Текст книги "Синяя графика (СИ)"
Автор книги: Наталия Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Виктор отошёл в сторону, он видел, как дети стряхивали снег в маленькой «прихожей», а Анатолий помогал каждому посетителю со шнурками или шапкой, в чём тот нуждался, а потом отводил в светлую комнату, где дети играли с клоуном, а в углу улыбалась маленькая женщина в тонкой футболке и длинной юбке.
Часть третья
Устав от шума, на этот раз – отказавшись от ресторана или любого другого празднования, Виктор ехал по заснеженной дороге, уже давно свернув с трассы, наблюдая, как снег алмазными искрами переливается на лапах елей, которые сплошной стеной стояли на этой дороге. Оставалось три часа до Нового Года, он взял с собой немного еды, самую простую, чтобы успеть быстро приготовить, и ехал в свой загородный дом.
Домом это можно было назвать с трудом, обыкновенная дача госслужащего с привилегиями – сейчас, на фоне богатых особняков, смотрелась сморщенным старичком. Но Виктор не хотел переделывать или что-то перестраивать. Он любил именно этот дом, он знал, что его мать любила его, да и отец, несмотря на статусность и собственный фешенебельный особняк, любил приехать сюда среди лета и провести в одиночестве пару дней. Этот дом, с деревянной верандой, видом на ели, в семье так и звали: «Дом одиночества». Сюда приезжала старшая сестра в моменты конфликтов с мужем, пока муж сам, а то и с Виктором, не приезжали с целью вернуть жену мужу. Она демонстративно ругалась, но, садясь на старую скамейку, говорила всегда одно: «Здесь хорошо думается», так же, как говорил их отец. Поэтому дом лишь ремонтировался, реконструировались коммуникации, менялась мебель, старательно сохраняя общий вид, пространство же перед домом не трогалось и никак не модернизировалось. Никакие течения времени не касались этого дома, поэтому на скамейке у старого крыльца хорошо думалось.
Что-то мелькнула в свете фар. Машина. Рядом с машиной стояла женщина, в полушубке, в вязаной шапке и варежках, в длинной юбке, полы которой, казалось, уже вмёрзли в снег. Стоя на обочине дороги, на укатанном снегоуборочной машиной сугробе – она была похожа на Снегурочку, не доставало кокошника и голубого наряда, но прозрачный лёд глаз дополнял облик незнакомки настолько, что мало кто смог бы усомниться, что перед ним настоящая Снегурочка, с инеем на концах светлых волос выбивающихся из-под шапки.
– Простите, я могу вам помочь?
На Виктора смотрели прозрачные, как лёд, голубые глаза, и только ярко-синий ободок радужки светился в свете высокого уличного фонаря. Женщина попятилась, на ходу поправляя шапку и выбившиеся волосы, упала в сугроб, попыталась быстро встать, но была уже поднята мужчиной рядом.
– Так вам помочь?
– Не надо, я справлюсь, – Виктория ответила с какой-то странной смесью злости и растерянности.
– Я абсолютно уверен, что вы справитесь стоять тут, одной, в канун Нового года... здесь и днём машина проезжает раз в час, даже летом. Так что случилось?
– Она заглохла... машина, это, наверное, аккумулятор, Толик сказал – ничего страшного, надо просто прикурить ... – она бессильно развела руками.
– Прикурить? Отлично. Где провода?
– Что?
– Провода. Такие... с зажимами на концах, – Виктор изобразил примерный размер зажимов.
– Как крокодилы?
– Да, как крокодилы, – Виктор уже понял, что никаких «крокодилов» у Виктории нет, и, скорей всего, она понятия не имеет, где в её машине аккумулятор, впрочем, и он не горел желанием в такой мороз лезть под капот.
– Нет, не знаю, – она сокрушённо качала головой, – может там?
Она показала в сторону багажника и только направилась открывать его, как была поймана:
– Я сам посмотрю, идите в машину, – на вопросительный взгляд, – вы скоро с Морозко сможете носом померяться, идите в мою машину, погрейтесь.
Не найдя «крокодилов», он сидел в своей машине, наблюдая за Викторией, пока она вздыхала, глядя на свою машину.
– Давайте ключи.
– Зачем?
– Её надо закрыть.
– Но...
– Послушайте, машина не заводится и не заведётся, на сигнализацию её не поставить, только закрыть, эвакуатор вызывать можно...
– Нет!
– Хорошо, нет, – эвакуатор в Новогоднюю ночь из-за огрехов аккумулятора будет стоить недёшево, – итак, что остаётся?
– Я не знаю.
– Я отвезу вас туда, куда вы ехали, и отправлюсь домой, договорились? Вас, наверное, заждались. Вы позвоните, скажите, что сейчас будете...
– У меня телефон разрядился, батарейка... наверное.
– Что?
– Телефон разрядился... он почему-то часто разряжается, я носила в ремонт, вот... – она заметно хлюпала носом после мороза, он протянул ей бумажный платок:
– Высморкайтесь, – она попыталась сделать это аккуратно, продолжая шмыгать носом, – боже мой, – он взял пару платков, приложил к носу Виктории, зажав одну ноздрю и сказал: – Дуй, ещё, вот молодец, – глядя ей в глаза, – теперь другую, так же. Не надо стесняться, ты провела на морозе много времени, это нормально, хочешь, я тоже высморкаюсь? – Он громко сморкнулся, вытер пальцы влажной салфеткой и, подмигнув, продолжил, – видишь, все живы. И после столь личного, почти интимного действа, что мы разделили, предлагаю перейти на «ты».
– Хорошо... – было не очень ясно, хорошо ли это, Виктория не произнесла ни слова, думая о чём-то.
– Так, давай, мы позвоним туда, куда ты ехала, и отвезём тебя, хорошо? А с машиной решим завтра.
– Не надо, я ехала уже обратно, а до города далеко, вы встретите Новый год в машине – действительно, машина стояла «носом» в сторону города, – меня никто не ждёт... Вы езжайте, наверное, всё же лучше вызвать эвакуатор, я уже согрелась, спасибо.
– Что значит «никто не ждёт»? Новый год, и где, позволь спросить, Цыплячьи трусы, как он тебя из дома-то выпустил? Одну, ночью, с двумя неработающими аккумуляторами, крокодилами и снеговиками в голове? – Виктор смотрел на эту маленькую женщину и недоумевал, как она могла оказаться тут одна, ночью, за час до Нового года. Уже за час.
И старался не раздражаться на её «вы».
– Какие ещё трусы?
– Анатолий твой.
– Он в Милане, на Новый год улетел, – казалась, Виктора захлестнула злость на всех Анатолиев мира. Что было бы, не проезжай он по этой дороге? Она бы замёрзла! Она могла погибнуть... Он очень хотел приложить лицо Анатолия прямо в неработающий аккумулятор старенькой иномарки.
– Вернуться туда, откуда ты ехала?
– Это... исключено полностью.
– Отлично! Мы едем ко мне.
– К вам? Но это неудобно, у вас семья... вызовите мне такси! – как озарение.
– Мою семью ты видишь перед собой. Я один, так что поехали, составишь мне компанию, – сказал.
«С кем Новый год проведёшь» – подумал.
Быстро разобравшись с коммуникациями, включив отопление и горячую воду, он накинул на плечи Виктории плед, в доме было ещё прохладно, а её так и продолжал бить озноб.
– Выпей, – он протянул коньяк, – выпей, одним глотком, потом ещё... давай, не стесняйся, я пока на кухню. И давай на «ты», хорошо? На «Ты».
Его нервировала, будоражила и, пожалуй, возбуждала Виктория, она была в той же юбке, как и тогда, когда он наблюдал за ней через стекло.
Решив, что ждать, когда разгорится гриль, долго, он просто кинул уже отбитые сестрой куски мяса на сковороду, на соседних обжаривались овощи и рыба. Решив, что этого для начала достаточно, чтобы женщина, сидевшая в большой комнате его родительского дома, и, жмурясь, глотавшая коньяк, закусила и не захмелела сразу.
– Пойдём, думаю, тебе необходим горячий душ, котёл уже нагрелся, а до Нового года осталось каких-то двадцать минут, – он улыбнулся, взяв в свою ладонь её холодную руку, пальцы казались ледяными, – да ты и вправду Снегурочка.
– Я не грязная... – неожиданно щеки «Снегурочки» покраснели ещё больше, чем с мороза.
– Ты замёрзшая, пойдём.
Он провёл её в небольшую комнату на первом этаже, по центру стояла кровать с металлическими спинками, ещё довоенная, реконструированная, с хорошим матрасом, но спинки с маленькими круглыми «набалдашниками» были оригинальными, тёплый ковёр с высоким ворсом и шкаф, тоже реставрированный, оставшийся от бабушки, и большое старинное зеркало на деревянной раме, массивное и потемневшее от времени. На окнах висели шторы с вышивкой «ришелье», такой же, как на покрывале.
– Вот, как-то так... – он быстро прошёл в небольшую ванную, дверь в которую вела из этой спальни.
– Это комната сестры, так что тут ты найдёшь всё необходимое, – он махнул в сторону стеклянных полок с бесчисленным количеством бутылочек, баночек, крышечек, кусков мыла, уложенных в маленькие плетёные корзины, – вообще-то, – он доверительно зашептал, – меня до чёртиков пугает эта вакханалия, и не только меня... поэтому вся семья принимает ванну дальше по коридору, а Маше выделили отдельную... но я подумал, что тебе тут будет комфортней, да и теплей. Это самая тёплая комната. И постарайся побыстрей, не хотелось бы встретить Новый год одному, раз уж у меня намечается такая прекрасная компания, – в это время он протянул ей что-то, – это племянницы... – и, повернувшись, быстро вышел.
Несмотря на внешнюю скромность обстановки, бытовая техника выдавала достаток владельцев, как и костяной фарфор, и богемское стекло на столе – посуда, явно не предназначенная для дачи...
Только сейчас, включив телевизор, расставив приборы, быстро глянув на часы, отметив, что до Нового года осталось каких-то пять минут, как в песне, он обратил внимание, что комната украшена. На своём обычном месте стояла ёлка, переливаясь стеклянными шарами, на ней не было новых шаров, все старые, местами потёртые, как и сам дом, но ёлка была высокой, под самый потолок, с раскидистыми лапами, он быстро включил в розетку электрогирлянду, и не только ёлка зажглась разными огнями, но и малюсенькие огонёчки забегали по стене рядом с лесной красавицей. Значит, сестра приезжала с мужем, чтобы заранее приготовить дом к празднику.
У всех были ключи от старого дома, любой член семьи, в любое время мог приехать сюда без согласования со всеми остальными. Дом всегда был рад гостям, иногда случалось, что дом пустовал месяцами, а иногда вдруг все оказывались в одном месте, в одно время.
Были непреложные правила дома – все всегда оставляли дом в чистоте для следующих постояльцев, всегда оставляли запас еды в кухонных шкафчиках и холодильнике, и всегда на Новый год наряжалась ёлка. Сестра на полном серьёзе утверждала, что дом – живой организм, и его оскорбляет пренебрежительное обращение, когда на главный семейный праздник про него забывают. Чаще Виктор подшучивал над странностями старшей сестры, предлагал привозить на двадцать третье февраля носки и пену для бритья, но сейчас ему отчего-то понравилась такая трогательная забота «о доме».
Ему уже приходилось пару раз встречать Новый год одному, в этом месте, но тогда он едва ли обращал внимание на ёлку, просто, выпив в тишине, отправлялся спать.
Девушка, зашедшая в комнату, обратила на себя внимание лёгким покашливанием, он лишь улыбнулся ей. Серый тёплый спортивный костюм племянницы был ей великоват, волосы собраны во влажный пучок, и никакой косметики.
– Давай, присаживайся, сейчас президент речь говорить будет, – он жестом пригласил к столу, сев рядом, решив, что так будет удобнее.
– Важно послушать речь?
– Конечно, это же традиция, тебе не холодно?
– Нет... уважаешь традиции? – она смотрела серьёзно, и Виктору было сложно понять, шутит она или нет, сейчас Виктория была похожа на свои наброски синего – трёхмерная, многогранная, где-то очерченная твёрдой рукой, где-то – ленивым штрихом.
– Да, уважаю, – он не шутил, именно в этот момент он понял, что уважает традиции своей семьи, влиятельной, но дружной, он уважает традиции местности, в которой он вырос, и своей страны. Так его воспитали, и так он хотел бы воспитывать своих детей.
Часть четвёртая
После того, как перекусили и выпили ещё по одному бокалу шампанского, казалось, что скованность Виктории отступила. Волосы стали высыхать и выбивались из-под резинки, пропуская свет от разноцветных огоньков гирлянды, так и улыбка нет-нет, да и стала пробиваться сквозь сведённые замком руки и настороженный взгляд. Действие ли это коньяка или тепла дома, или беседы, которой отвлекал Виктор – неизвестно.
– Так, всё же, мне интересно... как ты оказалась одна, на далёкой дороге, в неисправной машине, да ещё и со сломанным телефоном?
– Ну... это долгая история.
– Ты куда-то спешишь?
– Мы с Толиком открыли магазин...
– Вы с Толиком? – при слове «Толик» хотелось взять билет в Милан, найти там Толика и сделать всё, чтобы он не возвращался никогда в жизнь этой женщины.
– Да, мы с Толиком, – по голосу стало ясно, что Виктору не удалось сдержать свои эмоции.
– Прости, рассказывай, пожалуйста, это правда, интересно.
– Мы открыли магазин, маленькую лавочку, что-то типа галереи картин, у нас нет маститых художников, скорее ремесленники... ещё «хенд-мейд»... игрушки, многие сами шьют игрушки, такие, знаешь, с характером, кукол делают, сейчас это популярно... И третий год мы проводим конкурс детских рисунков для обычных кружков изо, не художественных школ, участие может принять любой ребёнок. Потом компетентное жюри, в нашем лице, – она засмеялась, – выбирает победителей, но на награждение приглашаются все участники, без исключения, и все получают призы и угощенье. Мы стараемся сделать небольшой праздник... Второй год у нас даже музыканты выступают, знаешь, так интересно, играют на воссозданных древних инструментах... очень красиво.
Виктор увидел, как засияли глаза Виктории, в них появился азарт и невиданная им теплота. Холодный лёд её глаз не мог излучать столько тепла, но излучал. Он внимательно слушал, в голове крутились вопросы, которые хотелось задать тут же. Зачем им это? Почему именно такой формат? Но привыкший сначала выслушать собеседника до конца, он и в этот раз просто молчал, внимательно гладя на Викторию и на каскад светлых волос, резинку с которых девушка сняла в запале разговора.
– Но и праздник, и конкурс, и подарки, и угощения стоят денег, – она вздохнула, – мы ищем спонсоров. Это сложно. Мы не можем предоставить рекламу или рекламное место... мы ничего не можем, только взять чьи-то деньги и потратить на детские улыбки. В этот раз спонсор потребовал отчёт сегодня, ой, то есть вчера... Сказал, что ждёт к девяти у себя дома. Это тут... Но к девяти он уже был просто пьян, мне пришлось уехать, а дальше ты знаешь.
– Он вызвал тебя в девять вечера тридцать первого декабря?
– Да...
– Хм...
– Он спонсор.
– А Анатолий что же? Почему ты поехала в дом к постороннему мужчине, на неисправной машине, почему он не поехал с тобой? Не положил тебе в багажник провода, просто не поменял аккумулятор или машину!
– Я говорила, он уехал в Милан. Я обещала ему не ездить далеко на машине, и провода он мне дал, они лежат... где-то... Никто не мог предположить, что...
– Ну, знаешь, мужчина должен предполагать такие вещи, если его женщина не в состоянии отличить карабин от снеговика!
– Карабин?.. Хватит, ты просил рассказать, я рассказываю!
– Прости, прости, рассказывай дальше.
– Нечего рассказывать, потом подъехал ты и выручил меня, теперь я в тепле и сытая, спасибо, правда, спасибо большое.
– Не за то...
Они немного помолчали, Виктория смотрела в окно, где снегопад собирался в воронку под фонарём и закручивался в стремительном танце, рассыпаясь к земле, аккуратно превращаясь в кипенно-белый покров.
Виктор не выдержал.
– Но всё же, почему Анатолий уехал в Милан?
– Встречать Новый год с другом, они давно не виделись, Мислав уже с лета там.
– С другом?
– С бойфрендом, – она широко раскрыла глаза. – С любовником, только не говори, что ты гомофоб, ради бога, я не могу сейчас вести беседы на эту тему.
– С бойфрендом? – он тяжело сглотнул, не было ясно, что его шокировало больше: что Цыплячьи трусы нетрадиционной ориентации или что Виктория не живёт с Анатолием... или живёт?
– Подожди, но ты же жила с ним, в одной комнате, самой маленькой и самой дешёвой, я ничего не путаю?
– Я и сейчас живу с ним, правда в двухкомнатной квартире, но тоже дешёвой, – она смеялась. Или над ситуацией, или над Виктором, но смеялась она красиво.
– Зачем? Зачем тебе жить с педи... прости, гомосексуалистом?
– Так дешевле, – она небрежно пожала плечами.
– Но вы уже не студенты и можете позволить себе...
– Мы и жили раньше отдельно, – она перебила, – но потом открыли магазин, я взяла кредит, ведь у меня хорошая зарплата и по белому, спасибо президенту компании, теперь мы платим кредит с моей зарплаты, я переехала к нему, но всё равно... говорят, первая прибыль должна появиться через три года, ждём.
Виктор Вячеславович улыбнулся этой вере в свои силы или в чудеса, или в дружбу, вере во что-то давнее, пришедшее из детства, потерянное им под кипами документации и контрактов. В простое «с моей зарплаты, с его зарплаты».
– А как вы познакомились?
– На экзаменах... он тоже провалил, в итоге он стал ювелиром, хорошим, но пока не именитым, смотри, – она быстро вытащила цепочку, на которой был прикреплён кулон с вкраплением мелкого лазурита. – Синий, как я люблю. Мы оба из маленьких городов, было сложно привыкнуть, так необычно, даже страшно. Мы старались держаться вместе, даже жили три года в одной комнате, купив двухъярусную кровать на барахолке. Я поначалу боялась, а потом удивлялась... ну, знаешь, я же девушка, и казалась себе симпатичной, а он... но оказалось – всё просто. А теперь мы снова живём вместе, в личную жизнь друг друга не вмешиваемся, но всегда поддерживаем, «цыплячьи трусы» – отличный парень. Он бы не выпустил меня из дома на этой машине, и уж точно бы проверил, что я зарядила телефон.
– Тогда я вынужден принести свои извинения за недобрые мысли в отношении твоего друга.
– Извинения приняты.
Они говорили и говорили о тонкостях бизнеса, об аренде и субаренде, придумывая, как маленькому магазинчику, устраивающему мастер-классы для детей и их родителей, выжить в мегаполисе, как сохранить тёплый мир за стеклянной витриной, за гладью которой ходит женщина в длинной юбке.
У Виктора было много вопросов и, пожалуй, главные из них он не решился бы задать, но увидев, что глаза Виктории, что называется, засоловели, он притянул её к себе, устроив её голову на своём плече, так расстояние между ними пропало, они вели себе расслабленно, словно давние знакомые.
– Так значит, в личную жизнь друг друга не лезете?
– Не-а.
– И... есть у тебя эта личная жизнь?
– Ну, я не девственница.
– Боже упаси, – он засмеялся.
– К чему такой вопрос?
– Проявляю интерес к красивой, необычной женщине... должен собрать информацию, что тебя удивляет? – он смотрел на свет через прядь светлых волос.
– А ты? Начни с себя, ты женат?
Он покрутил правой рукой перед лицом Виктории.
– Нет.
– И не был?
– Оооо, был, на втором курсе, целых три месяца, не сошлись характерами, как говорится.
– И?
– Что «И»? Мне рассказать про всех своих женщин?
– В целом...
– В целом были, чаще постоянные, но всякое случалось, наверное, как у любого мужчины, ничего особенного не вспомню... – Он промолчал, что одно-единственное его особенное воспоминание сводится к соприкосновению рук, быстрым репликам и, теперь – вызволению из снежного плена. – Твоя очередь.
– Тоже ничего примечательного, сначала казалось, что просто не везёт, потом – что дело во мне... а теперь я не знаю, просто не думаю... есть один человек... он меня смущал, – она внимательно смотрела на Виктора, – смущает, он как будто что-то ищет на моем лице или разглядывает, и... его хочется поцеловать.
– Почему ты не целуешь?
– Я девушка, я не умею делать первый шаг.
– Тогда я сделаю.
Он наклонился, остановился на мгновение, дав ей шанс отступить, провёл пальцем по её губам.
– Должен предупредить, мне будет мало одного поцелуя.
– Мне тоже.
Последующие события Виктор вряд ли смог бы описать детально, никогда он не терялся в женских ласках и поцелуях настолько сильно, настолько безвозвратно.
Они, целуясь и спотыкаясь, дошли до комнаты сестры, где упали на кровать, он снял сначала футболку с Вики, тёплая кофта так и осталась валяться на полу под огнями гирлянды, потом серый трикотаж с ног, а не обнаружив под ним белья, окончательно потерял голову.
Вспышками – она сидит сверху, улыбаясь немного хищно, с азартом, разглядывает его.
Вспышками – она внизу, выгибается, трётся, стонет, вынуждая его так же стонать ей в губы.
Вспышками – она говорит, что не может больше ждать и, лёжа на боку, позволяет в себя войти, до самой главной вспышки, самого главного озарения, когда он, глядя на раскрасневшееся личико и покусанные губы, понимает – он не ощущал подобного никогда, никогда в жизни.
– Скажи, скажи, что ты тоже чувствуешь это.
– Чувствую.
Белые простыни, светлые волосы, тонкий аромат кожи, блеск глаз, испарина на шее, между округлостей груди.
Они уснули почти сразу, последнее, что сказала Виктор:
– Я рад, что твоя машина сломалась.
– Я тоже.
Проснувшись от тишины и от отсутствия тепла, Виктор полежал какое-то время, полагая, что Вика просто вышла по нужде, поняв, что её слишком долго нет – отправился на поиски. Эта ночь и эта женщина перевернули что-то в его жизни, сдвинули, сместили, поставили на правильное место. Возможно, просто пришло его время, он не хотел задумывать над этим, не мог, потому что понял, что она попросту уехала.
Тихо.
На снегу были свежие следы, а у ворот – следы от шин автомобиля. Он знал, что, в любом случае, всё произошедшее ночью – реальность, и он уже не выпустит из своей жизни Викторию, но, наверное, ему просто нужно было время. На принятия нового себя.
Виктор Вячеславович с уважением относился к женщинам, но не понимал глубины любви и привязанности своего отца к их матери, или некоторых его приятелей к жёнам, а то и к любовницам. Женщины были для него полноправными партнёрами в отношениях, он договаривался о сосуществовании, вёл себя согласно взятым обязательствам, позволял женщинам проявлять капризы или слабость, но они мало его интересовали или задевали, скорее – скрашивали досуг и гарантировали приятный секс. Не более.
Виктория задела его давно, будучи студенткой, в аудитории, на дне проектов, в котором она даже не принимала участие. Его заинтересовала её синяя графика, поглощающая и манящая, как сегодня ночью его поглотила сама Виктория. Он готов был капитулировать, сразу, привыкший принимать решения и следовать им, он уже знал своё решение, но ему нужно было время и ей – нужно было время.
Сегодня ночью в синих гранях льда он увидел страх, как отражение своего. Непривычность, отсутствие постоянных маяков, пугало его не меньше...
– И долго будешь сидеть? – перед ним стояла сестра и недовольно дёргала ногой. – Задницу отморозишь.
– На этой скамейке хорошо думается...
– А о блондинках думается ещё лучше.
– Блондинках?
– Дурака не включай, ты может и президент кому-то, но мне – младший брат... что у тебя с этой Викой?
– Я женюсь на ней.
– Отлично. Неплохо было бы и ей сообщить, потому что, когда я приехала, привезя оливье своему горячо любимому брату, девица, кажется, была без сознания от страха.
– Какого страха?
– Обычного утреннего страха. В темноте все кошки серы, а поутру...
– Ты её увезла?
– Да, она попросила, до станции... стоп, не пяль глаза, я её отвезла в город...
– Меня разбудить не могла?
– Витя, откуда я знаю, будить тебя, не будить, что за блондинка, глаза на мокром месте, говорит – случайная знакомая, по взгляду – не случайная. Тем более – не помню, чтобы ты сюда женщин возил... С меня взятки гладки, попросили привезти поесть – я привезла, заметь, первого утром, попросили отвезти девушку в город – я отвезла. Одна в машине хлюпает носом, другой на лавочке медитирует... Давай-ка поедим, обмозгуем – что да как, а потом ты поедешь за своей Снегурочкой. Это ж надо, столько баб вокруг, а он в лесу под ёлками нашёл... ты проверил, она точно не Снегурочка?
– Проверил... Что? Маааш, вот ты заноза, иди сама поешь, я поехал.
– Давай, Ромео, так я свадебку-то обмозгую?
– Мозгуй, конечно, – он улыбнулся старшей сестре, – я там это... кровать твою... бельё смени, если на ночь останешься.
– Обесчестил? Будешь должен, – она смотрела вслед младшему брату, всегда спокойному, собранному, всегда следящего за речью и внешним видом, проводящему бо́льшую часть времени на работе или с семьёй – её или родительской. Смотрела на человека, на которого всегда могла положиться, к кому приходила плакать ещё с его десятилетнего возраста, и он, мальчишка, ничего не понимающий в девчачьих любовных делах, просто выслушивал её, позволяя плакать сначала в его подушку, а потом грудь. Она никогда не понимала причину его одиночества, но не лезла с расспросами. Как сегодня, готовая выкинуть на него лавину своих вопросов, она ограничилась парой фраз.
Приехав на дачу, она застала девушку. Блондинку. Хрупкую, изящную, как фарфоровая статуэтка, и с заплаканными глазами. Расспросив, кое-что поняв из сбивчивых объяснений, она просто отвезла девушку в город, считая, что брат решил поразвлечься. Сейчас, после: «Я женюсь на ней», она жалела, что не узнала её лучше...
~*~*~*~
Колокольчик на входной двери мягко сообщил о посетителе. Виктория убирала раскиданный по помещению серпантин и поправляла игрушки на ёлке. Она любила Новый год, любила ощущение эйфории, что витает в воздухе, любила, когда по телевидению показывали старые добрые фильмы, а по телефону раздавались звонки от старых друзей. Она любила украшать пространство, упаковывать подарки, готовить сюрпризы. После открытия своего магазина и конкурса детских работ, она поняла, что новогодним настроением можно так же просто делиться, как сушками из пакета.
Тебе сушку – чудо.
Тебе сушку – радость.
Тебе сушку – волнение.
И Виктории возвращалось не меньше.
– Почему ты уехала?
– Почему ты приехал?
– Хочу спросить, не согласишься ли ты поехать со мной в Рим?
– Зачем?
– В свадебное путешествие.
– Почему Рим?
Они вели бессмысленный разговор, делая шаги друг к другу.
– Любое другое место.
– Свадебное?
– Да. Любовь, когда хотят детей... ты хочешь детей?
– Хочу.
Пара случайных посетителей деликатно вышла из магазинчика, видя, как двое, стоя в небольшом светлом помещении, среди новогодних шаров и гирлянд, на фоне большой ёлки и подарков в ярких коробках, аккуратно целовали другу друга, шепча сокровенные тайны из дыхания в дыхание...
~*~*~*~
– Заясь, давай-ка, ты сядешь на пятую точку и будешь смотреть, как взрослые дяди всё сделают.
– Вы всё сделаете неправильно!
– Заясь, тут какое дело, ведь если ты сделаешь – тоже будет неправильно, потому что это не от «сделать» зависит, а от...
– Гормонов! – хор из нестройных голосов, смеющихся, галдящих, разношёрстных, но любящих друг друга и женщину, которая сейчас сидела на стуле посредине комнаты, указывая, как правильно оформить помещение к приходу маленьких конкурсантов, положив руку на свой большой живот.
Вошедший мужчина прошёл сразу к ней, коротко кивнув окружающим, что послужило сигналом разойтись в разные стороны, оставив двоих наедине.
– Что ты тут делаешь? Я уже думал, что ты...
– Я сообщу, когда буду рожать, пока рано.
– Конечно, рано, неделя осталась... неужели Толик бы не справился? Маша? Мама? Господи, твой свёкор отвечает за градостроительство, а ты ему не доверяешь установить ёлку?
– Сравнил... Понастроили футуристических бассейнов, а тут Ёлка и Дети.
– Это концертный зал, – вспоминая разгромную критику своей жены, тогда её глаза сверкали колючим льдом, но ему удалось обратить этот лёд в пламя, тут же, в его рабочем кабинете, когда он прижал её к стене, одной рукой поворачивая замок на двери, другой – поднимая юбку, ныряя пальцем во влагу. Кто бы мог подумать, что она так заводится, когда её что-то злит? Ради этого стоило спроектировать и построить ещё парочку подобных «бассейнов». В тот день она отказалась выходить из кабинета, пока последний сотрудник не ушёл из офиса, а ему утром пришлось ловить насмешливые взгляды сотрудников, пока не сказал: «Что? Я люблю свою жену», подумав про себя, что, пожалуй, зря он не сдержался....
Сейчас, почти девять месяцев спустя, он уверен, что не зря.
***
