Текст книги "Плач палача"
Автор книги: Наталия Рощина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– И ты столько времени молчала?! – обиженно и радостно воскликнула она, остановившись. – Не ожидала от тебя такой скрытности!
– Прости, мне казалось, что это касается только его и меня, но с некоторых пор стало невыносимо носить все в себе. Я должна была поделиться, понимаешь? Кроме тебя, у меня нет ближе подруги. Ты единственная, кому я безоговорочно могу довериться.
– Спасибо, солнышко, – Соня поцеловала Алевтину в щеку. – Я так рада за тебя.
– Знаешь, я никогда не думала, что это станет настолько важным для меня. Все изменилось. Я даже не заметила, как быстро все изменилось! – восторженно говорила Алевтина, поправляя пряди волос, выбивающиеся из-под шапки. – Я так боялась впускать когото в душу. Ты ведь знаешь, как я боялась.
– Знаю, милая.
– Я смотрю на мир другими глазами и жду от жизни только хорошего.
– Я ведь говорила, что рано или поздно ты попадешься, – улыбнулась Соня. – Правда, одно обстоятельство меня несколько смущает.
– Какое?
– Ты ведь знаешь, что он женат?
– Женат? – Алевтина остановилась, нахмурила брови. Ее состояние было схоже с тем, что чувствует нежная, хрупкая травинка, вдруг попавшая под острое лезвие косаря.
– Господи, Тинка, ты что, не знала? – Соня прикусила губу, досадливо поморщилась, ругая себя за длинный язык. Но она и представить не могла, что известное всем, для подруги – тайна. – Почему же он не сказал?
– Я никогда не видела на его руке обручального кольца, – задумчиво произнесла Алевтина.
– Мужчины часто поступают так.
– Заводят любовниц?
– Нет, не носят кольцо. Они не придают этому такого значения, как мы. Вот мой Виктор тоже говорит, что оно мешает ему работать.
– Мешает? – Алевтина просто повторяла слова, находясь в шоковом состоянии. Она медленно пошла вперед, оставляя подругу позади.
– На стройке, сама понимаешь, какая работа, – догоняя ее, продолжала Соня.
– Да, конечно. Ему точно мешает…
– Да очнись ты, Алевтина! – Соня взяла ее за руку.
– Зачем он скрыл? Ведь для меня было так важно знать, что мы встретились не случайно. Получается, что все – пошлая интрижка уставшего от жены мужа? – из глаз подруги тонкими, прозрачными ручейками текли слезы. Не замечая их, она улыбнулась своей привычной виноватой улыбкой, от которой освободилась совсем недавно. – Он мог объясниться, ведь мог?
– Послушай, что это меняет? Ты говоришь, что любишь его, он – тебя. Значит, он готов изменить свою судьбу. Он не мог сделать этот шаг без серьезных намерений. Просто дождись этого и все.
– Я оказалась в роли любовницы… – всхлипнула Алевтина.
– Любимой женщины – улавливаешь разницу?
– Не надо, Соня. Я всегда называю вещи своими именами.
– Тинка, пойми, у него с женой давно все на уровне скандалов и обязанностей.
– Откуда тебе это известно? – Алевтина высвободила руку и зло посмотрела на подругу. – Такие подробности могут знать только посвященные.
– Женский коллектив – вот и все объяснение. Просто ты никогда не поддерживаешь разговоров. Ты выше этого. Тебя ведь ничто не интересует! Ты жила в придуманном мире, а столкнувшись с реальным, запаниковала.
– Ты еще будешь осуждать меня?
– Нет, не думала даже. Просто я сказала, что меня смущает твоя восторженность на фоне его семейного положения. Меня смущает, а как относишься к этому ты – твое дело, твой выбор. И он никого не касается.
– Знаешь, я уже однажды попала в неприятное положение, только тогда не было ничего из того, что мне приписали. Я сразу уволилась с фабрики, – остановившись на автобусной остановке, сказала Алевтина.
– Надеюсь, ты не собираешься повторить это сейчас?
– Собираюсь, – с вызовом произнесла Алевтина. – Тогда не было оснований, а теперь есть.
– Глупо, глупо же! В конце концов, на что ты собираешься жить?
– Буду шить. Ты ведь знаешь, как это здорово у меня получается. Не самый плохой заработок.
– Нет, ты не сделаешь такой глупости!
– У меня будет ребенок, Соня. И я не собираюсь избавляться от него. Но и чужой муж мне не нужен. Так что мы оба останемся при своих интересах: он с семьей, о которой не пожелал рассказать, а я – с ребенком, которого успела полюбить больше жизни. Я сделаю для него все сама. У меня нет мучений выбора, – подъехал автобус. – Извини, я не поеду к тебе сегодня. Ты не обижайся. Я хочу побыть одна. До встречи, я позвоню поздравить девочек.
– О завтрашнем ужине не забудь. Приходи с Гриневым, не выдумывай. Чужих глаз и ушей не будет, – скороговоркой произнесла Соня.
– Нет, я не приду. Мой праздник, кажется, пройдет по другой программе, – Алевтина быстро вскочила на ступеньку автобуса. Села у окна, улыбнулась подруге, огорченно наблюдавшей за ней. Она чувствовала себя виноватой.
Алевтина послала ей воздушный поцелуй и облегченно выдохнула, когда автобус наконец тронулся с места. Она смотрела на знакомые улицы, переулки, вглядывалась в лица прохожих, спешащих по своим делам. Ей казалось, что каждый, кто обратит внимание на нее, поймет, что перед ним обманутая женщина. Алевтина стыдливо опустила глаза, она боялась, что сейчас снова заплачет и привлечет к себе внимание. Оно больше ей не нужно…
Дома она первым делом отключила телефон, накрыла его подушкой, вторую с отчаянной злостью швырнула на пол. Потом, оставив в прихожей обувь, не стала переодеваться. Легла на диван, укутала плечи пуховым платком, несмотря на то, что было тепло. Ее знобило, она чувствовала себя неуютно и снова одиноко. Перед Соней она хотела выглядеть сильной, но, оставшись наедине с собой, расслабилась. В один миг все, о чем она мечтала, разрушилось. А ведь сегодня она собиралась сказать Антону, что ждет от него ребенка. Еще час назад она была уверена, что эта новость обрадует его. Теперь все изменилось. Алевтина закрыла глаза, вспоминая их первую ночь. Казалось, здесь не было места обману, недосказанному. Она впервые была с мужчиной, жалея после о том, что так долго лишала себя такого несказанного счастья любить. Антон был нежен и страстен. Он учил ее овладевать премудростями обладания, помогая отбросить стыд, забыть обо всем и прислушиваться только к голосу плоти. Алевтина оказалась способной ученицей и не узнавала себя: очень скоро она легко получила удовольствие от близости. Ее истосковавшееся по ласке тело мгновенно отвечало на каждое прикосновение. Ощущения полета были непередаваемы. Орлова была неутомимой, словно боялась, что все происходит не наяву, а во сне. Она проснется – и все закончится. Но время шло, а она продолжала купаться в любви. Гринев был в восторге – он тоже получил то, о чем давно мечтал.
Он приходил каждый вечер, и они занимались любовью до глубокой ночи, засыпая усталыми, счастливыми. Алевтина чувствовала себя юной, полной сил. Ей казалось такой глупостью ее долгое затворничество. Зато оправдание она находила быстро: не было бы одного, не было бы другого. Не встретила бы она свое счастье, не познала бы высшего пика наслаждения с человеком, полностью вытеснившим из ее сердца грусть, тревогу.
Алевтина нащупала под подушкой телефон – наверняка Антон уже не раз звонил. Интересно, откуда: с работы или осмелился из дома? Собирается ли он поздравлять с праздником жену и как объяснит ей свой уход в этот день? Алевтина до боли прикусила губу. Что он вообще говорил ей о ночах, которые провел в ее постели? Застонав, женщина медленно поднялась, подошла к окну – серое небо, сильный ветер. Еще полчаса назад ярко светило солнце – переменчивая весенняя погода словно отвечала настроению Алевтины. Она равнодушно смотрела на полупустую улицу, свежую зелень газонов и деревьев. А дочка ее родится под Новый год, а может, и в саму новогоднюю ночь. Это будет как напоминание о том, что с ее отцом она познакомилась именно в этот день. Алевтина прижала руку к животу, нежно погладила его. Она была уверена, что носит девочку. Она уже испытывала нежность к ней, к ее зеленым глазам, длинным волосам, заплетенным в тяжелые косы. Портрет еще неродившегося ребенка в один миг возник в воображении Алевтины. Она даже услышала первый крик, с которым ее дочь войдет в этот мир и заявит о своем рождении. Это будет крошечная девочка, которую она научит всему, что умеет сама, которую она обязательно убережет от своих ошибок. Она постарается сделать так, чтобы малышка никогда не чувствовала себя лишней, незащищенной на этом свете, как это было не раз с ее матерью. Она будет такой счастливой! И наблюдая за ее светлым восхождением к вершинам, Алевтина утешится. Наверняка в этом ее судьба – едва вкусив женского счастья, потерять его во имя будущего. Она согласна, пусть, хоть крошки остались ей от него. Многим не выпадает и этого. Какая несправедливость! Кому-то все, а комуто – объедки. Усмехнувшись, Алевтина проговорила:
– Порой и они бывают такими сладкими…
Она так и не стала подключать телефон. Переодевшись в длинную белую сорочку, устроилась в глубоком кресле, поглядывая на широкий диван, служивший ей и Антону ложем любви. Она чувствовала, как комок снова подступает к горлу, и поспешила закрыть глаза. Уже стемнело, Алевтина сжалась в комочек, положив подбородок на колени. Она понимала, что в такой позе не сможет пробыть долго, тем более спать. Но возвращаться на диван не хотела. Она не могла спокойно лечь, разбросав руки и ноги в стороны, как она любила делать всегда.
Резкий звонок в дверь вывел ее из полусонного состояния. Алевтина вскочила и, сделав несколько шагов по холодному полу, остановилась. Звонок повторился. Она боялась сделать еще шаг: в прихожей была одна доска, издававшая невероятно противный скрип, когда на нее наступали. Антон шутил, что она протестует, не желая, чтобы по ней ходили ногами. Алевтина хотела неслышно подойти к двери, чтобы посмотреть в глазок. Но она боялась, что обязательно наступит на эту злосчастную половицу. За дверью послышалась возня, ктото постучал. Алевтина посмотрела на себя в зеркало, поправила платок на плечах, отбросила распущенные волосы назад и решительно пошла к двери. Ей удалось подойти неслышно – на лестничной площадке стоял Гринев. Он наверняка заметил движение света в глазке, потому что сразу нажал звонок и не отпускал его очень долго. Алевтина закрыла уши руками, чтобы не слышать этого пронизывающего ее насквозь звука.
– Открой, Алевтина! Я знаю, что ты дома, – негромко сказал Антон, подойдя вплотную к двери. – Открой, иначе я взломаю дверь!
Он действительно принялся с силой дергать ручку замка, успевая одновременно колотить кулаком в дверь. Алевтина подумала, что соседям наверняка не понравится этот шум. Они так хорошо, уважительно относятся к ней, нельзя же испортить свою репутацию из-за страха посмотреть правде в глаза. Алевтина решительно провернула ключ в замке и открыла дверь.
– Ты зачем шумишь? – спросила она, стараясь смотреть прямо в глаза Гриневу. Она щурилась от яркого света в подъезде, такого яркого в сравнении с темнотой, из которой она вышла. Облизав сухие губы, она сжала их.
– Здравствуй, Алюня, – удивленно сказал Антон, пытаясь понять ее настроение.
– Виделись уже. Что дальше?
– Я не понимаю тебя. Почему ты так разговариваешь со мной? Может, впустишь меня домой?
– Нет, не впущу. Это мой дом, и я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Не приходи больше, не звони, не спрашивай ни о чем. Тогда ты не услышишь того, что я могу наговорить сгоряча. А я не хочу, чтобы в твоей памяти остались эти слова, которые вот-вот сорвутся с моего языка.
– Что ты говоришь?!
– То, что слышишь. Уходи. Иди домой, к жене, детям. Кстати, у тебя есть дети? – в ответ Гринев поморщился, прижал ладони к лицу и резко отнял их, открывая покрасневшие щеки. – Боже мой, ты краснеешь, как девица. Не все потеряно, Антон Савельевич. Только впредь не обманывайте таких наивных старых дев, как я, ладно? Обидно за женщин, прошу чисто из солидарности к слабому полу.
– Я люблю тебя, – Гринев сделал шаг навстречу. – Ты нужна мне.
– Не подходи, – отступая в темноту коридора, грозно сказал Алевтина. – Ты обманул меня. Ты воспользовался тем, что я одинока, а ты так красиво говорил… Ты растопил мое сердце разговорами о собственном одиночестве. Я решила, что мы родственные души, которым будет легко вместе, ведь мы будем ценить каждый миг счастья…
– Ты права. Все так и будет, – перебил ее Антон. – Позволь мне все объяснить. Не на лестнице же?!
– Ничего не будет. У меня больше нет надежды, ты знаешь, что это означает? Ты говорил, что видишь сердцем? Ты должен понять.
– Прости, прости, пожалуйста. На колени упаду, только прости. Мне без тебя не жить. Я только стал оживать, а ты убиваешь меня. Не гони, давай разберемся. Все не так трагично, как ты себе придумала.
– Ты просил принять тебя в тот первый вечер, помнишь? – Гринев кивнул, проглатывая мешающий говорить комок. Почему он постоянно возникает так не к месту! Из-за него он не может сейчас же сказать то, что должен, что спасет их любовь. – Так вот я больше не принимаю!
– Аля!
– Прощай. Мы больше не увидимся, потому что на работу я тоже не вернусь.
– Ну, это вообще ни на что не похоже! – Гринев схватился за голову. – Не надо так, прошу тебя.
– Прощай, Антон. Ты поступил как обычный мужчина. Это я тебя придумала, мне и расплачиваться. Ведь наша жизнь не сказка, чтоб все кончалось хорошо, правда? Спасибо за все, – Антон попытался еще что-то сказать. – Я не могу тебя больше видеть!
– А я не смогу без тебя.
– Придется, – Алевтина медленно закрыла дверь и нарочито громко провернула несколько раз ключ в замке.
Она прижалась к двери, закрыв ладонью рот. Она стояла, едва держась на ногах. Через несколько минут Алевтина услышала шаги по лестнице, а посмотрев в глазок, увидела, что на площадке никого нет – все было кончено. Теперь она позволила себе плакать. Она всхлипывала, качаясь из стороны в сторону, что-то бормоча сквозь слезы. Ей было так больно, как никогда раньше. Она все-таки пережила то, чего боялась, но разбитое сердце лишь стучало чуть быстрее обычного. Ничто не указывало на то, что оно не выдержит предательства, потери любви.
С трудом переставляя ноги, Алевтина добралась до дивана. Теперь, когда она прогнала Гринева, она словно получила разрешение снова быть его единоличной хозяйкой. Достав из-под подушки телефон, она поставила его на журнальный столик. Будучи уверенной, что никто не станет больше звонить, подключила его.
В темноте села, глядя на освещенный тусклым лунным светом диск. В какой-то момент цифры слились в одну сплошную линию. Алевтина медленно опустилась на бок, закрывая глаза. Она крепко уснула, избавившись на время от мыслей, слов, от себя самой…
Нина росла крепкой, смышленой, не доставляя матери особенных хлопот. Она в раннем возрасте переболела всеми положенными болезнями в легкой форме, словно между прочим. Алевтина души в ней не чаяла, хотя девочка внешне была мало на нее похожа: густые каштаново-рыжие волосы, тонкий нос с чуть заметной горбинкой, пухлые губки и дуги бровей, придающие ее личику чуть насмешливое выражение. Только глаза взяла от матери – огромные, зеленые, они выделялись на матовом лице, сверкая, как два изумруда. Длинные вееры ресниц обрамляли их, довершая портрет. Алевтина не переставала удивляться тому, что в Нине не было ничего от Антона. Как будто она тоже отказалась от него, идя по стопам своей матери, и не пожелала взять от него хоть цвет волос, хоть разрез глаз.
Алевтина так и не сказала ему о том, что ждет ребенка, и, как обещала, ушла из института, отработав положенные две недели. Все это время сотрудники не переставали удивляться резкой перемене в настроении Орловой и ее неожиданному решению уволиться. Она оставила заявление на столе у Гринева девятого марта. Он даже не стал читать написанное и, пользуясь тем, что Алевтина, как всегда, пришла раньше всех, попробовал снова поговорить с нею.
– Остынь, прошу тебя, – глядя в одну точку чуть поверх ее головы, тихо попросил он. – Ты будешь жалеть, а я просто сойду с ума.
– Не нужно, Антон Савельевич. Мы на работе, пересуды нам ни к чему, тем более что я не передумаю. Я бываю очень упрямой, а вы не знали.
– Две недели на размышление, – мрачно сказал Гринев, найдя в себе силы посмотреть ей в глаза. – Мы должны поговорить в другой обстановке.
– Нет.
– Надеюсь, что ты передумаешь.
Алевтина, отрицательно качая головой, вышла из кабинета. Ей еще никогда не было так тяжело говорить «нет».
Он еще несколько раз пытался назначить ей встречу, но Алевтина в нарочито грубой форме отказывала. В конце концов Антон смирился и отступил. Орлова так и не смогла простить его.
Она сделала свой выбор, порвав со всем, что напоминало ей о Гриневе. Она даже с Соней стала меньше общаться, но та понимала, как тяжело ее подруге, и не настаивала на встречах, в телефонных разговорах не задавала лишних вопросов. Ее деликатность не осталась незамеченной, и спустя полгода Алевтина смогла снова вернуться к прежним отношениям с подругой. Она стала чаще звонить, приглашать Соню к себе, не отказывалась от предложений подруги скоротать вечер. Она не стеснялась уже заметно выросшего живота, двигаясь по-прежнему легко и не отказываясь от привычных каблуков. Правда, настало время, когда отекшие ноги потребовали более простой, удобной обуви. В этот момент наступил кризис: Алевтина перестала себе нравиться – маленькая, с круглым животом, распухшими губами и носом, она подолгу стояла возле зеркала, рассматривая свое тело. Оно казалось ей чужим, непривлекательным. Хотя чего ей было опасаться – рядом не было любимого мужчины, который бы мог разочароваться в ее прелестях. Одно приводило ее в восторг: словно общаясь с нею, ребенок то и дело толкал ее изнутри, отчего живот ее играл, переваливался из стороны в сторону.
Она была уверена, что носит девочку, с самого первого дня, как поняла, что беременна, и предчувствие не обмануло. Алевтина не могла вспомнить момента в своей жизни более трогательного, запоминающегося и светлого, чем знакомство с только что родившейся дочкой. Ласково касаясь ее красноватой кожи, Алевтина оглядела снующих вокруг акушеров, врачей взглядом, полным гордости. Она чувствовала, что глаза ее наполняются слезами счастья, и поспешила улыбнуться: «Это моя Нина, моя маленькая принцесса…»
Алевтина относилась к ней с умеренной строгостью и лаской. Она смогла найти золотую середину, не балуя девочку, не развивая в ней эгоизма, присущего единственному, любимому ребенку. Алевтина общалась с ней, как с взрослой. У Нины были свои обязанности по дому, она с удовольствием выполняла мамины поручения и особенно любила наблюдать за тем, как та работает. Нина частенько засыпала и просыпалась под размеренный стук швейной машинки. Алевтина быстро нашла желающих заказывать ей одежду: это были в основном женские платья, блузы, сарафаны, юбки. Когда становилось туго, она бралась и за шитье брюк – трехмесячные курсы кроя и шитья, которые Алевтина окончила, будучи работницей фабрики, сослужили добрую службу. К тому же у нее от природы было удивительное чутье ткани и фасона. Алевтине зачастую удавалось переубедить заказчика и выбрать другой фасон – она не могла просто шить. Она вкладывала в это душу, а значит, ее работа должна приносить удовольствие обеим сторонам. Если Алевтина видела, что заказчику не подходит выбранный фасон, она деликатно начинала издалека, показывая журналы мод, которые покупала регулярно. Ей приходилось тратить на это много средств, потому что достать хороший журнал, тем более – импортный, было проблемой. Но Алевтина знала, что эти затраты необходимы и в конце концов окупятся с лихвой. Так оно и происходило.
Нина тоже обожала листать красочные журналы, любуясь точеными фигурами манекенщиц, изысканными украшениями заокеанских модниц. Девочка каждый раз выбирала что-то для себя – платье, костюм, который, по ее мнению, был бы ей весьма к лицу. Она представляла себя повзрослевшей, одетой в красивый наряд и восхищенные взгляды, провожающие ее.
– Мама, а почему у нас женщины редко одеваются так же красиво, как на страницах этих журналов? – спросила она однажды.
– Потому что мы живем другой жизнью, девочка. У них все по-другому, – грустно вздыхала Алевтина.
Со слов многих своих заказчиц, побывавших за границей, она имела поверхностное представление о тамошней сладкой жизни. Дамы, делившиеся с нею воспоминаниями, сожалели о том, что там их денег не хватало на то, чтобы покупать одежду в модных магазинах. Их было много и с товарами на любой вкус, но цены кусались. Оставалось только любоваться, запоминать. А по возвращении они приезжали к Алевтине и заказывали что-то подобное увиденному. То, что у нее было даже несколько каталогов модной одежды, прибавляло ей популярности. Модницы иногда просто захаживали к ней полистать их, а со временем заказать что-нибудь для себя. Одним словом, под осуждающими взглядами соседей, считающих, что она должна работать в каком-то ателье и честно зарабатывать себе на жизнь, Алевтина брала заказы и шила. Однажды общественное мнение в лице какой-то старушки, из числа тех, которым все надо, было отражено в неком документе, полученном соответствующими органами. Алевтину вызвали, провели беседу, предупредили, что за тунеядство существует статья и положение матери-одиночки не спасет ее от наказания.
Отдав Нину в детский сад, Алевтина устроилась на работу в одно из маленьких ателье на место недавно уехавшей из Саринска опытной портнихи. Та была известна как мастер по брюкам – теперь Алевтине каждый день приходилось заниматься этим. Почему-то именно шитье мужских брюк меньше всего было ей по душе, но делать было нечего. Все говорили, что ей повезло: «прикормленное» место попалось. Встречая нового мастера, клиенты поначалу с недоверием делали заказ. Но Алевтина смогла закрепить за собой репутацию швеи, которая работает качественно и быстро, всегда укладывается в срок. Конечно, работая дома, она зарабатывала больше, но оставалось время и на частные заказы.
Время шло, Нина пошла в школу. Алевтина все чаще задумывалась о том, какую судьбу она хочет для своей дочери? Ответ приходил один – лучшую, чем у ее матери. Наверное, поэтому она категорически отказывалась учить Нину шитью. Девочка просила, даже показывала вещи, неумело сшитые ее руками. Алевтина оставалась непреклонной. Это было единственное, в чем она категорически отказывала дочери. Она водила ее во дворец пионеров на занятия танцами, записала девочку в группу изучения живописи – Нина с раннего детства неплохо рисовала. Алевтина знала, как дочке хочется научиться шить. Однако она делала все, чтобы мысли девочки были заняты другими вещами: книгами, танцами, рисованием, учебой в школе.
– Мама, я ведь не собираюсь всю жизнь просидеть в каком-нибудь ателье, – в который раз настаивала Нина. – Ты ведь знаешь, у меня другие планы. Я буду актрисой!
– Вот это да! – признание четырнадцатилетней девочки застало мать врасплох. Правду говоря, тон, каким это было сказано, тоже не очень-то понравился Алевтине. Она поняла, что перегнула со своими ограничениями и вбиванием дочери в голову ее неповторимости, ее яркой индивидуальности. Кажется, девчонка возомнила себя бог знает кем.
– Я поеду поступать на актерское отделение института кинематографии в столице. Я хочу, чтобы ты знала об этом, потому что время пролетит быстро, а оставаться в Саринске я не намерена. Ты должна свыкнуться с этой мыслью, потому что я не передумаю! – Нина с вызовом посмотрела на мать. – Только, пожалуйста, не начинай меня отговаривать. Я знаю, что мы никогда не расставались, и сама боюсь этого больше всего на свете. Но ради той жизни, о которой ты всегда мне рассказывала, я готова преодолеть любые трудности.
– Время все расставит по местам, дочка.
– А теперь вернемся к нашим баранам, – хитро улыбнулась Нина.
– Ты о чем?
– О том, что ты все равно должна научить меня шить. Я хочу встречать выпускной бал в платье, которое сошью себя сама. Это так важно для меня, мам! К кому же мне обращаться, как не к тебе? Я и так уже многое умею, осталось совсем чуть-чуть… Мамуля, ну пожалуйста.
– Хорошо, – тогда Алевтина не стала заострять внимание на первом заявлении дочери, решив, что романтическое настроение уйдет само собой. – Завтра первый урок кройки и шитья. Приду с работы – готовься.
– Всегда готова! – радостно захлопала в ладоши Нина.
Она оказалась прилежной ученицей. Алевтина уже давно поняла: того, что нужно, ее девочка будет добиваться любой ценой. Хорошо это или нет – однозначно не ответишь. Алевтина решила, что упорство – не самое плохое качество, лишь бы при этом не подминались другие важные категории. Нина быстро схватывала то, что вызывало у нее интерес, и никак не заставляла себя заниматься тем, что считала ненужным. Спорить с ней в этом плане было бесполезно. Алевтина знала, что характер у Нины не самый мягкий, поэтому за годы смогла выработать определенную тактику компромиссов в отношении ее строптивой дочери. Они быстро находили общий язык, никогда не ссорились. Словно две подружки, без секретов и недомолвок обсуждали все, что происходило в их жизни. Алевтина знала обо всем, что происходило в группе детского сада, где была Нина, потом – в классе, в котором она училась. О влюбленном Володе Панине и вздыхающем по Нине Илье Стоянове. О Лене Смирновой – бессменной лучшей подружке, которая смогла оставаться ею на протяжении более десяти лет.
Алевтина знала, что у дочери есть лучшая подружка и близкая подруга.
– Это разные вещи, мам, – серьезно говорила Нина. – Близкая – ты, только ты.
– Спасибо, милая, я счастлива. Я горжусь этим… Они провели вместе семнадцать лет, которые, как казалось Алевтине, пролетели словно семнадцать долгих дней. И каждый из них был по-своему неповторим, каждый был ей по-своему дорог. Ни одного события, о котором не хочется вспоминать.
– Мама, а почему ты не выходишь замуж? – Нина давно хотела спросить об этом, но не решалась. Теперь, зная, что приближается ее отъезд из Саринска на неопределенное время, осмелела.
– Разве нам плохо вдвоем? – вопросом на вопрос ответила Алевтина Михайловна, смутившись.
– Хорошо, но это не ответ.
– Меня вполне устраивает моя жизнь. Надеюсь, что ты не чувствовала себя в чем-то ущемленной. Видит Бог, я старалась.
– Я не об этом, мама.
– Моя жизнь – не пример для подражания. Было много ошибок, много событий, которые предопределили мою судьбу. Ничего не поделаешь – нужно уметь принимать удары стойко, девочка. И это относится не только к мужчинам. Нам, женщинам, нужно быть сильными вдвойне, втройне: за себя, своих детей.
– А я тоже не хочу замуж, – Нина села на широкий подоконник, качая ногой.
– Пока тебе действительно рановато об этом думать, – сказала Алевтина Михайловна.
– Я тоже не собираюсь становиться рабой отношений.
– Откуда такие определения?
– Я тоже читаю книги и имею уши, мама, – Нина закусила нижнюю губу, напряженно вглядываясь в привычную картину за окном. – А когда-нибудь я тоже рожу себе девочку, и мы с ней будем жить счастливо.
Нина опешила, услышав, как после оглушительного грохота разбившейся тарелки, которую мыла мать, вдруг послышался ее тихий плач. Быстро спрыгнув с подоконника, Нина тотчас оказалась рядом.
– Мамочка, ты что?
– Ничего, ничего, – Алевтина Михайловна смахивала бегущие слезы, стыдясь того, что не может остановить их. Наконец она умылась все еще бегущей из крана водой и внимательно посмотрела на дочь. – Человеку нужно много и ничего. Сложно, да? Просто должна быть крыша над головой и покой под этой крышей, понимаешь?
– Да.
– Но для тебя я мечтаю о чем-то более высоком. Мне трудно объяснить это словами. Я хочу, чтобы твоя жизнь сложилась иначе, милая. Я мечтаю об этом, понимаешь? Сколько раз в трудные минуты только мысль о том, что ты добьешься гораздо большего, не давала мне впасть в хандру.
– Я не вижу ничего предосудительного в твоей жизни, мам. Почему ты так говоришь? – собирая осколки от тарелки, спросила Нина.
– Просто я все чаще спрашиваю себя: чего ты добилась, Алевтина Михайловна Орлова? Ответы меня не утешают. Я живу в квартире моей тети, я занимаюсь ремеслом, зная, что способна на большее. Я – матьодиночка, и только мне известно, сколько колкостей пришлось пережить, сколько косых взглядов, – она снова принялась мыть посуду. – Я не жалуюсь, пойми, но для тебя такой судьбы не хочу. Я выросла без матери, отец практически отказался от меня, я пережила войну – это мои раны, незаживающие никогда. Не нужно идти по моим стопам, милая.
– Ты не говорила, что дедушка отказался от тебя.
– Он умер до того, как ты родилась, а еще раньше для него перестала существовать я. Тем не менее ты носишь его отчество и фамилию. Это определенным образом снимает с нас обеих чувство вины. Ты – Орлова, как я, он, моя мама.
– Почему не фамилия моего отца?
– Мы не один раз говорили об этом, девочка. Это исключительно мой выбор. Когда мужчина не знает, что женщина ждет от него ребенка, а вскоре их отношения прерываются – нельзя поступать иначе. Я решила, что ты должна появиться на свет. Ты – дитя любви, пусть даже короткой, – Алевтина Михайловна почувствовала, как защипало глаза.
– Мамочка, я так люблю тебя. Не плачь, не надо. Так тяжело, когда ты плачешь, – Нина обняла мать, поцеловала ее во влажную от слез щеку. – Хватит вопросов. Я больше никогда не спрошу тебя о том, что заставляет тебя плакать. Ты будешь гордиться мной, поверь. Я все сделаю для этого. Я ведь для этого и родилась. А мужики – они не всегда приносят счастье, правда, мам? Нам хорошо вдвоем, ты права.
Алевтина Михайловна вытерла мокрые руки. Сев за кухонный стол, вздохнула и устало улыбнулась. Она и сама не знала, как так получилось, что ей совсем не нужно было сильное и надежное мужское плечо, о котором говорили Соня и многочисленные знакомые, с которыми ее сталкивала судьба. Алевтина Михайловна раз и навсегда решила, что надежнее себя самой на этом свете ничего нет и нечего жить иллюзиями. После разрыва с Гриневым она почувствовала, что не нуждается в том, что называют любовью. Она даже читать стала исключительно детективы – эти сюжеты теперь больше подходили к ее внутреннему состоянию.
За ней пытались ухаживать как холостые, так и женатые мужчины, но она упорно отвергала их. И делала это не всегда тактично. Одному заказчику, слишком явно намекавшему об ужине при свечах, ответила резко:
– Вы знаете, у меня ранний климакс, так что от того, что происходит после ужина, я давно не получаю удовольствия, – поклонник ретировался и больше ни разу не заказывал брюки у Алевтины.
А однажды она поняла, что ей симпатизирует Иван Трофимович Серегин – директор школы, в которой училась Нина. Высокий, чуть полноватый мужчина робел и смущался, разговаривая с Алевтиной Михайловной. На родительских собраниях, посвященных предстоящему выпускному вечеру, он говорил словно только для нее, не сводя с нее своих серьезных глаз. Потом находил повод задержать ее и говорил об общих вопросах как классный руководитель Нины. После одного из таких собраний тема плавно перешла в совершенно иное русло. Алевтина Михайловна даже не заметила, как получилось, что она уже отрицательно качала головой, отвечая на предложение провести вместе воскресный вечер. Он сделал еще несколько попыток показать свое расположение и желание сблизиться. Последний раз это было на торжественном собрании по случаю выпускного вечера. Грубить такому человеку Алевтина не стала. В глубине души польщенная его вниманием, она тактично отклонила его ухаживания. Она сбивчиво что-то говорила, пытаясь объяснить необъяснимое – она не нуждалась больше в мужчине. Она не чувствовала в своем сердце ничего похожего на то, что предвещает если не любовь, то хотя бы нежность. Алевтина Михайловна потеряла способность любить. Она всю себя отдала своему первому настоящему чувству, получив бесценный подарок – дочь. Ей больше не нужно ничего. Она не собирается разрываться между мужчиной и дочерью. Она увидела, как погасли глаза Ивана Трофимовича, и виновато улыбнулась.
