Текст книги "Нормандская лазурь"
Автор книги: Наталия Полянская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
6
– Я хотел изложить вам этот план в тот день, когда вы получили мое первое приглашение, но вы не появились. К счастью, эта задержка ничему не помешала, и вы услышите его сегодня. Присаживайтесь здесь, напротив меня, господин д’Артаньян! Вы дворянин слишком благородный, чтобы слушать меня стоя.
Солнышко поднялось уже высоко и припекало; Ольга ненадолго остановилась, запрокинула голову, чтобы посмотреть в нежное небо. На парковке у отеля пахло цветами, травами и еще чем-то деревенским. Так и кажется, будто проснулся утром в бабушкином доме и сейчас подадут завтрак.
Но вместо завтрака ее ждали двое мужчин – один ехидный, второй раздраженный.
– Приключение, – ворчал Никита, заводя мотор, – к черту такие приключения.
– О мой храбрый Атос, да вы обленились, – промурлыкала Ольга, пристегиваясь. – Впрочем, тебе-то зачем огорчаться? Сейчас высадим тебя у музея, а сами с Женькой...
Никита скривился:
– А если в провинции на вас нападут страшные и ужасные местные жители? Как вы будете отбиваться? У вас никакого деревенского опыта, несчастные бездачные люди.
– Птица говорун, – Ильясов был само ехидство, – отличается умом и сообразительностью.
– Это он так объясняет, что заговорит зубы любому французскому крестьянину с вилами, – перевела Ольга. – А потому, мой храбрый Атос, вы можете оставить вашего друга д’Артаньяна под присмотром господина Арамиса.
В детстве им не хватало Портоса для полного комплекта, но Портос так и не сыскался, а потому они однажды решили, что все они вместе и будут Портос. Если сложить троих, то по объему – самое то.
– В конце концов, сейчас не Средние века, – продолжала беззаботно рассуждать Ольга, втихаря наблюдая, как Никита еле сдерживает усмешку. У него всегда уголки губ подрагивали и брови смешно дергались, если он старался не рассмеяться. – Конечно, мы отправляемся в глухую деревню, далекую от цивилизации. Но ум и сообразительность птицы говоруна, а также красота и длинные ноги почти блондинки спасут нас от возможных опасностей. Если же нет, – Ольга картинно всхлипнула и изобразила, что промокает платочком глаза, – если же писатель окажется тайным маньяком, который расчленяет случайных путников в подвале, то, Малиновский, захорони потом наши хладные тела, поплачь как следует и отомсти за наши души!
– Ты говори, говори, – согласился Никита, – только скажи, куда сворачивать.
– Обратно на N13... Так вот. Допустим, писатель – вполне мирный старичок, но его соседи, узнав, что мы русские, могут пожелать отомстить за поражение в тыща восемьсот двенадцатом году. И посадят нас на кол. Конечно, выправка у нас только улучшится, как у полковника Петренко...
– Оля!
– ...Но это уже лучше, чем складывать тетрис из остатков наших хладных тел, которые ты извлечешь из подвала.
Женька не выдержал и захохотал, Никита ухмыльнулся.
– Лучше зачитай список явок и паролей.
– Это к Жене. Тут по-иностранному, я не понимаю. – Ольга передала распечатку назад. Ильясов похмыкал.
– Значит, так. Первая наша жертва... прошу прощения, возможный владелец – это господин Оливье Канетт, проживающий в Маньи-ан-Бессен, Гран Рю, четыре. И две дамы – Софи Ламарре и Ванесса Андрин. Адресов загадочные дамы не оставили, только телефоны. Которые, как нам известно, не отвечают.
– Оль, посмотри, как нам ехать в этот Маньи... как его там? Женька, а ты попробуй еще раз набрать этих троих – может, кто-то ответит.
– Есть, мой капитан! – Ольга зашуршала картой. – Значит, музей мы оставляем в сторонке?
– Может быть, потом. Совесть не позволяет бросить вас на растерзание целой деревне маньяков... Куда сейчас – направо или налево?
Они свернули с основного шоссе, не доезжая до Байё, и по D153 покатили через поля. Над уже зазолотившейся пшеницей, в которой буйно цвели маки и васильки, реяли хищные птицы, высматривавшие мышей. Другие поля зеленели, изредка мелькали тонкие линии высаженных деревьев, которые в народе называются лесополосами.
– Страшное дело, между прочим, – заметил Никита. – Через них танки не могли прорваться.
– Через эти-то деревца? – удивилась Ольга.
– Это здесь и сейчас их поменьше. А когда высадка прошла и начали продвигаться вглубь, оказалось, что крестьянство эти лесополосы веками культивировало. Там такой был кустарник, настоящие джунгли.
– Ребята, смотрите, как он охотится, – Женька глядел в окно. – Красавец. Вон, справа.
Над пшеничным полем почти неподвижно висела большая птица – то ли сокол, то ли ястреб, с первого взгляда разберется только орнитолог, – но явно хищная. Неожиданно крылатый охотник спикировал вниз и через мгновение поднялся в воздух, неся в когтях – нет, не мышь, а метровую змеюку. Змея извивалась, пытаясь вырваться, однако участь ее была предрешена.
– Ни фига себе! – выдохнули все синхронно.
Никита даже притормозил; птица тяжело пролетела над дорогой и, величественно махая крыльями, унесла добычу в лесополосу.
– Вот это и называется – нормальная экология, – выдавила впечатленная Ольга. – Какие мыши? Мыши – прошлый век, слишком мелко. Змеи! Лови себе да питайся.
– Да ладно тебе, – возразил Никита, – у нас под Фряновом в болотах гадюк тоже хоть отбавляй, туда просто такие птички не залетают.
– Думаешь, это гадюка была?
– Кто ее знает. Но искать в поле ее родственников я не стал бы.
Живописные нормандские деревеньки, ничем не напоминавшие «поселения под Фряновом», восхищали серыми каменными стенами, увитыми диким виноградом, и абсолютной безлюдностью. Открыта, как обычно, только булочная, в которой все равно никого не видать. Провинция спала – то ли после вчерашнего, то ли тут по жизни так. И волшебные названия деревенек настраивали на меланхоличный лад: Ле Льё Вокелен, Л’Эмпас Де Пюи, Сен-Сюльпис, Ле Жардэн Мишле...
У последней повернули направо и в считаные минуты доехали до Маньи-ан-Бессен. Чудесное место: две улицы, что-то сельскохозяйственного вида за забором, частные дома и поля вокруг.
– Направо, – командовала Ольга, по такому случаю все-таки включившая навигатор, но мстительно лишившая его звука – чтобы не выпендривался. – Налево. Снова направо. Стоп, приехали.
Дом номер четыре по Гран Рю, как гриб с синей шляпкой, торчал на участке, окруженном живой изгородью. Никита остановил машину, заглушил мотор, и все вышли. Сразу навалилась жаркая тишина; слышно было только, как вдалеке стрекочет виденный в полях трактор да шумят вязы в конце улицы. Ольга подошла к ажурным воротам, втиснутым в живую изгородь, и с любопытством заглянула во двор. Ничего особенного: машина на парковке, круглая клумба, из которой пучками торчат маргаритки, каменный вазон с ниспадающими из него плетями деловитого вьюнка, сваленные у сарая доски. Флюгер в виде кораблика на крыше дома поворачивался под ветерком.
– Тишина, безлюдье, – прокомментировала Ольга.
– Думаешь, сейчас начнут расчленять? – осведомился Женька.
– А вот посмотрим. – Никита отыскал кнопку звонка и безжалостно ее надавил. Потом еще раз и еще, так как никто не отозвался.
Ждать пришлось довольно долго, но уходить друзья не собирались: если хозяин не пашет на тракторе в полях, значит, он дома, машина-то здесь. Логика безупречна. Пока ждали, успели нафантазировать еще много всего – от того, что писатель окажется безумного вида хлюпиком в дореволюционных очочках и дедушкином халате, до того, что он – бывший баскетболист, двухметровый негр, который решил удалиться во французскую глубинку, спасаясь от фанатов.
– О как, – задумчиво сказала Ольга, когда писатель все-таки вышел.
Гражданин с салатным именем Оливье непринужденно шагал по дорожке к воротам. Был он среднего роста, спортивного телосложения, как принято писать в официальных сводках и на сайтах знакомств, и отличался чрезвычайно приятной внешностью – приятной сердцу любой женщины, предпочитающей голубоглазых брюнетов. Многие представительницы прекрасного пола, увидав этого героя с мягких обложек, сказали бы «Ах!» и куртуазно осели в обмороке, дабы красавец подставил для спасения свои мужественные руки. Ольга сказала только: «Мать вашу!» – да и то тихо.
Писатель остановился у ворот и что-то спросил.
– Оливье Канетт? – уточнил Женька, словно заправский полицейский – не хватало только продемонстрировать удостоверение и добавить: «Детектив Ильясов, отдел по расследованию убийств». Мужчина кивнул, и Женя затрещал по-французски, затем указал на чемоданчик, который Никита держал в руке.
Писатель перестал хмуриться и покачал головой, что-то добавив.
– Говорит, не его.
– Жень, спроси телефончик, – томным голосом произнесла Ольга.
– Его телефончик у тебя в распечатке, – безжалостно напомнил Никита. – Жень, уточни – точно не его?
– Точно. В отеле останавливался, но ничего не терял.
Все трое с разочарованием уставились на красавца писателя, который, видимо, почуяв огорчение нежданных гостей, улыбнулся и произнес длинную фразу. Женька ответил, писатель засмеялся, открыл калитку сбоку от ворот и сделал приглашающий жест.
– Говорит, если мы ехали специально, чтобы вернуть вещь, то, наверное, устали и можем зайти и выпить лимонаду или кофе. Зайдем?
– Ну разумеется, – сказала Ольга и первой двинулась на приступ. Когда еще представится такая возможность? – Жень, а он знаменитый писатель, ты не знаешь?
– Никогда о нем не слышал, – буркнул Ильясов у нее из-за спины.
– Жалко. Ну, может, знаменитый...
Канетт провел гостей по дорожке вокруг дома, на террасу под козырьком, который давал благословенную тень. Тут стоял большой круглый стол, вокруг него – ротанговые кресла с наброшенными на них полосатыми пледами, и Ольга ощутила спокойный уют этого места. Под ноги попался разноцветный пластмассовый самосвал, Канетт отпихнул его в сторону, что-то объяснив Женьке.
– Извиняется, что дети игрушки разбросали.
Ольга тяжело вздохнула:
– Не везет так не везет.
Писатель пригласил садиться и ушел в дом, откуда почти сразу вернулся с кувшином и стаканами. Кувшин был полон золотисто-желтого лимонада, в котором плавали апельсиновые и лимонные дольки; в чистых боках стаканов отражалось солнышко.
– Спрашивает, будем ли мы кофе.
– Я бы не отказалась. – Ольга благосклонно поглядывала на Канетта; тот ответил улыбкой и ушел обратно в дом. – Французы все такие гостеприимные?
– Здесь же коммуны повсюду. Социальная жизнь. Это нам кажется, что глухомань, а они счастливы, – объяснил Женька. – Гостеприимство тут очень развито, только по-английски почти никто не говорит. У них образование построено по-другому, считается, что делать упор на иностранные языки не нужно.
– Да ладно? – удивилась Ольга.
– Угу. В Париже получше, а здесь в школах – час иностранного в неделю, мне знакомые ребята говорили, когда приезжали учиться по обмену.
– Вот так история. А у нас без этого никак, да, Никит?
– Никак. – Малиновский был молчалив, величественен и мрачен. – Так, ребят, давайте закругляться с этим питием кофе и поедем дальше.
– Дальше – куда? – спросил Женька. – Телефоны не отвечают. Нет, если хочешь, я еще пару раз наберу, но, по-моему, дело это безнадежное.
– Вариант с кустами кажется мне все более привлекательным.
– Никит, подожди, у меня другая идея. – Женька потер подбородок. – Там же бумаги... Нехорошо лезть в чужие дела, но ввиду чрезвычайных обстоятельств можно прочитать. Вдруг там имя владельца чемодана.
– И что? Будем гоняться за ним по всей Франции?
– Приключение, – напомнила Ольга.
Никита фыркнул.
– Авантюристы хреновы. – Но голос у него был незлой. – Ладно, Женечка, почитаешь, если тебе больше делать нечего. А мы с Ольгой пойдем в Байё смотреть циновку. Да, Оленька?
– Какую циновку? – не сразу сообразила она.
– Ковер, – зато Женька сообразил. – Ну уж нет. Если ты решил в музей не возвращаться, то ковер я пойду смотреть вместе с вами.
– Ленивые журналисты, – вздохнул Ник. – Не хотят читать трудные французские документы... Не поеду я в музей. День какой-то дурацкий, а если день дурацкий с утра, то и к вечеру он лучше не станет.
Вернулся писатель с подносом, на котором стояли две чашки кофе, одну из которых он протянул Ольге и добавил что-то веселое.
– Он гордится, что умеет варить хороший кофе, – перевел Женька.
– Мерси. – Ольга поставила чашку и принюхалась. – Точно, есть чем гордиться... Жень, а спроси у него, какой он писатель?
– Что, знаменитый или нет?
– Что пишет? Вдруг он французский Стивен Кинг, практикующий. И нам все-таки пора сматываться...
Шутка себя уже исчерпала, но Никита все равно улыбнулся. Ольге было приятно, что он решил остаться с ними, – в конце концов, если уж Мон-Сен-Мишель будет завтра, почему бы не погулять в Байё. А с Малиновским веселее.
Канетт выслушал Женькин вопрос и ответил пространной тирадой, а потом снова ушел с террасы.
– Он собиратель местных легенд, – объяснил Ильясов. – Ездит по Нормандии, записывает, потом составляет сборник... Уже две книги выпустил. Обещал показать.
Канетт вернулся почти сразу, принес книгу в суперобложке и отдал почему-то Ольге, а сам уселся напротив. Томик оказался увесистым. На рисунке под фамилией автора высился неприступный и мрачный замок, у подножия недружелюбно плескались волны.
– Я смотрю, легенды-то веселенькие, – хмыкнул Ник.
– Зато автор – вот он, перед нами. – Ольга перевернула книгу: на задней стороне обложки красовалась фотография Канетта. – Гляди-ка, не соврал.
– А ты думала, соврет?
– Мистер Холмс, я теперь подозреваю всех.
Писатель тем временем что-то длинно объяснял Женьке. Ольга полистала книгу, но, разумеется, та была на французском, зато с прекрасными иллюстрациями, напоминавшими гравюры Доре. Здесь были и цветные вставки, с фотографиями средневековых росписей и гобеленов.
– Угу, – сказал Женька Канетту и перевел: – Он говорит, что раньше работал в Руане журналистом, потом переселился сюда с женой и детьми. Жена и дети сейчас у родственников в Шербуре, а он ездит по окрестностям и работает.
– Очень красивая книга, – сказала Ольга писателю. Тот, видимо, понял ее и без перевода, улыбнулся и ответил по-французски.
– Оливье говорит, что это тебе подарок.
– А автограф? – оживилась Ольга, польщенная таким вниманием. – Автограф даст?
Канетт охотно подписал книгу, вытащив из нагрудного кармана шариковую ручку – сразу видно, привык с собой носить. Женька прочел, переводя на русский:
– «Очаровательной русской путешественнице, с пожеланием войти в местные легенды, от Оливье Канетта».
– Французы – самая галантная нация в мире, – сказала польщенная Ольга. – Жаль, что он женат, но книжка – тоже неплохо.
Потом они пили лимонад, Никита иногда поглядывал на часы, но никого не торопил – видимо, смирился со своей горькой участью, – а писатель, узнав, что случайные знакомые едут в Байё, прочел им целую лекцию про город – Женька еле успевал переводить.
– Честно говоря, я половину не понимаю, что он нам рассказывает, – сознался Ильясов, когда Канетт выдохся. – Такой диалект...
– Bon se€jour en Normandie [10]10
Приятного пребывания в Нормандии ( фр.).
[Закрыть], – сказал писатель, и, когда Женька это перевел, наконец заговорил Никита:
– Все, пора ехать. Намек понят.
Они сердечно распрощались с новым знакомым, обещали прочесть книгу от корки до корки и погрузились в машину. Оливье Канетт помахал им на прощание.
– Так, – сказал Никита, выруливая с Гран Рю, – все это прекрасно. Но с чемоданом нужно разобраться. Здесь есть какое-нибудь бюро находок? Или, может, сдать в полицию?
– Я же обещал, что прочитаю бумаги, – рассеянно откликнулся Женька, листая книгу. – И тогда решим. Но, думаю, нам до вечера кто-нибудь позвонит.
– И когда ты их прочтешь?
– Вечером. Если никто не позвонит.
– Прокрастинация – наше все?
– Угу... Давайте я вам лучше какую-нибудь легенду прочитаю. Вернее, перескажу. Тут такие перлы... Вот, например. – Женька водил пальцем по строчкам, шевеля губами. – Ага. Легенда о Пещере Дев. Если рядом с деревушкой Этрета пройтись по Тропе таможенников, то на одном из утесов есть пещерка. Когда-то в деревне жили три красивые девушки, а в замке на скале – знатный господин. Он воспылал страстью к этим девушкам и заточил их в пещеру, где предлагал им заняться с ним сексом в извращенной форме. Девушки не разделили его энтузиазма, и он то ли замуровал их в пещере, где они умерли и затем вознеслись на небо, то ли засунул в бочку, утыканную ножами, и сбросил в море.
– Изобретательный гражданин, – заметил Никита.
– Очень. Три дня их носило по волнам, а на четвертый они, натурально, скончались. – Женька перевернул страницу. – И потом являлись этому господину в виде призраков, пока не довели его до ручки. Он взял да и бросился с башни.
– И пучина сия поглотила ея в один момент, – процитировала Ольга. – В общем, все умерли.
– А вот еще послушайте. «Барышня из Грюши». В поместье Грюши в Гревилле жила барышня-ведьма, которая умела превращаться в ласку или в большую собаку. Она заманивала молодых людей в свой дом, а когда они ей наскучивали, превращала в животных или растения. Тем несчастным, что ей сопротивлялись, она вспарывала животы и развешивала их внутренности сушиться на... хм, как же это... а! На живой изгороди из боярышника. Для всех этих колдовских дел у нее была магическая шкура, в которую она одевалась. Но однажды утром ее остановили прежде, чем она напялила шкуру. Местные жители не упустили свой шанс и сожгли ведьму дотла. Или еще каким-то образом замочили, история умалчивает. Красота.
– На живой изгороди из боярышника, – повторила Ольга. – Развешивала внутренности. Мальчики, я вот думаю... Что этот кровожадный автор имел в виду, когда пожелал мне войти в местные легенды? Никто не знает?
– Вовремя мы унесли ноги! – торжественно провозгласил Никита. – Еще немного, и нас бы все-таки начали расчленять!
7
– Милорд, – вскричала королева, – вы забываете: я никогда не говорила, что люблю вас!
– Но вы никогда не говорили мне и того, что не любите меня. И, право же, изречь подобные слова – это было бы слишком бессердечно со стороны вашего величества.
Байё, старый город, где фахверковых домов сохранилось не в пример больше, чем в Кане, а туристов отиралось не в пример меньше (впрочем, после Дня Д основная волна уже схлынула), понравился Ольге с первого взгляда. И хотя здесь было оживленно, так как погода благоприятствовала, не наблюдалось большой толкотни. Можно гулять и не чувствовать, что тебя окружают сплошные туристы – хотя, с другой стороны, и ты их окружаешь, потому что ты точно такой же турист. За четверть часа прогулки Ольга по уши влюбилась в улицы, мостики, остатки мельницы и кафе под полосатыми тентами. Только в Байё оказалось грязнее, чем в Кане, хотя город был гораздо меньше.
– Ковер. – Никита если нацелился, то сбить его с толку не удавалось. – Потом обед.
– Что тебя так тянет к этому ковру? Ему же уйма лет. Я думала, ты и здесь найдешь военные объекты.
– Арроманш мы проезжали вчера. А немецкая батарея в Лонг-сюр-Мер меня немножко подождет. – Малиновский решительно вышагивал по улице, и Ольга еле за ним поспевала. Женька, с его страстью запечатлеть каждый квадратный метр города, отстал, но за него можно было не беспокоиться.
Туристические тропы были обозначены бронзовыми блямбами, утопленными в мостовую и украшенными развесистыми деревцами. Готический собор хищно тыкал в небо внушительной колокольней. Мимо проехала кавалькада старинных автомобилей, причем все – праворульные. На маленькой площади перед собором Ольга задержалась, чтобы купить открыток в сувенирном магазине, а Никита объяснился с продавцом мороженого и, когда Ольга вернулась, сунул ей в руку рожок.
– На, сладкоежка. Это тебе компенсация за Мон-Сен-Мишель.
– Это толстый намек, что завтра мы туда не поедем? – подозрительно спросила Ольга, но мороженое лизнула.
– Поедем завтра. А это за сегодня.
Женька наконец догнал их, и, подождав, пока Ольга доест мороженое, троица двинулась в музей.
В музее на входе выдавали билеты и аудиогиды. Ольга ожидала, что теперь посетителей проводят в обширное помещение, где разложен знаменитый ковер, однако действительность оказалась иной. Следом за Малиновским Ольга прошла в полутемную комнату, и после яркого света улицы не сразу удалось разглядеть, что здесь находится. А когда удалось...
– Вот это ковер, – шепотом сказала Ольга непонятно кому. – Коврище.
Творение средневековых вышивальщиц действительно впечатляло. Льняная ткань, на которой изображались сцены, повествующие о нормандском вторжении в Англию и битве при Гастингсе, была покрыта фигурами, узорами и буквами. Каждый крохотный стежочек на ней выполнялся вручную – в одиннадцатом веке о промышленном производстве еще никто не слыхал. Никита вполголоса поведал, что такая техника вышивки больше не используется, поэтому вещь уникальна, и миру вообще повезло, что во времена Французской революции ковер не порезали на покрытие для повозок. На много бы хватило – длина полотна составляла семьдесят метров.
– И это еще хвост где-то потеряли, – закончил Малиновский. – Предположительно, на нем была сцена коронации Вильгельма, то есть Гийома Завоевателя. Говорят, Матильда велела вышить этот ковер.
– Тогда она его точно любила, – пробормотала Ольга. – И сильно.
В зале находилось довольно много людей, однако было тихо. Проходя от одной секции ковра к другой, рассматривая фигурки рыцарей, дам и лошадей, читая старые буквы, Ольга чувствовала себя так, будто погружается в эту историю. Конечно, жизнь тогда была не сахар, полнейшая антисанитария и наплевательство на всякие права, но все же есть в этом некая суровая романтика. Хорошо судить сейчас, с точки зрения человека двадцать первого века; если бы Ольга жила в одиннадцатом, была швеей и королева Матильда призвала ее вышить такой вот коврик – это оказалось бы величайшей честью. О чем думали девушки, кладя на ткань стежки из шерстяных ниток? Вряд ли предполагали, что их творение переживет века. Мир нестабилен, кругом война, и неизвестно, что будет завтра.
«Как будто тебе сейчас известно», – съехидничал внутренний голос. Некстати вспомнился язвительный Воланд, потешавшийся над предположением, что сам человек управляет своей жизнью. Кто его разберет... может, и не сам. Может, все это судьба – и длинный ковер под стеклом, и чужой чемоданчик в багажнике, и Никита, сосредоточенно слушающий бормотание аудиогида...
Из музея выходили немного пришибленные размахом средневекового творчества.
– Предлагаю следующее, – сказал Никита. – Обедаем здесь, а потом едем в сторону нашего отеля. Честно говоря, я бы повалялся на кровати с книжкой.
– Я бы тоже, – согласилась Ольга. – Только учтите, номер у нас трехместный, других не было.
– Ну, мы же не подеремся. Итак, кто выбирает ресторан?..
Солнце уже спускалось к западу, когда добрались до Трели – небольшого городка в сельской Нормандии, в котором Ольга забронировала отель. Ей было интересно останавливаться не в современных зданиях, а в исторических или хотя бы походивших на таковые, и отель на улице Ле Бур напоминал сельский дом, сложенный из серого камня, с белыми дверьми... Цвели кусты шиповника у входа, а под крышей беспорядочно возились ласточки, прилепившие там свои гнезда.
– Вай-фай тут есть? – деловито осведомился Женька, вылезая из машины.
– В лобби точно есть. Сейчас спросим.
Они зарегистрировались, оплатили пребывание, получили ключ от номера, оказавшегося небольшим, но уютным; мужчины ушли в бар пропустить по стаканчику кальвадоса, а Ольга залезла в душ и некоторое время там блаженствовала.
Когда она вышла, переодевшаяся в юбку и футболку, и спустилась на первый этаж, Никита и Женька сидели у неразожженного камина в комнате для отдыха и резались в шахматы с таким азартом, будто от этого зависела судьба Франции. Не хватало кардинальского облачения, мушкетерской шпаги и здоровенного дога в кадре.
– На раздевание? – осведомилась Ольга, пристраиваясь на мягком диванном подлокотнике.
– Блиц, – невпопад ответил Женька, переставляя фигуру.
– А мы тебя вот так, – пробормотал Никита, двигая ферзя.
Послышалось цоканье когтей по каменному полу; в комнату величественно вплыла собачища неопределенной породы и задумчиво воззрилась на Ольгу, вывалив розовый язык из впечатляющей пасти.
– Собака Баскервилей, – сказала ей Ольга. – Не ходите на болота ночью, сэр Генри. Овсянка, сэр.
– Это Диабло, – объяснил Ник, не оборачиваясь – видимо, знакомство с собакой и ее хозяевами он уже свел.
– По нему заметно.
– Шах и мат, Женька.
– Да ну тебя.
Ильясов всегда расстраивался, когда проигрывал, – такое у него было свойство натуры. Собачища Диабло подошла ближе, обнюхала Ольгину коленку и заулыбалась во всю клыкастую пасть.
– Хорошая, – сказала Ольга, начесывая за ушами это чудо природы. – Блохастая небось, а все равно хорошая. Ты тут живешь, да? Собачка кардинала, да? Его высокопреосвященство нам обещал на свете райское блаженство!
Диабло счастливо жмурился и шумно дышал.
Устроились за столиком у открытого окна, заказали легкий ужин (после плотного обеда в Байё еда уже не утрамбовывалась) и сидели до сумерек, пока сад не замерцал огоньками светлячков. Ресторан оказался полон, отовсюду звучал смех, свежие цветы на столике топорщились пахучими лепестками, свечи мерцали в стеклянных подсвечниках. С наступлением сумерек разожгли камин, и сухое потрескивание пламени навевало мысли о чем-то уютном – посиделках на бревне у костра, если отправляешься в поход, гитарных переливах и дружеских плечах, подпирающих тебя с обеих сторон.
– Значит, так, – сказал Женька, когда унесли тарелки из-под десерта, – уйдите с глаз моих оба. Я буду читать секретные бумаги и, если меня застрелят шпионы, не хочу, чтобы вы пострадали.
Чемоданчик, захваченный из номера, стоял тут же. Ильясов вытащил из чехла ноутбук.
– Вай-фай тут ловится, я проверял. Словаря-то с собой нет.
– Ты и так хорошо переводишь, – польстила ему Ольга.
– С пятого на десятое, – не поддался на провокацию Женька. – Все, идите отсюда.
– Прогуляемся? – предложил Никита.
– Ты же хотел поваляться на диване с книжкой.
– Книжка никуда не денется. Давай немного пройдемся.
Они вышли за территорию отеля и пошли по улице, уже притихшей, засыпающей. Лениво залаяла собака за ближайшим забором, ей ответила вторая, и обе быстро угомонились, сочтя свой гражданский долг выполненным. Почти все дома стояли темные, их обитатели либо отсутствовали, либо отправились на боковую.
– Раньше, – задумчиво сказала Ольга, – я хотела в следующей жизни стать коалой. Или ленивцем. Чтобы долго-долго спать, целыми днями, просыпаться, жевать и снова спать. Но теперь мне кажется, что достаточно стать француженкой.
Никита засмеялся.
– Почему?
– А ты не заметил? Утром мы выезжаем, все еще закрыто, кроме булочных. Вечером все спят. Рай на земле.
– Рай на Мальдивах, – сказал Никита. – Вот где нечем заняться, только скатов гладить. Лежишь под пальмой и потягиваешь коктейль.
– Ты был?
– Да, летал в позапрошлом году.
– С девушкой?
Малиновский помолчал. Он шел, засунув руки в карманы джинсов, и внимательно смотрел под ноги.
– Да нет, без девушки, – ответил он наконец. – Год какой-то был, без отпуска, я работал, работал... Ну и махнул на десять дней на острова. Спал, ел, купался и загорал. Растительное существование. Именно этим, по слухам, Адам и занимался в раю, пока Ева не уговорила его вкусить от древа познания.
– Никит, – сказала Ольга, – ты что, вот с тех пор, как мы с тобой... плотно общались, так и пахал, словно проклятый?
Он пожал плечами и остановился перед низкой живой изгородью; за нею простиралось поле, полное кисейного тумана, лежавшего на высокой траве, как сливки на кофе. Слаженно пели цикады.
– Почему словно проклятый? Как все. Ну, а ты, Оль?
– Я пахала, – сказала она с готовностью. – Перешла на другую работу, там больше технические переводы, зато платят лучше. Вот, видишь, за границу езжу, в квартире ремонт сделала. Все житейские радости.
Немного странно и, как показалось Ольге, глупо было говорить об этом рядом с тихим полем, являвшим собою нечто простое и искреннее – не может же туманная пшеница тебе соврать. Пшеница вообще врать не умеет.
Хорошо греметь железом аргументов в словесных баталиях, когда находишься в четырех стенах, когда вокруг свои вещи, привычные ко лжи и твоим уверткам. Хорошо ссориться на кухне, орать и швырять тарелки в стену, чтобы несколько лет спустя закрыть это место новой плиткой с узорчиками. Хорошо сидеть в своем, до последней складочки знакомом кресле, пить коньяк маленькими глоточками и обманывать себя, думая, что тебе нужно что-то другое.
Рядом с незнакомым полем, дремлющим в прохладной травяной тишине, себе врать гораздо тяжелее.
– Пойдем назад, Никит, – сказала Ольга, отводя взгляд от туманных пластов. – Я что-то действительно устала, замерзла и спать хочу.
Женька все так же и сидел внизу в ресторане, шуршал бумагами и что-то печатал, на друзей не обратил никакого внимания, и они не стали подходить. Поднялись к себе, Ольга ушла в ванную почистить зубы и переодеться, потом забралась в постель. Никита, отправившийся в ванную в свою очередь, выключил в номере свет. Ольга лежала у окна на своей узкой кровати, одеяло казалось слишком тонким, занавески чуть покачивались от сквозняка, и были видны сквозь стекло ветви буйного, давно отцветшего каштана.
Малиновский вернулся, щелкнул выключателем, погасив в ванной свет, забрался в свою кровать. Ольга лежала, свернувшись калачиком, и растирала закоченевшие ступни. Ворочалась, возилась, пока Никита не сказал:
– Не спится? Или замерзла?
– И то и другое, – буркнула Ольга из-под одеяла.
– Иди сюда, согрею.
Она недоверчиво высунула нос.
– Малиновский, ты сдурел?
– Да ладно тебе, – лениво протянул Никита. В комнате было не совсем темно – сквозь окно проникал свет с парковки, – и Ольга видела Ника в узорчатых лиственных тенях. – Обещаю не приставать, правда. Ты вертишься, как грешница на сковородке.
– На сковородке хотя бы жарко.
– Оль, кончай ерундить и иди сюда. – Он откинул край одеяла.
Ольга вздохнула, вылезла из своей кровати, прихватила подушку, быстро перебежала по каменному полу к Никите и нырнула в постель.
– Ух! Ой. Тепло.
– Грейся. – Он прижал ее к себе, обнял, устроил поудобнее.
– Я в каком-то стихотворении вычитала, – припомнила Ольга, – что это называется «поза влюбленных ложек».
– Какой дивный романтический бред, – сказал Никита ей в затылок.
– Угу. – Теперь, в тепле, глаза сразу начали слипаться. Никита дышал ровно и медленнее, чем Ольга, и пах знакомо-знакомо. Ольга часто заморгала и сглотнула. Она не хотела засыпать вот так сразу, если уж лежит рядом с ним.
Слышно было, как зашуршал гравий, метнулся по потолку свет фар, заглох мотор. Веселые голоса что-то говорили по-французски. Лениво и негромко гавкнула собачища Диабло.
