Текст книги "Нам баньши пела песенку"

Автор книги: Наталия Ипатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Наталия Борисовна Ипатова
Нам баньши пела песенку
(Рохля – 2)

Прошло совсем немного времени, я нянчил уже нового начальника, однако некая пустота, оставленная детективом Рохлей, все не желала заполняться. И, как оказалось, зияла она не только в душе пожилого тролля. Лейтенант Баффин, симулируя скупую мужскую слезу, на каждом углу божился, что любил Дерека Бедфорда как сына. Правда, я сроду не доверял крокодилам.

Видно было, что новенький у нас не задержится: оттрубит, сколько потребуется, во исполнение гражданского долга, согласно которому молодой мужчина каждой расы обязан отслужить в армии, полиции или тюрьме, а там ему под афедрон уж готово кресло поуютнее. Родитель позаботился. И потому вечерами, в нашем любимом кабачке, что за углом, я пил пиво и под одинокий кларнет вспоминал шефа-напарника, который не гнушался пройти по улице в компании тролля.

Жизнь прекрасна всегда. Просто иногда в ней больше жизни.

Пиво делает меня сентиментальным. Здесь можно долго сидеть. Я и сидел – спешить особенно некуда, а Диннем, хозяин, не торопил. Тоже ведь, кстати, тролль.

– Господин Реннарт, – сказал он, и я вздрогнул. Обычно Дин ставит новую кружку, буквально обратившись в тень. Он достаточно умен, чтобы попусту не тревожить гостей. Они же, чего доброго, вспомнят, что им домой пора. – Я не буду слишком бестактен, если заговорю с вами о работе?

Я жестом предложил ему сесть, но хозяин отказался, прикинувшись, будто протирает столик, хоть я и крошки не уронил. Конспиратор. Мы с Дереком давно наловчились не говорить о важном в местах постоянной дислокации, где проще всего установить чары-прослушки. Пробовали мы как-то по роду службы лепить на одежду или прямо на тело так называемый мобильный вариант, однако подозреваемый вскоре начинал ощущать их: зевать, чихать, и даже икать, если особенно чувствителен. Заклятая обувь натирала ноги, а пуговицы отрывались. Сопротивление, так сказать, материала. Кабачок Дина мы всегда считали безопасным местом для разговоров о делах. Другое дело – для самого Дина он был самым что ни на есть местом постоянной дислокации. Он тут и работал, и жил с семьей наверху.

Впрочем, это я отвлекся.

– Проблемы у тебя, или?…

Диннем замотал ушастой головой так, что заплескались и полы гавайки.

– Я не получу с этого ничего, кроме благодарности, мистер Реннарт. Боюсь, правда, что и вы тоже. Благодарность, – повторил он, выпрямившись и драматически прижав тряпку к пузу, – и спасение души.

Я задумчиво отхлебнул. Спасение души штука, конечно, хорошая. Но что у нас тут есть для спасения душ? Один пожилой и пьяненький – чего уж там! – полицейский?

– Тут дитё у одних пропало, господин Реннарт. Не переговорите?

Здрассьте. Я и прошлое-то «детское дело» до сих пор недобрым словом поминаю.

– А обычным путем?

– Господин Реннарт, – проникновенно сказал Диннем. – Я вас давно знаю, вы честный тролль. И добрый.

Я сделал протестующий жест: по-моему, меня взнуздывали.

– Вы знаете систему, – внушительно выговорил Диннем, словно произносил слова, которым должно было меня заклясть. – И вы знаете ходы. Просто переговорите, господин Реннарт. И, если сможете, скажите ему «нет».

Куда мне было деваться? Мне слишком нравился его кабачок. Я бы не хотел приходить сюда с тяжелым сердцем, с чувством неоказанной услуги, и Диннем, само собой, это понимал. Новая кружка возникла передо мной, как по волшебству, и не успела пена осесть, как существо уже сидело напротив.

Сперва я затруднился определить его породу. Мелкий, смуглый, острые кончики ушей торчали из гладких черных волос и нервно прядали в воздухе. Мало того, черты лица у него были невидные, смазанные, и воздух вокруг дрожал – явный признак, что до недавнего времени на нем лежал «отвод глаз». Руки его производили множество суетливых движений: существо непрестанно потирало лоб, массировало кончики пальцев, перебирало пуговицы на истрепанных серых манжетах, ощипывало невидимую ромашку…

Через минуту до меня дошло, почему цветочные феи не могут подать заявление к розыску обычным порядком. Нелегалы.

– Вы понимаете, – эк им важно всем, чтобы я понял! – там, за Барьерным Кряжем, нет будущего. Один тяжелый, монотонный, скудно оплачиваемый ручной труд. Сельское хозяйство. Лепестки роз. Тонны, стога лепестков роз…

В лепестках роз они и укрылись всей семьей, преодолев с грузовым драконом тысячи миль пути и неприступный Барьерный Кряж. Тогда казалось – все, что угодно, лучше того, что ожидало их там: целый день от восхода до заката на беспредельных гектарах под палящим солнцем.

– Ну и как? Лучше?

– Лучше, – упрямо сказал он. – По достижении совершеннолетия мои дети получат гражданство. Они смогут работать на фабрике. С машинами и чарами, а не ручной мотыгой, как тысячу лет назад. За Барьерным тысячу лет ничего не менялось. Разве что новые сорта роз вывели. Метрополии ведь нужны только розы.

Они чуть не замерзли насмерть, пролетая высоко над скалистой грядой: они знать не знали, как холодно в верхних слоях, но мысль о счастливом будущем согревала их. Ночью, беспрерывно чихая и сморкаясь, покрытые с головы до ног сыпью крапивницы, они выбрались со склада парфюмерной компании «Лан’ор» и отправились искать себе очаг и ночлег.

Кто-то же должен убирать мусор и подъедать кондитерский брак, и торговать мелочевкой в круглосуточно открытых фанерных будках?

– Но эту цену заплатить за наше будущее мы не в силах, – сказал Гедеон – так звали моего фея. – Если не сыщется иного способа вернуть крошку Ландыш, мне придется писать заявление обычным порядком, а значит – все было зря. Нас вышлют обратно, только положение наше будет еще хуже. Домишко-то мы продали, а деньги разошлись все на взятки…

Он осекся, вспомнив, что говорит с должностным лицом.

– Если будут расходы, – вмешался Диннем, как бы мимо проходя, – я того… в разумных пределах…

– Сколько у вас детей?

– Восемнадцать, – недоуменно ответил фей, отнимая ладони от лица. – Помилуйте, какое это имеет значение?

Действительно, какое? В совершеннейшей растерянности я допил свое пиво. Диннем сигнализировал издали, что денег не возьмет, но я не купился. Сказано – за спасение души и бессмертные ценности, значит, будем принципиальны.

* * *

– Любишь ты злачные местечки, – попенял я вместо приветствия.

Официант подскочил, убрал табличку «Заказано».

– Совмещаю приятное… с приятным, – ухмыльнулся Рохля, он же Дерек Бедфорд, бывший мой шеф и напарник. – Надобно одного человека подобрать. Вполне приличное кабаре, к слову. Не представляешь, Рен, как я рад тебя видеть.

Отнюдь. Я был бы весьма тронут, если мои коричневые уши трубочкой и консервативный галстук привели его сердце хотя бы в половину той же глубокой умиротворенной радости, что и мое – его ухоженная, связанная шелковой ленточкой рыжая грива. А вот черная кожаная «косуха» оказалась для меня внове. И темные эти очки-забрала – Дерек в них сразу чужим стал. Спрятал глаза – и лицо спрятал, одна челюсть на виду: щетинистая, мужественная… челюсть как челюсть, одна из тысяч, если не видно глаз.

– Что пьешь?

– Считай меня на работе. Кружка пива или рюмочка кьянти, больше не… Кьянти пахнет лучше.

– Хорошо выглядишь, – оценил я, и добавил, – бухгалтер.

– Аудитор, Рен, – скрупулезно поправил он. – Бухгалтеры передо мной строем маршируют. С девяти утра до шести вечера. Аванс. Премия. Никакой беготни со стрельбой. Что за прелесть этот нормированный рабочий день! Я даже снова полюбил кофе.

– Рохля, – усмехнулся я. – Растолстеешь.

– Э, вот уж нет. Элементарно не дадут.

Он улыбнулся и сделал мне знак помолчать. Что вовсе нетрудно, когда перед тобой кружка «Октябрьского».

Так случилось, что голоса я воспринимаю на нюх, и ненавижу сладкие. Но этот… он был как аромат растертых на ладони листьев, и свежий, как молодая кора, и повергал в оторопь, будто вы сплели забор из побегов ивы, а они возьми и зазеленей после первого дождя.

Будто пар поднялся от земли, позлащенный утренними лучами, и отделил меня от переполненного зала, и приходилось напоминать себе, что я слушаю, а не пью. То есть, сперва приходилось, а потом – какого черта?! О страхе перед завтра и непонимании уроков вчера, трепетно моля не погубить своими руками любви, случившейся сегодня, Тень Белой Птицы могла петь на любом языке.

Что ты делаешь с моей жизнью,

что ты делаешь со своей жизнью?

Уши мои онемели и покрылись мурашками от возбужденного чувства, и, скажу я вам, прочим зрителям тоже не очень пилось-жевалось. То тут, то там раздавался стук отложенной вилки или звон отставленного бокала, и кто-то перхал, давясь, и, пригибаясь, торопился покинуть зал.

Тонкая ткань обвивалась вкруг ее талии, ниспадая долу и разливаясь на полу, будто лужица нефти, роскошное бюстье-бабочка сияло стразами в серебре, такая же бабочка-маска прикрывала лицо. Точеный, тугой и звонкий, как тетива, стан выступал над поясом, реберный свод выгибался, трепеща на вдохе. Приглаженные с бриолином волосы отражали свет. Тень была вместилищем голоса, который не требовал никакого сценического действа. Я даже не помню, был ли там аккомпанемент. Так, говорят, эльфы поют, но кто их слышал, эльфов… Только в записи, а записью кого удивишь? Любые чудеса объясняют сегодня монтажной магией.

Эта заставит себя уважать.

– Как, ты говоришь, они умудрились потерять малышку Ландыш?

Я сморгнул, приходя в чувство.

– Удивительно, что они вообще все не растерялись по дороге. Купили у спекулянта втридорога кустарную «отводку», одну на всех. Ну и прикрылись ею, как зонтиком. А о том, что она действует неизбирательно, задуматься как-то не пришлось. Вот и отвели глаза… друг от дружки. Ландыш-то совсем кроха: вокруг столько народу, дракси, дома большие. Выпустила ладошку, за которую держалась – и ищи-свищи.

– Нда. Кто, спрашивается, воспринимает всерьез цветочных фей?

– Феи они или нет, но нелегальную иммиграцию власти воспринимают более чем серьезно. В случае обнаружения Гедеону с семейством грозит немедленная депортация. В том числе и чтобы другим неповадно было.

– Есть у фей землячество в столице? Можно же договориться, чтобы кто-то написал за них…

– Нету. Неофициальная политика такова, чтобы и духу их тут не было. В рамках международного права, само собой. Очень уж плодовиты. Мер соцзащиты на них не напасешься, а не помогай им – статистику попортят.

– Не помешаю? – молодая дама возникла у нашего столика. Черное платье с поясом, такое, знаете, с застежкой сверху донизу, маленькая шляпка с символической вуалью, черные туфли и черные чулки. Перчатки. Стрижка каре. Словно лампочка вспыхнула – «дорого». Но элегантно, благопристойно: посетительница, и только. Задел бы рукавом в толпе – не узнал. И в зале никто даже не обернулся.

– Господин Реннарт, вы ведь меня узнаете?

Дерек поднялся, отодвигая для дамы стул, мимоходом мазнут был помадой в колючую щеку. Даже забрало не скрыло, насколько у него довольный вид.

– Я знал бутон, – церемонно произнес я, ожидая, пока помада торопливо удалялась ближайшей салфеткой. Рохля великодушно терпел. – Теперь я вижу прекрасный цветок. Экий голос, мисс Пек… Знал бы, постыдился гонять вас по крыше. И охламона бы не пустил.

– Ох, да это только ради денег, – отмахнулась Марджори. – Дары эльфийской крови. Далось дешево, и уйдет – не жалко. Да и охламон против.

– Вообще да, – виновато ухмыльнулся Рохля. – Один такой ее вечер дороже всего моего трудового пота, пролитого за месяц. Но лучше так, чем взять с прилавка и…

Он неопределенно махнул ладонью перед носом. Все мы поняли, какую Мардж выставила ему альтернативу. Во дни, когда состоялось наше знакомство, мисс Пек возглавляла подростковую банду: помимо чарующего голоса она от рождения обладала свойством исчезать по своему желанию, сделав всего несколько шагов. Со всем, что держала в руках.

– В аудиторах можно иметь много, – стальным голосом сказала мисс Пек. – Но таким образом, что теперь уже я – против.

– К моим рукам не липнет, – лживо пожаловался Дерек.

– Грех это, – припечатала она, и спорить он не стал. И не стал бы, я хорошо его знал.

Марджори взяла в руки лакированную сумочку.

– Реннарт, я думаю, мы должны вам ужин. Поедемте к нам, договорите, пока я управлюсь на кухне.

– Что, и на кухне тоже? – ахнул я. – Друг мой, ты выиграл в лотерею!

– Да уж. Когда однажды вечером я вернулся, а меня накормили, до меня дошло…

– …что надобно научить меня готовить хотя бы яичницу! – воскликнула Мардж, развеселившись.

– Дитя искренне полагало, будто консервы – еда, – завершил Дерек с самым благопристойным выражением лица, которое не спасло даже забрало.

* * *

– Вы едва ли представляете себе, Реннарт, какая это оказалась интересная работа, – говорила Мардж, повязывая кухонный передник прямо поверх выходного туалета. – Аудитора сперва пытаются купить. А ежели не получается… Что ж, встречаются твари, вроде ночных, кто может потерять слишком много, если на их бухгалтерию свет направить. Как вот напоролись мы давеча: казалось бы, впору совсем отказаться от принципов этих! Такого натерпелась страха, мерцала поминутно. Исчезала, когда накроет: на полпути в лавку, с кухни, по которой, задумавшись, неосторожно кружила-вышагивала, по дороге из спальни в ванную… Не очень-то удобно, прямо скажем. Прикиньте, каких нервов это стоило Дереку. Представьте, он видит в окно, как я вхожу в парадное… а в дверь все не звоню. И в подъезде нет меня.

Они обменялись улыбками. Я почувствовал себя лишним.

– Все же со временем образовалось, – примирительно сказал Рохля. – Кого уволили, кого посадили. И поводов бояться стало меньше, и страх уже не тот, а?

– И только мой неподкупный вознагражден по заслугам. Новой работой.

– Это уж так водится, – теперь понимающими взглядами перекинулись с Дереком мы.

– Ну ладно, секретничайте, – Мардж умчалась, а я огляделся, оценивая масштабы наступивших перемен.

В памятном мне продавленном диване сменили набивку и отодвинули его под самое окно, там же на маленьком столике приютился промышленный палантир с плоским экраном. Ну, сетевой-то выход у Дерека всегда был. Потрепанные журналы сложены в стопки, ни банки пивной нигде не валяется, ни забытого носка. Спальная часть буржуазно отделена занавесочкой. Ухищрения комнаты, которая одна на все. В холостяцкие-то времена тут и кошке негде было прилечь.

– Серьезная у тебя леди. С принципами. Резкая.

– О! – с уверенностью откликнулся Дерек, – Это только хитиновый панцирь! Кто бы вот подумал, как ее пробьет на респектабельность!

Прежде мисс Пек вела жизнь криминальную, насыщенную и очень интересную, и с дерекова попустительства никакая справедливая кара ее не настигла. Не было ни одной объективной причины разочароваться в преступном образе жизни. Сколько им быть вместе? Пока она не заскучает?

Я пожалел короткоживущих. Прочие расы способны хотя бы разделить жизнь на периоды: сегодня, скажем, весь ты – вместилище чувств, завтра растишь семью и благоустраиваешь логово, а послезавтра определяешь себе род занятий и совершенствуешься в них, словно прочее перестало существовать. А у людей нет времени, им все приходится валить в одну кучу. Удивляться ли, что каждая ошибка у них – роковая?

– Самая страшная тайна и самый непостижимый их секрет в том, что иногда им надо выораться, – сказал я. – Обвинить тебя в том, что ты выпил их жизнь, взял все, ничего не дав взамен. Предугадать эти приступы невозможно: они могут зависеть от стрелки на чулке или от расположения планет. Сможешь принять это как неизбежную плату за то, что она с тобой – будешь женат, и, возможно, счастливо.

– Ну, Рен, каждый такой случай – частный.

Я не понял, возразил он мне, или согласился, но тему на этом мы исчерпали. Дерек помассировал виски, и уперся ладонями в колени.

– Итак, с момента пропажи ребенка прошла неделя. Исходим из того, что ее не похитили ради выкупа: денег у Гедеона не требовали, не вижу для него смысла скрывать такие вещи. Она не попала под дракси – иначе мы бы знали. Я уверен, прежде, чем прийти сюда, ты просмотрел колонку происшествий.

Я кивнул. Профессиональный детектив, он прекрасно знал, с чего начинается такого рода работа.

– Также мы предполагаем, что Ландыш не похищена ради какого-нибудь гнусного подпольного ритуала, потому что… потому что я даже думать про это не хочу, пока не исчерпаны простые причины. Стоим пока на том, что феечка просто потерялась.

– Просто «как в воду кануть» ребенок в центре города не мог.

– Я тоже так думаю. Ее могла подобрать подростковая шайка.

Оба мы непроизвольно покосились в сторону кухни. Дерек помотал головой:

– Нет, Мардж все эти несколько месяцев даже не глядела в ту сторону, и связи старые обрубила. Мы же, собственно, инкогнито сохраняем. Кто знает, может, правительство все еще нас хочет? Бережемся.

– Не будем недооценивать рвение самих фей, – сказал я. – Сам Гедеон, семнадцать его детей разного возраста и Диннем, давший им приют, спрашивали тут и там, и если бы девочка затерялась на городском дне, им бы ее уже нашли и вернули. Диннем поддерживает разные связи, мы с тобой давно его знаем, есть дела, в которых он честен. Я верю в него так же, как ты веришь в Мардж. Бредень у него частый. Если он ничего не зацепил, значит, там рыба не водится.

– Первая версия, которую я бы отработал – дитя попало в руки социальных служб. В работный дом. Ее безусловно вернут родителям, если те обратятся по всей форме.

– Вот с формой-то и затык, – вздохнул я. – Собственно, только из-за нее этим занимаемся мы, а не детский отдел. Видишь ли, для того, чтобы войти в работный дом с обыском, мне нужна бумажка с подписью и печатью…

– …а у меня такая бумажка есть.

– Социальные учреждения ведь подлежат аудиторской проверке?

– Еще как подлежат, – хмыкнул Дерек. – Согласно графика. Но график я беру на себя. Я рассказывал тебе, как в школьные годы табель подделывал? Да где же она столько времени? Извини, пойду проверю.

Я поджал ноги, Дерек протиснулся между моими коленями и столиком и исчез в кухне.

– Помочь? – услышал я. Стены-то в этих доходных домах – из толстой бумаги.

– Ой, да ты поможешь… Иди лучше, разговаривай, не мешай, я лук режу… колечками.

– Колечками? Это ведь непросто.

Тихо, как только мог, я поднялся на ноги. Собственно, все, что надобно сказать, было сказано, и как у них дела – я тоже увидел.

Пора уходить.

Сумерки вливались в кухонное окно: серый, быстро темнеющий квадрат, и силуэт Тени Белой Птицы на нем. Она ведь черная, тень, вне зависимости от птицы. Тонкая, хрупкая, нестерпимо художественная. Дерек, подойдя сзади, сжал ей плечи, дыхание его касалось ее волос, и оба замерли.

Должно быть, только звук закрывшейся двери их расколдовал. Не знаю, я-то уже не видел.

* * *

Аудиторских корочек Рохли оказалось достаточно, чтобы впустили и нас, приданных в подтанцовку для солидности. Я многозначительно озирался, засунув руки в карманы, плюс еще и Марджори с нами напросилась. Дескать, должен же кто-то нести блокнот! Леди водрузила на переносицу очки, стянула волосы в пучок на затылке, надела туфли на низких каблуках – ну как драпать! – да еще портфель прихватила для целостности образа. Милый, как ты думаешь, может, мне сделать завивку? Нет, пожалуйста, мне нравится и так. Короче, Дерек не посчитал нужным проявить твердость характера.

С другой стороны, приходилось признать, что мисс Пек обладает неким свойством, которое могло бы пригодиться

Место мне не понравилось. Мало того, что дом, куда общество скидывало свои несовершеннолетние отбросы, стоял далеко не в центре, и добираться туда пришлось переполненным общественным транспортом, с двумя пересадками, так еще и выглядел он совершеннейшей… тюрьмой.

Стена из гофрированного железа высотой метра три, и в ней – будка поста, сквозь который мы все же прорвались после недолгих препирательств и демонстрации полномочий. Я услышал, как Марджори со всхлипом втянула воздух, и запоздало припомнил, что ее собственные нежные годы прошли в заведении вроде этого. Да как бы и не в этом самом!

По доброй воле я бы и шагу сюда не сделал.

Нижние окна серой пятиэтажной глыбы все были заложены кирпичом. В окнах второго этажа не осталось стекол: их забили фанерой, а там, где фанеры не хватило – просто парой досок, наискосок. Из одного хлестала струя пара. Авария у них. Отметить, может пригодиться. Двор мощеный, налево от входа – переполненные мусорные баки. Прочие стекла не мыты не первый год. Пахло дохлятиной и тушеной капустой.

Сбившись в ударную группу, мы поднялись на парадное крыльцо.

Дежурный орчонок, шаркая безразмерными тапками, проводил нас к директорскому кабинету. Коридоры темные, плинтусы грязные, лампочки тусклые, высоко и горят через одну. Сыро и холодно. Верно, и крысы тут есть. Здоровые, как собаки.

Как они там работают, в детском отделе, своими руками передавая детей сюда? И какими выходят отсюда наши новые граждане? Я оглянулся на мисс Пек, как на светлого ангела. Ангел сжался у Дерека за плечом и часто моргал.

– Не сейчас, – прошипел Рохля сквозь зубы. – Марджори, пожалуйста, только не сейчас. Я с тобой. Это они нас боятся. Сейчас сама увидишь.

С этими словами он дважды громко стукнул в полированную дверь высотой, казалось, до неба, и, не дожидаясь ответа, повернул ручку.

– Аудитор Бедфффорд?

– Да, мэм, это снова я.

– Мои бухгалтерские книги в порядке.

– Тем с большим удовольствием вы позволите мне в этом убедиться.

Директриса ухмыльнулась.

Сказать по правде, первым, что я увидел, войдя, были ее челюсти. Угловатые, мощные, отчетливо выделяющиеся под драпировкой обвисшей желтоватой кожи. Губ нет, а сейчас она еще и зубы показала: крупные такие зубы, с большими промежутками. На ней было зеленое платье, а поверх то, что я сперва принял за плащ. Серые кожистые крылья. И капюшон, образованный шейной складкой.

Где-то я читал, что баньши, как феминистками, не рождаются. Что любая особь женского пола при определенных несчастливых личных обстоятельствах может переродиться… Свят, свят, свят!

Марджори присела у дальнего края стола. У нее хватило присутствия духа положить портфель на колени и достать блокнот. Карандаш плясал, выписывая бессмысленные узоры, и бросив в ее сторону один только взгляд, директриса осталась удовлетворена. Тролль, сдвинувший шляпу на затылок, видимо, не показался ей «черпающим глубоко» – мы нередко пользовались этим моим качеством, вызывая весь огонь на Рохлю! – и она вновь сосредоточилась на Дереке. Глаза у нее, к слову, были без зрачков: одни серые радужки на мутно-голубых белках. И выражение лица – словно не сходя с места спела бы ему песенку.

– Чистокровный кельт, – произнесла, словно облизнулась. – Должен бы слышать, не так ли?

– Сегодня вы не в голосе.

– Но день придет.

– Несомненно. А пока мы с моей практиканткой мисс Реннарт, – я чуть рот не разинул, – ознакомимся с вашими финансовыми документами. Мистер Пек, – да, он особенно не напрягался, выдумывая нам имена, – как технический эксперт оценит качество и стоимость ремонтных работ.

– Вот шкаф. Вот ключ, – последний она сняла с цепочки-браслета, обвивающей ее птичью лапу. – Мое присутствие вам необходимо?

– Даю вам час, – прикинув на глаз толщину гроссбуха, сказал Дерек, – эээ, нет, хватит и получаса на то, чтобы вы сопроводили мистера Пека. Вероятно, он многое захочет осмотреть. Трубы, канализацию, перекрытия в комнатах, вашу кухню. А мы пока прикинем, на что уходили бюджетные средства.

Баньши снялась с роскошного кожаного кресла и величественно направилась к выходу. Чулки у нее были забрызганы грязью.

– Идите за мной, мистер Пек.

И я поплелся следом, покорно изображая инженера по капстроительству. Батарею только не забыть простукать.

* * *

Карантинный бокс оказался сырой неуютной каморкой с железной койкой и горшком под ней. Снаружи она запиралась на засов, а дневной свет проникал в нее через отдушину высоко в стене. По летнему времени тут не топили, и на потолке виднелся круг зеленой плесени.

Я никогда не видел Ландыш, но едва ли я ошибся. Феечка сидела в углу, на казенном одеяле, греясь от лучика, невозможно крошечная, черненькая, острые ушки… у половины рас острые уши. Бросила на нашу делегацию нелюбопытный взгляд и снова ушла в себя. Огромный розовый бант, криво пришпиленный к маленькой головке и явно слишком тяжелый, выглядел оскорблением и вызовом, адресованным непосредственно мне.

– Детский аутизм, – просветила меня баньши. – Она то ли немая, то ли не знает языка.

– Давно она у вас?

– С неделю.

Ручки-палочки с пальчиками-спичками двигались непрестанно. Рядом стоял мешок крупы. Учреждения этого типа финансируются из бюджета, но ни для кого не секрет, что детки тут отрабатывают свое содержание. Официально это проходит как обучение специальности, собственно, то, что администрация обязана дать воспитанникам на момент выпуска «в мир». Даже здесь, в карантине, поспешили пристроить малышку к делу: крупу перебирать.

– Каковы условия карантина?

– Если в течение десяти дней родители не объявятся, мы приходуем дитя окончательно, определяем в группу, ставим прививки, переводим в общую спальню, присваиваем номер…

– А если родители объявляются после?

– Мы, само собой, немедленно возвращаем ребенка. Но вы же понимаете, что мы не выдадим его кому попало. Каждому, кто сюда придет, придется документально доказать свои родительские права и возместить содержание. Никто не виноват, что они не уследили за чадом.

Луч переместился. Ерзая на подстилке, Ландыш перебралась вдоль стены за ним следом. Пока она переползала, мы молчали, и молчание было тягостным.

– А усыновление?

– Все – обычным порядком, аудитор. Семья должна быть той же расы, состоять в браке не менее трех лет, иметь счет в банке, все установленные страховки… – перечисляя условия, баньши улыбалась все шире, так, что я начал уже бояться провалиться в ее пасть. – Разумеется, гражданство. Те же требования предъявляются и к опеке. У меня все по закону. Ни шага в сторону.

У нее в этот момент был очень удовлетворенный голос, от которого мне стало холодно.

Так звучит правда, которая тебе не нравится, и с которой ты ничего не можешь поделать. За такой правдой я слышу смерть. Но казалось бы, при чем тут смерть?

* * *

Вернувшись с обхода, мы с директрисой сели составлять акт. Я не мог, разумеется, упомянуть сейчас о Ландыш, а потому просто играл свою роль.

– Почти все подотчетные деньги вы вкладываете в ремонты, но что-то у вас часто выходят из строя коммуникации, – заметил Дерек. – Прорыв водопровода раз в квартал и ежемесячный засор канализации. К тому же у вас в помещениях адски холодно, а про вашу кухню я и думать не хочу. От одной мысли о ней тошнит.

– Вероятно, это потому, что я вынуждена закупать дешевые материалы и нанимать неквалифицированных гастарбайтеров, – парировала баньши. – Не хотите ли вы предъявить мне злой умысел, аудитор Бедфорд? Но тогда уж будьте любезны, сочините еще и мотив.

В сущности, сейчас нашей задачей была только разведка. Задача выполнена, можем отступить и перегруппироваться. Марджори в сторонке поправила очки жестом записной мымры и посмотрела выразительно. Ей явно было что сказать.

* * *

Когда мы вышли из работного дома, близился вечер, накрапывало, и вдалеке предупреждающе порыкивал гром. Настроение у всех было хуже некуда.

– Принят временно в карантин ребенок женского пола, в графе «раса» прочерк, возраст не определен, состояние истощенное, – процитировал Дерек на память.

– Так оно и есть, – подтвердил я. – А где взяли?

– На улице подобрали. Все сходится. У тетки этой все правильно, на том и стоит.

– Выкрасть! – заявила Мардж. – А на следующий день еще бы и с проверочкой свалиться. Мол, где? Как – нету? – она с надеждой посмотрела на Дерека. Снизу вверх. – Можно?

– Вынести отсюда что-либо насильно способен только спецназ, – мрачно изрек Рохля.

– Ну почему? Я могла бы…

– Я не сомневаюсь, что ты могла бы. Нет.

– Ребенок в плохих руках!

– Сам видел, – огрызнулся Дерек.

Я вздохнул и посмотрел на небо. Сбоку неслось нескончаемое: ну позволь мне, я сказал – никакого криминала, у меня получится, я решительно запрещаю, и даже да пошел ты.

Я не встречал крепости неприступнее, чем прикрытая бумажкой с печатью. Вот и сейчас бюрократы смешали наши ряды: Мардж стиснула кулачки и опасно вздернула подбородок. Исчезнет? Нет, не исчезнет – страха в ней нету и на ноготь. Дерекова, кстати, заслуга. Пахло раздражением и бессилием. Ссорой.

Дождь наконец хлынул, обрушился сплошной стеной воды. Мы прижались к стене, укрывшись под горгульями фриза и морщась от брызг. Подкатило маршрутное дракси, да номер не тот. Старая, смутно памятная линия, которой ездил когда-то давно, когда это казалось важным.

– Поехали, – скомандовал я, отлепляясь спиной от стены и целясь нырнуть в салон. Глаза немедленно залило, Мардж последовала за мной, вскинув над головой портфель. Последним, подтянувшись за поручень, запрыгнул Дерек, и всех забрызгал, отряхиваясь внутри, как пес.

Пока летели, ливень кончился, и желание цапаться у молодых выдохлось. Мисс Пек поглядывала в окно, любопытствуя, куда я их везу. Рохля, напротив, закрыл глаза, расслабился, опустил плечи. То ли думал, то ли спал. Доля такая – принимать на себя эмоциональные удары. Кто другой, может, и привык бы. Трудно быть хорошим парнем. Доказывай тут всем, что, мол, достаточно хорош. Как скоро потребуешь принять тебя таким, как есть?

Наша остановка. Теперь, насколько я помню, перейти улицу, и чуть налево. Дом во дворе. Этаж первый. Своего ключа у меня давно нет.

Драговица открыла на стук, взметнула уши, видимо от удивления, и заслонила собой вход в логово.

– Здрассьте. Чего приперся?

– Был тут недалеко, – ответил я. – Не один я, с ребятами. Дождь застиг. Да и проверить вас захотелось.

Решимость ее была поколеблена.

– Чаю не нальешь?

– Ну… Мусик скоро вернется, у него экзамены. Вы проходите…

Она отодвинулась вглубь темного коридора, откуда пахнуло душным теплом. Так, собственно, и выглядит среднестатистическая тролльчиха среднего возраста. Шлепанцы на босых ногах, шелушащиеся пятки, серая юбка до середины колена, уже не выходная, мятая, но для дома сгодится. Колыхающиеся складки плоти под бесформенной безрукавой блузой. По достижении определенного возраста троллю бесполезно бороться с лишним весом. На самках это особенно заметно.

Дерек и Мардж примолкли – одно это уже удача! – и тихонько расположились в гостиной.

– Это, – шепотом спросила мисс Пек, – ваша супруга?

– Бывшая.

– Ааа… извините, я не…

– Ничего особенного. Такие вещи случаются чаще, чем принято думать. Слишком разные взгляды на то, что лучше для ребенка. Ну и, разумеется, носки. Все разводы, по существу, из-за брошенных где попало носков.