Текст книги "Секрет старинного медальона"
Автор книги: Наталия Ломовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 9
– Я думаю, тебе подойдет вот это, – сказала Юля, рывком снимая с вешалки брючный костюм – строгий и роскошный, из плотного шелка цвета старого вина.
Мать послушно закивала. Дочери видней. Ишь, как выправилась, какое на ней красивое платье, какая прическа! А какого мужика отхватила – молодой, видный! И не паразит какой-нибудь, который норовит на дармовщинку попользоваться, а богатый, предложение сделал! Она всегда знала, что дочери здравого смысла не занимать. Юля умница, не в нее пошла. Уж точно не в нее.
Когда Татьяна Витальевна увидела дочь из окошка, Юля стояла на перроне в красной блузке. Удивительно красивой, на редкость шедшей к ее бледному лицу, темным волосам. И настигло, оглушило воспоминание – девочка в красном стеганом атласном одеяле, крохотная мордаха кривится, ребенок жалобно хнычет, он голоден, а любовь приливает к сердцу так сильно – до боли. Ненужное, брошенное дитя… Она почувствовала знакомое томление, слепой порыв материнской любви, беспощадной и бесконечной, когда с подножки поезда кинулась к дочери, обняла ее, зарыдала, но та была, как всегда, спокойна и холодно приговаривала, поглаживая ее по спине: «Ну что ты, что ты». А потом еще был красивый молодой человек, который так ласково улыбался ей и, кажется, даже робел немного, и душистая прохлада внутри невиданной машины, и тишина гостевой спальни в доме будущего зятя! Спальню отвели ей, и некоторое время пришлось посидеть на застеленной голубым атласным покрывалом кровати, зажмурившись, чтобы не выпустить неожиданных, никчемных слез. Девчонке удалось! Она была права, она создана для этого мира, для алмазного сверкания, и дивных ароматов, и атласной гладкости. Остается признать ее правоту.
И Юлька видела признание матери и ее смятение. Вначале ей это доставило удовольствие и приятно пощекотало самолюбие – вот, смотри, Татьяна Витальевна, какая я стала! А ты говорила, что пропаду в Москве! Потом удовольствие сменилось неловкостью. За ее старомодный, хотя и довольно приличный костюм, за новые, очень дешевые на вид туфли на покривившихся уже каблуках, за претенциозную блестящую сумочку-кошелек, которая так нелепо выглядела в больших, натруженных руках… А более всего – за этот робкий взгляд, за подобострастное отношение к будущему зятю… Но потом на смену стыду пришло другое чувство. Почему это она должна стыдиться? Нет, ей нужно гордиться! И она будет ею гордиться, как бы трудно это ни оказалось! Она купит матери самые красивые вещи – на свои законные деньги! Новые туфли из самой мягкой кожи, чтобы удобно было ее разбитым, больным ногам… И вообще все, что есть у этих столичных холеных дам!
А Татьяна Витальевна и возразить не смела – только зажмуривалась, когда дочь платила у кассы и не купюры доставала из кокетливого бумажника, а карточки. Карточки какие-то! Кто их знает. А ведь бывало, манку на воде варила, пальто свое Юльке на юбку перелицовывала! Столько лет заботилась, обувала-одевала, себе во всем отказывала… Теперь пусть дочь похлопочет! Тем более что денег у нее от этого не убавится.
Дмитрий закурил, включил радио и стал высматривать Юльку. Смешно – ведь знает, что они с матерью с минуты на минуту выйдут из магазина, и все равно нервничает, косится в окно, как будто девушка может исчезнуть из его жизни так же внезапно и необъяснимо, как и появилась. И в то же время именно в эти редкие мгновения, когда она исчезала из поля зрения, освобождая его от сладкого дурмана своей красоты, он обретал способность трезво оценить свое положение. В эти моменты он не мог не признаться себе, что его женитьба, пожалуй, несколько скоропалительна. Об этом говорили косые взгляды – сослуживцев, друзей. Причем Лавров не мог даже сердиться на приятелей, прекрасно понимая их недоумение. Но как им всем было объяснить, что он ждал эту женщину всю жизнь, даже тогда, когда не знал ее вовсе, и теперь не может позволить ей проскользнуть мимо? Тем более что Юлечка стоически переносила и завистливо-недобрые взгляды и колючие шепотки за спиной. Именно она тогда начала этот разговор, убедив Лаврова, что ее не задевают пересуды посторонних, что для нее, разумеется, важно мнение его друзей, но она считает, что это мнение изменится, когда они узнают ее получше…
И оставалось еще одно – Жанна. Она так и не объявилась с того памятного вечера. Телефона не брала, сама не звонила. Юлька так смешно боялась встречи с ней! Бывшие подруги не могли не столкнуться на студии. Но все, кажется, прошло неплохо. Вещи она от Жанны забрала на следующий же день после помолвки и переехала к Лаврову – вот уже целый месяц, как он жил в неиссякаемом дурмане страсти.
Цепочку его размышлений прервала трель телефона. Он отозвался нехотя – ничего хорошего как-то не ожидалось. Звонила Жанна.
– Здравствуй, Дим.
– Здравствуй, – ответил Лавров машинально и удивился, насколько бесцветно прозвучал его голос.
– Я хочу извиниться за свое отвратительное поведение, – спокойным и даже веселым голосом, как будто и не почувствовала холодности Диминого тона, объявила Жанна. – Думаю, ты меня поймешь. И Юля тоже…
– Жанна, не извиняйся. Я повел себя как свинья. Ты была права.
– Нет, не думаю. Меня можно извинить одним – я слишком много работала в последнее время, переутомилась. Это был просто срыв. Но теперь все наладится. Я взяла отпуск, собираюсь схватить горящую путевку и съездить куда-нибудь, поваляться на песочке, помокнуть в океане… Так что извини, дружище, мне не придется быть у вас на свадьбе…
– Да? Жаль, – автоматически ответил Дима, вытягивая шею и глядя в окно: ему показалось, что в дверях магазина промелькнуло знакомое платьице… Нет, ошибка. – Что? – спохватился Дима. – Слушай, как же так? Но мы хотя бы увидимся до твоего отъезда? Куда ты едешь, кстати?
– Да сама пока не знаю. Я хотела пригласить тебя и твою избранницу в гости на небольшую вечеринку. Поздравлю вас, подарю подарок и уеду с чистой совестью. Приедете?
– Конечно, дружище, какие могут быть вопросы? Когда?
– Часам к семи. Подожди, не вешай трубку. Я продала свою комнату, так что там меня искать бесполезно…
– Как так? – опешил Дима.
– Вот так. Видишь ли, решила прикупить себе что-нибудь посолидней. Не тебе одному жить в апартаментах. Риелтор подыщет, пока буду отдыхать. Так что я сняла пока номер в гостинице «Ренессанс». Приходите туда, ладно? Прямо в ресторан.
– Хорошо, – растерянно ответил Дима.
Выключив телефон, он погасил догоревшую сигарету и присвистнул удивленно.
– Не свисти, денег не будет, – ласково сказала Юля, открывая заднюю дверь.
– О! А как же я тебя проглядел?
– Да уж не знаю, с кем ты так увлеченно ворковал по телефону…
– Юля! – ласково одернула Татьяна Витальевна расшалившуюся дочь.
– Я шучу, мамуль.
– Звонила Жанна.
Юля слегка поджала губы:
– Да? И что? Как она?
– Более-менее. Она не сможет быть на нашей свадьбе, уезжает за границу. Извинялась и приглашала провести вместе вечерок. Чтобы, так сказать, компенсировать свое отсутствие…
– Замечательно! – обрадовалась Юлька. – Идем в гости! Только как же мама?
– Вы не волнуйтесь, деточки, идите, повеселитесь, – вступила в идиллию Татьяна Витальевна. – Я же не на день приехала, успеем наговориться… Да и устала я с непривычки от этого шума московского. Привезете меня домой и положите спать, а сами ступайте, куда вам надо. Конечно, если Жанночка уезжает и хочет поздравить…
– А ты уверена, что тебе не будет скучно? – заботливо осведомилась Юля.
– Спать-то скучно? – засмеялась мать.
«Как она изменилась, – усмехнулась про себя Юля. – Тише воды, ниже травы, ни тебе упреков, ни тебе нотаций! Заискивает, шутит, смеется… В сущности, паршивый же это мир, в котором даже отношение к тебе матери зависит напрямую от твоего материального и социального положения… Интересно, вела бы она себя точно так же, если, приехав, застала меня в коммуналке, в старых тряпках, варящей на общей кухне китайскую лапшу? Да фиг с два – пилила бы, что жить не умею, что себя погубила… И была бы права. Молодец мамуля!»
Лавров уловил перемену в настроении невесты и сказал негромко:
– Если ты не хочешь ехать, я могу отказаться… Или поеду один.
– Нет-нет, мы вместе! – торопливо заверила Юля.
Ей очень любопытно было посмотреть на Жанну в ее нынешнем состоянии.
И она не прогадала. За прошедшее время Жанна изменилась. Она посвежела и похорошела, ее глаза словно зажглись какой-то новой мечтой.
– Ты выглядишь так, словно из салона красоты не вылезала, – удивилась Юля. – Слушай, какой маникюр! Гламур-р!
Лавров передернул плечами.
– Чудесно выглядишь! Признайся, гулена, что просто захотелось прошвырнуться по заграницам!
– Точно так. – Жанна рассмеялась, откинув с лица прядь волос. – Сейчас я вас поздравлю, а потом расскажу тебе про шоколадный массаж. Это что-то невероятное! Представь…
– Жанна, ты обещала потом рассказать! – жалобно проныл Лавров.
Ужин удался. Жанна была в ударе – она рассказывала смешные истории, происходившие на съемочных площадках, она шептала что-то Юле на ушко, указывая взглядом на Лаврова, она хохотала и выстукивала изящной туфелькой какой-то испанский ритм. Вручила в подарок молодоженам антикварную вазочку из позолоченного серебра. От времени позолота потерлась, и Юля, заметив это, скроила мимолетную гримаску, как бы подивившись некачественности подарка. Лавров заметил это и усмехнулся – ничего, у нее будет шанс научиться разбираться и в драгоценностях, и в антиквариате! Он ей даст этот шанс. И все же сомнение, поселившееся в его душе, не оставляло его в покое. Вроде все было хорошо, но что-то не так, в его избраннице постоянно появляется нечто коробящее, как будто он боится испытать стыд за нее…
– Так куда же ты все-таки едешь? – все пыталась выпытать Юля.
– Не знаю я! – смеялась Жанна. – Нет, правда не знаю! Просто хочется пошляться по миру… Эх, было б у меня много-премного денег, я бы все время путешествовала!
– Мы тоже будем путешествовать, правда, Димасик?
– Димасик? Это Лавров-то?
– Будем, – коротко согласился Лавров, проигнорировав шпильку. Ему казалось, что Жанна вовсе не собирается никуда уезжать. Неизвестно почему. Что-то было в ней… не отпускное. И в испанских ритмах, и в захлебывающемся смехе Лаврову виделись признаки истерики. И он был только рад, когда приятный ужин наконец кончился.
Глава 10
Дворец бракосочетаний давно не видел такой очаровательной пары. Разные были – и буржуазно наряженные невесты в роскошных кринолинах, под ручку с крепкими мальчиками, у которых жесткий воротник белой сорочки выбивал на затылке три красные щетинистые складки, и пары среднего достатка – невеста в ширпотребовском атласе, смущенный жених в готовом, неловко сидящем костюме… Но на эту пару выглядывали посмотреть все работники Дворца, а уж их-то, видавших виды, мало чем можно было удивить!
Жених был, правда, обычный – симпатичный молодой человек в безупречном смокинге, сияющий от счастья, а вот причина его сияния… Удивительно красивая девушка, такую заметишь и в наше богатое на подобные экземпляры время! В простом белом платье, с веночком живых роз на прелестной головке и распущенные, непроглядные, ночные, вороньи, волосы. И, как видно, красота ее не пропала даром, попала в хорошие руки – жених, несмотря на молодость, был не последним человеком в городе, из уст в уста передавалась его фамилия – фамилия владельца глянцевого журнала.
Свадебный пир оказался довольно скромным. Лавров не прочь был бы закатить праздник на полную катушку, пригласить в свидетели своего счастья всех приятелей и знакомых, но Юля с присущим ей тактом заметила, что Лавров, вообще-то, вдовец…
– Я должен тебе сказать… Я был женат, – сообщил он Юле за неделю до свадьбы. Он понимал, что это нужно было сказать раньше, но все не мог себя заставить.
– Я знаю, – кивнула Юля. – Наконец-то ты собрался… Мне Жанна давным-давно рассказала. Ужасно. Бедная женщина.
– Да… Ты прости меня, Юль.
– За что?
Так что на вечеринке были только близкие друзья, Татьяна Витальевна и свидетельница – очень бойкая, некрасивая, но очаровательная девушка с редким именем Гоар, тоже начинающая актриса. Последняя сразу же начала отчаянно флиртовать с Олегом, который принял на себя почетную обязанность Диминого свидетеля. Потрясенный неожиданным напором, он явно чувствовал себя неловко.
Но все это прошло мимо Лаврова, словно приснилось в длинном и подробном, утомительном и счастливом сне. С того самого момента, как сияющая улыбкой регистраторша во Дворце бракосочетаний сообщила ему, что он может поцеловать невесту, он был словно в тумане.
Неожиданно и ярко Дима понял, что вот теперь Юля принадлежит ему полностью, насовсем, по праву… Именно потому как во сне плыли лица гостей, именно потому он потешался над невнимательностью режиссера сна, так неуместно вставившего в сценарий развеселой дружеской пирушки бледное, с крепко сжатыми губами, потерянное лицо Ольги… Да что с ней такое? Выпила лишнего?
Дмитрий понял, что все не сон, только в ту минуту, когда вошел в спальню. В ней после ремонта еще слегка пахло краской и клеем, но в целом уже утвердился сладкий запах Юлиных духов. Девушка сидела на широкой кровати, опираясь спиной на подушки, лицо у нее казалось спокойным и усталым, волосы были распущены… И у Лаврова потемнело в глазах от черного пламени этих волос.
А потом было наслаждение столь дикое, столь возвышенное, что оно выходило за рамки животного и ангельского в человеке… Юля была создана для него, он впитывался в нее, как вода – в черную, вечную землю, он исчезал, растворялся и возрождался вновь…
Ночью Лавров проснулся от неприятного чувства. Смятые простыни, распахнутые шторы и полная луна, глазеющая в комнату. Ну конечно же! Он не любил лунного света. Ночь уже шла к завершению, за окном, в кронах тополей, сонно пробовали голос какие-то мелкие беспокойные птахи. Но признаков рассвета пока не было видно. Новоиспеченный супруг обхватил голову руками и застонал. Бог мой, он вел себя как животное, как кабан на грядке топинамбура, он заснул сразу же, как отрубился! Лавров немного отстранился, чтобы увидеть свою жену, но тем только усугубил свои мучения, почувствовав новый прилив желания. Это все же первая брачная ночь! Он должен был оставаться нежным! И, преодолевая любовную амнезию, стал припоминать, как она вела себя, что говорила, что делала, и постепенно успокаивался. Мужская эгоистичная натура мало-помалу побеждала нервного и чувствительного влюбленного, она говорила, что все прошло как нельзя лучше, что новобрачная разделила с ним и горение, и финал этой дивной ночи.
Но нежный влюбленный продолжал волноваться, и к нему было применено последнее средство – ему пообещали, что завтра же, или нет – сегодня утром! – он станет ласкать свою супругу так долго и основательно, что совершенно искупит свое неджентльменское поведение. Может, Дима и уснул сразу после, как невоспитанный скот, но невеста тоже спит! Вон как сладко посапывает!
Но Юля не спала. Широко раскрытыми глазами она смотрела в окно, на луну, которая уже уходила на покой, и подушка под ее щекой была мокра от холодных и злых слез. Но к мужу она лежала спиной, и все, что он мог сделать без боязни потревожить ее трепетный сон, – это осторожно прижаться сзади и положить руку ей на талию. Но не увидеть ее лица. Что ж, быть может, это и к лучшему.
Глава 11
Не только одна Ольга была на свадьбе Лаврова печальна. Ее-то поведение как раз понятно – зависть. Все завидуют невестам, а этой грех не позавидовать. Такого парня отхватила, а ведь только-только из Запупырловска! А вот настроение Кирилла прошло мимо окружающих, его холодноватую отстраненность заметила только Ольга.
– Да что с тобой! – то и дело толкала она его локтем. – Милый, приди в себя и потанцуй со мной. Хотя бы… – изящно язвила она, но Кирилл, который в любое другое время развил бы из этого намека целый монолог, на этот раз совершенно никак не реагировал. А вечером…
– Поедем к тебе? – шаловливо поинтересовалась у него подвыпившая Ольга.
– Нет, к тебе, – спокойно ответил Кирилл, но Леля удивилась. Она знала, что Кирилл не очень любит бывать у нее, говорит, что слишком шумно, что его беспокоят запахи женского будуара, кремов, пудры, духов и что он ночует у подруги только тогда, когда допоздна работает в своей студии, которую снял на этаж выше. Но она ничего не сказала, не придала значения, решив, очевидно, что у Кирилла в квартире полный беспорядок и пустой холодильник и ему не очень-то хочется возвращаться в родные пенаты после роскошной и веселой свадьбы.
Но на этом беспокойства не кончились. Ольга ушла в душ полить прохладной водой ноги, уставшие от танцев, а Кирилл раздевался в комнате. Вдруг послышался вскрик…
– Ты чего, мышь увидел? – крикнула Оля, но звук льющейся воды не дал ей услышать ответа. Напевая, девушка принялась умащаться кремом, полагая, что Кирилл, разумеется, вскрикнул не из-за встречи с мышью, а, скажем, потому, что схватился за горячую джезву.
А войдя в комнату – веселая, освеженная, пахнущая любимым парфюмом, – она испугалась по-настоящему. Кирилл сидел на диване, его пиджак валялся на полу, а в руках парень держал какие-то бумажки. Причем лицо его было бледным и смотрел он на эти лоскутья, как на случайно забравшегося в квартиру и весьма агрессивного паука-фалангу.
– Ты что? – осторожно спросила Ольга. Кирилл с трудом поднял на нее взгляд – далекий, затуманенный.
– Что это у тебя в руках?
– Так, ерунда, – нехотя ответил Кирилл, словно возвращаясь из какой-то неведомой Ольге дали. – Просто я забыл об одном важном деле… А сейчас вспомнил.
Ольга решила, что на сегодня вполне хватит объяснений. Но в эту ночь она, как и новобрачная, заснула позже своего партнера. Дождавшись, пока Кирилл примет свое излюбленное положение для сна – на животе, крепко обхватив подушку, – и ровно засопит, она встала и с бьющимся сердцем принялась рыться в карманах его пиджака. Луна, неизменная сообщница влюбленных и преступников, помогала ей мертвенно-бледным лучом, и ночник в виде обнаженной женщины подсветил, не желая отставать от луны, и Оля наконец нашла, что искала. Белый длинный конверт без марок и адреса, а из него выпала маленькая фотография девушки. Утонченное, красивое лицо, немного длинноватое, что придает ей сходство с жеребенком, и такие же длинные шоколадные глаза. Сидит, забравшись с ногами на высокий табурет, обхватила острые свои колени и подняла их почти к подбородку, смотрит без выражения. На шее – добрый десяток разнокалиберных цепочек, на запястьях – металлические обручи, и даже щиколотки босых длиннопалых ножек украшены браслетами. Оля перевернула фотографию – мелкий бисер чужого языка. Это французский, понятна только подпись. Жаклин – судя по всему, так зовут девушку на фотографии. Кто она? Сегодня тайные любовницы не дарят своих снимков с трогательной надписью, сегодня изображения заперты в совершенные корпуса телефонов, фотоаппаратов, компьютеров, зашифрованы цифровым кодом, и не вложить их в хрустящий конверт, не забыть в пиджаке на горе обманутой влюбленной!
Кирилл заворочался, что-то сонно пробормотал, и Ольга, содрогаясь от волнения, от чувства постыдности своего поступка, сунула злополучную фотографию в конверт, а конверт – обратно, во внутренний карман пиджака. Затем на цыпочках ушла в ванную, присела там на плетеный бельевой короб и глубоко задумалась, глядя на себя в затуманенное зеркало. Но вряд ли в эту минуту глаза ее видели что-либо из реального мира. Посидев так минут десять, она напилась воды прямо из-под крана (о, этот омерзительный привкус, знакомый тем, кто ночью глотает «воду из стенки», глотает жадно, словно она может дать счастье, радость, разгадку мучающей тайны!), встала и пошла обратно. За десять минут девушка твердо решила не страдать понапрасну и непременно спросить у Кирилла, кто такая эта Жаклин и почему ее фотография произвела на него такое впечатление. На этой мысли она, как ни странно, спокойно уснула. Но все оказалось не так-то просто.
Утром Оля так и не смогла задать Кириллу мучивший ее вопрос. Он выглядел как всегда, жадно поглощал поджаренную ветчину и тосты, нарочно перемазал всю физиономию томатным соком, желая только рассмешить Ольгу, и весело планировал сегодняшний день, благо было воскресенье. Потом он повез ее в зоопарк. Просто Оля сказала, что сто лет не была в зоопарке. Там они смотрели, как кормят молодняк, долго сидели у пруда и съели столько мороженого, что хватило бы на целый детсад. Словно вернулась ранняя юность, словно все будет хорошо.
Человек бывает равнодушен и по отношению к ближним, и по отношению к себе тоже. Ольга навредила себе этим молчанием – она не знала, что Кирилл ждет расспросов по поводу вчерашнего происшествия, не полагала, что он, который терпеть не может разговоров на душещипательные темы, мечтает поговорить с ней, с Ольгой, о той девочке, чья фотография оказалась в кармане пиджака.
* * *
Костюм был куплен десять лет назад, и Кирилл надевал его всего пару раз. Сейчас этот фасон снова вошел в моду, и все же хозяин не вспомнил бы о нем, если б, собираясь на свадьбу друга, не обнаружил на лацкане своего выходного костюма здоровенное пятно. Это был не единственный его костюм «на выход», но второй, по иронии судьбы, отбыл в химчистку два дня назад.
– Я надену брюки и легкий такой бежевый свитер, – поделился Кирилл с Лелькой в телефонном разговоре.
– И не думай. Я буду в вечернем платье с голыми плечами. Понял?
– Нет. То есть про платье я понял, а про суть возражения не допер.
– Все ты допер! И вообще, что за выражения? Я буду выглядеть, как принцесса, а ты – как нищий. Нехорошо.
– Этот свитер я купил в Лондоне, и он стоил сорок фунтов!
– Ой-ой-ой, – неопределенно отозвалась Лелька. – Все же будь так добр, приди в костюме.
Кирилл, конечно, попытался свести проклятое пятно. Но сказывалось отсутствие опыта – после оттирания влажной тряпкой оно значительно побледнело, но осталось все же заметным. Времени на дальнейшие водные процедуры не было, некогда теперь и ехать за новым костюмом. Кирилл, который очень прохладно относился к порядку в своей квартире и тем более в студии, был большим аккуратистом в том, что касалось собственной внешности. Пойти в костюме с запятнанной репутацией на свадьбу он не мог и потому, чертыхнувшись, снова полез в гардероб – в смутной надежде найти что-то подходящее. И сразу же наткнулся на этот очень приличный костюм. Даже странным показалось, почему он, так давно преданный забвению, вдруг оказался висящим на виду. Должно быть, Лелька хозяйничала в гардеробе…
Кирилл облачился в найденный костюм, повертелся перед зеркалом и остался доволен. Припомнил, что практически не носил его. Новенький бледно-зеленый галстук подошел к нему идеально, да и сидел костюм хорошо. В свое время Кирилл сильно похудел – это и послужило причиной длительной ссылки и забвения костюма, но с тех пор он опять поправился, и все теперь – тютелька в тютельку, как говорили московские портные в старые добрые времена!
А в карманы он лазить не стал. Зачем? Сунул бумажник, и дело с концом. Оказалось, напрасно. Впрочем, тогда он ощупал пиджак, и ему показалось, что карманы пусты. Но этот конверт такой тонкий, на ощупь его можно было бы и не почувствовать…
После свадьбы Кирилл захотел поехать к Ольге и, вероятно, удивил ее, но не стал объяснять причин такого решения. Зачем? Да просто хотел сделать подруге приятное. Утром можно было бы выбраться куда-нибудь – только вдвоем, на целый день. Ольге непременно понадобилось бы заехать к себе домой, и драгоценное время пропало бы.
И вот надо же было так случиться! Неловко запутался рукой в рукаве – торопился раздеться, чтобы зверски вломиться к любимой женщине в душ, где она расслабленно нежилась под горячими струями, – и что-то зашуршало в верхнем внутреннем кармане. А когда Кирилл достал и раскрыл тонкий, как луковая шелуха, такой же золотисто-желтый конверт – не смог сдержать изумленного вскрика.
На фотографии была Жаклин, смотрела своими кроткими и лукавыми глазами. И воскрешался, медленно и мучительно срастался, будто поднимаясь к зыбкой поверхности, этот полузабытый, бледный образ, ушедший когда-то на самое дно памяти. Сначала Кирилл изо всех сил старался изгнать из памяти девушку, убегал закоулками сна от ее ночного упрекающего призрака, а потом и впрямь забыл. Но не до конца, оказывается, потому что все вспомнил сразу…
– Все жду, когда газетная передовица начнется словами: «В наше веселое время», – шутил отец Кирилла, журналист-международник Владлен Стеблев. Теперь он мог позволить себе шутить, не то что в иные времена.
Когда-то он, уважаемый специалист в области политологии, опытный, «прожженный» аналитик и знаток всяческих оттенков политической палитры западного мира, имел во Франции весьма широкий круг определенных знакомств и связей. Он лично знал многих влиятельных политиков, был вхож в такие дома, куда простые смертные не допускаются даже на католическое Рождество. Причем Владлен Стеблев никогда не довольствовался парадной стороной дела, осторожно собирая информацию о тайных, черных входах и выходах. В последнем ему помогали вездесущие газетчики, местные репортеры, могучие акулы и мелкие, но не менее зубастые пираньи пера, с коими он тоже поддерживал тесные контакты.
В конце концов обладание закрытой информацией и вхожесть в разнополюсные политические сферы сыграли со Стеблевым вот уж и впрямь злую шутку. В одном из воскресных выпусков газеты «Юманите» («Юманите-диманш») он опубликовал большую статью о становлении компартии во Франции. Но только без периодов и унылой хронологической последовательности – раскованно, занимательно, со множеством любопытных примеров. Уже передавая материал в редакцию, прежде согласовав его, конечно, с Москвой, Стеблев по своему обыкновению решил включить в него еще несколько эпизодов, дабы придать работе большую фактурность. И, в частности, позволил себе пошутить в том плане, что, мол, для левых сил Франции Грибоедовский канал в экономическом смысле гораздо глубже Ла-Манша.
Осторожность подвела Стеблева-старшего в первый и последний раз. И все же красное словцо ему дорого стоило. Противники коммунистов завопили в прессе о «руке Москвы», тянущейся на сей раз к урнам избирательных участков – все это, как назло, произошло накануне выборов. Бывшие друзья немедленно отстранились от русского журналиста, публично хлопнув перед ним створками своих политических раковин. Отголоски скандала неизбежно докатились до Москвы, Владлен Петрович был немедленно отозван на родину, где ему в жесткой форме напомнили некоторые прописные истины, касающиеся и маститых журналистов в том числе. Казалось, дорога в Париж была навсегда заказана. Но близилась, надвигалась, дышала в спину старого политического уклада новая реальность, новая идеология, новая сила.
Давний проступок Стеблева-старшего против коммунистической партии Франции, имевшей во все времена наибольшее влияние в стране, был не забыт, но возведен в ранг доблестно-правдоискательного акта. Говорят, бог любит терпеливых и вознаграждает их – по мере минования надобности. Но триумфальное возвращение Владлена Стеблева во Францию оказалось омрачено смертью его жены Анны, матери Кирилла. Они поженились в юности, их брак был из числа счастливых. Кирилл стал поздним первенцем, и он почти не помнил мать здоровой. Последние десять лет она серьезно недомогала. Врачи сначала не могли установить диагноз, потом речь зашла о малоизученном заболевании крови.
– И жить не живу, и умереть не могу, – печально говорила Анна Ивановна мужу. – Ну, да грех жаловаться…
Примиренная со своей болезнью, она тихо угасла на руках у Владлена Петровича.
– Мама хотела, чтобы ты уехал со мной, – сказал отец сыну после похорон.
Кирилл кивнул. Он вообще редко перечил отцу. «Исторически», как сказал бы Владлен Петрович, между ними установились отношения «доверия и благожелательности», словно на дипломатических переговорах. Мать несколько лет уже болела, а отец постоянно работал, или хлопотал о лекарствах, или просто садился в кресло, и тогда казалось, что он куда-то летит, во всяком случае, мысли его были далеко-далеко.
Нет, Владлен Стеблев любил своего сына, втайне гордился им, радовался, что Кирилл талантлив: «Моя кровь!» Однако радости своей никогда не показывал – выдержка фирменная стеблевская, особый замес! А будущий Малевич уже в ту пору начинал рисовать свой черный квадрат.
Молодой художник смотрел на мир сквозь призму цвета и формы, еще не понимая, почему его так завораживают изгибы старинной лампы в отцовском кабинете, неправильная округлость громадного южного яблока, цветовые балаганы весны за окном. Сначала, по совету наставников, он осваивал карандашную технику, его рука становилась увереннее и тверже, движения – экономнее до скупости. Мать тогда часто просила набросать для нее что-нибудь легкое, веселое, «что помогает», и сын, достав несколько листов из планшета, действительно набрасывал на белое поле бумаги с помощью особо мягкого карандаша сетку переплетающихся линий. Линии постепенно превращались в контуры, разбегались и сходились, подобно рельсам небесной железной дороги.
Отец, бывало, заходил в комнату, нетерпеливо заглядывал в рисунок, хотя знал, что этого делать не полагается, и почти всегда недоумевал: «Ничего не понять! Тут вот дерево будет? Как из таких каракулей что-то в конце концов получается?!» А ведь получалось. И дерево с причудливым рельефом коры, и по-детски растопыренные ладошки садовых ромашек – солнцелюбивого поповника, и великолепный речной натюрморт: круглый, как поднос, карась лежит, красуясь лучом спинного плавника, на огромном листе кувшинки…
Потом Кириллу предстояло освоить вечно сырую акварель и капризную гуашь, включая и самую для него сложную технику – работу с белилами. И лишь через годы, овладев тушью и постигнув древнюю, всю перепачканную сажей душу другого рисовального материала, называемого молниеносным французским словечком «бистр», а еще через некоторое время, прочувствовав сущность тона, оттенков, значение интенсивности мазка и колорита в целом, Кирилл приблизился к истинному пониманию живописи – важен не столько цвет, сколько эффект освещения на полотне. Искусство освещения ему было суждено постигать уже в Париже… Знающая о своем недуге, Анна Ивановна непрестанно повторяла, что Кирилл должен поехать с отцом, – до тех пор, пока в состоянии была разговаривать. Тут сказывалась боязнь за молодого, инфантильного, талантливого, избалованного сына, который, останься один, мог поддаться дурному влиянию, жениться бог знает на ком, попасть в лапы мошенников; тут был и страх перед развалом семьи, который неотвратимо должен был наступить после ее смерти; и суеверное желание сплотить, объединить сына и отца, словно их общность поможет астральной сути покойницы подольше оставаться рядом с ними… Как бы то ни было, Кирилл обещал поехать с отцом. В конце концов, почему бы и нет? Его ждала учеба в престижной академии искусств, новые друзья, пронзительная романтика парижских встреч…
