Текст книги "Лавка красоты «Маргаритки»"

Автор книги: Настя Королева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 3

Чем ближе подъезжаем к высоченной стене, что город обносила со всех сторон, тем плотнее толпа становится. Тем громче кричат да спорят о чём-то.

В столице раньше я бывала, правда помню это смутно. Тогда мне едва пять исполнилось, и отец взял нас с собой. Помню только, что улицы, не в пример привычным мне, широкими были, а дома стояли бок о бок друг с другом, так что между ними и протиснуться невозможно. Даже если росту в тебе хвостик с небольшим.

Но и тогда я запомнила, что город делится на шесть секторов, кругами от центра расходясь к окраинам. Синий да Красный кварталы были для знати, Жёлтый и Зелёный, для горожан зажиточных, но титула не имеющих, а вот Серый да Чёрный – тут все остальные околачивались, кому места в первых четырёх не нашлось.

Малиновая улица брала своё начало в Синем квартале, и я, наивно полагая, что номер тридцать семь должен находиться где-то в квартале Жёлтом, ну или Зелёном, на худой конец, была немало удивлена, когда ни в том, ни в другом его не обнаружила.

Был дом тридцать пятый, потом тридцать шестой, а потом почему-то сразу шёл тридцать восьмой, и за ним девятый.

Как так?

Я прошла по улице несколько раз, но так ничего и не обнаружила.

– Чего тебе тут надо, попрошайка? – булочник в белом накрахмаленном переднике и в таком же белом колпаке, вышел из дверей своей ладненькой лавки и хмуро уставился на меня.

– А вы не подскажите, куда тридцать седьмой дом подевался? – улыбаюсь как можно дружелюбнее. Да так, что аж скулы свело с непривычки-то.

– Приезжая что ли? – немного смилостивился толстяк. Улыбнулся в ответ, да что-то мне улыбка его не очень понравилась – ехидная она какая-то вышла.

– Приезжая, – кивнула осторожно.

– Ха, – непонятно чему обрадовался булочник. – Так это тебе в конец Серого квартала, там тридцать седьмой дом и стоит.

Это как? Такое вообще возможно?

– Но… – начинаю и тут же замолкаю. Толку перед ним возмущаться. Мысленно машу рукой, и вновь его спрашиваю: – А контора Брукса Шмота, не подскажите где?

Что ж, с конторой мне повезло больше. Булочник махнул в сторону и сказал, что на углу улицы Ежевичной как раз и сидит господин Шмот.

В низенькую калитку я вхожу, чеканя шаг.

Нет, ну как так-то? С чего это все номера идут по порядку, а этот, тридцать седьмой, чтоб ему пусто было, почему-то оказался аж в конце Серого квартала?! Выходит, неподалёку от квартала Чёрного, где у каждого второго обитателя репутация вора иль головореза! И почему этот Брукс ничего мне сразу не сказал?

Р-р-р-р!

Конторка была маленькой – приёмная да сам кабинет. И посетителей тут, конечно же, не было. Да и где им тут разместиться-то?

– Входите-входите, – встречает меня сам господин Шмот, потому что секретаря у него в наличии не имеется. – Вы вовремя, а я и не надеялся.

Это он меня сейчас так оскорбить пытается, или задобрить?

– Почему вы про Серый квартал не сказали? – вместо приветствия с грохотом ставлю сумки на пол, и упираю руки в бока.

Вся холёная доброта тут же с него слетает, и он с издёвкой произносит:

– Будто бы в этом случае вы отказались, – и фырчит ещё, как кот, весьма собой довольный.

– Нет, – бубню чуть тише, – но…

– Никаких «но», милочка, – предприимчиво хватает со стола стопку листов и суёт их мне под нос: – Бумаги вы подписали, так что забирайте своё наследство.

Бумаги пришлось взять, и как только они оказались в моей руке, Брукс облегчённо выдохнул и вытер пот со лба:

– Ну и тётка у вас была, должен сказать. Не позавидуешь.

При чём тут моя тётка, я спросить не успеваю, потому что меня, совершенно бесцеремонно выставляют за дверь, и на ключ закрываются. Хорошо хоть сумки вместо со мной вынес.

– Что это всё значит? – возмущаюсь запоздало, да и вяленько как-то, без огонька.

Уж больно всё стремительно происходит и совсем не так, как я планировала.

– А ничего, – из-за двери говорит Брукс. – Вы идите с миром, милочка, идите.

Уйти я, конечно, ушла, но не сразу. Ещё несколько минут рассматривала запертую дверь кабинета, размышляя о насущном – выломать её и потребовать объяснений, или, и вправду, уйти с миром?

Предпочла второе, потому что первое, с моим худощавым телосложением осуществить было бы весьма проблематично.

Выхожу из приёмной, аккуратно запираю низенькую калитку и останавливаюсь посреди улицы, глядя в ту сторону, где находится Серый квартал.

А может и ничего, что так оно вышло? Подумаешь Серый квартал… Что я, в нашем замшелом городке ни воришек, ни попрошаек не видела, и все мои соседи были исключительно знатного происхождения?

Пф… Нет, конечно! Так чего я тогда испугалась?

Может того, какая слава гремела на все окрестности об окраине столицы? Да только глупо ж это – верить сплетням и слухам, которые зачастую рождаются от скуки, вдруг напавшей на фантазёра да хорошего рассказчика.

Решено! Прежде чем руки опускать, надо на домик хоть взглянуть… Одним глазком. Вдруг там всё настолько ладно, да прекрасно, что я от радости буду прыгать, как козочка?

Искоса посмотрела на здание конторы, заметила покачнувшуюся занавеску в кабинете Брукса и погасила в себе все сомнения.

* * *

Как таковой границы между Жёлтым и Зелёным кварталом не имелось. Я пока шла по Малиновой улице, единственное, что отметила, так это позолоту, которой становилось всё меньше и меньше с каждым шагом.

Но улочки оставались такими же чистенькими и широкими, палисадники ухоженными и яркими, а дома уютными даже на первый взгляд. С ладных балкончиков, кованными решётками огороженными, свисали разноцветные горшки с цветами, стены и окна дышали новизной, и по мощёным дорогам важно выхаживали парочки горожан разного возраста.

А вот границу с Серым кварталом я заметила издалека. Это будто у художника вдруг краски закончились и часть рисунка он так и оставил не закрашенным.

И уютные домики, и ладные балкончики, и цветастые палисадники, и тротуары с ровными рядами витых фонарей – всё разом оборвалось, растворившись в серости и неприглядности.

Яркие витрины сменились безликими провалами окон, за которыми сложно было понять, что именно в какой лавке продаётся. На большинстве из них вывески либо выцвели и истрепались, либо вовсе отсутствовали. Для местных обитателей, судя по тому, как они проворно сновали из одной двери в другую, это никакой путаницы не вызывало.

Даже брусчатка под ногами кажется мне какой-то не такой…

Но я упрямо иду вперёд, с трудом рассматривая затёртые номера домов.

Семьдесят первый, семьдесят второй, семьдесят третий, тридцать седьмой, семьдесят…

Я останавливаюсь, едва не спотыкаюсь о валяющийся посреди улицы камень и резко оборачиваюсь.

Между семьдесят третьим и четвёртым домом, отодвинутый немного вглубь от дороги, стоит особняк, в наследство мне доставшийся…

С минуту молча смотрю, а потом от души ругаюсь:

– Да чтоб мне провалиться…

И как только у Брукса, этого Шмота непорядочного, рука поднялась написать «особняк»?! У нас у старой клячи Крохи хлев и то добротней выглядит! Нет, может когда-то, при должном уходе дом и можно было особняком величать, но уж точно не сейчас…

Стены, с потрескавшейся штукатуркой, что к тому же в нескольких местах отвалилась вместе с доброй половиной каменной кладки, облупившиеся окна с разбитыми стёклами, крыша с пробоинами, из которых, весело покачиваясь на ветру, торчали пучки травы.

А палисадник? Да он под стать дому… Засохшие коряги да вздыбленная земля с опутанными травой корнями…

Вот Криска, что бывает, когда глупые девочки, вырастают, а в сказки ещё верят…

И вот что вы мне прикажите с этим наследством делать? Наследовать?!

Стискиваю до боли зубы, и уже разворачиваюсь, как перед глазами разом картинка вырисовывается…

Городок, Башня Удачи, дядя Росм…

Соседи…

Последние встретят меня особенно «добро» и ещё долго будут мне припоминать, как я позарилась на столичный особняк, а получила кукиш, да к тому ж без масла.

Да так ярко я представляю их ядовитые ухмылки, и слова в спину брошенные, что делаю пару шагов и пинком покосившуюся калитку открываю.

Нет уж! Не дождутся они моего позорного возвращения! Дядя Росм мне денег дал, вот и приведу этот сарай в надлежащий вид. Отмою тут всё, отчищу, заблестит, как миленький.

Подбираю ключ, один из связки, самый массивный и позолотой украшенный, поворачиваю его пару раз в замочной скважине, и вваливаюсь в дом. Да так и застываю на месте, потому что внутри, в отличии от картины внешней, не то, что особняк нарисовывается, а целый дворец, правда размера весьма уменьшенного.

Вроде грибочки сомнительные я по дороге в столицу не срывала, и из рук незнакомцев ничего не брала, так откуда у меня это «видение»? Весьма реалистичное, должна заметить…

Жмурюсь с такой силой, что перед чернотой век яркие пятна расцветают, а потом глаза резко открываю, но вижу то же, что и до этого – пол, устеленный коврами заморскими, на стенах дорогие тканые обои с росписью, мебель, сесть на которую, мне думается, настоящее кощунство.

А как же сарай, куда я входила? Он-то куда делся? Не может же такого быть, чтобы снаружи – развалюха развалюхой, а внутри… такое!

Нет, родилась я не вчера, конечно же, и не мне удивляться волшебству да магии, но… Не в таком же количестве?!

Из дома я-таки выхожу. Не выдерживает моё сердце бедное такого счастья, того и гляди лопнет от переизбытка свалившегося на голову богатства.

Ставлю сумки на крылечке, отхожу на несколько шагов и вновь придирчиво осматриваю дом.

Пробитая да проросшая травою крыша никуда не делись, как и поколоченные стёкла окон. К последним я и направляюсь, чтобы убедиться, что внутреннее убранство мне всё же привиделось.

Встаю на носочки и заглядываю в комнату, ту самую, где я только что видела и ковры, и обои вычурные, но… Вижу лишь изъеденные временем доски, мхом облюбованные, чёрную пасть полуразрушенного камина и стены, на которых кроме тёмных подтёков да плесени ничего и нет.

Вот что нормальный человек в таком случае сделал бы? Правильно! Обрадовался! Потому что тут убранство внешнее с внутренним совпадает и не придётся искать целителя для непутёвый головы.

А я что? Я злюсь… И со всех ног несусь обратно к двери.

Распахиваю её, влетаю внутрь и с жалобным «хр-р-р» проваливаюсь под пол. Ну, как, проваливаюсь, по щиколотку только. Прогнившие доски не выдержали моего праведного гнева и решили отойти в мир иной, где им участь более радужная уготована.

– Куда? – хриплю сдавленно, ощупывая взглядом и пасть камина, и плесень на стенах. – Куда всё подевалось? – кое-как справляюсь с нахлынувшими чувствами и пытаюсь не разреветься.

Зачем, спрашивается, выходила? Жила бы себе в замке богатом и беды не знала, а теперь… вот это вот всё.

Стою я долго. Бурчу, причитаю, ругаю почём свет и тётушку новоявленную, и доверчивость собственную, и Шмота, к благородным господам отношения не имеющего, и вообще, свет целый. Почём знать, сколько ещё б я жаловалась, покуда не вспомнила – сумки-то, с вещами да с деньгами настоящими, а не вымышленными, я на крылечке оставила.

Жалобное «хр-р-р» повторяется, когда я выпрыгиваю из дыры образовавшейся, только мне не до этого. Пусть хоть всё тут рухнет!

Открываю значит дверь и выдыхаю – стоят сумки родненькие, целёхонькие.

Выхожу на крылечко и застываю истуканом.

Прохожие хоть и торопятся по своим делам, а всё косо посматривают на меня. Ещё бы, небось никого больше не нашлось, кто б решился к этой рухляди приблизиться. Кроме меня… Обидно, сил нет. Опять судьба по моське меня хлещет, словно до этого мало поиздевалась. И за что мне всё это? За какие такие грехи?

Дверь я, всё же, ещё несколько раз открываю и закрываю, в надежде вновь увидеть тот домик, ухоженный да богатый, но… Куда там, не про мою честь.

В особняк (мать моя фея, кто его только додумался так назвать?) я захожу спустя четверть часа, если верить далёкому звону башенных часов, что в Синем квартале находятся.

Обхожу дырку в полу, и иду осматривать владения.

Прихожая, она же гостиная, она же комната с камином, по правую руку лестница на второй этаж, прямо – небольшая кухонька и кладовка с разным хламом. Поднимаюсь по ступеням, которые, удивительно даже, вполне себе крепкие и добротные, прохожу тёмный коридорчик и оказываюсь в большой светлой спальне с аккуратным балконом. Он выходит на противоположную от оживлённой улицы сторону, и я вновь не могу сдержать удивления: в отличие от палисадника сад за домом вовсе не походил на вымершую рощу, сплошь усеянную корягами. Напротив, он благоухал разнообразными цветами, пусть и поросшими настырными сорняками. Многие из них цвели не ко времени, но и сад вряд ли простым являлся.

Розы кустовые и вьющиеся по стене дома, нарциссы, бардовые шапки вербены, пушистая астильба, нежная россыпь незабудок и море гиацинтов. Стоит только мельком посмотреть на сад, как сразу ясно становится – здесь жила фея, даром природы наделённая.

За это чудо я как-то сразу решаю простить тётке и завещание это странное, и дом разваленный, и даже тот, который показался мне сначала – с богатым убранством. Всё прощаю, и деловито киваю собственным мыслям: коль уж я сюда приехала, а дядя Росм облагодетельствовал меня мешочком с золотом, то пора приниматься за работу.

Спускаюсь вниз, подхватываю сумки и только собираюсь выйти, как от стопки документов отделяется один листочек, на котором красивыми буквами выведено: Банк «Умелые руки». И пусть название доверие не внушающее, я решаю сначала посетить его. Не ради того, чтобы узнать, что ещё мне родственница оставила (нет уж, на сегодня хватит с меня её благодетельства), а для того, чтобы средства собственные припрятать до поры до времени. Не хранить же их в этой развалюхе, куда любому жулику да плуту путь открыт.

Закрываю дверь на ключ, стою недолго, пытаясь искушение поборот, но куда там, вновь открываю и немного разочарованно выдыхаю – богатое убранство не вернулось. А жаль… Ну да ладно. Разве ж феи сдаются? Да никогда!

Глава 4

Банк находится в Жёлтом квартале, что разом прибавляет ему доверия очков на десять. Не могут в квартале почтенных граждан находиться заведения с сомнительной репутаций! Не могут, и всё тут.

Дабы не стоптать ноги по самые уши, нанимаю-таки экипаж. Правда, в Сером такой роскоши отродясь не водилось, как я понимаю, они останавливаются на границе с Зелёным и ждут клиентов там.

Возница, прежде чем согласиться меня подвезти, смотрит пристально, и пока я не показываю ему зажатую в руке серебрушку, и не думает угождать. Ну ничего, мы люди не гордые, можем и подождать.

Наконец, мужик кивает на приоткрытую дверцу и лениво так бросает:

– Садись, прокачу.

Ха! «Щедрое» предложение.

Но не соврал, прокатил, да ещё и с ветерком. Я с любопытством поглядывала по сторонам. Всё же красивые нормальные кварталы – яркие, пышущие жизнью. Не то что тот, где домик стоит перекошенный.

Банк оказался заведением солидным. Такой великой была его солидность, что меня пустили туда только после проверки документов, где была указана ячейка с наследством почтенной родственницы.

Я заподозрила неладное, когда охранник, амбал здоровенный, прочитав имя моей благодетельницы, побледнел как-то, и тут же залебезил передо мной:

– Идёмте, идёмте, милочка, управляющий как раз вас и ждёт.

Хотела я спросить, с чего это ему меня ждать, и причём, собственно, тут сам управляющий, да не успела. Амбал схватил меня за руку и едва ли ни в припрыжку поскакал по залу мимо изумлённых посетителей и не менее удивлённых клерков.

Каким таким чудом я себе шею не свернула, диву даюсь.

Но охранник не солгал – управляющий меня действительно ждал. Ну как ждал… Сначала выпученными глазами на меня смотрел, а потом, когда амбал имя родственницы назвал, картинно схватился за сердце (или в самом деле его прихватило?), и счастливо выдохнул:

– Слава Небесам! Вы пришли!

Положим, небеса тут не причём. Скорее ему Брукса Шмота благодарить надобно, но об этом я благоразумно промолчала. А то мало ли – выставят меня из банка, как и тот прохиндей из своей конторки.

– Здравствуйте! – наконец, говорю и потираю руку, из захвата амбала освобождённую. Нет, следов на запястье не останется, не такая уж я нежная барышня, но всё равно неприятно.

– Здравствуйте, здравствуйте, – торопливо кивает управляющий, а сам взглядом на охранника зырк! И тот испаряется, словно его тут и не было. – Присаживайтесь, уважаемая Кристи… – смотрит в бумаги и со смущённой улыбкой заканчивает: – Кристиана.

Я и так знаю, что имя у меня для девушки довольно необычное, но… Разве ж я его выбирала? Тут папа постарался. Он так мальчика ждал, что о девочке, чисто теоретическом её появлении, не подумал вовсе. А когда родилась я, а не ожидаемый Кристиан, решено было всего одну буковку добавить, чтобы не расстраивать и без того опечаленного родителя.

А уж с лёгкой руки дяди Росма я вовсе в Криску превратилась.

Управляющий внимательно смотрит на меня, и будто ждёт чего-то. Я теряюсь, показательно хлопаю себя по лбу и говорю:

– Простите, я в таком заведении впервые, – опускаю взгляд и пытаюсь улыбнуться. – Я бы хотела оставить у вас на хранение эм-м-м, небольшую сумму денег.

По мере того, как я говорю, выпученные глаза мужчины становятся всё больше и больше. Я всерьёз уже опасаться стала, что они у него из орбит выскочат.

– Ещё-о-о? – тянет удивлённо, стоило мне замолчать.

– Простите?

– Извините, – управляющий смущённо кашляет и поправляет стопку бумаг, что на краю стола обретается. – Я полагал, что вы придёте к нам, чтобы деньги снять, а никак не оставить на хранение ещё.

Выходит, он мне объяснить сейчас пытается что-то, но запутал меня ещё больше. Так, что я уже сомневаться начала в том, что заведение это надёжно и солидно.

– А… – собираюсь сказать что-то умное, но теряюсь.

– Не понимаете? – догадывается, наконец, мужчина, поправляя щегольской жилет с цепочкой золотых часов в кармане. – Простите, я сейчас вам объясню.

Поворачивается к шкафу, достаёт небольшую папку и протягивает мне.

– Прочтите, и вы поймёте моё удивление.

Папку я беру с некоторой опаской. Что сказать, после Шмота я уже готова ждать от этой папки всё, что угодно.

И ведь не ошибаюсь… Первой строкой была написана сумма, от которой дыхание перехватило, и кабинет стремительно закружился.

Двадцать тысяч золотых монет и пять сотен серебрушек?! Так это ж целое состояние!

Папку я медленно возвращаю на стол, и пальчиком отодвигаю подальше. Потом прикладываю руку к сердцу, которое вдруг решило устроить дикие танцы и прошу сдавленно, едва выталкивая слова:

– Можно… воды?

Управляющий поспешно кивает и отчего-то трясущимися руками наливает из высоко кувшина воду. Я в свою очередь хватаю стакан и осушаю сразу до дна, будто пару часов провела под палящим солнцем. С грохотом ставлю на стол и прикрываю глаза. Кажется, так легче собрать разбегающиеся в разные стороны мысли.

– Я не ошиблась? – спрашиваю, спустя несколько минут гнетущей тишины. – Двадцать тысяч золотом?

– И пять сотен серебряных монет, – словно издеваясь, добавляет управляющий. – Всё верно.

– А… – хотела спросить, кем же моя тётушка трудилась при жизни, да только остановилась вовремя. Не очень-то прилично задавать такие вопросы, да и не важно это сейчас.

– Понятно, – силюсь улыбнуться, всё так же глаз не открывая, но не выходит.

– Так я почему удивился, – счёл нужным пояснить свою странную реакцию мужчина, хотя мне, честно признаться, оправдания его вовсе не нужны. Мне бы переварить, что я теперь богата. Но его моё мыслеварение вряд ли волновало так же, как и меня. – Обычно наследники стремятся как можно быстрее богатство потратить, а вы…

Он делает многозначительную паузу, окидывает меня придирчивым взглядом, благо глаза я к тому времени уже открыла, и всем своим видом заявляет, что такая оборванка из глуши уж точно была обязана следовать привычному сценарию, а не вот это вот всё.

Сил обидеться на такое явное неуважение, пусть словами и не высказанное, у меня не нашлось. Да и желания доказывать, что пусть я и из глуши, а средства к существованию у меня имеются, как-то не обнаружилось.

* * *

Счёт я всё же открыла, пользоваться же тётушкиным имуществом не посчитала нужным. К тому обзавелась такой интересной вещью, как чековая книжка – небольшой блокнотик в толстой обложке с изображением двух пухлых, холёных ладошек. Знак этот был фирменным, как мне пояснил всё тот же управляющий, и подделать его ещё никому не удавалось, сколько ни пытались. Для чего он сделал последнее уточнение – я так и не догадалась. То ли предупредил, чтобы даже не думала этого сделать, то ли… А поди разбери его.

Из банка я вышла, пребывая в дурмане. Да и не удивительно – двадцать тысяч золотом! Не каждый день такие известия доводят до сведения простых, приземлённых граждан, коей я себя всю сознательную жизнь считала. А оказалось, болтаюсь я где-то чуть ниже небожителей, а не в самом низу социальной лестницы, как наивно полагала.

Я опускаюсь на первую попавшуюся лавочку и долго смотрю на яркое синее небо. Не то чтобы это меня успокаивало, или оказывало какое другое магнетическое действие, но… Так можно было представить, что я не посреди шумного проспекта, неподалёку от солидного банка, в котором хранится не менее солидная сумма, мне прилагающаяся, а где-то в поле, с душистыми полевыми цветами, и пчёлами-трудяжками. Представляется, конечно, с трудом, но… Я успокаиваюсь, и почти возвращаю себе крепость духа, а к нему и предприимчивость, и деловитость, и присущую феям жизнерадостность.

Первый звоночек, что я не так уж и богата, получаю спустя час, когда буквально выбегаю из конторки с яркой вывеской «Всё лучшее только у нас». Пять сотен золотых за починку крыши и окон – это грабёж, а не «самая выгодная цена, которую я предлагаю только сегодня и только для вас». Вторая конторка «порадовала» ценой в три сотни золотых, что тоже шибко далеко от грабежа не ушло.

А третья… Третью конторку я выбираю уже тщательно, не бросаясь на золочёные вывески и настойчивые обещания «воплотить все мои мечты». Мечты, конечно, воплотить мне хочется, но не такой же ценой!

В итоге останавливаюсь на неприметных ступенях и добротной дубовой двери, за которой меня ждал коренастый парень с действительно выгодным предложением.

– Сто золотых, и двадцать сверху за срочность, – пожимает плечами детина, едва ли не вдвое выше меня. Кажется, ему вообще не было дела до того, что его коллеги, всего-то одним кварталом выше, драли с наивных граждан три шкуры.

Я соглашаюсь. Да и как тут не согласиться, после пяти да трёх сотен?

Рабочих он обещает прислать через час, а я тем временем отправляюсь в хозяйственную лавку, дабы обзавестись всякой нужной мелочью.

* * *

К дому я возвращаюсь с трепетной надеждой, что рабочих-таки придётся отправить восвояси, но… Надежда решила иначе. Дом больше не дразнил меня призрачным богатством, он сразу показал своё истинное нутро – мхом поросшие стены, да доски трухлявые.

Хотя, буду честной, пока гуляла по лавке, пока торговалась с дюже прижимистым стариком, и пока шла обратно к своему нежданному и негаданному наследству, успела свыкнуться с мыслью, что просто с этим особняком не получится. Что ж, в этом я не ошиблась.

В единственной комнате на втором этаже сгружаю нехитрые пожитки и вновь приобретённые мелочи, которые по размеру холщовой сумы на мелочи вовсе не походили, и спускаюсь вниз. Если верить далёкому бою часов, то рабочие должны вот-вот подойти. Выхожу в палисадник, окидываю печальным взглядом неказистые коряги и тяжело вздыхаю – сколько ж придётся силы потратить, чтобы восстановить погибшие деревья, даже представить страшно.

Наконец, напротив дома останавливается гружёная досками да железяками телега, и мне навстречу идёт тот самый детина, пообещавший прислать рабочих.

Я было растягиваю губы в приветливой улыбке, но, глядя на его кислую физиономию, хмурюсь.

– Что-то не так? – говорю вместо приветствия, и детина поспешно кивает.

– Не захотел никто сюда ехать, – машет огромной мозолистой пятернёй и досадливо морщится.

– Почему?

И стоило только спросить мне, как он в удивлении глаза распахивает и раздражённо эдак отвечает:

– Знамо почему – уж больно слава у его обладательницы… – помолчал, подбирая слова, – громогласная.

Я решила немного прояснить:

– Теперь я его хозяйка.

Меня вновь удостаивают удивлённым взглядом, который тут же сменяется показным равнодушием.

– А не важно это. Не пойдёт никто к вам работать, даже если втридорога заплатите.

И так мне заголосить захотелось, на матер плакальщиц, чтоб весь квартал наверняка услышал, да только вместо этого обессиленно опускаюсь на жалобно заскрипевшую ступеньку, и выдыхаю:

– И чего мне теперь делать?

Вряд ли парень ответит мне, да и ответ, как таковой, не требовался, по крайней мере, на этот вопрос. Не его ж это забота.

– Так я, это, и сам сделаю, правда не так быстро, как если б мужики пришли, но…

– Правда? – поднимаю затуманенный от слёз взгляд и прямо-таки не верю своему счастью.

– А чего б мне врать? Правда. Только ты скажи, хозяйка, чего тебе в первую очередь сделать надо, с того и начнём.

Хотела сказать, что сперва о тётке моей покойно расскажи, а потом уж за работу примешься, но… Слова будто в горле застряли, а потом и вопросы путные из мыслей выветрились. Чертовщина, да и только. Пришлось вставать, отряхивать подол юбки и указывать на окна:

– Сначала битые стёкла заменить надо, и дверь, а остальное – потом.

Если уж я решила в этом доме жить, то хоть уверенной надо быть, что ночью никто пришлый в жилище моё не пролезет.

Работал Тимоха, как он представился чуть позже, споро и ладно. Правда хмурился сильно, да оглядывался то и дело, будто ожидал какого нападения. От меня что ли? Да это ж смешно, честное слово, я едва ли ни в два раза меньше его, могу разве что укусить, да и то, боюсь зубы себе обломаю.

Но к вечеру мы с ним распрощались весьма дружелюбно и сговорились встретиться завтра ближе к полудню.

Стоило закрыть за ним дверь (новенькую и крепкую), как я замираю на месте и долго осматриваю комнату. Странное дело – вроде поменялось только пару стёкол в раме окна, а гостиная будто ожила. Будто задышала как-то иначе – довольством и спокойствием. И стены, пусть с облезшими обоями, а местами и отвалившейся штукатуркой, потеплели. Я прикладываю руку и неожиданно сама для себя произношу:

– Давно ты стоишь никому не нужный?

И дом жалостливо скрипит, подтверждая мои догадки.

Собственно, о своей тётке я ровным счётом ничего не знаю, хотя бабушка часто бывала у нас, да и мы у неё гостили нередко. И в те дни она любила сажать меня на колени и рассказывать о днях прошлых, давно в лето канувших.

А о сестре, родной своей крови, бабушка Аделаида молчала. Будто и не существовало на свете никакой Дайаны.

У кого теперь узнать про неё? Бабушки давно нет, как и мамы.

И стоило мне подумать об этом, как камин загудел, закряхтел, да выплюнул прямо к моим ногам пыльную чёрную тетрадь.

Я таки пугаюсь, вжимаюсь в стену, и стою так несколько минут к ряду. Потом усмехаюсь собственной трусости и подхожу ближе. Нагибаюсь, поднимаю тетрадь и вытираю её о подол изрядно запылившейся юбки.

На поверку, кожа, что обтянула толстобокую книжонку, оказалась вовсе не чёрной, а тёмно-синей, с прожилками золотых нитей по краям. И несмотря на своё неуместное пребывание в жерле камина, красоты тетрадь не утратила, напротив, сажа на кончиках белых листов её будто солиднее сделала.

– Хочешь, чтобы я это прочитала? – бормочу, неизвестно к кому обращаясь. И дом вздыхает, одобрительно так. Потом камин, осчастлививший меня нежданной находкой, кряхтит, чихает и… загорается ярким пламенем, залив комнату тёплым светом.

Отчего-то, вместо страха положенного, улыбаюсь, и усаживаюсь прямо на пол, возле уютно потрескивающих брёвен.

Дом, силой наделённый, мне доводилось видеть всего раз, и то, это было в далёком детстве. То поместье выглядело более обветшалым и зловещим, как мне тогда показалось. Мама, приехав туда вместе с бабушкой Аделаидой, крепко сжимала мою руку и приговаривала:

– Наступай осторожно, дому очень больно.

Бабушка же на её слова недовольно кривилась, но переставляла ноги медленно, стараясь не тревожить старые прогнившие доски. В силу возраста я была весьма любопытной, а потому долго не желала замолкать и всё спрашивала матушку, почему же дому больно.

Тогда-то она и рассказала мне, что давным-давно дома наделяли силой и разумом. Дескать так было проще управляться с хозяйством, да и гости непрошенные порог такого жилища никогда переступить не могли. Но было это давно и сейчас таких домов почти не осталось.

А почему не осталось, мама отвечать так и не захотела, мол маленькая я ещё, вот вырасту, тогда пойму.

Вырасти-то я выросла, помниться даже как-то пыталась «оживить» дом дяди Росма, за что получила взбучку, но так и не поняла, что же в этом плохого. Зато сейчас, сидя на пыльном полу и выслушивая жалобные стоны особняка, догадалась, что дело в характере, который домам вместе с разумом доставался. Вот так обидишь ненароком своё жилище, оно возьми, и превратись из добротных апартаментов в какую-нибудь развалюху.

Камин зашипел, будто мысли мои подслушал, и недовольно фыркнул. Пришлось вернуться к делам насущным.

Тетрадь я открываю с опаской. Сдуваю надоедливую сажу, протираю для верности рукавом и вчитываюсь в поблёкшие от времени строки.

«Сей талмуд содержит душевные излияния Дайаны Ларнесс, единственной чёрной ведьмы в потомственном роде фей».

Сердце кульбитом забилось где-то в горле, и волосы на голове зашевелились… А ещё ноги одеревенели и язык присох к нёбу.

Ведьма? Чёрная?!

Талмуд летит в камин, который тут же обиженно тухнет, а я подскакиваю на ноги, и бегу к двери. Со всей силы дёргаю ручку, что, как назло, заело, поворачиваю туда-сюда и понимаю, что дело вовсе не в ручке, что меня попросту запер сам дом.

И как-то разом все странности, до того мучавшие меня, прояснились. И вселенское облегчение Шмота, от бумаг на дом избавившегося, и непонятно откуда взявшаяся любезность управляющего банка, и страх рабочих, оказавшихся ступить под крышу жилища, что некогда принадлежало… ведьме!

Но это ведь невозможно. Никак. Нет, чёрные ведьмы в природе существовали, когда-то давно, да и сейчас они, наверное, есть, только… Не бывает ведьм полукровок. И в семье фей такая никак родиться не могла. Это противоречит всем канонам и правилам, что ни одно столетие открывались да доказывались.

А если и попрать все эти учёные выверты, то родись в семье фей ведьма, чёрная к тому же, её бы тут же отправили за границу Проклятых гор. Вместе с матушкой и батюшкой, такое чудо породившими. Да что там говорить – со всем семейством вкупе, чтоб и следа от рода этого в королевских архивах не осталось.