Текст книги "Под стенами замков"

Автор книги: Наталия Венкстерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава VI

Герцогине Гэно было шестнадцать лет. Она была малограмотна, но прекрасно умела танцевать и вышивать в пяльцах серебром и золотом цветы; эти вышивки она жертвовала на украшение церкви. Ежедневно приходил к ней почтенный и старый капеллан и просиживал с ней несколько часов под ряд, уча ее с голоса молитвам и кой-каким премудростям, необходимым для будущей королевы Франции.

Герцогиня Гэно была необыкновенно капризным существом, и потому учить ее было трудно. Герцог Бодуин, отец ее, обожал свою единственную дочь и исполнял малейшие ее прихоти. Маленькая герцогиня выросла в убеждении, что она самая прелестная и красивая девушка в мире.

– Когда вы будете королевой Франции, ваша светлость, вкрадчиво говорил капеллан, – вы, несомненно, будете блистать несравненной красотой, грацией и острым умом, но, быть может, вам будет угодно блеснуть также и знаниями…

– Если дофину нужна образованная невеста, – отвечала герцогиня, – пусть он ищет другую, а я выйду замуж за английского короля, и дофину придется молить меня на коленях о том, чтобы я оставила корону на его глупой голове.

– Разве вашей светлости не хочется носить звания королевы прекрасной Франции?

– Моя светлость совершенно довольна своим теперешним именем. Оба короля, король Франции и король Англии, так боятся моего отца, что любой из них был бы рад взять меня в жены своему сыну, даже если бы я была самая последняя дурнушка и не умела бы говорить, а только мычала, как корова.

– Ваша светлость изволит шутить.

– Я хочу делать то, что мне нравится.

Маленькая герцогиня не даром высказывала такие странные мысли; она не раз слышала их от отца, могущество которого являлось, действительно, постоянной угрозой для двух враждующих королей, Людовика VII и Плантагенета Английского.

Могучий герцог, обладатель огромного пространства Фландрской земли, являлся одним из начинающих уже вырождаться к тому времени типов феодала, власть которых тревожила еще не укрепившиеся шаткие троны. Освободительное движение городов, новый зарождающийся класс буржуазии – были два фактора, которыми короли ловко воспользовались для достижения успеха в борьбе с непокорными рыцарями. Даруя коммунальные грамоты, они ослабляли экономическое положение своих рыцарей и тем самым превращали этих свободолюбивых воинов в покорных служителей трона.

Герцог Гэно дольше других сохранил свою самостоятельность. Его владения, граничившие с одной стороны с владениями короля французского, а с другой – с землями английского короля, являлись буфером между двумя враждующими королевствами. Оба монарха заигрывали с герцогом и тайно трепетали перед ним.

Согласие его на брак дочери с молодым дофином Франции Филиппом Августом, Людовик VII считал одной из своих крупнейших дипломатических побед. Молодая герцогиня была единственной наследницей отца, в приданое приносила она часть Фландрии и вместе с ней огромные преимущества над издавним врагом Франции Плантагенетом.

Но владетель замка Гэно, Бодуин V был так же капризен, как и дочь его. В ответ на льстивое предложение короля и на богатые дары он дал благоприятный ответ, но всячески затягивал церемонию бракосочетания, ссылаясь то на слишком юные годы дофина, то на дурные дороги, препятствующие поездке в Париж, то на свое мнимое нездоровье.

Герцогиня тоже не торопилась; ее веселили беспрерывные послы от французского двора, привозившие ей все новые и новые наряды, драгоценные камни и заморские игрушки. В последний раз ей были привезены: живая обезьяна, маленькая собачка и негритенок, показывающий необыкновенные фокусы. Герцогиня потребовала, чтобы следующим подарком были попугаи, умеющие говорить, и негритянская девочка, которая могла бы служить парой маленькому черному рабу с кольцом в носу, который умел так неподражаемо потешать ее. В ожидании попугаев и негритянской девочки она пребывала в том же капризном настроении, в котором охотно поддерживал ее отец.

Замок Гэно представлял из себя каменную громаду, выстроенную на холме, склоны которого были искусственно обращены в неприступные стены. Широкий, наполненный водой ров окружал его кольцом; когда мост бывал поднят, всякий подступ к замку делался невозможным. По ту сторону рва ютились вокруг замка сеньора убогие деревушки, подобные карликам, окружившим великана.

Крепостные Бодуина и не мечтали о каких бы то ни было вольностях. Герцог издевался над коммунальными хартиями, говоря, что самое слово «коммуна» вызывает в нем отвращение. Однако он до сих пор ни разу еще не вмешивался в происходящую борьбу, довольствуясь тем, что помогал исподтишка восстающим против коммун рыцарям деньгами и выказывал вместе с тем королю знаки уважения, лишенные, впрочем, всякого раболепства.

На высоких зубчатых стенах день и ночь прохаживалась стража герцога; двор его был полон коней и вооруженных слуг; ежедневная жизнь в замке ничем не уступала в роскоши королевскому дворцу. Праздники сменялись праздниками: жонглеры, фокусники, трубадуры и странствующие музыканты стекались со всех концов Франции в замок Гэно в надежде найти здесь наживу. Герцог был страстный любитель лошадей и турниров, и окрестные рыцари старались блеснуть при его дворе роскошью вооружения и боевом ловкостью.

Быть принятым во дворце герцога считалось лучшей гарантией от всяких происков соседних сеньоров и даже самого короля.

Герцог, однако, не оказывал своего покровительства даром; никто не осмелился бы явиться к нему с просьбой о поддержке, не принеся с собой богатейшего подарка. Сундуки его ломились от золота; конюшни его чуть ли не ежемесячно обогащались новыми конями, породой и резвостью которых он любил похвастаться. Избалованный всеобщим поклонением и трепетом, который возбуждало одно его появление, герцог считал себя неограниченным властелином.

Однажды вечером, в самом конце осени, всадник на бешено мчавшемся коне прискакал к воротам замка и затрубил в рог, висящий у него на поясе, давая знать о своем прибытии; на окрик стражи с высоты стены, он прокричал и ответ, что послан епископом Розуа с важными вестями, что явился один и готов оставить у ворот свое вооружение, лишь бы быть допущенным к герцогу. Мост тотчас спустился, и всадник въехал во двор.

Это был мужчина лет сорока в монашеском одеянии, с вышитым на лиловом плаще серебряным крестом и с рыцарскими латами, сверкавшими из-под складок благочестивой одежды. Всадник и конь имели вид крайне утомленный.

Узнав, что посланный явился от епископа, герцог тотчас приказал его ввести и принял его наедине в большой ярко освещенной зале, служившей ему спальней. На герцоге была длинная бархатная одежда, спускавшаяся до щиколоток и только меч, висевшей у него на поясе свидетельствовал о его рыцарском достоинстве. Длинные и прямые волосы падали ему до самых плеч; он сидел на высоком стуле, к которому вели три ступеньки, покрытые ковром, и над которым в стене был вделан герб герцогов Гэно, изображавшим два скрещенные меча.

Посланный при виде герцога сделал движение, как бы желая пасть перед ним на колени, но тотчас спохватился вспомнив о своем сане, запрещавшем ему коленопреклонение перед светским лицом. Однако, жест этот не ускользнул от острого взгляда герцога, и чуть заметная улыбка скользнула по его лицу. Посланный сдернул с головы покрывавший ее капюшон, и герцогу предстало бледное лицо с глазами, горевшими лихорадочным возбуждением и с мольбой глядевшими на него.

– Я узнаю вас, аббат Мелэн, – сказал важно герцог, кивнув головой, – но боюсь, что вас привело ко мне какое-то горестное событие. Вы имеете вид весьма утомленный.

– О, ваша светлость, меня прислал к вам ваш кузен, его преподобие епископ Рожэ де Розуа, находящийся вместе со всеми нами, его слугами, в величайшем несчастьи. От вас зависит облегчить наше горе, и я бы упал к ногам ваши, если бы сан мой…

Но при этих словах аббат Мелэн прервал самого себя и, внезапно переменив решение, рухнул к ногам герцога, простирая к нему руки.

– Нет, – воскликнул он, – ничто не удержит меня от выражения преданности вам, ибо в горе, нас постигшем, мы можем взирать на вас, как на божьего ангела, в руках которого наше спасение. Приходя на помощь церкви и се слугам, вы, герцог, становитесь выше человека!

Герцог, чрезвычайно любивший лесть, самодовольно усмехнулся.

– Мой кузен в беде, – сказал он, – весьма этим опечален и, – поверьте, аббат, – сделаю все возможное, чтобы придти ему на помощь; во всяком случае все, что в моих слабых силах. Однако, встаньте! Вам неудобно говорить со мной в таком положении.

Аббат поднялся с колен.

– Ваша светлость! Войска короля осадили замок Розуа; король отправил к его святейшеству папе мольбу об отлучении епископа; смерть и разорение грозят нам всем. Король провозгласил открыто, что жизнь ничтожных сервов он ставит выше блага служителей церкви и ради проклятой коммуны готов попрать крест, которым епископ старается отвратить его от преступления.

Герцог Гэно не сразу ответил; у него была годами выработанная привычка не произносить ни одного слова, не взвесив его предварительно. Лицо его, впрочем, не выражало ни малейшего волнения.

– Вот как! – сказал он, – епископ в ссоре с самим королем! Право, я нахожу, что у моего кузена слишком горячий характер, и я не раз предсказывал ему, что его пылкость не поведет к добру.

– Ваша светлость, епископ де Розуа погибает; мне удалось с трудом выбраться из замка епископства, но я не успел отъехать и тысячи шагов, как замок был уже окружен войсками короля. Быть может, в этот самый миг…

– Я очень жалею кузена и от души советую ему впредь быть осторожным. Однако расскажите мне о причине ссоры.

– Ваша светлость, причиной всего была проклятая Ланская коммуна, и я охотно бы рассказал вам все в подробностях, если бы время…

– Ссориться с королем из за сервов? Это непостижимо! На что же рассчитывал епископ, вступая в борьбу со столь могучим противником?

Аббат был слишком взволнован и не располагал достаточным временем для того, чтобы пускаться на дипломатические тонкости. Он ответил прямо:

– Он рассчитывал на вас, ваша светлость!

На лице герцога изобразился притворным ужас.

– На меня? Но разве епископу неизвестна моя преданность королю? Разве, наконец, ему неизвестно, что теснейшие родственные узы в ближайшем будущем должны связать меня с его величеством? Право, я не знаю, какие сокровища мира вынудят меня…

Аббат сунул руку в карман и затем протянул ее герцогу. На ладони его сверкал золотой перстень, украшенный темным изумрудом необыкновенной величины.

– Слыхала ли ваша светлость о знаменитом перстне епископа, принадлежавшем, по преданию, Карлу Великому?

Глаза герцога заблестели, он протянул руку, и, старательно сохраняя на лице равнодушие, взял кольцо. Он надел его на палец и на несколько минут погрузился в созерцание.

– Недурной камень, сказал он, – я слышал о нем кое-что.

– Ваша светлость, этот перстень – лишь залог тех чувств, которые питает к вам епископ; по сравнению с теми жертвами, которые он готов принести, этот перстень всего лишь безделушка. Ежегодная дань – сотня лучших коней из епископской конюшни, тридцать вооруженных всадников и, наконец, отпущение совершенных вами в течение жизни грехов – вот, что предлагает вам ваш кузен.

Герцог помолчал.

– Я получу отпущение грехов, – сказал он, – но зато дочь моя потеряет корону Франции.

– А ваша светлость приобретет дружбу и вечную благодарность короля Англии, – воскликнул аббат, видя, что герцог уже наполовину сдался.

Чтобы закрепить союз, он бросился вторично перед ним на колени и, схватив руку герцога, поднес ее к губам, покрывая поцелуями.

– Церковь в моем лице благословляет вас, ваша светлость. Имя ваше, клянусь вам, останется среди имен величайших святых!

Герцог встал, не обращая внимания на изъявлении благодарности, и ударил в ладоши.

– Объявите рыцарям поход, – сказал он вошедшему оруженосцу, – мы выступаем завтра утром, а через полчаса должен быть готов отряд для отправки письма к королю.

Глава VII

Осада епископского замка королевскими войсками длилась целую неделю. Рожэ, застигнутый врасплох внезапно пришедшими на помощь Ланской коммуне войсками, не успел окружить себя достаточным количеством защитников и не мог выдержать сражения в открытом поле. Все меры, принятые им к своему спасению, ограничивались лишь отправкой посла к герцогу Гэно. Он заперся в стенах епископства и, охваченный ужасом, ожидал неминуемой гибели. Через лазутчиков ему было известно, что вся округа с радостью оказывала поддержку королевским войскам; коммунальные милиции города Вальи, соседи-рыцари, враждующие с епископом, окрестные крестьяне и даже прямые вассалы епископа крестьяне, сидевшие на епископской земле под самыми стенами замка, – все перешли на сторону его врагов.

Он чувствовал себя окруженным предателями; даже слуги его, понимая, что вместе с ним и они обречены к гибели, глядели на него с ненавистью и готовы были воспользоваться первым удобным случаем, чтобы оказать королю предательскую услугу и тем самым выслужиться перед ним. Борьбу свою с сельской Ланской коммуной епископ считал самым пустым делом и никак не ожидал, что этот маленький военный набег принесет такие горькие плоды.

С непокорными крестьянами он расправился действительно очень быстро. Встреча произошла в долине реки Элет, и люди, вооруженные кольями, почти не оказали сопротивления рыцарской кавалерии. Епископ усеял трупами берега реки, сжег несколько деревень, жители же остальных покорились без боя. Коммунальная башня была сожжена, колокол в виде трофея привезен в епископство.

Рожэ собирался вступить в хитрые дипломатические переговоры с обиженным им королем и заслужить прощение своему своеволию богатыми дарами, как вдруг до него дошла весть о приближающихся королевских войсках. Послы, срочно посланные им, были схвачены и отправлены заложниками в Париж. Очевидно, кто-то успел предвосхитить его намерения, раздражить против него короля и подкупить его богатыми дарами.

Мысль о бежавшем из замка паже не покидала епископа. Этот ничтожный мальчишка и был, вероятно, тем лицом. которое сумело ловко оклеветать епископа.

Рожэ приказал отрезать руки сторожам, выпустившим пажа, и наложить на них клейма, но это не облегчило его положения. Правда, могучие стены замка могли выдержать длительную осаду, но, к сожалению, запасы его быстро истощились, и лишенные подвоза защитники замка могли быть вынуждены голодом сдаться на милость победителя.

С высоты крепостных стен епископ ежедневно смотрел на королевский лагерь, расположившийся кольцом вокруг замка. Лазейки не было, птица не могла пролететь незамеченной. Лагерь с каждым днем делался оживленнее: из замка было видно, как все прибывали и прибывали новые отряды рыцарей: три раза королевские войска ходили на приступ, перекинув временные мосты через ров, но до сих пор были отбиты камнями, которые сбрасывали на ник со стены защитники замка. Епископ ждал четвертого приступа.

Он предчувствовал, что на этот раз он должен был увенчаться успехом. Его рыцари были утомлены, недовольны и голодны; епископ предвидел возможность, что кто-нибудь из них сознательно окажет помощь королю. Что ждало его тогда?

На милость короля нельзя было рассчитывать; епископу слишком хорошо была известна его жестокость; даже если бы ему удалось скрыться под чужим платьем, рассчитывать на чье-нибудь гостеприимство было невозможно: соседние рыцари боялись короля, крестьяне не простят ему кровавой бойни на реке Элет. Слабая надежда на герцога Гэно таяла с каждым днем; епископ даже не знал, достиг ли аббат Мелэн герцогства, или был схвачен на дороге противниками.

Каждый день встречали слуги замка его мрачную фигуру, бродящую по коридорам и двору епископства: он поднимался на вершину башни, вглядывался в синеющий за рвом лагерь и возвращался в пустынную залу, где просиживал целый день в кресле, погруженный в мрачное раздумье.

В лагере короля, действительно, царило большое оживление. Все местное население, обиженное епископом, сплотилось вокруг Людовика, своими рассказами о проделках прелата подогревая его гнев; крестьяне и городские коммуны лишали себя последнего имущества для того, чтобы собирать королю богатые дары. О дерзости епископа, о насмешливых словах его о короле рассказывали самые невероятные вещи. Передавали, что он называл короля «Маленьким сюзереном Иль де Франса».

В этом сложном клубке разнородных интересов, борьбы и интриг Филипп-Погорелец нашел свое счастье. После перенесенных им унижений и страха он вдруг оказался вынесенным на самую вершину человеческого благополучия. Своей смелостью, красотой лица и ловкостью манер мальчик поправился королю. Филипп был остроумен, находчив и умел вложить в свои рассказы об епископе много ядовитого юмора. К тому же сам он чувствовал к королю, несмотря на его неприятную наружность, искреннее обожание, которое выражал с детской искренностью. Он ходил за ним по пятам, угадывая малейшее его желание. С редкой чуткостью догадывался он о малейших оттенках его настроения и ловко умел их использовать.

Во время короткого своего пребывания в Париже мальчик сумел также понравиться королеве и дофину. Придворные тотчас догадались, что видят в лице мальчика нового любимца. Его нарядили в шелк и бархат, и Филипп в течение нескольких дней превратился из всеми гонимого бездомного бродяги в важную и влиятельную особу.

Почести вскружили ему голову; невольно он сам стал относиться к себе с уважением. Нечего и говорить о том, что воспоминание о Пьере совершенно вылетело у него из головы. Гостеприимство крестьянина в деревушке Анизи, длинный и опасный путь в Париж, совершенный вместе – все было забыто. Филипп не забывал лишь оскорбления, нанесенного ему епископом, и на войну, затеянную королем, смотрел, как на личную свою месть. Он только однажды столкнулся в лагере с Пьером и даже не узнал бы его, если бы Пьер сам его не окликнул.

– Я не нашел их, – сказал Пьер.

Филипп удивленно поднял брови.

– Кого не нашел?

– Сусанну и детей. Многие из наших нашли убежище в соседних деревнях, но об Сусанне и детях никто не слыхал. Воды Элет унесли их, и я остался один на свете.

– Это очень печально, – сказал мальчик холодно, – но ведь не ты один пострадал.

Пьер печально покачал головой.

– Мальчик, мальчик, – сказал он, – а помнишь, как Сусанна кормила тебя пшеничной лепешкой?

Филиппа передернуло от такого обращения.

– Когда я буду рыцарем, то щедро вознагражу тебя, – сказал он и торопливо отошел, боясь, чтобы его не застали в разговоре с простым сервом.

На рассвете того дня, в который ожидался новый приступ королевских войск, на сторожевой башне было удвоено количество стражи. В лагере накануне было замечено большое оживление: к самому рву были подвезены огромные стволы деревьев, камни, солома и пакля; крестьяне до поздней ночи работали над засыпкой рва песком и глиной для облегченья подступа к стенам замка; огромное количество деревянных и веревочных лестниц лежали на земле; две деревянные башни на колесах, – последнее изобретение военной науки, – угрожающе смотрели на стены замка. Стрелы и камни, которыми в течение целого дня осыпали работающих, за дальностью расстояния наносили лишь небольшой урон; ночью костры не горели, но по шуму можно было догадаться, что работа продолжается.

В замке тоже не дремали; все его обитатели, включая женщин и детей, таскали на башни и стены камни и растопляли смолу. Епископ, скинув с себя монашеское одеяние, облекся в рыцарские латы и самолично распоряжался обороной; лицо его было бледно и сердито, глаза злобно и подозрительно вглядывались в работающих, молчаливое и замкнутое настроение которых не предвещало ничего хорошего. До утра еще не был выяснен вопрос о том, с какой именно стороны ожидать наибольшего напора врага.

Ночь прошла без сна; только под утро епископ зашел в залу, чтобы подкрепиться завтраком, довольно, впрочем, скудным, и, сев в кресло, помимо воли вдруг погрузился в глубокий сон. Откинув голову на спинку кресла и открыв рот, он захрапел, забыв на время все свои тревоги.

Шум, крики, топот ног бегущих по лестницам и залам замка разбудили его; где-то трубил рог. Спросонья он схватился за меч, висевший на его поясе, и, выхватив его, бросился к двери.

«Приступ!» – мелькнуло в его голове; королевские войска ворвались в замок. С быстротой молнии мелькнула в его воображении картина надвигающегося будущего. Ему слышались шаги бегущих к нему людей; он уж видел перед собой лица королевских солдат; ему казалось, что он ощущает крепкие руки, схватившие его за плечи. Лучше смерть!

Оруженосец епископа с растерянным, но радостным лицом стоял перед своим господином и, увидав его, дрожащего с мечом в руке, упал перед ним на колени. Он едва мог произнести слово от волнения:

– Монсеньор! Осада снята!

Епископ отступил на два шага.

– Что ты говоришь?

– Осада снята, монсеньор; люди короля с белым флагом стоят у ворот замка.

– Это ловушка!

– Монсеньор! Их всего пять человек; берега рва очищены от войск, работы прекращены; над королевской палаткой развивается белый флаг.

Епископ приложил руку к сильно бьющемуся сердцу. Он не мог еще придти в себя от пережитого страха и чувствовал, что лицо его бледно и волосы слиплись на висках. Никогда еще не являлся он в таком жалком виде перед своими слугами. Он сделал над собой усилие и постарался усмехнуться.

– Вот тебе за доброе известие. – сказал он, снимая с руки перстень и подавая оруженосцу, – позови слуг, пускай подадут мне епископскую мантию, посох и крест; я должен принять послов короля во всем величии благочестивого и могущественного служителя церкви. Король должен знать, что епископ не боится никого, кроме бога.