – предупредил Николай.
Кла выругалась:
– Тьфу, на дух не переношу эту сивуху! Вот сколько раз меня угощали, подносили, из самой Шотландии муть какую-то привозили… односолодовую или как там ее. Двенадцатилетней выдержки. Попробовала – ну, сивуха, она сивуха и есть. У нас в деревне такую гнали, когда я еще маленькая была, один в один. Ладно, хлопче, нэ журыся, у нас с собой было.
И Кла выудила из своей необъятной сумки поллитровку. В шкафу нашлись только пластмассовые стаканчики, и она опять ругнулась.
– Эта дрянь весь вкус поганит. Как будто пластмассой закусываешь. Может, из ствола?
Но Николай отказался пить из горлышка.
– Давай лучше из кофейных чашек.
– Ой, ой, ой, какие мы нежные! – презрительно хмыкнула Кла. – Ладно, тащи сюда свою пластмассу. Хватай седло. – И она ногой пнула к нему второй стул на колесиках. – А то уже душа горит.
Водку разлили по стаканам. Выпили.
– Ну и что дальше-то было? – спросил Николай.
– А ничего. Пришел хрен с бугра, старый мент, я его сто лет знаю. При совке еще на вахте стоял. Ну, мы с ним чуток побазарили, и он велел своему вертухаю меня пропустить.
Николай слушал ее с жадным напряжением. Картина у него в уме складывалась скверная.
– Старый мент звонил по мобиле?
– Никуда он не звонил, – нахмурилась Кла. – А в чем дело?
– А молодой вертухай? – продолжал расспросы Николай.
– Не помню. Хотя нет, помню. Да, он как раз при мне трубу вытащил, когда я за турникет проходила. Да не томи душу, говори уже, что стряслось?
– Видела качка в коридоре?
– А? – рассеянно откликнулась Кла. – Какого качка?
– Мужик шел по коридору тебе навстречу. Вы с ним чуть не столкнулись.
– И чего?
– Ничего, – вздохнул Николай. – Забудь. Давай работать.
– Нет, паря, уж начал, так телись, – нахмурилась Кла, закуривая новую сигарету.
Николай рассказал о визите помощника депутата и о сделанном им интересном предложении.
– Уй-ю! – присвистнула Кла. – Что ж ты раньше-то молчал? Да я б его пришибла об угол и сказала бы, что так и было.
Кла могла бы пришибить кого угодно, в том числе и ублюдка с «корочками» и накачанными мышцами, подумал Николай. Ей очень шла фамилия Коноваленко. Казалось, она и впрямь способна валить коней ударом кулака. Но ее громадные ручищи умели с хирургической точностью монтировать мельтешащие кадры клипов. Между тем Кла тщательно, как это привыкли делать люди, еще работавшие с возгораемой пленкой, затушила сигарету.
– Кла, ты свет в моем окне, – растроганно признался Николай. – Не представляю, что бы я без тебя делал. Но всех не перевешаешь. Там, откуда он пришел, таких много. Думаешь, это случайно так совпало, что тебя именно сегодня тормознули на проходной?
– А ты думаешь, из-за него?
Николай пожал плечами:
– Понятия не имею. Но у него сотовый зазвонил перед уходом. Думаю, это юный вертухай просигналил, что ты на подходе. Да, и «пушка»! Как он «пушку» сюда пронес через металлоискатель?
– Н-да… – протянула Кла. – Чому ж ты, сокил, в Голливуд не уехал, пока звали?
– И не говори. Такого дурака свалял, – вздохнул Николай. – Ладно, забудь.
И они принялись ваять очередную «песню года».
– Может, давай ко мне? – предложила Кла, когда шесть часов спустя с воспаленными от усталости глазами они вышли из монтажной.
Этот вариант Николай отверг. У Кла были дети и внуки.
– Хочешь, чтоб они на тебя наехали? Нет, я сам справлюсь, – отказался он.
Они вместе вышли на стоянку. Кла обещала проследить, как он сядет в машину, а потом проводить его хотя бы часть пути. Вдруг к нему кто-нибудь пристанет по дороге домой? Она ехала за Николаем в своей старенькой «Ниве» до самого дома. Никто к нему не пристал. Кла велела позвонить ей по сотовому, когда он поднимется в квартиру. Он позвонил и доложил, что в квартире пусто.
– Ты осмотрись там, – велела Кла.
– Что, шкафы проверить? Под кровать заглянуть?
– А и заглянешь, не переломишься, – ответствовала Кла. – Давай, я подожду. И не вздумай мне голову дурить, а то ведь я сама поднимусь проверю.
– Думаешь, шлепнут меня, как Влада Листьева? – невесело пошутил Николай.
– Типун тебе на язык, болван, – отозвалась Кла. – На Влада Листьева тебе еще учиться и учиться. Вот и не ленись, осмотрись там как следует, без балды. И не молчи, говори. Давай раскадровку.
– Так, – заговорил Николай, – докладываю: в кухне нет. В ванной нет. Открываю шкаф…
– А почему дверь не скрипит? – придирчиво спросила Кла.
– У меня скользящие двери, ты что, забыла? Так, в шкафу нет.
– Лезь под кровать.
– Да ладно тебе!
– Лезь, говорю, а то я сама слажу!
– Ладно, лезу.
– Врешь небось. Что-то я не слышу, чтоб ты кряхтел.
– А я вообще не… – Николай не мог сообразить, как это сказать. «Кряхщу»? «Кряхтю»? «Кряхчу»? – Молод я еще – кряхтеть, – вывернулся он. – Сообщаю: под кроватью нет.
– Ну ладно, хлопче, тебе жить, – уступила Кла. – Соврал – тебе же хуже.
Николай клятвенно заверил ее, что под кровать лазил без балды и что все в порядке. Только после этого она уехала.
А Николай на следующий день позвонил Звягинцеву и сказал, что согласен инсценировать русскую классику. Он не сломался бы так скоро, он, может, и вовсе не сломался бы, но вовремя вспомнил о родителях. Если этот урод в итальянском костюме, скроенном так, чтобы кобура не торчала, запросто разгуливает по останкинским коридорам со своей «пушкой», приказывает охране и охрана его приказы исполняет, значит, он знает о Николае все.
Лора… Это она навела. Сука! Ему вспомнилась та их драка… «Ты что, собираешься сниматься в порнофильмах?» В душе всколыхнулась застарелая ненависть. Надо было ее придушить прямо тогда… «А потом сесть лет на пятнадцать», – напомнил себе Николай. Да ерунда все это, при чем тут Лора? Адрес его родителей можно при желании узнать на счет «раз». Не дай бог на них выйдут и начнут давить… Он бы себе этого не простил.
Пришлось соглашаться на предложение Звягинцева. Николай рассказал ему о визите помощника депутата и поставил единственное условие: чтобы его оградили от подобных типов.
– Безусловно, – с готовностью пообещал Звягинцев. – Выброси эту чушь из головы. Они совсем оборзели. Ничего, я обо всем позабочусь.
В Думе Звягинцев был своим человеком, не раз хвастался, что любые двери открывает ногой. Почуяв крупные деньги, он действительно, как и сказал потом Вере в ресторане «Прага», заручился поддержкой кого-то из своих друзей-депутатов. Они пообещали «пробить» соответствующее постановление. Но колеса государственной машины вращались слишком медленно, и Звягинцев решил ускорить ход событий: «прощупать», как он выразился, крупные частные банки.
Банк «Атлант», в котором работала Вера, считался очень солидным. Это был один из немногих банков, которым удалось выстоять в кризисе 1998 года. Высокая репутация банка и побудила Звягинцева обратиться именно туда, хотя было и еще одно немаловажное обстоятельство: банк «Атлант» уже финансировал несколько гуманитарных проектов.
ГЛАВА 9
Вера не была бы Верой, если бы ею не владели страхи и сомнения. Когда родился сын, они обрушились на нее с удвоенной силой. Делать прививки или не делать? На этот счет бытовало множество разных мнений. Одни врачи уверяли, что делать необходимо, другие убедительно доказывали, что нет, ни в коем случае: прививки бьют по естественному иммунитету, вызывают побочные эффекты и все равно не дают стопроцентной гарантии…
Вера посоветовалась с Антониной Ильиничной и, замирая от страха, прививки все-таки сделала.
А как растить ребенка? Если его баловать, если потакать ему во всем, он вырастет инфантильным недорослем и будет сидеть на шее у матери до самой ее смерти. Надо быть с ним построже: реже брать на руки, не давать слишком часто любимые сладости и вообще меньше потворствовать детским прихотям. А с другой стороны, кто ж его приласкает, выслушает, поймет, пожалеет, если не мать родная? И опять – столько разных мнений! Одни говорят, надо воспитывать по Споку, другие утверждают, что, опираясь на учение доктора Спока, можно сойти с ума или вырастить психопата. Говорили даже, что сам доктор Спок якобы отказался от своих рекомендаций и просил за них прощения.
Или, скажем, мультфильмы? И вообще телевизор? По телевизору идут американские мультики, они вредно действуют на психику, дети растут нервные, агрессивные, запуганные, жестокие… Но если запретить ребенку смотреть их… Остальные-то смотрят! Не станет ли он изгоем среди других детей? Над ним смеяться будут.
Вера решила положиться на собственное сердце и здравый смысл, как и советовал доктор Спок. Главное, ей было от чего оттолкнуться. Она сказала себе, что ее ребенок никогда не почувствует себя бракованной вазой. Он не будет крутить механическую мясорубку и получать подзатыльники. Он с самого начала будет знать, что для нее он любимый, желанный, самый дорогой человек на свете.
Сын отплатил ей сторицей. А может, где-то в небесной канцелярии, когда раздавали детские характеры, решили, что хватит с нее неприятностей, и выдали Вере диккенсовского мальчика, чутко отзывающегося на добро и не способного на зло.
Когда родился сын, Вера стала вести дневник. Собственная жизнь ее не занимала, да и не было у нее жизни отдельно от сына. Она отмечала в дневнике только события, касающиеся Андрейки. В десять месяцев он научился ходить, к году заговорил.
– Баран, баран, баран – бум!
Вера играла с ним в ту же немудрящую игру, в которую когда-то с ней играл папа. Андрейка быстро усвоил, что от него требуется, и вскидывал ей навстречу круто выгнутый лобик. Ему эта игра не надоедала.
– Исё! – кричал он, заливаясь веселым смехом. – Исё!
«Исё» (еще) стало его первым словом. Вера аккуратно занесла это в дневник.
Он скучал без нее.
– А де мама? – вопрошал Андрейка, топая по квартире, и сам себе отвечал: – Мама яботает.
Нет, Андрейка не был ангелом. Он рос подвижным, скорым на шалости, озорным мальчиком, за ним нелегко было угнаться, он всюду лез, и Вера, приходя из института домой, могла спокойно поесть и сесть за работу, только когда укладывала его спать. Энергии у него было столько, что он долго не засыпал и придумал себе развлечение: сгибал коленки и играл с ними. Одна коленка называлась Тименька, а другая – Нименька. Вера сидела за компьютером, отгородив кроватку сына импровизированной ширмой из старого халата, наброшенного на стремянку, и, улыбаясь, слушала, как Андрейка шепотом играет с Тименькой и Нименькой.
– Андрюша, тебе спать пора! – притворно сердилась Вера.
– Мама, я уже спю!
При этом Андрейка зажмуривался, чтобы мама видела, как крепко он спит. Но стоило Вере углубиться в работу, как из-за ширмы вновь раздавался тихий шепот: Тименька пошел к Нименьке в гости, а Нименька ему и говорит… И сколько фантазии было в этих историях!
Андрейка был привязан к ней всем сердцем. Каждый день ждал ее возвращения, не хотел без нее ужинать и ложиться. Он был такой смышленый, такой красивый, такой забавный! Обожал сложные технические игрушки. Почему-то вместо слова «это» в детстве он говорил «теко». Разбирал и собирал подаренный ему конструктор и с важностью приговаривал: «Теко – так, а теко – сюда», а Вера с Антониной Ильиничной, умирая со смеху и зажимая рты, чтобы не хихикнуть, наблюдали за ним сквозь приотворенную дверь.
Ему ужасно нравились механизмы, производящие шум.
– Включи пылесос, он будет гудеть! – просил Андрейка, не сомневаясь, что «гудеть» – главное назначение пылесоса.
Вера подарила ему набор инструментов. Тут были и отвертки – простая и «звездочка», – и шильце, и много других непонятных штучек. Антонина Ильинична пришла в ужас и сказала, что этим шилом он первым долгом выколет себе глаз, но Вера, как могла, постаралась ее успокоить. Она купила новый мощный радиоприемник с кассетным магнитофоном, а старую «Спидолу» Антонины Ильиничны отдала Андрейке на растерзание. Счастью не было предела.
И все это она аккуратно заносила в дневник.
Вопрос с мультфильмами тоже решился как-то сам собой. Вера разрешала сыну смотреть телевизор понемногу. По выходным шли «Охотники за привидениями», и Андрейка жил от выходных до выходных. Миф о «добрых советских мультфильмах» вызывал у Веры скептическую улыбку. Наш добрый заяц в «Ну, погоди!» издевался над несчастным волком с той же изощренной жестокостью, что и американский мышонок над бедным котом в сериале «Том и Джерри».
– Он зьёй? – на всякий случай спрашивал Андрейка про каждого нового персонажа.
Узнав, что не «зьёй», тут же успокаивался и смотрел дальше.
Вера повела сына к логопеду, когда он немного подрос, стала заниматься с ним сама, и он постепенно избавился от картавости, но и «зьёй», и присказка «мама яботает», и многие другие Андрюшины словечки вошли у них в семейный фольклор.
Когда Андрейке было уже года четыре, появилась мультипликационная реклама компании «РосИнтел». Ее крутили целыми днями в перерывах между передачами. Андрейке эти забавные мультяшки полюбились. Вере они тоже понравились.
Обычно во время рекламы Антонина Ильинична выключала звук: ее раздражали назойливые мелодии и глупые тексты. Но сидеть у телевизора спокойно, пока не кончится рекламная пауза, она не могла.
– Ну вот что она делает? – спрашивала Антонина Ильинична у Веры, глядя, как на экране мужчина падает в обморок в фирменном магазине.
– Она делает ему непрямой массаж сердца, – терпеливо отвечала Вера.
– А что с ним такое?
– Ему стало плохо от низких цен в магазине.
– Глупость несусветная.
Через полминуты опять вопрос:
– Зачем она сигает из окна?
– Чтобы не запачкать платье дезодорантом, – следовал ответ.
– Но это же идиотизм! – возмущалась Антонина Ильинична. – Почему у нас все должно быть как в Америке? Почему нельзя показывать передачи без этой дурацкой рекламы?
– Им приходится деньги зарабатывать, – отвечала на это Вера. – Оплачивать сигнал, оборудование, новостную службу. Платить за лицензию. Не только в Америке, во всем мире телевидение так работает.
– В СССР никакой рекламы не было, – ворчала Антонина Ильинична.
– Зато и телевидение было скучное, – говорила Вера.
Каждая оставалась при своем мнении, но ради своего ненаглядного Андрюшеньки Антонина Ильинична готова была терпеть и рекламу. На его любимые мультяшки она включала звук. Кто-то замечательно играл на ударных, это ей пришлось признать.
Вера возвращалась из института, падая от усталости, зная, что еще предстоит сидеть за компьютером, но стоило ей услышать топот маленьких ножек и увидеть сына, вся ее усталость и обычная подавленность исчезали.
А работать приходилось очень много. На деньги, привезенные из Сочи, Вера покупала игрушки и одежду для сына, обзавелась электрической мясорубкой и хорошей стиральной машиной. Заработанного в Долгопрудном хватало в основном на еду и квартплату. Зато Антонина Ильинична была избавлена от ужасов стояния на толкучке с плодами собственного рукоделия или наградами мужа. Вере хотелось купить новый японский телевизор с видеомагнитофоном, электрический утюг, чайник, но при ее заработках, которые к тому же постоянно задерживали, об этом можно было только мечтать.
«Верочка, купи что-нибудь себе», – настаивала Антонина Ильинична, но Вера отказывалась. Она давно уже решила, что ей ничего не нужно, носила летом и зимой свои универсальные джинсы, перелезала из зимних сапог прямо в босоножки. Антонина Ильинична еле уговорила ее купить себе хотя бы теплый полушубок волчьего меха. Деньги давались таким трудом, что у Веры рука не поднималась тратить их на себя. Это же были «детские» деньги!
В финансовом законодательстве царили хаос и его неизбежный спутник – произвол. Поначалу Вера, помимо домоуправления, работала в небольшой фирме, куда привела ее управдомша. Фирма закупала на продажу в России ширпотреб по всему миру – в Турции, в Корее, в Италии, в Индонезии, в Китае. Оборот был крошечный, хотя и исчислялся в неденоминированных рублях миллионами. Впрочем, у Веры с самого начала выработался чисто профессиональный бухгалтерский подход к большим суммам: она видела в них абстракцию, никак не применяла к себе, не прикидывала, что на эти деньги можно было бы купить.
Главное достоинство фирмы заключалось в том, что ходить было недалеко, а главный недостаток – в том, что у Веры с самого начала не сложились отношения с хозяйкой, набивавшейся к ней в подруги и конфидентки.
Вера была замкнутой по натуре, а жизнь в доме с матерью и старшей сестрой сделала ее чуть ли не отшельницей. Хозяйка фирмы, некая Анна Ивановна, женщина экспансивная и всегда уверенная в собственной правоте, упорно навязывала ей свое общество, а Вера не менее упорно от этой чести уклонялась, ссылаясь на занятость.
Анна Ивановна была ей неприятна. За маленький рост и злобный нрав Вера в шутку прозвала ее за глаза Анной Иоанновной note 7Note7
Анна Иоанновна (1693–1740) – российская императрица с 1730 года, племянница Петра I, известная своим тяжелым характером, злопамятностью и мстительностью.
[Закрыть]. Анна Ивановна обожала сплетничать, а Вера сплетен терпеть не могла. Всякий раз, как Вера приходила за работой или за деньгами, Анна Ивановна задерживала ее, рассказывала о своих многочисленных мужьях и любовниках. За последнего из них ей очень хотелось замуж, но он был уже женат по второму разу, имел детей и не горел желанием снова разводиться. Анна Ивановна жаловалась на него Вере и ждала ответных признаний.
У Веры такое в голове не укладывалось. Рассказывать о своей жизни, делиться переживаниями только потому, что тебя нагружают чужимипереживаниями, подробностями чужойжизни, о которых ты не спрашивала, без которых свободно обходилась до сих пор? Вера была терпелива и вежлива, но в доверительные разговоры не вступала. К счастью, у нее был законный предлог: она спешила домой к сыну.
Анне Ивановне очень хотелось узнать, от кого у Веры ребенок. Вера на это отвечала словами певицы Максаковой, к которой тоже в свое время приставали любопытные с тем же вопросом. По словам Антонины Ильиничны, рассказавшей Вере этот исторический анекдот, Мария Петровна Максакова отвечала так:
– Одно могу вам сказать: что мужчина, это точно.
Первые три года фирма Анны Ивановны была освобождена от налогов. Вера вела для нее калькуляцию и составляла внутренние отчеты. На четвертый год «лафа» кончилась, пришлось заполнить декларацию о доходах и платить с них налоги. Вера подвела годовой баланс, составила отчет и рассчитала налог. Анна Ивановна этот налог уплатила, после чего фирму посетил с проверкой налоговый инспектор.
Анна Ивановна позвонила Вере и настояла, чтобы она присутствовала при визите. Сколько Вера ни отнекивалась, сколько ни уверяла, что берет только надомную работу, что ей некогда, что ей надо учиться и присматривать за сыном, Анна Ивановна была непреклонна. И все-таки Вера, наверное, не пошла бы, если бы Анна Ивановна ей не задолжала. Она давно уже стала задерживать деньги, причитающиеся Вере за работу.
– Я вложилась, – говорила она с обезоруживающей наглостью.
Это означало, что она все деньги, в том числе и заработанные Верой, пустила в оборот и теперь надо ждать, пока не будет продана новая партия товара.
– Она просто жульничает! – возмущалась Антонина Ильинична. – Она нахалка! Видит, что на тебе верхом ездить можно, вот и ездит. Откажи ей, бог с ней совсем!
