Текст книги "Ледяная дева (Сказочник)"
Автор книги: Наталия Орбенина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Вы мне не верите. Вы думаете, что мои слова – просто кривлянье, актерское позерство? Ну так знайте, если вы не услышите меня, то я услышу трубы архангела Гавриила! – И она выразительно посмотрела вниз. – Я не буду жить без вашей любви, Феликс, и это не пустые слова захмелевшей женщины!
Для пущей убедительности Соломея даже попыталась тотчас же забраться на подоконник, но не смогла сразу одолеть высоту, мешало слишком узкое шелковое платье. Не подходящая одежда для самоубийства.
Когда она обернулась, то ее поразил вид Нелидова. Его лицо стало землистого оттенка, он судорожно глотнул и едва произнес:
– Прошу вас, дорогая, вы слишком устали сегодня и очень возбуждены. Успокойтесь, я приеду завтра утром, и мы все обсудим. Все будет, как вы пожелаете.
Соломея не могла вымолвить и слова. Нелидов чмокнул ее в лоб и поспешно удалился.
Когда, шатаясь от пережитого, без сил, он вернулся к себе домой и прошел в кабинет, то первым делом открыл начатую рукопись. Сказка о женщине, превратившейся в птицу.
На следующий день, едва забрезжил рассвет, заспанная горничная отворила на нетерпеливый звонок. Явился Нелидов. Соломея приняла его в одном пеньюаре, с растрепанными волосами и вытаращенными от изумления глазами. Феликс явился во фраке, с белым галстуком и в белом жилете. Волосы его были аккуратно напомажены, и вокруг распространялся густой аромат его одеколона.
– Друг мой, вы сошли с ума? В такую рань и в таком виде? – едва пролепетала хозяйка.
– Вы удивлены? – холодно возразил Нелидов. – Странно, вчера вы были настроены более чем пылко. Или вы уже передумали?
– Передумала? Что передумала? – продолжала удивляться Соломея, еще не отошедшая от сладких сновидений.
– Как что? Выходить за меня замуж! Вчера вы изволили выразить свое желание более чем недвусмысленно. Нынче поутру я явился сделать вам официальное предложение руки и сердца. – И гость выразительно поправил нарядный галстук.
– Но, Феликс! – едва вскрикнула Соломея.
– Стало быть, вы не передумали? Отлично! – он решительно прошелся по комнате. – Тогда, я полагаю, будет справедливым учесть и мои пожелания к данному событию. Я желаю, чтобы наше бракосочетание совершилось тотчас же. Сегодня же. Немедля! – Нелидов с такой силой развернулся на каблуках, что пол застонал под его ногами.
– Но как же? Это невозможно! А свадебный банкет, гости, мое платье, наконец! – всплеснула руками мадемуазель Берг.
– Рано поутру я заезжал в небольшую церковь на окраине и договорился о скромном венчании. Церковный сторож пойдет за свидетеля. А платье можно позаимствовать и в костюмерной, ведь вам доводилось играть невесту!
– Матерь Божья, в костюмерной! – Соломея схватилась за худую грудь с таким чувством, будто сообщили о ее смертельном диагнозе.
– Значит, мои пожелания вами отклоняются? – В голосе Нелидова проскользнула затаенная надежда.
– Нелидов, венчаться с вами я пойду и в пеньюаре. – Соломея покорно опустила руки и склонила голову.
Весть о скоропалительном браке Нелидова и Соломеи Берг потрясла театр. Вечером в квартире актрисы стоял гул голосов, и горничная сбилась с ног, открывая дверь и поднося букеты, поздравления, подарки. Гости шли без приглашения.
– Ну, друзья мои, вот уж учудили так учудили! – рокотал басом актер, играющий героев-любовников. – Мы все рады, конечно, но совершенно поражены. Поражены настолько, что некоторых эта новость буквально сбила с ног. Да, да, представь, милый друг Нелидов! Твой Рандлевский просто упал на ровном месте, когда услышал эту новость. В буквальном смысле сногсшибательную! – И он раскатисто засмеялся.
– Вот уж вы, как всегда, преувеличиваете! – высоким голосом заметила дама, играющая комических старух. – Он именно что споткнулся о ступеньку, я сама видела! Ногу подвернул сильно, потому и не придет, но цветы прислал, вон тот роскошный букет!
Нелидов только усмехнулся. Ему было совершенно все равно, жизнь катилась под откос.
Соломея оказалась страстной и ревнивой женой. Дня не проходило, чтобы она не устраивала мужу допрос с пристрастием или сцену со слезами и мольбами. Она следила за Нелидовым, читала его письма и жаловалась окружающим на несуществующих соперниц. В театре только диву давались на стоическое смирение, с каким Феликс сносил характер жены. Он позволил себя любить, себя ревновать, страдать о себе, но не позволял одного. Влюбиться самому. И это повергало несчастную женщину в глубокое отчаяние. Но на людях, глядя, как Нелидов любезен и заботлив, никто бы и не подумал, что здесь нет ни капли чувства, ни нотки страсти.
– Э, брат! Да ты сам великий актер, – заметил однажды довольно желчно Рандлевский, когда Нелидов поспешно и аккуратно поправил перья на шляпе жены. Соломея не услышала слов режиссера, который шел позади нее, но почувствовала прикосновения мужа, и лицо ее осветилось радостной улыбкой.
– Еще немного, и ты попадешься в эти липкие сети! – тихо хмыкнул Леонтий.
Соломея тоже так полагала, она верила, что ее любовь, наконец, пробудит в муже ответное чувство. Порой ей казалось, что цель уже близка, что ненаглядный Феликс уже совершенно и безвозвратно принадлежит ей. Но ее надеждам не суждено было сбыться. В театре появилась Изабелла Кобцева. Провинциальная кобылка, так презрительно отозвалась о ней прима. Но эта кобылка принялась очень резво стучать своими стройными ножками, которые она не стеснялась демонстрировать. Обольстительно дрожать выразительным бюстом при исполнении двусмысленных танцев. Бюстом, которого худая Соломея была почти лишена. Сверкать карими глазами и заразительно смеяться ослепительно белыми зубами. Все это выглядело глупо и пошло. И совершенно не пугало Соломею, ровно до того мига, пока она не узнала, что именно для этой вульгарной особы пишется специальная роль в новой пьесе мужа. Когда Соломея однажды заглянула в недописанные строки, она ужаснулась и много прочитала того, что осталось между строками. Ей почудилась затаенная плотская страсть мужа, неуемное желание самца овладеть молодой и горячей самкой. Обуреваемая подозрениями, она снова принялась следить за ним и однажды при выходе из театрального подъезда застала сцену, когда Феликс, подсадив молодую женщину в ландо, вспрыгнул туда же, и они исчезли вдвоем в ночи. При этом жене было заявлено, что он будет работать с Рандлевским. Мадам Берг бросилась к Леонтию, требуя от него объяснений и покаяния в гнусном сообщничестве. Рандлевский ничего не отрицал, но и не старался выгородить товарища. Ничего не поделаешь, обман оказался налицо.
Обезумевшая от горя и боли Соломея вернулась домой и на этот раз довольно легко вспрыгнула на подоконник, распахнула окно, взмахнула длинными худыми руками и полетела вниз.
Женщина превратилась в птицу.
Глава 14
Горшечников постучал сначала робко, а потом все громче и уверенней. Вскоре послышались шаги, и в дверях показалась Матрена Филимоновна.
– Дома ли хозяйка? – недовольным тоном спросил Мелентий. Он подозревал, что нянька его недолюбливает, и поэтому уже загодя придавал своей физиономии воинственный вид.
– Дома, батюшка, дома, – закивала женщина и приняла от гостя шляпу. – Извольте, сударь, в гостиную.
Мелентий прошел куда указано с неприятным чувством. Ему всегда казалось, что Матрена, эта глупая старая ведьма, насмешничает над ним. Ему казалось, что обернись – и он увидит ее иронический взгляд, а то, быть может, еще и высунутым языком подразнят. Образ Матрены Филимоновны в застиранном переднике и с седыми космами, выбивающимися из-под платка, которая дразнит его за спиной, высунув язык, оказался таким ярким в его воображении, что Горшечников даже резко обернулся и уже изготовился напуститься на негодницу. Но за спиной не оказалось никого.
«Фу-ты ну-ты!» – произнес с досадой про себя Мелентий и, гордо приосанившись, двинулся в комнату. Он уже знал, что Софья опять явилась из столицы ни с чем, то есть без жениха. Стало быть, на сей раз у нее не будет повода ему отказать. Алтухова встретила старинного приятеля с доброй улыбкой.
– Милый Горшечников! Рада, ужасно рада вас видеть! – И она протянула ему руку для поцелуя.
– А я-то как рад, как рад! Душечка моя Софья Алексеевна! – промурлыкал Мелентий и поспешил поднести букет.
– Цветы, как всегда, хороши. – Она с удовольствием расправила ленточку. – Вы мастер выбирать букеты, Мелентий Мстиславович! У вас хороший вкус, впрочем, не только в букетах!
– Бальзам, бальзам на душу ваши слова, моя дорогая! Но смею вам заметить, что последнее ваше замечание поразительно проницательно. Оно дает мне надежду, что мой выбор будет вами по достоинству оценен.
– Какой выбор, Мелентий? – насторожилась Софья, которая за сладкими речами гостя почувствовала подвох.
– Извольте, поясню. В нашем маленьком сообществе вы – истинный бриллиант. И я, как человек, которому вашими устами не отказано в правильности чутья и вкуса, именно вас выбрал для высокой и сладостной роли… – он глотнул воздуха, – моей возлюбленной супруги!
– Мелентий! – Софья махнула на него букетом, который так и не успела поставить в вазу. – Мелентий, что вы такое несете! Отчего вам именно сегодня взбрело в голову мне это сказать, ведь мы знакомы столько лет!
– Что значит взбрело? – обиделся Горшечников. – Вы говорите так, словно я неожиданно придумал нечто дикое!
– Именно так я и понимаю ваши слова, – засмеялась Софья. – И нечего тут обижаться, какие обиды между старыми приятелями!
– Я не хочу числиться в ваших приятелях! Почему вы не восприняли всерьез мои слова! Я долго собирался с мыслями и духом, чтобы сделать вам предложение руки и сердца!
– Полно, полно, Горшечников! – Софья погрозила ему пальцем, как непослушному ученику. – Меня вы не проведете. Я не Калерия и не Гликерия. Вы вовсе не долго собирались с духом, а долго выгадывали да прикидывали, какая из невест получше да повыгодней будет.
– Вот уж, Софья Алексеевна, не ожидал я от вас таких обидных слов! – Горшечников покраснел и насупился.
– И я не ожидала от вас, сударь, такого нелепого поступка.
Они замолчали и не знали, как поступить дальше. Рассориться и разойтись, потом долго дуться, искать повод для примирения? Или уж сразу примириться, чтобы не осложнять себе жизнь?
– Ладно, Мелентий Мстиславович! Помиримся и забудем сказанное! – Софья протянула ему руку.
Горшечников ответил на ее дружеское пожатие с явной неохотой.
– Я одного не пойму, почему? Разве ваше сердце занято?
– В том-то и дело! – Она снова рассмеялась.
– И кто же он? – вопрошал вконец расстроенный незадачливый жених.
– Да я вас сейчас познакомлю! Зебадия! – позвала девушка. – Милый мой, покажись, выйди к нам, познакомься с хорошим человеком!
– Зебадия? – повторил Горшечников. – Господи, что за имя-то такое? Лютеранин, что ли?
Тем временем на зов хозяйки никто не вышел, и она ускользнула в соседнюю комнату. Через миг она появилась оттуда. К груди она прижимала большого серого кота с белым животом и белыми «носочками» на лапах.
– Вот мой избранник! – Софья приподняла кота над головой и с торжественностью поднесла к раздосадованному Горшечникову.
– Грешно же вам смеяться, Софья! Вечно вы насмешничаете надо мной!
Он подошел к коту и почесал ему белый живот.
– Повезло тебе, брат! Зебадия!
Зебадии действительно повезло. Не случись на его жизненном пути добросердечной девушки Софьи, кошачья жизнь пошла бы наперекосяк. Поначалу неразумным котенком он был взят в дом популярного литератора Нелидова. С младых когтей он привык к теплому молоку, шуршанию листков рукописи, которые его чрезвычайно забавляли. Кот приспособился часами сидеть на плече хозяина, покуда тот работал за столом, а иначе про него и не вспомнят. А здесь близко хозяйское ухо, небритая щека, ласковая рука с длинными гибкими чувственными пальцами.
«Милый мой звереныш, теперь только ты у меня. Одного тебя буду любить. Надеюсь, хоть это чувство мне позволено судьбой, злым роком!»
Однако злой рок оказался неумолим. Нелидову надо было вступать в права наследства и заселяться в старый дядюшкин дом. Феликс решил, что теперь, когда страшное подозрение в его мистическом даре еще более укрепилось, ему в самый раз бежать от людей, сокрыться, поселиться в глуши и вести уединенный образ жизни.
– Да ты с ума сошел – хоронить себя заживо в этой глухомани! А как же твое творчество, как же новая пьеса. Как театр? – в отчаянии кричал на него Рандлевский.
– Да что ты так убиваешься, Леонтий? – Нелидов с недоумением пожал плечами. – Мы же не в семнадцатом веке живем. Почтовые поезда ходят, почтальоны почту разносят. Дойдут до тебя мои рукописи. Да я буду наведываться в столицу, буду, только теперь мне надо немного пожить одному. Совсем одному. Мне же страшно, друг мой. Страшно жить на свете, страшно общаться с людьми! Может, я опять за границу поеду. Не знаю. Не решил еще.
Переезд – дело хлопотное. Пожитки, книги, а тут еще и зверь, о котором надо заботиться. А если собираться за границу, так и вовсе его надо бы куда-нибудь пристроить в хорошие руки, на время отъезда.
Нелидов мысленно перебрал столичных знакомых, и в его памяти всплыло лицо Ангелины Толкушиной, всегда приветливое, всегда доброжелательное. Вот кто не откажет в христианском содействии!
Толкушина очень удивилась визиту Нелидова, не такой он был частый гость в их доме. Еще больше она подивилась просьбе гостя. В доме Толкушиных не держали ни кошек, ни собак, покойная Устинья Власьевна была очень чистоплотна и брезглива. С той поры и повелось – никакого зверья в комнатах.
– Вот, думал, быть может, вы мне поможете, приютите временно моего четырехлапого сыночка, покуда я свои дела устраиваю, – и Нелидов вытащил из-за пазухи маленького котика.
Ангелина смотрела озадаченно, не зная, что и сказать. Отказать неловко.
– Это совсем ненадолго, Ангелина Петровна. Я скоро совсем переезжаю в Грушевку, устроюсь там, вступлю в наследство. Надобно съездить в Энск, может, немного погодя, поеду за границу, а потом вернусь и заберу кота. Я понимаю ваше удивление, ведь есть же прислуга, дворник. Но в том-то и дело, что он мне стал как родной в моем опустевшем доме, после, – он запнулся, – …после ухода Соломеи, вы же понимаете. Он мне душу лечил своим мурлыканьем. И потом, я воспитал его как интеллигентнейшее созданье, любителя литературы, знатока языков. Я не могу его отдать невесть кому или просто вышвырнуть на двор!
При последних словах Нелидова Ангелина рассмеялась и обернулась к молодой женщине, которая сидела тут же в гостиной. Нелидов смутно помнил, что эта барышня приходилась хозяйке подругой, приезжала к ней из провинции. И зовут ее, кажется, Софья.
– Сударь, Ангелина Петровна, если позволите… – Девушка встала с дивана, на котором она рукодельничала. – Вы изволили упоминать Энск. Если пожелаете, я могу временно приютить ваше животное, у меня дом в Энске. Когда все разрешится, вы сможете его забрать, вам это будет удобнее, да и Ангелине Петровне, я думаю, тоже.
– Храни вас бог, сударыня! – с нарочитой торжественностью воскликнул Нелидов! – Вы проявили истинное христианское милосердие, подлинную любовь к божьим тварям! Вам воздастся! Вручаю вам моего мальчика, берегите его, он будет вас радовать так же, как и меня!
Нелидов легким движением руки подцепил котика с пола и, изящно изогнувшись, поднес его к девушке. Та засмеялась и обеими руками приняла пушистое созданье. Кот замурчал, стал устраиваться поудобней на ее коленях и, наконец, замер, положив широкие лапы ей на грудь и вперив в лицо новой хозяйки неподвижный взгляд зеленых глаз.
– Как его зовут?
– Имя ему – Зебадия! – Нелидов наклонил голову, словно представлялся незнакомым.
– Как, как? Зебадия? Что сие значит? – удивилась Софья. – Странное имя для кота.
– Что ж, всякий чудит, как может. Я много читаю европейских сказок. В одной из них принцесса, чтобы избежать злой участи, пыталась угадать имя гнома. Она перебирала разные имена, одно из них как раз и было Зебадия. Оно показалось мне ужасно забавным, необычное сочетание звуков. Мне не хотелось его потерять. В своих литературных творениях я не нашел ему применения. Вот и нарек кота. А что, полагаете, что его надо окрестить Ваською или Мурзиком?
– О, нет, я вижу по его глазам, что ему быть только Зебадией, и никем иным! – И Софья принялась гладить мягкую серую шерсть. Кот заурчал и выпустил когти от удовольствия.
Зачем Софья взяла кота? Разве она так любила котов? Конечно, как все молодые женщины, она была к ним неравнодушна. Но не только любовь к кошачьему племени подвигла ее на помощь Нелидову. Она надеялась, что тот приедет за своим котом в Энск, что, быть может, через этого кота он, наконец, увидит и ее, услышит, запомнит, выделит из других людей. Ведь до этого времени она могла по пальцам посчитать слова, которые он когда-либо ей говорил. А ведь она знала, что Нелидов овдовел, что он свободен теперь. Конечно, он будет скорбеть о своей супруге, но не вечно же? К тому же, Ангелина рассказывала, что, по слухам, в том браке любила только злополучная Соломея. Феликс же, судачили в театре знатоки человеческих натур, женился на ней то ли из жалости, то ли из преувеличенного и превратно понимаемого эстетства. Одним словом, Софья вдруг решила, что в образе кота судьба дарует ей шанс, шанс чуть ближе познакомиться с человеком, о котором она доселе могла только мечтать. Ведь именно таким она представляла своего избранника, о таком грезила ночами. И вот он явился, но недоступен, недосягаем. Поэтому, поборов внутреннюю гордость, Софья ринулась бороться за счастье и предложила приютить зверя на время у себя.
Вот таким образом Зебадия переселился из столичного города Санкт-Петербурга в захолустный Энск. Новая хозяйка, а также Матрена и Филипп Филиппович, ее муж, души не чаяли в новом жильце. Матрена каждый день кормила его кошачьими разносолами, то тепленьким молочком, то свежей рыбкой, а то кусочек мясца перепадет. Филипп Филиппович гонял со двора метлой пришлых собак для спокойствия Зебадии, чтобы тот мог без помех прогуливаться в свое удовольствие. Кот быстро вырос и потолстел, но не утратил прежней легкости движений и гибкости. Он ловко взбирался на деревья в саду, вспрыгивал на диваны, высокие шкафы и иногда висел на тяжелых шторах. Ему прощали все шалости. Разбитые вазы, перекушенные цветы, которые кот ловко вытаскивал из опрокинутых ваз, ободранный когтями угол кресла, шерсть везде, куда упадет глаз, и громкое мяуканье задолго до рассвета, которым Зебадия призывал соседних кошечек разделить с ним радость жизни. Иногда он, развалясь, лежал в гостиной на ковре, выставив пушистый живот и раскинув лапы. Софья его обожала и не представляла, как она его отдаст прежнему хозяину. На ее плече или коленях Зебадия коротал длинные вечера со сладостным мурлыканьем. А Нелидов все не ехал. Может, он забыл о своем прежнем любимце, может, не захотел его забирать в Грушевку или просто не желал продолжать знакомства с милой барышней Алтуховой? Понимай, как хочешь.
Софья обзавелась славным котом, но опять осталась без жениха.
Глава 15
После ужасного разговора с мужем Тимофеем Григорьевичем прошла целая неделя, но Ангелина Петровна не могла прийти в себя. Ей все казалось, что происшедшее – страшный сон, и она пробудится, и все станет по-прежнему. Но муж не возвращался, и кошмар продолжался. Стыд, унижение, душевная пустота и отчаяние овладевали несчастной женщиной. К этому горю добавилась и боль от раны, нанесенной сыном. Гриша, бросив матери обидные слова, тоже исчез из дома. Она осталась совершенно одна. Что теперь делать, для чего жить? Смыслом ее жизни была любовь. Поначалу любовь к родителям, затем муж и сын заполонили ее сознание, ее помыслы. Для них она дышала, для них вставала поутру, о них были ее молитвы к Богу. И вот теперь ее покинули оба, разом. Она оказалась никому не нужна, и самое страшное, не любима. Разум отказывался понимать происходящее, душа не желала мириться. Но наступившая в доме тишина неумолимо убеждала Ангелину, что все кончено. Любви более нет, она прошла, растаяла, испарилась. А без любви и жить невозможно, незачем, пусто, гулко, страшно.
Ангелина Петровна поначалу, как и раньше, вставала рано, давала указания кухарке, звала парикмахера, укладывала волосы. А потом вдруг подумалось: для кого? И вот уже совсем другая женщина бродит по комнатам. Она осунулась, побледнела, ее наряд неопрятен, волосы причесаны кое-как. Ангелина смотрела на себя в зеркало и не узнавала себя. Впрочем, какое это имеет значение?
Между тем на дворе распустились листья, вовсю сияло солнце и стремительно приближалось лето. В это время Толкушина обычно писала в Энск Софье и приглашала ее погостить. В последние годы они вместе выезжали на дачу, которую снимали Толкушины за городом, и даже мечтали вместе совершить путешествие за границу.
«Вот Гришенька женится, все вместе и поедем. Веселой компанией».
А теперь как приглашать, на что поглядеть, на руины прежнего семейного счастья? Ангелина Петровна несколько раз бралась за перо, да все без толку, скомканные листки бумаги летели в корзину. Наконец она все же заставила себя сесть за письменный стол.
«Милый друг Софья!
Извини, что нынче так поздно пишу к тебе. Мочи нет пересказать мое несчастие. Плохо у нас с Тимошей, ой как плохо! Слов не подберу, чтобы объяснить. Да и стыдно, больно, душа изнемогает, как больно! От того и не писала, что теперь у нас в доме нехорошо. Одним словом, одна я осталась, совсем одна. Даже сыночек мой ненаглядный, и тот мать покинул. Ну да Господь ему судья. Да и Тимофею тоже…»
Ангелина остановилась, положила перо, задумалась. Черные мысли грозовыми тучами пробегали по ее лицу. И вдруг оно просветлело, словно внутри появилось нечто иное, светлое. Брови, стоящие выгнутой дугой, опустились, мучительная складка у рта распрямилась, изменилось выражение глаз. Женщина схватила перо и продолжила писать, быстро-быстро.
«…Ты, мой дорогой друг, как получишь письмо, тотчас же телеграммой дай знать, приедешь ли навестить свою несчастную подругу или нет. Ежели соберешься, то извести о прибытии. Кучер наш тебя встретит на вокзале и отвезет, как всегда, во флигель. Прошу тебя, как приедешь, тотчас же ступай в мою спальню и найди там голубой конверт. Прочти и, словом, поймешь… Только на тебя надеюсь, потому что не к кому мне теперь и голову преклонить. Храни тебя Бог.
Твоя Ангелина».
Через две недели принесли телеграмму о приезде Алтуховой. Ангелина Петровна как ни в чем не бывало отдала распоряжение прислуге приготовить флигель для гостей, а также, когда гостья приедет в дом, немедля препроводить ее в спальню хозяйки. Даже если на тот момент сама хозяйка будет отсутствовать. Горничные и лакеи только перешептывались да переглядывались, обсуждая неприятности господ. Барин семью бросил, дома не показывается, молодой барин тоже из дому пропал. Сама барыня на себя не похожа ходит, в старуху превратилась. Какие же тут гости?
Утром, в день приезда милого друга Софьи Толкушина встала с постели со светлым лицом и спокойной душой. Она ждала встречи, да только не с любимой подругой. Позвала горничную и приказала подать шелковое розовое платье с кружевами, которое одевалось только по торжественным случаям. Горничная гладко причесала ее светлые волосы и робко улыбнулась хозяйке. Ангелина Петровна ответила ей улыбкой, которая напомнила прежнюю Ангелину. Толкушина похлопала горничную по руке. Мол, ничего еще, все будет хорошо, и та, просияв, чмокнула барыню в плечо и выбежала вон. Вскоре весть о том, что барыня вновь повеселела, облетела весь дом. Все забегали, засуетились, послышался, как и прежде, смех, громкий разговор. Готовились к приезду гостьи.
Ангелина Петровна выбрала шляпку, что понарядней, с цветами и птицами, взяла зачем-то большой дорожный саквояж и вышла на задний двор. Кухарка с удивлением приметила, что барыня зашла в дворницкую и вскоре вышла оттуда, а в саквояже явно появилось что-то тяжелое.
Выйдя со двора собственного дома, Толкушина взяла извозчика и приказала ему двигаться в сторону Фонтанки. Добрались до Невского проспекта у Аничкова моста. Тут Ангелина Петровна отпустила извозчика и дальше пошла пешком. Оказавшись на берегу реки, она неспешно спустилась с набережной к самой воде и остановилась. Поставила около себя саквояж, открыла его и вынула оттуда увесистый камень. Что ж, вот и все. И не надо больше мучаться и страдать, бесполезно ждать и надеяться, чуда не произойдет. А произойдет то, что она решила.
– Господи. Прости меня, рабу твою! Прости за грех, который беру на свою душу! Прости меня, прости, о Господи! Все в руках Твоих, все по Твоей воле! Прими меня, несчастную! Господи, прости!
С этими словами она размашисто перекрестилась и решительно шагнула вперед. Но в тот миг, когда ее тело уже потеряло равновесие и накренилось над водой, именно в это неуловимое мгновение чьи-то сильные руки схватили ее сзади и оттолкнули прочь. Камень выскользнул, с шумом упал в воду и поднял тучу брызг. Раздался треск разорвавшегося от резкого движения платья, вода облила ее и незнакомого спасителя с ног до головы.
– Опомнитесь! Не смейте этого делать! – срывающимся от волнения голосом крикнул человек.
Ангелина покачнулась и, ничего не видя вокруг, потеряла сознание. Нарядная шляпка слетела на землю.
Когда она открыла глаза, то первым, кого она увидела, почему-то был Нелидов.
«Я сошла с ума, я брежу».
– Ну, слава богу. Глаза открылись! Ангелина Петровна, голубушка! Очнитесь!
Феликс легонько потряс ее за плечи. Щеки Толкушиной горели, вероятно, Нелидов хлестал ее по щекам, чтобы вывести из обморока.
– Вы что тут делаете? – только и могла промолвить Толкушина.
– Отношу несуразность вашего вопроса на счет вашего обморочного состояния, – попытался пошутить Нелидов. – Как вы изволите заметить, я тут спасаю одну прекрасную даму от ужасной ошибки, которую она попыталась совершить. Как вам, получше?
Толкушина приподнялась и потерла лоб, покрытый липким потом. Обвела мутным взором берег реки, нескольких праздных зевак, которые уже стали собираться неподалеку, свое разорванное платье, открытый саквояж, помятую шляпу, на которую по случайности наступил нечаянный спаситель. По лестнице, ведшей наверх на набережную, быстро спускался городовой.
– Что здесь происходит, господа? – сурово спросил страж порядка.
– Ничего особенного, – пожал плечами Нелидов. – Даме стало нехорошо, она поскользнулась, да чуть не упала в воду. Я ее удержал, но случайно порвалось платье, и вот, – Феликс удрученно покачал головой, – ненароком наступил на шляпу. Видимо, попортил сильно.
Городовой, словно не веря словам Нелидова, продолжал с подозрением рассматривать место происшествия и его участников.
– Да что ты стоишь истуканом! – рассердился Нелидов. – Разве не видишь, барыне плохо, без сил она, вот-вот опять сознание потеряет. Беги за извозчиком!
– Слушаюсь, барин! – и городовой умчал, гремя сапогами.
Толкушина между тем действительно никак не могла прийти в себя. Она так хотела умереть, что сознание к ней упорно не возвращалось. Она беспомощно водила руками по краям порванного платья, а потом снова опрокинулась на спину. Нелидов зачерпнул полную пригоршню воды и плеснул женщине в лицо. Холодная вода немного привела ее в чувство.
– Вот и извозчик. Давайте-ка, я вас подыму! – Нелидов не без труда поднял женщину и понес, сверху к нему на помощь поспешил городовой. Вдвоем они поместили ее в экипаж.
– Куда прикажете, Ангелина Петровна? Желаете ли, чтобы я отвез вас домой?
– У меня нет теперь дома, – глухо произнесла Толкушина.
– Я могу разместить вас у себя в номерах. Я нынче в столице в гостинице живу, квартиру не нанимал, скоро обратно в Грушевку.
– Нет, в гостиницу мне нельзя. Никак нельзя. Нехорошо, неприлично.
– Помилуйте. Глупости какие! – вскричал Нелидов. – Да вы, матушка, сейчас только что чуть было не совершили гораздо более страшный грех! Грех самоубийства!
При этих словах Толкушина вся вздрогнула и посмотрела на своего спасителя со смертельным ужасом, словно только что осознала содеянное.
– И надо же, надо же такому случиться, что именно я, именно я оказался рядом! Именно я! – сокрушался Нелидов.
– Конечно, Соломея, а теперь я… – пролепетала Ангелина, которая начала что-то соображать.
– Послушайте, нам надо же что-то решить, куда вас везти, коли вы не можете ни домой, ни в гостиницу.
И тут Ангелина Петровна вдруг почувствовала ужасную боль в сердце, и перед ее взором всплыло лицо Софьи. Наверное, именно в этот миг она читала предсмертное письмо, оставленное в спальне.
– Везите меня к дому. Но не в парадный вход, а во флигель. Там теперь моя подруга Софья Алексеевна Алтухова гостит. Там меня и оставьте.
Нелидов вздохнул с облегчением, и возница тронул.
– Эй, постойте! – раздался позади крик одного из зевак. – Шляпу-то позабыли!
