Текст книги "Тело черное, белое, красное"

Автор книги: Наталия Вико

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

9

В ресторане «Контан» в этот час было немноголюдно. Свободные официанты, негромко переговариваясь, стояли у выхода с кухни, готовые в любую секунду обслужить посетителей. В зал, обильно украшенный золотой лепниной, неспешно вошел седой мужчина с аккуратной круглой бородкой и глубоко посаженными цепкими глазами.

– Пожалуйте, ваша светлость, сюда, в кабинет! – Подобострастно согнувшись, метрдотель услужливо раздвинул портьеры, пропуская важного гостя. – Господин Гучков вас ожидают-с.

Гучков сидел в кресле спиной к входу и не заметил вошедшего. На коленях у него развалилась огромная пушистая рыжая кошка, которую он то гладил, то взъерошивал, медленно проводя рукой против шерсти.

– Да отпустите вы эту кошку, Александр Иванович! Смотреть не могу, как вы ее мучите!

– Георгий Евгеньевич, – Гучков, опустив кошку на пол и поспешно поднимаясь навстречу князю Львову, улыбнулся, – помилуйте, где ж я ее мучаю? А что глажу против шерсти – так ничего, пускай привыкает к превратностям судьбы. Не все коту Масленица!

– Не смешно, Александр Иванович! – Князь опустился в кресло, стоящее рядом, закинул ногу на ногу и сердито забарабанил пальцами по деревянному подлокотнику.

Кошка, потянувшись, на мгновение выпустила коготки, затем, прикрыв глаза, стала тереться о ногу Гучкова и, как только тот расположился в кресле, немедленно снова запрыгнула ему на колени. Он, немного наклонившись вперед, выжидательно смотрел на князя, попросившего его о срочной встрече с глазу на глаз.

С князем Львовым, в официальной жизни – председателем Союза земств и городов, а в жизни потаенной, но не менее важной – Досточтимым Мастером Братства в масонских ложах Москвы и Петербурга, Гучков был знаком давно, но сблизился с ним в январе шестнадцатого, когда возник тайный план – сослать царицу в Крым. Он знал, что князь, как истинный "толстовец", был против войны, но, как масон, связанный обязательствами Братства, полагал неблагородным бросать союзников.

Гучков прекрасно помнил тот вечер, когда члены "прогрессивного блока" Государственной думы и Государственного совета устроили обед как раз в этом ресторане, в честь первого приезда в Россию французского министра вооружений, масона Великого Востока господина Альбера Тома. Гучкову тогда пришлось быть изысканным и хитрым, точнее, демонстрировать этакую азиатскую изощренность ума, которую и хитростью-то не назовешь. Он ясно понимал, что подписанное с французами и англичанами соглашение о незаключении сепаратного мира с Германией и масонская клятва русских Великого Востока ни при каких обстоятельствах не бросать союзников оборачивались для России гибелью. "Помогите нам людьми!" – просили французы, настаивая, чтобы Россия ежемесячно посылала на Западный фронт по сорок тысяч человек. Россия лезла из кожи вон, чтобы помочь союзникам, да только кожа-то уже трещала и грозила разорваться в клочья. Кто-кто, а Гучков – организатор и председатель Военно-промышленного комитета, всю жизнь бывший близок к военным – достоверно знал, как обстоят дела на фронте.

В кабинет, раздвинув портьеры, в сопровождении метрдотеля вошли двое официантов, принявшиеся накрывать на стол.

– Прошу, господа! Что-нибудь еще изволите? – Метрдотель, внимательно следивший за действиями официантов, повернулся к гостям.

– Я же сказал, любезнейший, оливье да графин с водкой. Какие уж сейчас изыски… – Львов, устало махнув рукой, пересел за стол и, сложив салфетку треугольником, расстелил ее на коленях. Гучков поднялся, сбросив кошку, которая, обиженно мяукнув, сразу же запрыгнула обратно на кресло.

– Георгий Евгеньевич, глазам не верю. Водка? Вы ж не пьете.

– Не пью, не пью. О вас забочусь, – пробурчал князь.

– Мерси! Если позволите, я отлучусь на минуту! – Гучков улыбнулся, глядя на недовольное лицо Львова. – Руки помою – как-никак кошку держал.

– Позвольте поухаживать? – Официант подобострастно наклонил к князю свою напомаженную голову. – Салатик положу…

– Ступай. Все ступайте! – Князь повернул голову к метрдотелю. -Да смотри там, чтоб никто не беспокоил. – Оставшись один, он поковырял вилкой в салате, подозрительно понюхал его и, вздохнув, принялся за еду.

Вернувшийся в кабинет Гучков сел к столу.

– Ну-с, любезный князь, выпьем за все хорошее? – Он одним глотком выпил стопку водки и закусил кусочком хлеба.

– Что у нас хорошего может быть? О чем вы? Вы-то все время больше на фронте проводите, а у нас здесь… – Львов махнул рукой. – Вот, Распутина нет, а еще хуже стало. Раньше ведь как? Все валили на него. Его убили, а ничего не изменилось! Напротив… Положение ухудшается с каждым днем. Мы несемся к пропасти. С железными дорогами опять катастрофически плохо. Они еще как-то держались, но с этими морозами… График падает. В Петрограде уже серьезные заминки с продовольствием. Вон что делается! – Он отложил вилку в сторону. – Разве ж это оливье? Издевательство, да и только. Мерзлый сладкий картофель да мясо… дохлой лошади, как я полагаю. А в оливье-то, сами знаете, картофель и не полагается. – Отодвинул от себя тарелку. – Не сегодня-завтра в городе совсем не станет хлеба. Стачки с ноября. В войсках недовольство. Петроградский гарнизон ненадежен, – продолжил князь, сделав глоток воды. – Весной планируется наступление. Боюсь, однако, до весны не дотянем.

– Да… – Гучков достал из портсигара папиросу и закурил. Облачко табачного дыма повисло перед его лицом. – Замечу, что настроение масс, похоже, перемахнуло через нашу голову, оно уже левей "прогрессивного блока". Чтобы додержаться, по моему разумению, надо взять разгон. Знаете… – он придвинул пепельницу, – на яхте… когда идешь левым галсом, перед поворотом на правый галс надо взять еще левей, чтобы забрать ход… Если весеннее наступление на фронте будет удачным, мы сделаем поворот и пойдем правым галсом. Чтобы иметь возможность сделать этот поворот, надо забрать ход… левее. – Испытующе посмотрел на собеседника. – Для этого, если власть на нас свалится, – стряхнул пепел, – я бы все-таки позвал Керенского. Вы, слышал я, сомневаться стали по его поводу? Убежден, гораздо выгоднее иметь его с собой, чем против себя.

– Он же включен в состав будущего правительства, что вы беспокоитесь? – проворчал князь Львов и, отведя взгляд, расстегнул пиджак. – Кстати, – торопливо продолжил он, словно пытаясь перевести разговор на другую тему, – у него же сейчас в приятелях этот юрист… как его… Аракелов, кажется… Очень перспективный молодой человек… тоже наш… масон… Его можно активнее привлечь к делам. Нет, вспомнил – Ракелов Николай Сергеевич. Знаете?

– Встречал как-то. – Гучков помолчал и небрежно добавил: – Вместе с Керенским. Он, к слову, недавно о помолвке объявил. Надобно поздравить.

– Керенский? – изумился Львов. – Так он же…

– Какой Керенский? Ракелов. И знаете, кто его дама сердца? Ирина Яковлева. Да-да, именно Яковлева. Дочь Сергея Ильича.

Львов положил салфетку на край стола и поднялся.

– Давайте, Александр Иванович, в кресла переберемся, коли и у вас к этакой еде аппетита нет. Так вот, что я вас пригласил. – Князь понизил голос. Гучков подался вперед. – Стало мне известным, якобы Государь начал… – Львов кашлянул в кулак, – интересные планы вынашивать – Думу манифестом своим распустить без указания срока нового созыва и восстановить неограниченное самодержавное правление. В обеих столицах ввести военное положение, а ежели нужно, и осадное, вплоть до полевых судов. Ему уже и проект манифеста приготовили. Вот такие интересные новости.

– Откуда сведения? Не блеф? – нахмурился Гучков, разминая в пальцах папиросу.

– Не блеф… Родзянко уже был у Государя. "Я, говорит, как председатель Государственной думы, умоляю: Ваше величество, спасайте себя! То, что делает ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Вы хотите распустить Думу, и тогда не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием".

– Так и сказал? – Гучков прикурил. – А что Государь?

– А… – На лице князя Львова появилось отвращение. – Ни-че-го. "Ну, Бог даст, все образуется". Родзянко даже сорвался: "Ничего, говорит, Бог уже не даст, вы и ваше правительство все испортили! Революция неизбежна". И боюсь, что он прав. Ох, прав, Александр Иванович…

– Та-ак… – Гучков принялся расхаживать по кабинету. – Да, первый и необходимый шаг к спасению страны, – остановившись перед зеркалом в золоченой раме, он поправил узел галстука и резко обернулся к князю Львову, – это, безусловно, замена ничтожеств, сидящих в нынешнем Совете министров и в высшем командовании выбранными нами вместе с братьями по ложе достойными людьми. Без Распутина будет легче это сделать. Если не удастся, – снова повернулся к зеркалу, – боюсь, придется поднимать вопрос о физическом устранении царя, – холодно сообщил он своему отражению.

– Оставьте, Александр Иванович! – Львов суетливо достал из кармана часы на серебряной цепочке и посмотрел на циферблат. – Это была бы очередная попытка спасти ситуацию старорусским способом – тайным дворцовым насилием. Я думаю, время сейчас работает против Государя. Он человек мягкий, пока надумает что-то, пока решится… – с легким раздражением проговорил князь, убирая часы. – Однако сообщить это я был вам обязан. Возможно, наши планы потребуют некой корректировки. А сейчас простите – время! У меня еще встреча. – Львов поднялся, положил на стол несколько банкнот и вышел из кабинета.

Гучков стоял, раскачиваясь с пятки на носок. "Мы несемся к пропасти" – всплыли в памяти слова Львова. А царь-батюшка, похоже, мыслит по-другому… Кошка ласково потерлась о его ногу, оставляя на темно-синей шерсти брюк рыжие волоски.

– Пошла прочь! Дура! – Он раздраженно отбросил ее носком ботинка и решительно направился к выходу.

10

Снег непрерывно валил уже второй день. Сугробы, разрастаясь, перекрывали улицы. Ирина быстро шла по заснеженному тротуару. Поднятый воротник шубки был покрыт инеем. Холодный ветер пронизывал насквозь, бросая в лицо колючий снег. Мороз пощипывал нос и щеки. Проходя мимо темной громадины Щербатовского дома, возвышавшегося на противоположной стороне улицы, она с тоской подумала: «Господи, ведь только что все это было – балы, свет во всех окнах, красная ковровая дорожка перед подъездом через тротуар, специальный наряд полиции, руководящий движением подъезжающих экипажей, швейцар у двери в темно-синей ливрее до пят и фуражке с золотым галуном, лакей, помогающий разряженным, смеющимся гостям вылезать из экипажей… А сейчас… Все окна темны, как и во многих других домах, и от этого охватывает мрачное чувство обреченности. Под ногами словно ощущаются подземные толчки, будто какая-то неведомая сила с утробным рыком рвется на поверхность». Она вспомнила, как на днях дочь баронессы Ботмер уверяла ее, что из России надо бежать, пока не поздно. Неужели она права?

Выйдя из переулка и свернув направо на свою улицу, в самом конце ее, возле бакалейной лавки, Ирина увидела огромную темную толпу, которая колыхалась и гудела, как растревоженный улей. Издали были слышны шум и крики. До дома оставался всего один квартал, свернуть некуда, возвращаться и обходить – очень далеко, да и неизвестно, кого еще встретишь на соседних улицах. Подойдя ближе, она невольно замедлила шаг. Толпа становилась все больше и больше. Ирина уже слышала ее неровное, шумное дыхание. Лица людей, столпившихся у входа в бакалейную лавку, были искажены ненавистью. Хозяин, невысокий коренастый мужчина в пальто, наспех накинутом прямо на халат, и молоденький рыжеволосый приказчик с испуганным, бледным лицом, стояли на ступеньках, прижатые к дверям лавки, пытаясь что-то объяснить, однако их никто не слушал – превращаясь в неуправляемую, безжалостную, безликую массу, толпа продолжала напирать. Ирина с ужасом поняла неотвратимость того, что сейчас произойдет. Улица оказалась перекрытой, остался лишь узкий проход, похожий на тропинку в расщелине. "Ну что ж, как там учил Порфирий? Надо надеть шапку-невидимку, а для этого – перенестись центром своего сознания в другое место, проще всего – в воспоминания…"

Ирина медленно двинулась вперед.

"Вчера Ники принес мне маленькую баночку дивного, душистого меда, и…"

– Бабы! Да брешут они, гады! Прячуть хлебушек!

"…и я, зачерпнув ложечкой золотой нектар, с наслаждением впитывала в себя волшебный вкус лета…"

– Мужик на фронте. Дитё третий день не жрамши! А они тут жируют!..

"…а Ники неожиданно поцеловал меня в губы…"

– Да я за дитёв глотку перегрызу!

"…его лицо было настолько близко, что очертания его расплывались, превращаясь в нечто зыбкое, нематериальное…"

– Не хочут давать по– добру – сами возьмем!

"…я прикрыла глаза, отдаваясь его губам…"

– Бей их, бабоньки! – раздался визгливый мужской голос.

Толпа, опрокинув хозяина и приказчика, рванула в лавку, двери затрещали, на ступеньках у входа начались потасовка и давка.

Прижавшись к стене дома, Ирина продолжала осторожно двигаться вперед. Из задних рядов через головы пролетели камни.

"…и навеки запоминая медовый вкус, имя которому – любовь…"

Раздался звон разбитого витринного стекла и сразу же – истошный женский крик…

Ирина вздрогнула и остановилась. От разбитой витрины, схватившись за голову, пыталась отойти женщина с залитым кровью лицом. Охнув, она осела на землю и медленно повалилась набок. На долю секунды те, кто пытался прорваться внутрь через разбитую витрину, приостановились, бессмысленно глядя на нее, но раздавшийся изнутри радостный вопль: "Вот он, хлебушек!" – бросил их вперед через упавшее тело. Сзади, уже не замечая ничего, продолжали напирать другие. Ирине показалось, что она слышит, как трещат под ногами кости несчастной, и, не выдержав, отчаянно расталкивая всех, бросилась в самую гущу толпы.

– Пустите! Пустите же, говорю! Вы же по людям ходите!

Ее никто не слышал. Толпа, словно страшное многоликое чудовище, еще плотнее сжималась перед ней… От внезапного удара по голове потемнело в глазах. Уже знакомый визгливый мужской голос прокричал совсем рядом:

– Богатенькая сука тоже кушать захотела? Хлебушек наш отнять хочешь? А вот мы тебе сейчас… Бей ее!

Обрушившиеся удары свалили с ног. Рядом в луже крови лежала молодая женщина, которую уже нельзя было спасти.

Из разбитого рта Ирины потекла кровь – солоноватая и теплая. Сознание стало уходить. Лежа на снегу, она безразлично почувствовала, что кто-то начал стаскивать с нее шубку.

– Кажись, я тебя знаю! Эй! Не ты ли мово мужа на улицу выкинула? – нависло над ней рябое одутловатое женское лицо в темном платке. – Ложки у нее вишь серебряные сперли! Вот я тебе! – И она с силой, по-мужски, ударила ее по лицу.

Очертания багрового пятна, появившегося перед глазами Ирины, расплывались, превращаясь в нечто зыбкое, нематериальное. Она вновь прикрыла глаза, всеми силами пытаясь не впустить в себя боль и, навсегда запоминая солоноватый вкус, имя которому – ненависть…

***

…Николай Ракелов во всем любил порядок, его вещи имели свое, строго определенное место. Эта привычка очень помогала в работе. Нужные бумаги были разложены в папки и подшиты, карандаши остро заточены, в отдельную тетрадь записывались краткие сведения о переговорах, клиентах, деловых контактах. Был и особый блокнот, где записи велись придуманным самим Ракеловым шифром. Как раз в нем он и делал очередную запись, когда на столе неистово зазвонил телефон.

– Николай Сергеевич! – не сразу узнал он звенящий голос Керенского. – Похоже, началось!

– О чем вы, Александр Федорович?

– Началось… Получен указ о роспуске Думы. В городе волнения. Я – в Думе. Приезжайте.

– Революция? – тихо спросил Ракелов и, почувствовав легкий озноб, повернулся к окну, будто там, за стеклом, можно было найти опровержение сказанному. Хотя, еще несколько дней назад, когда уволили более сорока тысяч рабочих Путиловского завода, а Керенский на заседании Думы потребовал принять их обратно, Ракелов понял – вот-вот начнется. На заводах и фабриках митинговали, работа прекратилась повсеместно. Люди под звуки революционных песен устремились на улицы. Против митингующих были брошены казачьи войска и пехотные подразделения. Царь, который после убийства Распутина жил в Царском Селе, отбыл на фронт.

– Похоже на то.

– Так значит – конец?

– Конец? Скорее начало! Приезжайте сюда. Меня найдете. Но… На улицах неспокойно. Говорят, на нас идет толпа тысяч в тридцать.

– Еду.

Ракелов вернулся к столу и начал автоматическими движениями аккуратно складывать папки, бумаги, заметки. "Похоже, привычный мир рушится, – размышлял он, – но это не должно изменить моих привычек. Поскольку я никогда не изменяю себе".

Переодевшись в пиджачную тройку коричневого цвета и аккуратно повязав галстук, он подошел к зеркалу, в котором отразилось лицо спокойного, уверенного человека. Правая сторона лица была сильно поцарапана, однако ссадины уже начали заживать. Несколько дней назад, охваченный внезапным беспокойством, он вышел встречать Ирину и с трудом вырвал ее из рук озверевшей толпы. Страшно представить, что тогда могло бы произойти, если бы на помощь не подоспели городовые. Ирина тогда на удивление быстро пришла в себя и даже шутила. "Некого винить, – улыбаясь разбитыми губами, говорила она, лежа на диване с пузырем льда, приложенным к голове. – Уж коли я сама полезла с головой в мясорубку, виновна ли та, что попыталась перемолоть меня?"

"Похоже, сейчас в мясорубку попадет вся страна" – удивляясь собственному спокойствию, подумал он.

***

Ракелов добрался до Таврического дворца лишь спустя час. Трамваи не ходили, улицы были запружены народом. Он никогда не видел такого огромного скопления возбужденно-агрессивных людей, готовых, казалось, смести с лица земли все, что попадется на пути, только ради самого процесса разрушения. Появилось гадкое, буквально осязаемое ощущение возможности смерти и, что еще более неприятно, внутренней готовности к ней.

Здание Думы было окружено темной, плотной, вязкой человеческой массой, жаждущей и ожидающей насилия. Таврический дворец был неузнаваем – подрагивая от ударов людских волн, он напоминал военный лагерь. Повсюду в углах располагались солдаты, охранявшие ящики с гранатами и боеприпасами. И хотя, судя по всему, в распоряжении прежнего правительства не осталось никого, кто решился бы с оружием в руках пойти против народа и Думы, все были готовы – к обороне или к наступлению. Казалось, все ждут только сигнала, решительного жеста для того, чтобы выплеснуться на улицы города.

В Екатерининском зале Таврического дворца проходили беспрерывные митинги. Ораторской трибуной служили длинные и широкие хоры, выходящие на две стороны – на Екатерининский зал и на зал заседаний. Ракелов уже издали заметил Керенского и был поражен происшедшими с ним изменениями. Александр Федорович решительно и властно говорил что-то, обращаясь к окружавшим его людям, слова и жесты были резки, глаза сверкали. "Он у них – один из главных", – услышал Ракелов уважительный голос за спиной. С трудом пробравшись через толпу, он подошел к Керенскому.

– Александр Федорович! Вот, еле добрался. Однако, у вас тут жарко!

– Хорошо, что приехали. Вы мне нужны. Медлить нельзя! Войска волнуются. Я сейчас еду по полкам. Едем вместе. По дороге поговорим. – Керенский стремительно направился к выходу.

– Александр Федорович! – К нему подбежал взъерошенный мужчина в пенсне, с папкой бумаг, прижатой к груди. – Помогите… Тут образовался Совет рабочих депутатов. Им помещение нужно. Где у нас есть комната? Что им дать? – На его лбу выступили капельки пота.

– Пусть идут в тринадцатую… Да, номер тринадцать, – быстро ответил Керенский. – Уточните у Родзянко.

– Александр Федорович! Посмотрите на всякий случай, нет ли неточностей! – С правой стороны к Керенскому степенно подошел князь Львов с листом бумаги в руках. Керенский, приблизив листок к лицу, пробежал по строчкам близорукими глазами.

– А он растет. По этому революционному болоту, по которому мы еще только учимся ходить, он уже бегает и прыгает! – услышал Ракелов негромкий голос и, повернувшись, увидел стоящего рядом известного монархиста Василия Шульгина, который легким кивком поприветствовал его.

– Не знаю. В нем есть некое позерство. Истеричность, – ответил Шульгину незнакомый пожилой человек с седой бородкой. – Однако, возможно, это именно то, что нужно сейчас, – время покажет. – Он наклонил голову к своему собеседнику. – А по мне – сейчас бы к пулемету. Да, да. Пулеметов – вот чего мне хочется, когда я гляжу на толпу. Только свинец может загнать это быдло в стойло!

– Господин Бубликов! – Керенский, утвердительно кивнув, вернул листок князю Львову и, повелительно махнув рукой, подозвал невысокого мужчину с усталым, бледным лицом. – Возьмите солдат, езжайте в центральный железнодорожный телеграф. Как депутат Думы берите под контроль всю сеть железных дорог. Без вашего согласия ни один состав не может отправиться из столицы. Возьмите в одиннадцатой комнате распоряжение Временного комитета по вашему поводу. Передайте по всей стране сообщение о революции. Действуйте.

– Едем, Николай Сергеевич! – Керенский, которому все, расступаясь, давали дорогу, быстро вышел из здания и направился к автомобилю.

Ракелов устроился рядом с ним на заднем сиденье, достал из кармана портсигар и, прикрыв ладонью спичку от ветра, закурил. Машина ехала медленно, то и дело издавая неприятные, прерывистые гудки.

– Избрали Временный комитет. Нужно полное единство, независимо от партий. Комитет получил "диктаторскую власть", – быстро проговорил Керенский. – Люди – практически все "наши". Из тринадцати – не масоны только трое. Сейчас это очень к месту. Главное – не пролить крови. По городу ходят группы добровольных "жандармов". Во главе – какой-нибудь студент. Врываются в квартиры. Хватают по собственному усмотрению "прислужников режима…"

– Самосуд?! Но это же безумие!

Керенский, покосившись на Ракелова, продолжил:

– …и тащат их к нам. В Думу. Привели бывшего министра юстиции Щегловитова. Я заявил ему: "Вы арестованы!.." – театрально произнес Керенский и замолчал, словно вновь вспоминая свои ощущения.

"А он и впрямь – другой! – с восхищением отметил Ракелов. – Словно подменили. Осанка, интонации, жесты… Очевидно – отличный актер. Просто талант!"

– …а потом – чтобы все слышали! – заявляю: "Ваша жизнь в безопасности. Дума не проливает крови!" Дал лозунг. Думаю, это многим спасет жизнь. Да! Дал лозунг! Это важно… Крови быть не должно.

Проехали по Троицкому мосту. Откуда-то доносились нестройные звуки "Марсельезы". В отдалении слышались хлопки выстрелов. "Доигрались", – пронеслось в мозгу Ракелова.

– Кровь уже льется, Александр Федорович. Убивают офицеров, жандармов. Мою невесту на днях чуть не забили до смерти. Счастье, что я подоспел вовремя! Подумать страшно, что могло бы…

– Так вот, что я хотел… – Керенский, словно не слыша сказанного, наклонился к Ракелову. – Есть некое деликатное поручение.

Ракелов выбросил папиросу.

– Между мной и министром вооружений Франции Альбером Тома, как вы знаете, масоном Великого Востока, есть "агент связи": Эжен Пети. Мне нужно, чтобы вы сделали следующее…

Навстречу один за другим проехали два набитых вооруженными людьми грузовых автомобиля, судя по надписям на бортах, принадлежавших санитарной колонне Императорского Автомобильного Общества. Тенты с кузовов были сорваны. Над автомобилями развевались красные флаги. Справа на тротуаре Ракелов заметил слегка припорошенные снегом тела двух человек, судя по покрою шинелей – офицеров. Керенский проследил его взгляд и печально произнес:

– Проигранная война всегда грозит революцией. Но революция неизмеримо хуже проигранной войны… И никогда не бывает без крови.