Текст книги "Письма г-на Сен-Пьера, написанные им в Севилье в 1764 году (СИ)"

Автор книги: Наталия Кильпе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Уже темнело, когда мы тронулись в путь. Когда же мы оказались на месте, небо было уже совсем черным и пришлось зажечь факелы, чтобы рассмотреть остатки некогда величественного сооружения. В красноватом свете факелов развалины амфитеатра казались таинственными и устрашающими. Черные провалы входов, обрушенные ступени и разбросанные тут и там камни – вот все, что напоминает о былом величии древней империи! Поистине печальное зрелище! Но черно-белая мозаика пола – вот истинный шедевр! Бьющие копытами морские кони и драконы, свившиеся кольцами, тритоны и рыбы, какие-то мифические существа с трезубцами в руках предстали перед нами в дыму факелов и от того выглядели еще более фантастическими.

На обратном пути принц был мрачен.

– Здесь все пахнет смертью, – сказал он, передернув плечами. – Смерть везде – в этих развалинах, в наших домах, на улицах и площадях, в церквах и садах – она окружает нас. От нее не спрятаться.

Я подумал, что он вспомнил о несчастном доне Альфонсо.

– Мой принц, не стоит принимать так близко к сердцу смерть алькальда. Он был уже немолод, и, судя по всему, не страдал.

– Я говорю вовсе не об этом! Что мне до этого господина?! Он из тех людей, кто и жить не достоин; если бы он встал на моем пути, я бы раздавил его, как гадину.

– Надеюсь, он не дал вам повода...

– Он не осмелился бы! Алава был из тех мелких людишек, кто всегда действует исподтишка. Он плел свои сети и ждал, когда в них кто-нибудь запутается. И вот тогда уж высасывал всю кровь из своей жертвы. Но я для него слишком крупная добыча! Я порвал его паутину!

Тут принц закрыл рот, поняв, что невольно сказал мне слишком много. Дальнейший путь мы проделали в глубоком молчании. Боюсь, что теперь он возненавидит меня, как слабые люди ненавидят тех, кому раскрыли душу в минуту откровенности. Мы расстались очень сдержанно. Возвращаясь домой, я прошел по улице, называемой Улицей Смерти. Светильник позволяет увидеть изображение черепа на стене углового дома. Впрочем, рядом проходит и Улица Жизни, и сходятся они на площади Святого Креста.

Все здесь, в Испании, имеет какой-то двойной смысл. Кажется, я понимаю, о чем хотел сказать принц, если, конечно, не говорила сама его нечистая совесть. Наше краткое сближение продолжает меня удивлять. Что ему было от меня нужно? Надеюсь, время даст на это ответ.

Хочу также сообщить вам о помолвке молодого дЭскилаче с воспитанницей синьоры Ортис де Кастро Хосефой. Дон Фабрисио Армин, считавшийся прежде ее женихом, теперь носит траурную повязку на шляпе. При встрече знакомые спрашивают его, не опочил ли кто из его родственников, но в ответ получают лишь кислую улыбку. Впрочем, дон Фабрисио поэт, а этому сорту людей многое прощается. Не знаю, достигла ли эта новость Мадрида, если нет, то вы сможете просветить на этот счет остальных.

Боюсь, г-н посол, что я утомил вас своим слишком длинным письмом. Оправданием мне служит лишь ваша просьба развлекать вас моими севильскими приключениями. Я выполнил ее, как мог.

Преданный вам

Сен-Пьер.

Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.

6 ноября 1764г.

Милая Жюли,

Долго ли ты будешь испытывать мое сердце? Оно трепещет и рвется к тебе. Если бы ты знала, как я устал от испанцев обоего пола! С ними никогда не знаешь, чего ожидать! Дорогая моя, я безумно хочу видеть тебя, отдохнуть подле тебя, насладиться тобою! Если ты, наконец, устроилась и сделала все необходимые визиты, может быть, настало время и для меня? Не будь жестокой, это вовсе не украшает женщину, хотя принято думать иначе.

Заслышав шаги у двери, я каждый раз надеюсь, что это принесли записку от тебя. Но тщетно! Сколько же мне еще ждать? И все же я буду ждать каждое мгновение, ибо предвкушение наслаждений наполняет меня жизнью.

Твой бедный Шарло.

Письмо Сен-Пьера к отцу.

В Париж. 9 ноября 1764г.

Любезный родитель,

Дела мои стоят на месте, но сам я нахожусь в беспрерывном движении. Здесь все ежеминутно меняется, и водоворот людей и событий, в который я втянут судьбой, не дает мне пребывать в покое.

Пару дней назад я был приглашен маркизом дЭскилаче на праздник фанданго. Маркиз в ожидании женитьбы не хочет потерять даром ни минуты – он спешить вкусить наслаждения с такой горячностью, как будто прощается с ними навсегда. Слабости этого человека начинают внушать мне отвращение, но я пытаюсь оправдать их его молодостью и неопытностью сердца. Было бы неудобно теперь раззнакомиться с ним, поскольку он мне доверился и этим связал меня по рукам и ногам.

Мы отправились с ним в часть города, называемую Макареной, где находится самая знаменитая церковь Севильи, чтобы посмотреть выставленную там статую Пресвятой Богородицы, носящую то же имя. Замечу, что культ Пресвятой Девы имеет в Испании свои особенности: не только в каждом городе, но и в каждом квартале есть своя особо почитаемая Дева Мария. И здесь часты споры из-за того, чья Дева украшена богаче и прославлена большим количеством чудес. Макарена, статуя Скорбящей Матери Божьей, варварски украшенная бусами и браслетами, является гордостью жителей квартала и особо почитаема цыганами и моряками. Но как прекрасен ее печальный лик! По смуглым щекам катятся стеклянные слезы и скорбный взгляд ее исполнен такой живой силы, что запечатлевается в сердце навеки.

Но в церкви мы пробыли недолго, маркиз спешил к своей Марии – Марии Кармен, ожидавшей его. Праздник был в разгаре, когда мы пришли, вокруг помоста, обвитого гирляндами роз, где выступали танцовщицы, плотно стояла толпа, хлопавшая в ладоши в такт их движениям. Каждый танец рассказывает свою историю о любви, ревности и мести. Мелодия раскрывается постепенно: от тихих прерывистых звуков, похожих на стоны, к шквалу страстей, который выражается в громоподобном стуке каблуков и кастаньет. Танцовщики, находящиеся в абсолютном самозабвении, кажется, даже не следуют музыке, а наоборот – музыка спешит за их движениями. Все захвачены общей страстью, сливаются в одно целое и движутся в едином порыве. Волнение доходит до того, что некоторые зрители во время представления прямо на улице начинают заниматься ... , и поощрительные крики толпы адресуются им, равно как и актерам.

Мария Кармен, едва сойдя со сцены, кинулась в объятия дЭскилаче, а я, пока они предавались утехам, столковался с ее подружкой по имени Хуанита, которая вполне утолила мои страдания, происходящие из-за холодности Жюли.

К счастью, мне больше не придется искать подобного утешения, ибо Жюли уже заставила меня сожалеть о моей горячности. Они с мужем остановились в доме у церкви Сан Хуан де ла Пальма, довольно далеко от того места, где живу я. И вот теперь по вечерам, когда муж Жюли идет играть в фараон, я закутываюсь в плащ, надвигаю шляпу на самые брови (это называется здесь "быть embossado" – "спрятанным"), и в таком виде пересекаю половину Севильи. И сегодня я снова отправлюсь к женщине, которая питает к вам, милый мой отец, глубочайшую признательность, ибо, по ее мнению, не соверши вы двадцать четыре года назад определенного поступка, она была бы лишена нынче большого удовольствия.

Не менее благодарный вам

Ваш сын Шарль.

Записка Сен-Пьера дону Фабрисио Армин.

10 ноября 1764г.

Любезный дон Фабрисио,

Я польщен вашим приглашением. Буду непременно.

Сен-Пьер.

Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.

12 ноября 1764г.

Моя маленькая Жюли,

Как же я люблю тебя! Каждое утро я просыпаюсь и думаю, что вечером меня ждет свидание с тобой. Нет в Испании более счастливого любовника, чем я!

Теперь читай очень внимательно. Завтра вам доставят от доньи Исабель приглашение на скромный ужин, состоящий не более чем из десяти блюд. Уговори своего мужа принять это приглашение. Не следует тебе сидеть затворницей в таком веселом городе, как Севилья. Кроме того, моя дорогая, у доньи Исабель нам будет удобно встречаться, когда вы с ней сойдетесь короче. У ее воспитанницы нет близких подруг, быть может, поэтому она так хочет познакомиться с тобой. Она прекрасная женщина, умная и обходительная, и я уверен, что вы понравитесь друг другу. Если так все и будет, дружочек мой, позволь мне обременить тебя маленькой просьбой. Мне очень нужно знать, и знать абсолютно точно, не при посредстве ли покойного алькальда де Алава донья Исабель лишилась одного из своих имений. Тут имела место какая-то интрига, я в этом не сомневаюсь, и только ты, с твоим талантом заставлять людей изливать душу, сможешь докопаться до истины. Обяжешь ли ты меня таким пустячком?

Итак, до скорой встречи, моя ненаглядная.

Твой Шарло.

Письмо Сен-Пьера герцогу де Урбана.

В Мадрид. 14 ноября 1764г.

Дорогой друг,

Пишу вам отчасти потому, что соскучился по вас, отчасти потому, что хочу еще раз выразить вам свою признательность. То, что вы написали мне относительно утраты доньей Исабель ее кордовского имения, оказалось истинной правдой. Она сама рассказала об этом нашей общей подруге, маркизе да ла Крус. Алава, покойный алькальд Севильи обманным путем перекупил эти земли, нанеся донье Исабель чувствительный ущерб. Полагаю, что ее поездка в Мадрид и хлопоты о пенсии были вызваны этой потерей. Надо думать, она не очень-то жаловала алькальда, коль скоро ей известна его роль в этом деле. Впрочем, она принимала его у себя, как и все остальные. Быть может, само провидение назначило дону Алава умереть в ее доме. Чем больше я узнаю здешнюю жизнь, тем яснее мне становится, что никто не питал к алькальду дружеских чувств. Напротив! Я не знаю в Севилье человека, который не желал бы его смерти или, по крайней мере, не призывал бы всяческих бедствий на его голову. Но довольно об этом.

Третьего дня я удостоился приглашения на поэтический вечер от дона Фабрисио Армин, которого вы, к своему счастью, не знаете. Помните ли вы наши беседы о поэзии, мой друг? Если помните, то легко представите, какой мукой для меня было в течение трех часов слушать поэму, написанную александрийским стихом, на языке, которого я не знаю, и посвященную битве при Кадисе. Я пытался слушать внимательно, делая при этом серьезное лицо, но ритм стихов убаюкивал меня. Я уже клевал носом. Тут внезапный подъем голоса поэта в особо, как можно было догадаться, драматическом месте произведения, вывел меня из сонного оцепенения. Несколько раз мне приходилось выбегать из комнаты, едва только я оглядывал эту картину: небольшой зал, в центре которого сочинитель завывает, словно ветер, гнущий сосны на вершинах Сьерра-Морены, а вокруг люди, с каменными лицами внимающие ему, меня охватывал приступ хохота, который я не мог удержать. Должно быть, присутствующие сочли, что я дурно пообедал, но я не стал никого разуверять. Не знаю, испытали ли они сами наслаждение от этих стихов, но сомневаюсь, что испанцам может доставить удовольствие унылое стенание на их родном языке. Надеюсь, что вы проводите время лучше, чем я.

Надеюсь также, что вы отбросили все страхи и колебания относительно вашей будущности. Спокойствие – самый крепкий парус, который благодаря попутному ветру поможет кораблю достичь тихой гавани.

До свидания, мой дорогой друг. Увидимся ли мы в Мадриде или в Париже, уверен, что оба равно обрадуемся этой встрече.

Преданный вам,

Сен-Пьер.

Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.

14 ноября 1764г.

Милая моя ревнивица!

Как ты могла подумать, что меня увлекает эта бедняжка донья Хосефа? Давно ли ты гляделась в зеркало? Или ты не веришь ему? Тогда загляни в мои глаза – пусть они станут для тебя зеркалом. Они скажут, что нет никого красивее тебя. Ты прекрасна, когда горишь предвкушением удовольствий, ты прекрасна, когда, утомившись от наслаждений, откидываешься на подушки. Ты прекрасна, когда твои нежные пальчики касаются струн арфы, ты прекрасна, когда смущенно выслушиваешь похвалы своему искусству. Ты прекрасна, когда танцуешь, вся отдавшись музыке, прекрасна, когда прогуливаешься по саду, вдыхая нежный аромат цветов. Ты прекрасна! Даже тогда, когда ты ревнуешь, ты прекрасна!

Как к лицу тебе ревность! Как запылали щеки, как затрепетали ресницы! Как ты была язвительно остроумна со мной, как нежна и кокетлива с другими мужчинами! Видишь, я-то ни в чем тебя не упрекаю. Я смотрел на твое лицо, любуясь сменой его выражений – любовь, презрение, снисходительность, разочарование, гнев – если бы я мог положить на музыку перемены твоих чувств, о! я был бы великим музыкантом!

Ненаглядная моя глупышка, не стоит отнимать у любви минуты для ревности. Ведь нам дорого каждое мгновение, когда мы вдвоем. Завтра же вечером я представлю тебе такие доказательства моей любви, какие перо и бумага передать не в силах.

Не сердись на меня, моя радость, помни, что нет другой женщины, кроме Жюли, для твоего

Шарло.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 17 ноября 1764г.

Господин граф,

Продолжу описывать вам свое времяпрепровождение в Севилье. Я рад был бы писать о делах, но, вынужденный оставаться праздным, расскажу о малозначительных событиях, в коих мне пришлось участвовать.

Двое из моих здешних знакомцев почтили меня приглашением в свой дом. Первым был дон Фабрисио Армин, молодой поэт, чья пылкость отнюдь не возмещает недостаток дарования. Он читал стихи, а я страдал попеременно то от приступов скуки, то от приступов смеха. К стихам было подано вино, столь же кислое, как и вирши, и фрукты, столь же сладкие, как взгляды, которые дон Фабрисио бросал на донью Хосефу. Ей, однако, до всего этого не было никакого дела: судя по мечтательному виду, мысли ее были вовсе не с доном Фабрисио. Осмелюсь сказать, что предавшаяся грезам девушка была единственной из присутствующих, кто не испытывал в тот вечер неловкости и раздражения. Д`Эскилаче избежал этой пытки, поскольку дон Фабрисио попросту не послал ему приглашения. А я, не склонный завидовать никому, был не прочь оказаться с молодым повесой вне стен этого унылого храма искусства.

Маркиз, соблюдя правила хорошего тона, ждал донью Исабель и Хосефу у дверей дома дона Фабрисио. Если бы стихи могли убивать, то, несомненно, поэт выпустил бы пару хорошо заостренных строчек в счастливого соперника. Но ему пришлось спрятать ревность в самый дальний уголок сердца и молча переносить обиду.

Это было 10 ноября, а 13-го я уже был вознагражден за все мучения, кои претерпел. Был дан бал в доме доньи Исабель. Вот там-то было весело! Кажется, испанцы всецело отдаются и скорби, и радости, и все чувства у них проявляются в крайнем выражении.

Когда же Совет найдет время объявить окончательный приговор нашему делу? Разумеется, я не считаю время, проведенное в Испании, потраченным впустую, но меня тяготит неопределенное положение. К тому же я должен дать ответ нашим возможным компаньонам. Нельзя ли повлиять на Совет через короля? Я не смею торопить ни вас, ни, тем более, Его величество, но как только я вспоминаю, что вот уж шесть месяцев никто не может принять никакого решения по столь несложному вопросу, то все во мне восстает против подобной волокиты.

Простите мне мою настойчивость.

Преданный вам всецело,

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера Эрве Констану.

В Париж. 20 ноября 1764г.

Мой дорогой Эрве!

Ты спрашиваешь, как идут мои дела? Они недвижимы, как воздух Испании. Я перестал даже думать о них и пребываю в праздности, а потому весьма собой недоволен. Но во всем есть хорошая сторона: если мое предприятие не увенчается успехом, я скоро вернусь домой. Видишь, мой милый, я становлюсь приверженцем Панглоса.

Большую часть времени я провожу теперь в библиотеке моего друга маркиза дЭскилаче, который любезно предоставил ее в мое распоряжение. Здесь можно найти все, кроме, пожалуй, книг Вольтера, которого Инквизиция на дух не переносит, и труды которого в этой стране под запретом.

Я написал слово "друг" и подумал о том, какое место этот юноша занимает в моем сердце. Весьма малое, если быть честным. Мы связаны определенными событиями, не будь которых, никогда бы не сошлись близко. Жизнь свела нас помимо нашей воли и так же, помимо нашей воли, наложила обязательства, коими порядочный человек пренебречь не может. Другое дело дружба по велению сердца. Я сравниваю тебя и маркиза – вы ведь примерно одного возраста – и вижу абсолютную несхожесть ваших характеров и устремлений. И я благодарю Бога за то, что могу говорить с тобой так откровенно, без оглядки, что я могу поведать тебе без стеснения все мысли, которые приходят мне голову, все чувства, которые меня волнуют. Теперь, когда ты так далеко, я часто ловлю себя на том, что спрашиваю невольно, что бы подумал об этом мой Эрве? как оценил бы он того или иного человека? как бы он повел себя при тех или иных обстоятельствах? И часто этот мысленный диалог с тобой приводит меня к правильным решениям.

Ты просишь меня рассказать тебе о корриде. Не думаю, что вполне могу удовлетворить твое любопытство, поскольку сам наблюдал это зрелище лишь однажды. Коррида – неотъемлемая часть жизни испанца, невзирая на то, к какому сословию он принадлежит, сколько денег в его кошельке и каков род его занятий. На представление собирается весь город; те, кто не смог попасть в число зрителей, толпятся возле арены, вокруг которой цыгане и торговцы располагают свои палатки. Все ярко и празднично, как во время маскарада, и забываешь о том, что все эти люди пришли посмотреть на кровь и смерть. Матадор здесь весьма уважаемая личность: если он на волне успеха, то его принимают в лучших домах и даже почитают за честь числить его в друзьях. Обычно эти люди очень религиозны или суеверны, а скорее, что и то и другое. Меня познакомили с одним из них, и, признаюсь, он произвел на меня глубокое впечатление. Постоянный риск быть поднятым на бычьи рога на глазах у публики привил этому человеку стойкое презрение ко всему, что лежит за пределами арены. Разумеется, его волнуют слава и почет, что ему оказывают, но думаю, не будь этого, он продолжал бы заниматься своим ремеслом, которое все здесь именуют искусством.

Перед началом поединка происходит самое интересное – сначала все участники проходят вдоль арены красочным шествием. Затем матадор витиевато посвящает свою будущую победу одной из присутствующих дам. Сам бой больше будоражит нервы, нежели воображение. Он ведется по строгим законам, известным каждому испанцу, но оставшимся мне непонятными. Если побеждает человек, с арены выволакивают тушу убитого быка, если животное оказывается проворнее и сильнее своего соперника, то уносят матадора, а быка добивают общими усилиями участники корриды. В том или другом случае поощрительные крики публики не умолкают ни на секунду. Этот кровавый спектакль всецело поглощает внимание зрителей. Мы сидели в закрытой ложе, и я наблюдал, как горят глаза женщин, устремленные на арену: если уж дамы теряют разум, что говорить о мужчинах! Даже донья Исабель, женщина, владеющая собой совершенно, в чем я имел возможность убедиться неоднократно, громко кричала, требуя от тореадора последнего удара. Все ее существо, казалось, жаждало крови, и я ужаснулся при мысли о том, какие дикие страсти живут в этом сердце.

Вот, друг мой, описание, которое я способен тебе предложить. Если ты найдешь его скуповатым, то не взыщи: лучшего дать не смогу, поскольку моей природе это представление противно, да и тебе, думаю, оно не пришлось бы по вкусу.

Как поживает твоя чудесная Лизетта? О чем толкуют в Париже? Кто нынче в моде? Проведя полгода вдали от родных и друзей, я чувствую себя одиноким, и лишь письма позволяют беседовать с теми, кто дорог сердцу.

Пиши же почаще, мой дорогой Эрве.

Твой Шарль.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 27 ноября 1764г.

Господин граф,

Я просто сражен известием о гибели герцога де Урбана! Я испытывал горячую симпатию к этому человеку, невзирая на те поступки, которые можно было вменить ему в вину. Герцог был не лишен известного благородства, а что касается свойств его ума, то многие должны сожалеть об утрате столь блестящего собеседника.

Как жаль, что рука убийцы нанесла смертельный удар в тот самый момент, когда герцог был так близок к осуществлению своих желаний! Ведь промедли злодей хоть минуту, наш друг стоял бы уже на палубе французского корабля! Как переменчива Фортуна! Как жестока судьба! Вы пишете, что герцог сам стал причиною своего несчастья – возможно, вы и правы. Но разве можно найти утешение в подобном рассуждении? Разве оно не служит оправданием убийству?

Думаю, нет среди нас человека, коему не в чем было бы упрекнуть себя. И немногое из того, что тяготит совесть, легко исправить. Иное – просто невозможно, как ни печально это сознавать. Надеждой для нас является намерение не совершать подобных ошибок в будущем, и само будущее служит залогом искупления грехов. Но человек – создание легкомысленное и замечу, что наше легкомыслие – плод нашей свободы, которую мы считаем своей привилегией.

Надеюсь, г-н граф, что вы не усмотрите в моих словах ничего для себя обидного. Я оплакиваю не предателя своей родины, ни шпиона, а человека.

Возможно ли теперь, чтобы Совет принял благоприятное решение по нашему делу? Согласен, что нам не следует опускать руки, но смерть герцога показывает, что кто-то был уведомлен о его действиях, а значит, тень может пасть и на вас, посланника Франции. Не подорвет ли это доверие к вам короля? Надеюсь, что такого не случиться.

Я искренне желаю, чтобы вы, г-н посол, оставались на своем посту так долго, как того требуют интересы Франции и ваши.

Преданный вам

Сен-Пьер.

Записка Сен-Пьера маркизе де ла Крус.

29 ноября 1764г.

Моя добрая Жюли!

Ты боишься, что я не успею придти до полуночи? Признайся, что я самый пунктуальный любовник на свете. Разве я хоть раз опоздал к условному сроку? Правда, заслуга в этом более твоя собственная, нежели моя – как можно медлить в погоне за наслаждением?!

Я только напишу письмо отцу, чтобы успеть отправить его с вечерней корреспонденцией, и поспешу к тебе.

Твой Шарло.

Письмо Сен-Пьера к отцу.

В Париж. 29 ноября 1764г.

Дорогой отец!

Рад узнать, что вы здоровы и в ладу с собой. Это самая приятная новость для меня за последние дни.

Все здесь так запутанно! Даже моя подруга, которую я люблю всем сердцем, устроила мне сцену ревности. Если бы я лишился и этого утешения – ее расположения ко мне, то пришлось бы бежать из Севильи. К счастью, моя красавица простила меня. Как тяжело было бы переносить ревность, если б она не была вызвана любовью!

Третьего дня я имел прелюбопытный разговор с доном Робиу, кастильцем по происхождению, о котором я как-то писал вам в связи со смертью севильского алькальда. Происшествие это постоянно напоминает о себе, ибо многие беды стали его последствием.

Собственно, темой нашей беседы была коммерция. Дон Робиу же свел ее к тому, что его больше всего волнует, а именно к торговле черными рабами, привозимыми в Севилью. Поскольку я не слишком сведущ в торговле людьми, ибо был намерен заняться здесь покупкой зерна и продажей хлеба, я мог лишь вежливо поддерживать беседу. Мое убеждение состояло в том, что эта торговля показывает наше превосходство над неграми, у которых мы покупаем домашних рабов, ибо тот, кто терпит над собой господина, достоин иметь его.

– Нас упрекают за эти покупки, но народ, который продает своих детей, заслуживает большего осуждения, чем тот, кто покупает их, – сказал я.

Дон Робиу возразил мне, что испанцы зачастую обманывают негров, суля им счастливую жизнь вдали от родины, а еще чаще людей увозят насильно.

Мы спорили довольно горячо, но все же не выходя из тона светского разговора до тех пор, пока не было упомянуто имя алькальда де Алава. Тут дон Робиу пришел в совершенное бешенство и высказался в адрес покойника такими словами, какие не должны были бы осквернять уста благородного идальго.

– Возможно ли, что бы вы так ненавидели человека, который уже никому не сможет причинить зла, – спросил я.

– Я сделал все возможное, чтобы этот развратный негодяй не осквернял землю своими непотребствами! И не жалею ни о чем, что я говорил или предпринимал против него! Его смерть спасла его от расплаты за многие преступления. Если бы не обстоятельства, он принужден был бы предстать перед суровым и справедливым судом.

– Некоторые полагают, что алькальд был убит...

– Несомненно, так оно и было. И его палач исполнил чаяния многих.

– Но кто был его палачом?

– Это мне неизвестно, – отвечал дон Робиу.

Дорогой отец, я все более склоняюсь к мысли, что убийцей алькальда стал один из тех людей, с кем я вынужден проводить здесь столько времени и кто называет себя моими друзьями. Мне становится не по себе в этой милой компании. И все же никто не похож на злодея. Жаль, что я не обладаю талантами покойного Задига, чтобы раскрыть этот секрет.

Морально невозможно, чтобы дурного человека не распознали, а как только против него возникло подозрение, он неизбежно почувствует, что стал предметом презрения и ужаса. И это заставит его снова действовать, чего я, собственно, и опасаюсь. Правда, тогда он выдаст себя, но избавь нас Господь от новых потрясений.

Вот чем заняты мысли вашего сына, который, не имея собственных дел, вынужден заниматься чужими.

В остальном же все превосходно. Я много развлекаюсь, читаю и даже пробую изучать испанский язык, поскольку моих знаний недостаточно для того, например, чтобы понимать высокую поэзию. Я также могу сообщить вам, что вполне здоров, а что касается погоды, то хотя эту пору года и здесь называют зимою, но трава зелена по-прежнему и зрелые апельсины еще отягчают ветви деревьев.

Прощайте же, милый отец.

Неизменно любящий вас сын

Шарль.

Записка Сен-Пьера дону Фабрисио Армин.

29 ноября 1764г.

Дорогой дон Фабрисио!

Разумеется, я ничего не имею против того, чтобы отужинать с вами и послушать ваших музыкантов, более того, я был бы счастлив провести вечер в столь изысканном обществе, но дела, коих я не могу отложить, призывают меня в другое место.

Примите мои извинения.

Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера графу де Оссону.

В Мадрид. 30 ноября 1764г.

Любезный граф,

Я умоляю вас о помощи! История, в которую меня здесь втянули, заслуживает более подробного изложения, но у меня есть лишь несколько минут, предоставленных мне моими тюремщиками, поэтому я буду краток.

Вчера ночью, возвращаясь от маркизы де ла Крус, которая живет у церкви Сан Хуан де ла Пальма, я шел мимо Дома Дуэний по темной улице, довольно мрачной и абсолютно безлюдной. Следует сказать, что я хожу этой дорогой регулярно. Вчера на этой улице я стал свидетелем ужасающей трагедии. Я услышал крики и зов о помощи и поспешил к тому месту, откуда они доносились. Я увидел маркиза дЭскилаче, лежащего в луже крови. Раны на его груди были настолько серьезны, что бедный юноша скончался у меня на руках, не успев назвать имя своего убийцы. На шум прибежали солдаты и вот я арестован, то ли как свидетель, то ли как предполагаемый убийца. Но вам ведь знакомо испанское правосудие – здесь могут держать человека под замком годами без приговора, а потом попросту позабыть о нем. В любом случае, боюсь, что без вашей помощи мне придется провести здесь много дней. Я был уже допрошен и рассказал то немногое, что знал. Уверяю вас, что, будучи отпущен на свободу, я приложу все усилия, чтобы разыскать злодея.

Прошу вас напомнить здешним властям, что я являюсь подданным французского короля и личным другом маркиза дЭскилаче, что у меня не было никаких причин желать ему смерти, и что, наконец, дела, которые я веду в Испании, известны Карлу III и министрам.

Это письмо я посылаю через дона Робиу, великодушно навестившего меня. Я также передаю с ним письмо маркизе де ла Крус, в котором прошу ее никоим образом не объявлять о моем визите к ней, поскольку эта огласка может ей повредить, а моей участи не облегчит.

Остаюсь преданным вам.

Сен-Пьер.

Записка Сен-Пьера донье Хосефе.

30 ноября 1764г.

Простите, что осмеливаюсь писать к вам в этот день скорби. Оправданием мне служит лишь то, что я скорблю вместе с вами. У меня нет слов, которые могли бы осушить слезы, льющиеся из ваших прекрасных глаз, позвольте же мне разделить ваше горе.

Несмотря на то, что я нахожусь в заключении и, возможно, мне будет предъявлено обвинение в ужасном поступке, которого я не совершал, я надеюсь всем сердцем, что вы не допускаете мысли о моей виновности. Ваше доверие более важно для меня, нежели доверие судий, от коих зависит моя жизнь.

Ваш Сен-Пьер.

Письмо Сен-Пьера г-ну Манюэлю Лопесу.

3 декабря 1764г.

Господин Лопес,

Поскольку вы являетесь начальником тюрьмы, в которой я имею несчастье пребывать без какого-то либо обвинения, мне предъявленного, надеюсь, что вы соблаговолите выслушать меня. Все подробности происшедшего в ночь с 29 на 30 ноября я сообщил вам, не утаив ничего. На допросах я уже имел возможность свидетельствовать о своей невиновности, и я отнюдь не намерен попусту тратить ваше время, вновь пускаясь в объяснения. Однако я знаю, что пока настоящий виновник не будет найден, ни вы, ни я не сможем чувствовать себя удовлетворенными состоянием данного дела. Поэтому прошу вас вникнуть в ход моих рассуждений.

Как я уже говорил вам, маркиз дЭскилаче был связан с г-ном алькальдом де Алава, предшественником нынешнего алькальда Севильи, весьма сомнительным делом. Если предположить, что внезапная смерть де Алава была ни чем иным, как убийством, то вполне возможно, что маркиз погиб от той же руки. Убить алькальда же мог лишь тот, кто находился тем вечером в доме доньи Исабель Ортис де Кастро. Круг лиц, таким образом, ограничен: принц Кампанья-Эрера-и-Мосо, дон Робиу, дон Фабрисио Армин, сама донья Исабель, донья Хосефа, ее воспитанница, и ваш покорный слуга. Самому маркизу смерть алькальда была настолько невыгодна, что он вне подозрений. Все же остальные могли иметь причину и возможность совершить это злодеяние.

Рассмотрим каждый вариант.

1. Принц Кампанья, будучи, как и алькальд, влиятельным лицом в Севилье, мог желать его смерти по каким-нибудь политическим мотивам. Но, насколько я понял характер принца, он, скорее всего, воспользовался бы услугами наемного убийцы (как, возможно, это было в случае с маркизом), чем сам стал бы убивать.

2. Дон Робиу. Как известный противник работорговли, он, возможно, считал алькальда своим врагом, поскольку они расходились во взглядах на этот вопрос. Но сам способ убийства противоречит открытой и гордой натуре дона Робиу.

3. Дон Фабрисио Армин. Мне ничего неизвестно об его отношениях с алькальдом. Дон Фабрисио, несомненно, мог желать смерти дЭскилаче, но лишь с того дня, когда было объявлено о помолвке последнего с доньей Хосефой, на которую сам дон Фабрисио имел виды. До этого часа маркиз не был ему соперником.

4. Донья Исабель. Для меня ничто не объяснило бы столь ужасного поступка умной и сдержанной женщины. Иными словами, тут есть возможность, но я сомневаюсь, что есть причина.