Текст книги "Плач палача"
Автор книги: Наталия Рощина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Алевтина Михайловна нажала на рычаг телефона, положила трубку и схватилась за голову. Она вспомнила похороны Артема, на которые едва отважилась пойти. Не пойти означало признать то, о чем говорили со всех сторон. Она должна была быть там, стоять сзади за опустившими головы одноклассниками, глядя в спину онемевшей от горя матери Артема. И в конце нашла в себе мужество подойти к ней, взять за ледяные пальцы и тихо произнести самые теплые слова, которые были бы уместны в этой ситуации. Светлана Петровна подняла на нее заплаканные глаза, закрыла их. Слезы потекли по постаревшему лицу, губы задрожали. Отвернувшись, она уткнулась в плечо Ивана Трофимовича, стоявшего рядом. Алевтина Михайловна поняла, что та не может видеть ее, и медленно отступила назад, в сомкнувшиеся за ней ряды одноклассников и друзей Артема. Она интуитивно почувствовала, что эта история будет иметь продолжение. Ей стало не по себе, но успокаивало одно – время лечит самые глубокие раны. Бог даст, Светлана сможет понять, что Нина – только повод гибели ее сына. Пьяная агрессия сделала свое дело – только она причина случившегося несчастья.
Алевтина Михайловна пыталась представить реакцию дочери на ее сообщение. Она понимала, каким неожиданным и болезненным оно стало для нее. Особенно в свете того, что ее девочка стала студенткой и ожидала от жизни светлой полосы, ничем не омраченной. Покачав головой, Алевтина Михайловна прижала руку к груди: одна в чужом городе, на пороге самостоятельной жизни – здесь хватает стрессов и впечатлений, а тут такое… Нина действительно едва не потеряла сознание, только представив себе все, что происходило в Саринске. Ей никак не удавалось представить, что же могло произойти, что заставило Володю совершить такое! Она стояла, прижавшись к мраморной стене, пока не почувствовала, что ей стало холодно. Прохожие едва удостаивали ее мимолетными взглядами. Нине было даже лучше, что никто не проявил участия. Это хорошо, нужно учиться стойко переносить трудности, зная, что опереться не на кого.
Посмотрев на часы, она поняла, что медлить нельзя: опоздать на первую встречу – создать о себе не самое хорошее впечатление. Нина несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула горячий летний воздух и, взяв себя в руки, решительно направилась ко входу на станцию. Прохладный поток воздуха окатил ее освежающей волной, когда она вошла в стеклянную дверь с надписью «вход». Сжимая жетон в руке, она подошла к турникету, но тут поняла, что не может бросить его: рука дрожала, не желая слушаться. Чуть не плача от досады, Нина оглянулась за уже наблюдающей за ней дежурной. Та стояла на своем рабочем месте, возле узкого прохода, предназначенного для льготного контингента. Покусывая губы, Нина подошла к дежурной, протягивая ей жетон.
– Не могу попасть… не могу… Дрожит рука, – глухо произнесла Нина, чем еще больше насторожила женщину.
– Ты не пьяна случайно? – ледяным тоном спросила та, внимательно глядя на Нину.
– Нет, нет. Я вообще не пью, принципиально. Просто нервы.
– Такая молодая, а уже нервы и принципы! – победоносно оглядывая спускающихся и поднимающихся по лестнице пассажиров, сказала дежурная. Она обращалась к ним, а не к побледневшей девушке, стоящей рядом. – Ну и молодежь пошла.
– Вы можете мне помочь? – едва владея собой, спросила Нина. Она протянула жетон и умоляюще посмотрела в непроницаемое лицо.
– Я вот думаю, кого мне звать: врача или милицию.
– Черт, да что же это такое?! – от нарастающей злобы на непонимание, недоверие Нина вдруг ощутила, как тело ее напряглось. Она была готова сказать то, что не следует, и едва сдержалась. Резко повернувшись, она за несколько шагов снова оказалась перед турникетами. Рука была твердой – жетон оказался на месте, и справа загорелся зеленый свет. Не глядя в сторону дежурной, Нина стала спускаться на станцию. Как раз подходил нужный состав, и она сразу зашла в вагон. Там, вопреки предупреждающей надписи, она прижалась спиной к дверям, закрыла глаза. Ей нужно было освободиться от мыслей о Володе, иначе ее лицо будет выражать страх и скорбь. Это не лучший вариант для того, зачем она ехала на встречу. Ей нужно успокоиться! Она пыталась отвлечься, почему-то вспоминая стихотворения Бернса на английском языке. Она выучила несколько на спор – Илья Стоянов и она всегда придумывали подобные состязания. Она тогда выиграла – учительница отметила, что произношение и чувство, с которым она читала стихи, заслуживают самой высокой оценки, а Стоянову нужно подтянуться. Говоря по правде, Илья тоже здорово читал тогда, сбившись лишь однажды. Но этого бывает достаточно, чтобы проиграть. На лице Нины мелькнуло подобие улыбки: она вспомнила откровенную досаду на лице Стоянова. Сейчас это воспоминание помогло ей снова стать собой. Она ошибаться не должна, ни единого сбоя – как для сапера.
Столица показалась Нине сосредоточением мирового зла, неудач и обмана. Но прошло немного времени, прежде чем девушка начала чувствовать себя здесь, как рыба в воде. Начать с того, что встречи с Геннадием Ивановичем не привели к тому, о чем он с таким жаром рассказывал. Наивная Нина совершенно недопустимо позволила обмануть себя. Вальяжный, солидный вид мужчины напрочь лишил ее природной проницательности. Она почувствовала что-то подобное возрастающей симпатии к нему и после первого же ужина в небольшом, но уютном кафе согласилась посмотреть, как живет ее будущий благодетель – так она окрестила его мысленно. Теперь Нина по-иному смотрела на все то, что произошло в тот вечер. Тогда она не задавала себе никаких вопросов, не видела ни в чем подвоха. Даже в том, что Геннадий Иванович сразу предложил заехать к нему, услышав, как Нина прочла ему два стихотворения Бернса. Она привела нового знакомого в неописуемый восторг.
– А еще говорят о потерянном поколении! – восхищенно произнес он. – Такая светлая голова и природная красота – удивительно редкое сочетание. Родители могут гордиться вами, Ниночка.
– Мама, у меня одна мама, – ответила Нина. – Она мечтает о самом лучшем для меня.
– Как любая любящая мать.
– Да, вы правы.
– Но, возвращаясь к английскому, – резко сменил тему Геннадий Иванович. – Я могу показать вам удивительные вещи. У меня дома есть нечто, что заинтересует вас. Вы не будете разочарованы. Соглашайтесь.
Он пообещал показать уникальное издание Голсуорси и Драйзера на английском языке, а она почему-то решила прихвастнуть, что легко будет читать с листа.
Весь вечер до поездки к нему домой Геннадий Иванович выглядел расстроенным. На вопрос Нины о причинах ответил, что назначил встречу в этом кафе не только Нине, но и человеку, непосредственно занимавшемуся отбором девушек. Тот должен был записать для себя паспортные данные девушки, посмотреть ее аттестат, мимоходом проверить знания английского и, в конце концов, оценить внешние данные. Но этот важный человек, конечно же, не пришел. Нину не смутил тот факт, что такие вопросы почему-то должны решаться в полумраке кафе, а не в официальном заведении. Она совершенно попала под влияние Геннадия Ивановича, даже утешая после того, как стало очевидно, что никто больше не придет.
– Не огорчайтесь, Геннадий Иванович. Занятой человек – не смог распределить свое время нужным образом. В следующий раз получится наверняка, – улыбаясь, говорила Нина, а Геннадий Иванович только безнадежно махнул рукой.
– Ну ни на кого нельзя положиться. Сам не сделаешь – никто не сделает! – недовольно сказал он, наливая в бокалы шампанское. Его бокал был пуст, а Нина едва притронулась к напитку. Он удивленно поднял брови: – Вам не нравится шампанское?
– Спасибо, но я вообще не пью ничего крепче минеральной воды.
– Вот это да! Но бокал искристого напитка исключительно для настроения, вопреки принципам, один раз, прошу вас!
– Не уговаривайте. Я никогда не пила, вдруг я стану глупой и излишне говорливой.
– Женщинам идет болтливость, особенно чуть хмельная. Это придает им особенное очарование.
– Ага, и возвышает мужчин до небес – мол, какие дуры. И так мелют что ни попадя, а тут…
– Вы меня окончательно покорили, Ниночка, – раскатисто смеясь, проговорил Геннадий Иванович. Его тело сотрясалось от безудержного смеха. Снова понадобился носовой платок, чтобы вытереть набежавшие слезы. – Во второй раз, между прочим.
Когда Нина приняла приглашение и согласилась на полчаса заглянуть к Геннадию Ивановичу домой, настроение его стало еще более приподнятым. Они доели десерт, выпив еще по бокалу шампанского. Нина почувствовала себя совершенно раскованно. Ей понравилось это состояние легкого опьянения. Оно каким-то невообразимым образом делало существующие проблемы менее острыми, отодвигало их, размывало. Нина не отказалась от последнего тоста «за приятное знакомство» и, лукаво поглядывая на Геннадия Ивановича, поднялась вместе с ним из-за стола. Взяв его под руку, она с гордо поднятой головой шла через небольшой зал. Она заметила, что их провожали заинтересованные взгляды. Нина не стала задумываться, кому они предназначались. То ли завидовали ее расцветающей красоте и молодости, то ли вальяжности и нескрываемой уверенности ее спутника.
Поймав такси, он всю дорогу рассказывал о том, как в студенческие годы учил иностранные языки. За это его называли полиглотом, что очень льстило его самолюбию. Потом он вдруг посмотрел на часы и чуть настороженно поинтересовался, когда она обычно возвращается домой.
– Я уже не ребенок, – тряхнув головой, заявила Нина. Шампанское сделало ее решительной, забывшей о некоторых ограничениях, о которых говорили мама и тетя Саша. Все их предостережения казались ей наивной, никому не нужной перестраховкой. Сами настращают, а потом избавляйся от комплексов как хочешь. Нина кокетливо прищурила глаза и, глядя на Геннадия Ивановича, взмахнула длинными ресницами. – Сейчас только десять вечера. Через полчаса будет половина одиннадцатого – детское время. Я ведь к вам на полчасика…
Геннадий Иванович снова раскатисто засмеялся, ненароком прижимая Нину к себе. Она не нашла в этом движении ничего предосудительного, только улыбнувшись в ответ. Ее новый знакомый нравился ей тем, что вел себя не так, как это делали взрослые мужчины. Он не смотрел на нее свысока, не читал нотаций, не пытался во всем навязывать свое мнение. И это было совсем не похоже на то, как она проводила время со сверстниками – ей было с ними не так интересно, даже с Володькой при всей его неутомимой фантазии. Воспоминание о Панине на мгновение лишило вечер романтического ореола. Словно жизнь разделилась на две части. В одной детство, школа, Володька и его безрадостное будущее; в другой – самостоятельность, раскованность, работа, мужчины, любовь. Нина почувствовала готовность забыть о первой ради благополучия во второй.
Но первые шаги во взрослую жизнь оказались слишком стремительными. Геннадий Иванович помог Нине переступить черту, за которой начинается другой отсчет времени. Этот вечер начался для обоих в стенах уютного кафе, а закончился на просторной постели в спальне Геннадия Ивановича. Все произошло настолько быстро, что Нина опомнилась только на следующее утро, открыв глаза и увидев рядом с собой спящего мужчину.
– Доброе утро, – переворачиваясь на другой бок, сонно произнес Геннадий Иванович.
– Который час? – спросила Нина, с ужасом понимая, что тетя Саша наверняка с ума сходит.
– Часы напротив тебя, девочка, – глядя на нее опухшими глазами, ответил Геннадий Иванович. Он с хрустом потянулся и быстро встал с кровати. Нина широко открыла глаза – он был совершенно голый. Перехватив ее взгляд, он удивленно поднял брови. – Что тебя так смущает?
– Ничего, – прошептала Нина, понимая, что и она лежит под одеялом обнаженная.
– Кофе будешь? – он подошел к журнальному столику, взял открытую бутылку шампанского и налил в бокал. Потом вопросительно посмотрел на Нину, поднимая второй бокал. – Может, начнем с шампанского?
– Нет, не хочу.
– Мое дело предложить. Ты что так уставилась на меня?
– А мы уже перешли на «ты»?
– Мы даже успели переспать, дорогая. Я – твой первый мужчина, проводник в страну наслаждений. Ты вообще что-нибудь помнишь или придуриваешься, чтобы выглядеть обманутой провинциалкой? Меня зовут Гена, вспоминаешь?
Нина закрыла глаза, потрясла головой и снова открыла: перед ней лицом к лицу стоял мужчина, бесстыдно улыбаясь. Взгляд Нины словно магнитом притягивало к его телу. Едва обозначенные мускулы, упругая кожа, практически лишенная волосяного покрова. Сейчас при ярком свете он казался чуть старше, чем Нина представляла.
– Так ты будешь кофе? – повторил он свой вопрос, присаживаясь на край кровати рядом с Ниной. – Все было так прекрасно, что с тобой?
– Это было? – переспросила Нина, понимая, что задает самый глупый вопрос из всех возможных. Голубые глаза Геннадия Ивановича блеснули неприятным холодком. – Я же говорила, что не пью…
– Ты хочешь сказать, что все произошло из-за шампанского? – проведя пальцем по щеке Нины, он взял ее за подбородок. – Нет, милая. Я за километры шлюху чую. Сам – кобель еще тот, не буду скрывать, так как мы стали близки. У меня не бывает секретов от любимых женщин. А ты – самая лучшая из всех, кого мне доводилось заполучить.
– Значит, значит, не будет никакой школы стюардесс? Никакого просмотра, ничего не будет, да? – голос Нины сорвался.
– Ты начинаешь меня разочаровывать, – поднявшись, ответил Геннадий Иванович.
– Значит, никаких полетов. Вы меня обманули…
– Неправда. Ты летала этой ночью раза три, – усмехнулся Геннадий Иванович, надевая халат, и добавил: – от оргазма. Ни с чем не сравнимое чувство полета, верно?
Нина молчала, натянув одеяло до подбородка. Она чувствовала, что дрожит и не может с этим справиться. Ей хотелось плакать, но показывать свою слабость было бы еще более унизительно. Ситуацию хуже представить трудно. Нина закусила губу: «Идиотка, какая же я идиотка!»
– Ладно. Все в порядке. Я иду в душ, потом на кухню, и ванна окажется в твоем распоряжении. Там же найдешь халат для себя. Не смотри на меня волком. Ты еще будешь вспоминать меня с благодарностью. В конце концов, я не делал ничего против твоей воли, – уже из коридора он крикнул: – Свататься к родителям не поеду, не жди, поскольку жениться не собираюсь. Но предлагаю продолжить знакомство. Переезжай ко мне. Ты ведь наверняка снимаешь квартиру, а она дорого стоит. На актерской карьере можешь поставить крест. Домой тоже возвращаться нет желания, да? Я предлагаю тебе райскую жизнь, только срок ее не оговариваю. Подумай, девочка.
Из ванны раздался шум душа, а Нина, вскочив, решила быстро одеться и убежать. Он никогда не найдет ее, потому что не будет знать, где искать! Лихорадочно соображая, она оглядела комнату: на журнальном столике открытая бутылка шампанского, коробка конфет, ваза с фруктами. Ее вещи лежали на кресле и на полу рядом с ним. Нина прижала ладони к пылающему лицу. Не чувство стыда жгло ее изнутри, а сознание, что ее так ловко провели. Негодование, разраставшееся внутри, могло разорвать на части – Нина стиснула зубы. Она представила, какими глазами будет смотреть на нее тетя Саша, и мгновенно осела на пол на ослабевших ногах. Волосы рассыпались по плечам, скользнули по спине, замерли, как и их хозяйка.
– Ванна свободна, – послышался голос Геннадия Ивановича и удаляющиеся шаги. До Нины донеслась негромко включенная на кухне музыка.
Она продолжала сидеть, не шевелясь, опираясь руками о мягкий шерстяной ковер. Потом начала бездумно проводить ладонью по ворсу – в одну сторону, в другую. Податливые нити ласкали нежную, чувствительную кожу, и эти прикосновения немного успокоили Нину. «Что произошло – то произошло, – философски решила она. – Значит, нужно выжать из этой ситуации максимальную выгоду. Он мне не противен – это уже неплохо, а я сделаю так, что он не захочет отпускать меня. К тому же он понимает, что мне от него нужно: ему одно, мне другое. Что-то вроде сделки с взаимными интересами. Отказываться глупо». Нине стало беспричинно весело. Она будет жить здесь, пока что-то не изменится, а может быть – останется здесь надолго, войдя в роль хозяйки. Она сделает так, что он будет нуждаться в ней больше, чем думает сейчас. А она получит то, чего ей недостает. Не самый плохой вариант, учитывая, что тетя Саша стала что-то подозревать. Нина видела это по ее недоверчивым взглядам, которыми она провожала ее каждое утро на «„отработку“ в новом строящемся корпусе института». Она ни о чем не спрашивала, но не нужно было быть психологом, чтобы почувствовать – обстановка может выйти из-под контроля. Небылицы, которые плела Нина по поводу проблем с общежитием, становились все менее правдоподобными. Тетя Саша не гнала ее. Напротив, она предлагала ей оставаться у нее на все время учебы. Одинокой женщине было не так грустно коротать вечера в ее обществе. Но для Нины это был не выход – постоянное общение, постоянная ложь. Она должна придумать что-то! Девушка была на грани отчаяния. И вот появляется Геннадий Иванович. По крайней мере проблему с жильем он поможет ей решить.
Окончательно решено, она переедет сюда, сказав тете Саше, что получила комнату в общежитии. Нужно будет только успокоить ее по поводу сегодняшней ночи. Нина решила, что не станет заранее придумывать причину своего отсутствия. Она сориентируется на месте, глядя в глаза тете Саше. Она поверит или сделает вид, что поверила, – это уже не имеет значения, а через недельку нужно будет поехать домой, хотя бы для того, чтобы взять теплые вещи. Можно, конечно, попросить маму прислать их посылкой, но она обидится. Она точно обидится. А еще хуже – решит, что с ней что-то случилось, и примчится к тете Саше. В этом случае та точно поделится с ней своими подозрениями, а маму обмануть не так просто. Лучше общаться с ней в Саринске. Нине казалось, что ей будет легче плести свою сеть лжи дома. Мама не сможет ничего проверить – раз, спокойный и уверенный вид дочери не оставит сомнений, что у нее все в полном порядке, – два. Пройдет время, а там видно будет…
Поднявшись, Нина с гордым видом направилась в ванную. Задержалась у двери, наблюдая за тем, что происходит на кухне: Геннадий Иванович стоял спиной к ней. По его движениям можно было понять, что он что-то медленно нарезает, подпевая звучащей музыке. Аромат кофе смешался с запахами из открытой ванной комнаты.
Почувствовав на себе взгляд, хозяин квартиры оглянулся и вопросительно поднял брови.
– Ты зайдешь вымыть мне спину? – с видом усталой обреченности спросила Нина.
– Обязательно, Ниночка.
– Заранее благодарна, Гена, – и, закрыв за собой дверь, оставила его в недоумении стоять у кухонного стола. Смена настроения показалась ему слишком быстрой. Геннадий сдвинул брови, задумавшись о том, что за девица эта рыжеволосая, зеленоглазая Нина. Не поспешил ли он? Пожалуй, с ней нужно держать ухо востро – она непредсказуема.
Алевтина Михайловна не знала, куда посадить дочь. Два дня, что она была дома, стали для матери нескончаемым праздником. Она слушала рассказ дочери о ее жизни в столице: о том, как принимала тетя Саша, как проходили экзамены, как завязывались новые знакомства. Нина заранее выстроила в голове некую схему, которой следовала, стараясь не сбиться. Нужно было следить за каждым словом, чтобы не промелькнуло нечто несвязанное с вымыслом, приводившим маму в восторг. Пока девушке все удавалось, и Алевтина Михайловна не чувствовала подвоха. Она просто не могла поверить в то, что ее Ниночка способна так искусно лгать, глядя ей прямо в глаза. Это было за пределами ее рассудка. Удивляло одно – за два дня пребывания в Саринске дочь не задала ни одного вопроса о своих друзьях, одноклассниках. Никому не звонила, не сообщила о том, что вернулась. Набравшись смелости, Алевтина Михайловна сказала ей об этом, но Нина только улыбнулась, целуя ее.
– Мамочка, тебе уже надоела моя болтовня?
– Ну что ты!
– Я только хотела, чтобы какое-то время мы побыли вдвоем, исключительно вдвоем. Я не знаю, когда приеду в следующий раз. Может быть, только после сессии. Неужели ты хочешь, чтобы я променяла наши милые разговоры на встречи с Леной или… – Нина хотела сказать «Володей», но вовремя спохватилась. – Тебе скучно со мной?
– Нет, нет. Я со своей стороны не хочу тебя ограничивать. Я вообще в какой-то необъяснимой растерянности, как будто принимаю царственную особу: боюсь сказать, сделать лишнее. Не могу справиться с напряжением, волнением. Совсем стареет твоя мама, Ниночка.
Нина улыбалась, приговаривая, что она здесь не гостья и не стоит так суетиться по случаю ее приезда. В этот вечер она совершенно расслабилась после горячей ванны и теперь сидела на кухне у окна, наблюдая за матерью.
– Как же, доченька? Радость-то какая! – мать целовала ее в пахнущую незнакомыми духами макушку. – Стойкие духи какие – волосы вымыла, а они все равно пахнут.
– Да? А я не чувствую, – слукавила Нина: эти духи подарил ей Геннадий – настоящее французское качество, мечта! Она забрала с собой маленький флакон, с удовольствием пользуясь им дома.
– Ты словно повзрослела за это время. Смотрю на тебя и не узнаю – моя ли это Нина?
– Твоя, только твоя, мамочка, – Нина прижалась к материнской груди. В этот момент она ощутила тепло милых сердцу прикосновений, нежных слов, в искренности которых сомневаться не приходится. Только мама может так легко проявить силу своих чувств и мгновенно вызвать отклик в душе. – И я дома в полном твоем распоряжении.
– Ты надолго, доченька? – взволнованно спросила Алевтина Михайловна, вглядываясь в лицо Нины. Она сама удивилась, что до сих пор не задала этот простой вопрос. – Ты так редко звонила, да и что по телефону успеешь сказать. Услышу в трубке гудки, тогда и вспомню главное. Так когда тебе нужно возвращаться?
– Как сказать… Желательно вернуться на следующей неделе, чтобы довести до ума комнату в общежитии. Я познакомилась с девочками, которые будут жить со мной. Так вот, мы договорились вернуться чуть пораньше, чтобы все сделать на совесть: обои сменим, подкрасим кое-что. Уют – очень важная вещь. Всетаки не на один день.
– Дружно, значит? Новые знакомства…
– Получается. Я освоилась без проблем. Сначала, конечно, мне казалось, что я отличаюсь от столичных ровесниц, но потом я поняла, что нужно быть уверенной в себе. Это – главное, тогда друзья появляются быстро. В чужом городе без друзей нельзя.
– Несколько дней знакомства дружбой называть рановато, – нахмурив брови, произнесла Алевтина Михайловна. Слишком восторженно дочка говорила о своих новых знакомых, совсем не вспоминая о старых. Неужели она забыла их разговор о Володе? Женщина не могла понять, почему Нина не спрашивает о Панине? Конечно, она сама оберегала ее от всего, что происходило в Саринске в связи с происшедшим. Маленький городок кипел, но, кажется, страсти улеглись. Только Володина мать не может успокоиться. Люди говорят, что каждый день она ходит в местную церквушку и на коленях проводит там часы, что-то бормоча. Даже мать Артема сказала, что прощает ее сына. Прощает, но видеть его больше никогда не хочет. Саринск слишком мал, чтобы затеряться в нем. Поэтому семья Артема пару дней назад уехала из города. Алевтина Михайловна не знала, куда именно. Ей было жаль этих людей, бегущих от всего, что напоминает о погибшем сыне. Только разве получится убежать от того, что в сердце?
– Ты что, мам? – Нина взяла ее за руку, слегка сжала.
– Да так, вспомнила кое-что.
– Ты что-то скрываешь?
– Мне ли скрывать, Ниночка. Я как на ладони. Все мои горести, радости – твои неудачи и удачи. Все хорошо у тебя – и мне спокойно.
– Мамуль, я так скучала по тебе, – Нина понимала, что должна сейчас снова сказать об этом. Мать смотрела на нее с напряженным лицом. – И важно то, что мы всегда будем находить общий язык, правда?
– Надеюсь на это.
– Я хочу говорить только о нас с тобой, а не о том, как я провела все это время. Ничего особенного, понимаешь? Суета, экзамены, ожидание. Хуже всего – ждать.
– Зато потом как приятно получить ожидаемое.
– Да, и я рада, что у меня пока все получается. Я стараюсь выполнить свое обещание. Ты ведь помнишь его?
– Конечно.
– Ты будешь гордиться мной, мамочка.
– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо перебила ее Алевтина Михайловна. Она настраивалась на другой разговор, и Нина почувствовала это.
– Теперь твоя очередь, наверняка тебе есть что рассказать. Ты ведь понимаешь, что я хочу услышать? Это тяжело и непоправимо. Я не знаю, как спросить, мне страшно! Я имею в виду… я о Володе.
Нина выдохнула это имя, почувствовав, как отчаянно заколотилось сердце. Оно в один миг пустилось вскачь, мешая нормально дышать – воспоминания вдруг стали такими болезненными. Нужно выбросить из головы, выбросить навсегда. Иначе, что бы ни сказала мама, она будет сожалеть, что была такой чопорной, чужой в свою последнюю встречу с Паниным. Получается, что не уберег его талисман… Не смог дельфин отвести беду, остановить поднятую руку. А ведь столько лет ей было весело, беззаботно с Паниным. Когда все девчонки завидовали ее бесстрашным поездкам на мотоцикле вместе с ним. И первый поцелуй связан с Володькой… Нельзя погружаться в эти воспоминания. Они намертво привязывают ее к прошлому, Саринску, а она твердо решила вырваться, освободиться.
Не поднимая глаз, Нина следила за тем, как мать медленно открыла дверцу духовки – заглянула и снова закрыла; обжигающий поток горячего воздуха прошел понизу. Скрип дверцы неприятно резанул слух. Вздрогнув, Нина аккуратно сложила руки, положив их одну на другую, выпрямила спину, как они делали с Володькой в школе, и замерла. Учительница тогда объявила соревнование на самую дисциплинированную парту, обещая награду в конце урока. Нужно было постараться не получить ни одного замечания. Нина вспомнила, как они с Паниным застыли, внимая каждому слову преподавателя, а после звонка на их парте появился красный вымпел – они были признаны лучшими. Это была такая радость, чувство победы, превосходства. Тем более, что Володька всегда был таким непоседой. Нина в тот же день прибежала домой, восторженно рассказывая о том, что они с Володькой лучшие! Она убежденно говорила, что смогла уговорить его на этот поступок, а никто другой не смог бы!
Алевтине Михайловне часто говорили, что Володя плохо влияет на ее дочь, но она только улыбалась в ответ. Она была иного мнения, зная, какой крепкий орешек ее Ниночка. Если она дружит с Паниным, значит, так и должно быть. Она знала, что Нина находит общий язык с Володей и даже командует ним. Ее влияние на этого кареглазого мальчика было бесспорным. Он всегда прислушивался к тому, что она говорит. Благодаря Нине он окончательно не распрощался со школой еще в восьмом классе. Он многое делал исключительно ради нее. Свой последний поступок тоже…
Зябко поведя плечами, Нина с силой сжала пальцы, до боли в суставах. Ей трудно было поверить, что в этот ее приезд все настолько изменилось. Вот мама поглядывает на нее странно, внимательно глядя в глаза. Наверняка и Лена будет разговаривать с ней иначе – между ними незримый Панин, который не даст им возможности общаться как прежде. Володьку она не увидит не потому, что его призвали, а потому, что он под следствием и впереди его ждет тюрьма. Еще вчера ее это совершенно не волновало. Она забыла о существовании Панина, Стоянова, Смирновой и всех, кто связывал ее с той, ушедшей частью ее жизни. Нина оставила их в прошлом, не пытаясь больше связывать себя с ними. Даже тоска по маме стала менее острой. Вчера это казалось естественным, но едва ступив на платформу городского вокзала, Нина поняла, что так легко оборвать эту связь не удастся. По крайней мере здесь, где каждая улица, сквер, переулок напоминают об этом.
Нина следила за резкими движениями мамы, которая словно не услышала ее вопроса. Она все слышала, просто тянула время, подбирала нужные слова. В какой-то момент она даже решила, что не станет говорить того, о чем знают все. Пусть Лена Смирнова откроет дочери глаза на горькую правду. Тогда у Нины будет возможность прийти к ней, положить голову на грудь, ожидая ласки, понимания. Если она вообще воспримет все близко к сердцу. Глядя на Нину, Алевтине Михайловне чудилось, что она вовсе не настолько интересуется судьбой Володи, как хочет показать. Она какая-то отрешенная, спрятанная в свою новую жизнь, куда ей, матери, нет доступа. Алевтина Михайловна поняла, что ей не нравится в дочери, чего она не может принять – она не допускает ее к себе так близко, как это было всегда. Она старается, но у нее никак не получается. Чтобы не показывать этого явно, нашла способ переключиться – Панин.
– Так что же о нем нового? Наверное, я единственный человек в Саринске, который не знает подробностей.
– Тебя волнует твоя неосведомленность или суть самого дела? – Алевтина Михайловна села напротив, внимательно посмотрела на дочь. Что-то изменилось в ее облике, что-то ускользающее, неподдающееся описанию. Говорить стала по-другому: чуть растягивая слова, манерно – быстро переняла столичный говор. – Тебе нужно не упасть в грязь лицом, отвечая «я в курсе», так, что ли? Послушай, каким тоном ты задаешь вопросы! Между прочим, ты дружила с Володей десять лет! Я не вижу ничего похожего хотя бы на сострадание. Ты способна на это после своей столичной эйфории?!
– Мама, что ты такое говоришь? – Нина удивленно смотрела на взволнованную мать.
– Я знаю, тебе хочется услышать другое, но, милая девочка, боюсь, что тебе не понравится правда.
– Ты словно меня обвиняешь в том, что произошло. А я была за сотни километров отсюда.
– Иногда достаточно присутствовать незримо!
– Мама!
– Прости, – поспешила извиниться Алевтина Михайловна. Она колебалась: говорить – не говорить?
– Ты пугаешь меня.
– Вы долго дружили – я не могла воспринимать происшедшее легко, пойми, – начала оправдываться Алевтина Михайловна. – Как гром среди ясного неба. Я не видела его со дня твоего отъезда. Он звонил несколько раз, спрашивал о тебе.
– А ты?
– Я? Передавала ему от тебя приветы.
– Зачем?
– Он нуждался в них. Простое человеческое внимание. Приветы, которые ты почему-то забывала передать своим друзьям. И Леночке, кстати, тоже, – голос Алевтины Михайловны снова стал твердым. – Саринск для тебя – воспоминание, от которого нужно избавиться. Мы все – досадное прошлое! Я ошибаюсь? Скажи, что я ошибаюсь, девочка.
Нина убрала руки со стола, скрестила их на груди и усмехнулась. Она не ожидала такого поворота – милая, мягкая мама вдруг выпускает коготки, обвиняет: «И в чем? В том, что за столько времени на новом месте, в новой обстановке она не только не потерялась, напротив – нашла себя. В том, что у нее впервые чтото получилось без ее материнского участия? Как же ей, оказывается, обидно, что ее девочка вернулась все еще уверенная в себе. Неужели все настолько мелко? Ну, дела! Однако насчет Саринска она попала в десятку!» – Нина поджала губы, выдерживая паузу. Последнее время, общаясь с Геннадием, она замечательно овладела этим нехитрым приемом вынудить собеседника говорить дальше, открываться до конца. И с мамой она решила не отступать от своих новых правил игры.
