Текст книги "Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)"
Автор книги: Наталья Пушкина-Меренберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Глава одиннадцатая
Однако для Беклешова еще не наступил момент прервать обмен писем, которые Вера так регулярно и прилежно посылала в Париж. Прежде чем сделать это, надо было подготовить соответствующую почву, чтобы задуманное предприятие было надежным.
В это время в петербургском обществе начали много болтать о веселой жизни, которую Владимир Островский будто бы ведет в Париже. Поговаривали о большом его успехе и победах в дамском обществе. Шепотом и под печатью секретности называли имена известных дам, питавших к нему особую благосклонность, а в клубах рассказывали анекдоты об его экстравагантных денежных расходах. Почти каждый день появлялись новые истории, которые в салонах столицы быстро переходили от одного к другому и были у всех на устах.
При большой популярности, которой Владимир пользовался в Петербурге, было неудивительно, что пикантные детали, относившиеся к его персоне, вызывали интерес у многих его знакомых. Страсть к сплетням и скандалам, бытующая как в больших городах, так и в маленьких, на сей раз избрала своим объектом Владимира.
Через короткое время эти истории дошли до Парижа, где они не миновали ушей Островского. Он посмеялся над этими досужими разговорами и посчитал ниже своего достоинства на них реагировать. Он-то знал об их беспочвенности и чувствовал себя свободным от упреков, которые ему могли бы предъявить.
В полную противоположность тому, что о нем говорили в Петербурге, он вел в Париже серьезную и спокойную жизнь, столь не характерную в этом городе для его молодых соотечественников. Большую часть дня он работал в посольстве. Вечерами исполнял свои общественные обязанности или посещал театры, которые страстно любил. Если время позволяло, отдавал его искусству, посещая музеи.
Все эти факты были неизвестны его друзьям на родине или они их игнорировали, предпочитая больше верить сплетням. Сплетни проникли и к Громовым.
Долгое время сердце Веры сопротивлялось им, не принимая за правду. Она не допускала перемены в чувствах Владимира. Он не мог за такое короткое время забыть свою любовь. Но эти истории повторялись с такой настойчивостью, с такими подробностями, что ее вера в конце концов пошатнулась, и она перестала сомневаться в том, в чем другие уже давно не сомневались.
Ее доброе чистое сердце неописуемо страдало! Ее худшие опасения, которые овладели ею при разлуке с Владимиром, стали реальностью. Она бессильна была что-либо предотвратить. С терпением и покорностью она должна была страдать и ждать, что принесет будущее. Некому было излить душу, не у кого искать утешения, чтобы облегчить свое горе.
Об ее помолвке не знал никто, кроме ее родителей. Ее мать была единственной, кто мог бы дать совет, оказать помощь. Но характер Марии Дмитриевны не подходил для этого. В такое время утешить и поддержать дочь она не могла. Она сама мучительно переживала то, что рассказывали о Владимире, и чувствовала себя такой несчастной, что, скорее, сама нуждалась в утешении и была не в состоянии помочь дочери. Вере даже не приходило в голову поверять матери свою сердечную боль.
Как раз в это время письма от Владимира стали приходить редко и нерегулярно, что еще более усилило ее сомнения в его верности и любви. Владимир по своей натуре писать не любил, ему не хватало таланта выразить свои чувства пером. Он любил Веру по-прежнему, часто говорил ей об этом и устно и письменно. Зачем еще писать письма? Чтобы только повторять уже известное?
Конечно, он должен был бы лучше знать женский характер. Например, необходимость повторять до бесконечности фразу «я люблю тебя». Вера была бы счастлива получать ежедневно письма от Владимира, в которых были бы только эти три слова. Но отсутствие уже налаженной переписки вместе с беспокойными слухами, которые она беспрестанно получала об его образе жизни, поколебали, наконец, ее прежнее доверие. Как и прежде, она писала Владимиру, но ничего с собой поделать не могла: фразы получались холодные и сдержанные. Она была слишком горда и целомудренна, чтобы позволить себе порицающие намеки о его поведении или упрекать его за редкие письма.
В это тяжкое время испытаний к ней пришло утешение со стороны, с которой она менее всего ожидала. Любочка, казалось, забыла прежние перебранки и ссоры, чтобы помочь молодой подруге. Она почти насильно втерлась в Верино доверие. Говорила о любви Владимира, как будто ей это давно известно, и об ответном чувстве Веры как о само собой разумеющемся. Она порицала пренебрежительное отношение Владимира и его долгое молчание и с лицемерным участием говорила о том, как рассказывают в Петербурге о веселой жизни Островского в Париже.
Вера испытывала такое сильное желание доверить сочувствующему сердцу свое горе и была так благодарна за неожиданное понимание, которое Любочка проявила к состоянию ее души, что сделала ее своей конфиденткой. Вера искренне просила у нее прощения за горе, которое она без злого умысла ей причинила. Маленькой Любочке удалось выстроить и укрепить это новое доверие с таким талантом, что ей стала известна каждая мысль в Верином добром сердце, и она рассчитывала при случае это использовать.
Раньше Борису Беклешову как раз не хватало всего этого, чтобы быть точно осведомленным. Поэтому не раз он жаждал найти такую союзницу. Ее деятельная и умная поддержка, в которой он сейчас убедился, необычайно облегчала все дело.
Роль, которую он играл в доме Громовых, не претерпела изменений. Нужно было лишь всемерно использовать ту близость к семье, которой он достиг. Вне дома, у друзей и знакомых, он не упускал возможности говорить о привилегированном положении, которое он занимает в семье Громовых и о своем восхищении Верой Петровной. Он не забывал осторожно намекнуть о своих надеждах на будущее и не возражал, когда его поздравляли с победой. Не потребовалось много времени, чтобы во всех салонах стали болтать о предстоящей помолвке Бориса Ивановича и Веры Петровны и делать это общим достоянием.
В это время в один из вечеров в фойе театра очень кстати встретились старый граф Островский и генерал Беклешов.
– Очень рад вас сегодня встретить, Иван Павлович, – сказал Островский, – чтобы и от меня передать вам поздравления.
– Поздравления? С чем вы меня поздравляете, Николай Михайлович? – спросил удивленный генерал.
– Ну, по поводу вашего сына!
– По поводу моего сына? – переспросил Беклешов, казалось, все менее понимая Островского. – Уж не царская ли милость?…
– Произведен во флигель-адъютанты, – сказал граф. – Это еще пустяки. Я думаю, что обручение с прелестной девушкой стоило бы большего. Пусть это назначение будет моим свадебным подарком вашему сыну, – тихо сказал он генералу.
– Если вы имеете в виду обручение с Верой Петровной Громовой, Николай Михайлович, – возразил Беклешов, – то, к сожалению, должен вам признаться, что Ваше поздравление преждевременно.
– Но все еще может случиться, – живо вставил слово Островский.
– Я очень надеюсь, – сказал генерал. – Entre nous soit dit,[5]5
Говоря между нами (фр.).
[Закрыть] я полагаю, что не потребует много времени огласить это радостное событие в свете.
– И тем лучше, Иван Павлович! Ваши слова радуют меня безмерно. Но если дело еще не сделано, то как определенно объявить о нем? Подумайте, мой сын Владимир даже в Париже мог бы об этом услышать.
– Ваше замечание очень существенно, – ответил Беклешов с хорошо разыгранным восхищением, – а как относится к этому делу сам Владимир Николаевич?
– Он не в восторге от этого, как вы понимаете, – отвечал Островский. – Я получил сегодня утром от него длинное письмо, где он пишет о своем отчаянии. Впервые он говорит мне о своей любви с того самого дня, когда попросил у нас согласие на обручение.
– Я бы охотно прочитал это письмо, – сказал Беклешов, – чтобы яснее представить себе настроение вашего сына и соответственно этому дать свой совет.
– К сожалению, письмо не со мной, так как я не ожидал вас встретить. Но могу в нескольких словах воссоздать картину. Кажется, Владимир уже давно знает о здешних салонных разговорах, которые вызвали его ревность и побудили его потребовать от Веры Петровны объяснений, а она, почувствовав унижение своего достоинства, вероятно, ответила на его ревность и упреки благородным молчанием. Подобный ход событий довольно ясно читается между строк. Чтобы положить конец своим мучительным сомнениям и внести ясность, он обратился ко мне с просьбой сказать ему открыто, есть ли правда в слухах, которые постоянно приходят из Петербурга.
– И что вы хотите ему ответить, Николай Михайлович? – спросил Беклешов.
– Чистую правду… что скоро последует обручение Веры с вашим сыном, – ответил старый вельможа, не моргнув глазом.
Он уже давно забыл, как краснеют от бесстыдной лжи.
– С этим ответом я совершенно согласен, – отвечал Беклешов. – Но только ответьте быстрее. Ваш сын, как мне кажется, раздражен Верой Петровной, и это настроение нужно использовать. Из этого можно бы извлечь большую пользу.
– Я думаю то же, что и вы, Иван Павлович. Мы в самом деле созданы, чтобы понимать друг друга! Я тотчас поспешу домой, чтобы отправить письмо сыну. Bon soir, mon cher ami![6]6
Доброго вечера, мой дорогой друг (фр.).
[Закрыть]
И, наклонясь к уху Беклешова, он добавил:
– Помните о премии за победу, если только она будет.
С этими словами он поспешил уйти. Данный ему совет не задерживать ответ Владимиру показался графу настолько важным, что он, вопреки своему обычаю, сразу поехал домой, чтобы написать письмо. После того как он подробно рассказал Владимиру о всех петербургских новостях, он в конце письма заговорил о помолвке Веры с Борисом. Граф писал, что мог бы и не задерживать внимание Владимира на этом, так как полагает, что любовь к Вере Петровне Громовой им давно уже забыта. Как отец он никогда не считал это чем-то серьезным. Так как он, к сожалению, ошибся, то должен сообщить своему сыну, что беспокоившие его слухи имеют под собой реальную почву. Борис Иванович все время проводит в доме Громовых и не только ухаживает за Верой, но, что еще важнее, юная дама охотно отвечает на эти ухаживания. Свое письмо граф закончил словами: «В этих обстоятельствах я хочу сказать прямо, что Вера никогда не имела о тебе хорошего мнения, всегда была поверхностной кокеткой и не принесла бы тебе счастья. Как отец я чувствую долг дать тебе серьезный, прямой и доброжелательный совет: этой девушке нужно отказать. Ведь перед тобой большой выбор, лучшие партии России».
Владимир не поверил своим глазам, когда прочел это письмо, которое ожидал с лихорадочным нетерпением. Прежде чем убедиться, что глаза его не обманывают, и поверить в то, о чем в письме написано, он перечитал его много раз. Удар, который постиг его, был тем сильнее, что от отца он надеялся получить подтверждение неосновательности своих опасений. Теперь сомнений быть не могло, так как еще ни разу в жизни сын не мог позволить себе усомниться в правде отцовских слов.
Теперь, как ему казалось, он узнал, наконец, истинную причину того, почему Вера ни одним словом не реагировала на его намеки в отношении Бориса, почему она постоянно так легко и беспечно от них уходила; почему в последнее время так изменился тон ее писем.
И все-таки возможно ли, что Вера, его первая и единственная любовь, искренне им уважаемая, оказалась неверной? Была ли она в состоянии так быстро забыть прошлое и, с глаз долой – из сердца вон, полюбить другого? У Владимира голова шла кругом. Его сердце разрывали противоречивые чувства. В нем боролись вера, ненависть и любовь. Страдания были готовы довести его до точки кипения. Его последние надежды были подорваны словами старого графа, которые для сына были так же непреложны, как Евангелие.
У Владимира не оставалось сомнения в ее вине. Жить дальше в этом ложном положении он не мог. Наступил момент с Верой объясниться. Он считал себя обиженным, смертельно оскорбленным в самых святых чувствах. Он имел право предъявить обвинение и потребовать объяснений. Владимир написал Вере.
Глава двенадцатая
Сегодня Громовы раньше, чем обычно, пообедали, так как Мария Дмитриевна с Ольгой и Любочкой ехали в Оперу и после нее на званый вечер. Петр Модестович был по служебным делам у царя.
Вера еще не выходила в большой свет и нашла, что ей лучше остаться одной дома. Побыть одной несколько спокойных часов в своей уютно обставленной комнате было для ее нынешнего состояния тем приятнее, чем реже выпадало это одиночество. Поэтому, лишь только все уехали, она вернулась в свою комнату. Села у весело потрескивающего камина, чтобы за приятным чтением по возможности забыть печальные мысли, омрачавшие ей в последнее время душу.
Книга, которая привлекла ее внимание, должно быть, была действительно интересной, так как она читала ее с большим усердием. По временам она ее опускала и смотрела, задумавшись, на пылающий огонь. Но эти перерывы были коротки. Она снова бралась за книгу и углублялась в чтение, как будто боялась, что исчезнет очарование вызванных книгой образов. Храбрая девочка вела отважную борьбу.
Размышлениям Веры помешал приход горничной, которая передала своей госпоже письмо и тут же тихо удалилась.
Был час, когда доставлялась почта из-за границы, и Вера обычно получала письма от Владимира. Но уже долгое время письма от него не приходили. Поэтому в первый момент она не смела поверить в счастье исполненного желания. Она преодолела страх и, быстро оглядев почерк на конверте, убедилась, что письмо действительно от Владимира. Сердце ее ликовало. Она сломала печать и стремительно пробежала строчки, чтобы как можно быстрее утешиться в постигшем ее горе. Океан любви несла она навстречу своему нареченному. Вне себя от счастья чувствовала от этого так долго ожидавшегося письма подтверждения его памяти.
Но лишь начала она читать, как лицо ее побледнело и вся она задрожала как в лихорадке. Строчки прыгали перед глазами, будто в бешеном хороводе, и она с большим трудом закончила чтение. Письмо выпало из ее рук. Немой ужас застыл на бескровном лице.
Вот что написал Владимир после получения совета от отца:
«Дорогая Вера! Уже долгое время ко мне приходят разными путями достоверные известия о новом особом положении, которое Борис Иванович Беклешов занимает в Вашей семье, о вашем кокетстве с ним, которое приняло такие формы, что стало известно и посторонним людям, и, наконец, о предстоящем вашем обручении с ним, что уже стало предметом разговоров в городе. Вы пренебрегли моими частыми замечаниями по этому поводу, сделанными в мягкой и деликатной форме, и игнорировали их с холодным пренебрежением. Но разве так поступают обрученные? Имеете ли вы право своим молчанием возбуждать в моем сердце подозрение? Тот, кто действительно любит и чувствует себя невиновным, не пожалеет усилий и слов, чтобы успокоить любимого человека и убедить его в неосновательности его подозрений. Я должен, к сожалению, верить моим родителям, которые сказали мне: Вере Петровне неизвестно чувство любви, вместо любви у нее одно кокетство. Если бы вы действительно любили меня, пылко и сердечно, любили бы меня так, как я представлю себе любовь, вы бы никогда не дали повода для малейших подозрений, вы бы не оставили меня так долго без единого слова успокоения, без единого слова любви и не подвергли мукам ревности. Но вы не знаете, что такое любовь, вы меня никогда не любили!
Прежде чем мы продолжим обмен письмами, я ожидаю от вас объяснений в оправдание Вашего поведения. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись, как над ребенком, и не собираюсь жертвовать для кокетки своим счастьем и сердечным покоем. Ваш несчастный Владимир».
Много времени прошло, прежде чем Вера могла собраться с мыслями и ясно понять смысл жестоких слов. Они, проникнув в ее доверчивое сердце, оглушили ее и лишили самообладания. Был ли это тот самый Владимир, которому она поклонялась, которого уважала? Как он мог написать такое письмо? Неужели его доверие к ее любви было построено на зыбком песке и злые сплетни могли его поколебать? Какое право он имел упрекать ее, в то время как его собственная жизнь (как она ошибочно предполагала) заслуживает не меньше упреков.
Она не знала за собой никакой вины. И поэтому вдвойне мучительно сознавала всю несправедливость обвинений. И она, больно раненная этими несправедливыми упреками, должна еще извиняться, оправдываться?
Ее женская гордость была возмущена, нравственное достоинство оскорблено. И все это уступило место отчаянию. В юном сердце смешались ужасные, сбивающие с толку чувства. В этот момент она его и любила и ненавидела. Как он мог, как смел бросить ей такие обвинения?
Неподвижно сидела она у камина и пристально смотрела на гаснущий огонь. Время от времени он еще вспыхивал. А потом потух. И только слабое тление еще напоминало о нем. Не было ли это символом ее любви, ее счастья?
Ничто не нарушало окружавшей ее тишины. Только монотонное тиканье больших стенных часов из Шварцвальда. Но она его не слышала. Не слышала и кукушку, не устававшую отсчитывать часы. Сколько времени она просидела так, как во сне, она не знала. Она потеряла счет времени. Боль и отчаяние перешли в летаргический сон, и у нее не было ни воли, ни сил пробудиться. Она боялась пробуждения.
Но вот при входе послышались шаги. Она узнала голос Ольги, говорившей у самой ее двери:
– Уже поздно. Вера, конечно, спит. Не будем ее будить. Спокойной ночи, Любочка!
– Спи спокойно, Ольга.
Две двери открылись и так же тихо закрылись. Снова наступила тишина.
Вера опасалась, что Ольга может все-таки зайти. Любой ценой она хотела скрыть от сестры свою ужасную тайну и опасалась, что у нее не хватит для этого сил.
Слова Ольги Вера слышала, будто сквозь сон. Слышала, как она ушла к себе и, слава Богу, избежала с ней встречи.
Но долго быть одной она не могла. Вскоре она услышала, как дверь ее комнаты отворилась. В дверях стояла Любочка в ночном платье. То, что увидела Любочка, заставило ее остаться стоять на пороге комнаты. Верный инстинкт, что происходит что-то важное, привел сюда мнимую подругу в этот ночной час.
Вера поднялась при ее появлении. Обеими руками провела по лицу, как будто хотела стереть ужасное воспоминание. Ее взгляд, как притянутый магнитом, упал на несчастное письмо, лежавшее у ее ног, и этот взгляд воскресил в ее сознании все, что случилось.
– Ах, Любочка! Я ужасно несчастна!
И это был первый стон ее измученного сердца. Обессиленная, подавленная, Вера упала обратно в кресло.
– Почему ты так несчастна, моя дорогая? – спросила Любочка участливым голосом и ласково обняла отчаявшуюся девушку. – Скажи только одно слово. Я помогу тебе, утешу.
Вместо ответа Вера подняла письмо Владимира и протянула его Любочке. Как только Любочка узнала почерк, она сразу все поняла и села, чтобы прочесть важное письмо.
Верино летаргическое состояние сменилось лихорадочным беспокойством, и она начала ходить по комнате взад и вперед большими шагами. Любочка не спешила с письмом. Два, три раза она прочла его медленно и вдумчиво, запоминая каждое слово, чтобы в точности повторить Борису. Подумала и над тем, какой совет следует дать Вере. Наконец, она отдала письмо и сказала вполголоса:
– Как мог Владимир написать такое бессердечное, оскорбительное письмо? Оболгать и обмануть невинную! Он мне кажется просто жалким!
Казалось, Любочка говорит сама с собой, так как эти фразы были обращены не к Вере, а отрывисто вырывались, как размышление вслух. Но Вера слышала эти фразы хорошо, и они, подобно искре для пороховой бочки, накаляли ее чувства и вели к взрыву. Вдруг она остановилась перед Любочкой и почти угрожающе посмотрела на нее.
– Ты осмеливаешься его оправдывать?
– По моему мнению, он больше заслуживает жалости, чем осуждения, – отвечала Любочка тем спокойнее, чем все возбужденнее казалась Вера. – Он дал себя обмануть.
– Он не дал себя обмануть! Он должен был с возмущением прогнать клеветника и меньше всего имел право обвинять меня и требовать от меня оправдания, в то время как я с большим правом могла бы это сделать в отношении его самого, – отвечала Вера, все более возбуждаясь.
– И все-таки он любит тебя.
– Невозможно! Этому я никогда больше не поверю. Любовь исключает недоверие.
– Ты судишь слишком строго, Вера, – сказала Любочка успокаивающим тоном.
– Слишком строго судить я не могу, так как он оскорбил мою любовь и мое доверие. Его поведение по отношению ко мне мерзко! Я этого никогда ему не прощу.
Лицо Любочки ничем не выдало крайнюю радость при виде того враждебного настроения, в которое втянулась Вера по отношению к своему некогда так любимому Владимиру.
Любочка продолжала под видом защиты Островского еще сильнее настраивать Веру против него. Но постепенно создала впечатление, будто Вера убедила ее в своей правоте. И вдруг спросила ее:
– Что ты собираешься с этим письмом делать, моя дорогая?
– А что мне остается кроме как забыть недостойного! – отвечала Вера с новым взрывом отчаяния.
– Это наказание злодей действительно заслуживает, – отвечала Любочка. – Но я думаю, ты должна бы сначала еще раз ему написать. Последнее слово не должно быть за ним. Своим молчанием ты лишь признаешь свою вину.
– Этой возможности его надо в любом случае лишить, – отвечала Вера. – Спасибо за совет, Любочка, я ему напишу. Сомнения в моих убеждениях у него не должно остаться.
И она опять начала мерить комнату шагами, но через несколько минут остановилась перед Любочкой. Та молчала.
– Одной мне письмо не написать, – сказала Вера. – Скажу слишком много или слишком мало, потому что голова моя идет кругом. Помоги мне, Любочка. Ты ведь точно знаешь, что и как мне написать.
– Охотно, моя дорогая Верочка, я как раз и думала об этом письме. Садись за свой письменный стол, я попытаюсь продиктовать тебе несколько строк. Если ты будешь согласна с содержанием письма, то мы его тут же и отправим в Париж.
Вера испугалась такой спешки, но Любочка не дала ей времени опомниться: дескать, куй железо, пока горячо. Она подвела нерешительную Веру к письменному столу, вложила ей в руки перо и продиктовала следующее письмо:
«Владимир Николаевич! Ваше последнее письмо я получила сегодня вечером. Сказать, какое оно произвело на меня впечатление, было бы делом напрасным, так как в вашем нынешнем настроении вы меня не поймете. На клеветнические обвинения, которые вы мне швырнули в лицо, я считаю для себя достойным ответить одной фразой. Я ожидала, что вы поспешите их взять назад и попросить меня о прощении. Теперь же, к моей большой скорби, должна допустить, что вы не чувствовали любви ко мне, в которой меня постоянно уверяли. Поэтому, приняв все это во внимание, сообщаю, что, не ожидая более письма от вас с извинениями, я прекращаю с вами переписку. Вера».
Когда Любочка закончила диктовать, она, взяв письмо в руки, прочла его громко еще раз.
– Ты с этим согласна? – спросила она. Вера разрыдалась.
– Кто мог бы подумать, – сказала она, плача навзрыд, – что я могла Владимиру написать такое письмо.
– Не плачь так громко, мой ангел, – сказала Любочка. – Не теряй сразу надежду.
– Но, Любочка, он меня больше не любит! Я чувствую это, иначе он не прислал бы такое оскорбительное письмо.
– Ты – дурочка, Вера, и не знаешь мужчин. Я тебе говорю, что еще ничего не потеряно, и ты увидишь, какое чудесное действие окажет твое письмо. Раньше, чем через 14 дней, ты получишь ответ, в котором он будет умолять тебя о прощении.
– А если он не ответит? Если он из-за сурового тона моего письма почувствует себя обиженным?
– Не беспокойся об этом, – отвечала Любочка. – Он ответит без сомнения… Конечно, – добавила она, медля после короткой паузы, – если вопреки всем предположениям от Владимира не придет письмо с извинениями, то это будет ясным доказательством, что он только искал предлог разорвать с тобой. Но в эту возможность верить мы не хотим. Пиши быстрее адрес, и утром я сама отнесу на почту.
Вера сделала то, что ей приказали. Она слушалась безропотно, как ребенок. У нее, психически истощенной и морально раздавленной всем тем, что на нее обрушилось, не было никаких собственных желаний. Любочка, с трудом добившаяся решения поставленной перед ней задачи, уложила ее в кровать, предоставив самой себе. Последнее, что сказала ей Вера, была просьба ничего не говорить о пережитом родителям и сестре. Любочка охотно это обещала. Скрыть все, что произошло, было в ее интересах.
