Текст книги "Собачьи зубы, собачье сердце (СИ)"
Автор книги: Настя Чацкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Собачьи зубы ==========
Допустим, не любишь людей. Допустим, такой злодей. Ликующий мизантроп…
Что по лбу тебе, что в лоб…
И дальше, в таком ключе:
Есенин, Кобейн и Че.
0
Ли – не принципиальный и честный парень. Если его хорошенько отделать в Клетке, на уличном ринге, он тебе ни слова не скажет. Хлопнет по плечу, улыбнётся кровавым ртом, сплюнет на асфальт и, если будет в настроении, отведёт в ближайшую забегаловку закрытого типа, где бармен пожмёт ему руку. Нальёт вам выпить. Не спросит документов, в глаза не заглянет.
Бывают же хорошие дни.
Рыжий запрокинет голову, будет смотреть в слегка плывущий потолок над собой и не думать ни о чём (ни о ком). Ещё рано, даже не стемнело, поэтому здесь будет тихо. Эта рыгальня – другой мир, в который можно попасть через одну мрачную дверь, ведущую с одного мрачного переулка. В этом местечке “для своих” Рыжий будет смотреть в потолок и не думать.
Кайф в том, что в компании Ли можно посидеть молча. Настоящее благословение после школьного дня и Хэ Тяня.
После боя в рёбрах ещё долго будет гудеть: кулаки этого парня крепкие, но Ли – здоровяк, а Рыжий – он легче. Ему проще обскакать огромного и неуклюжего медведя, ускользнуть из-под удара и нанести ответный, после которого запросто можно вылететь в нокаут, даже если в тебе пять пудов веса. В Рыжем всего пуда четыре, но тонна ощетиненной злобы сверху, а Ли иногда нравится, когда его колотят. Какие-то свои загоны, в которые лезть не нужно, Ли вообще лучше не задавать вопросов.
Иногда он будет откровенно поддаваться (чем разозлит Рыжего), а иногда изобьёт до полусмерти – да так, что ты руки поднять не сможешь; да что там – даже моргнуть не получится, – и тогда будет злиться сам. И ногой ещё наподдаст, как будто гематом и кровавой каши под носом недостаточно. Рыжий не обидится, Рыжий всё понимает: непростая семья и непростые отношения с отцом. Разное бывает настроение.
По сути, это всё.
Вот всё, что он знает о Ли – отец у него такой же гондон, как у Рыжего. Только не сидит. И что по почкам его, – Ли, – лучше не бить. Хронический пиелонефрит. В прошлый раз еле оклемался, а в боях, как в танцах – постоянного партнёра терять не хочется.
Вот какие отношения у них с Ли.
За всё семимесячное знакомство они и десяти минут не проговорили, а Ли как будто самый близкий человек из всех, что были у Рыжего. Кроме матери.
Мо Пейджи…
Он подумает о ней, откроет глаза и уставится в пыльный потолок.
Сунет руку в карман, сожмёт прохладными пальцами деньги за бой.
Подумает: нужно поднимать задницу и идти в “Тао-Тао”, чтобы помочь матери на кухне. Потом – вернуться домой.
Сделать ужин.
Напомнить ей о таблетках.
Разобрать грёбаные счета.
Прикинуть, насколько они не укладываются в сроки оплаты.
Снова напомнить о таблетках: перед ужином те, что в голубой капсуле. Жёлтые – после завтрака. Розовые в обед – их осталось больше всего. О них он не может напоминать, потому что для этого пришлось бы сбегать с занятий и ехать в “Тао-Тао” каждый божий день (мобильный мама не слышит). (Быть может, делает вид).
Дождаться, пока Пейджи уснёт, и возвращаться в Клетку – вечером там всегда очень много желающих поглазеть и намять тебе бока.
Будет обыкновенный длинный день. Привычные места. Проживать эту жизнь – как разгадывать кроссворды в одинаковых журналах: знаешь слово заранее, ещё не прочитав вопрос.
Да, бывают обыкновенные дни.
А бывают дни такие, как сегодня.
Рыжий укладывает обоих братьев Гао – тощих, нескладных. Никакого удовольствия – оба дерутся с дурниной, вкладывают всю силу в удар, бьют, не думая, просто бьют, бьют, бьют. Колотят воздух. Дышат шумно, не берегут дыхание, злятся, словно Рыжий им задолжал, а теперь ещё и ужом выворачивается, не подставляется под тощие костяшки. Таким нельзя выходить на ринг – таким лучше смотреть и делать ставки. Такие ребята не контролируют своё тело. Они сжимают кулаки и швыряются на тебя, но понятия не имеют, как по тебе попасть. Рыжий складывает носом в асфальт сначала одного, а потом – второго. Это не Ли – с ними слишком просто и неинтересно. Рефери (Фанг Чжо, его узнать легко – всегда в старой красной толстовке и затёртой зелёной кепке с плоским коротким козырьком, лежащим на затылке) останавливает бой, бьёт Рыжего по плечу, отсчитывает деньги – он совсем не удивлён. Никто не удивлён. Даже толпа вокруг не орёт с надрывом, не свистит, как бывает на боях Рыжего и Ли.
Всё заканчивается быстро, поэтому сегодня он освобождается раньше – за двоих дали приятную сумму, теперь можно купить свежих овощей, вернуться домой, сложить матери на работу пакет с завтраком. Закончить доклад по истории. Лечь спать до двух часов ночи – редкая удача.
Рыжий чувствует неприятности, когда почти выходит из сквера, когда слышит торопливые шаги за своей спиной. Слева от него глухой бетонный забор, справа – пустой парк для выгула собак. Над головой чистое небо и круглая луна, а под подошвами кед – гладкий асфальт, который внезапно бросается в лицо, сразу за сильным ударом в затылок. Падая, Рыжий успевает подумать: Гао. Одного из них он узнаёт по кроссовкам, которые тут же появляются перед глазами – дорогие и фирменные дутые найки. В таких неудобно драться – слишком тяжёлые, слишком неуклюжие… В глазах темнеет, за шиворот течёт, поэтому обернуться или избежать второго удара почти невозможно – под череп будто гвоздь вогнали.
Мысли какие-то глухие и смазанные.
Падать ни в коем случае нельзя, упасть – это смерть, особенно когда кругом ночь и только разозлённое шумное дыхание сверху.
Падать нельзя, но его уже берут за волосы и с силой прикладывают лицом об асфальт. Как из деревянной коробки – приглушённо, тихо, сквозь писк в ушах, – на краю сознания вспыхивает звук быстро приближающихся шагов, и это последнее, что он слышит.
У Рыжего бывают плохие дни.
1
Не то чтобы он сразу заметил его отсутствие.
То есть, да, ещё в среду он бы заметил сразу. В среду он стоял посреди кишащего людьми парка и орал в удаляющуюся спину: один ужин, и я от тебя отъебусь! В среду у него были ледяные руки и ледяная ухмылка на губах, от которой к вечеру начало сводить мышцы лица.
В среду Хэ Тянь представлял собой статую эпохи ренессанса, которая воплощала человека с протянутыми руками: дружи со мной, дружи со мной, дружи со мной. У меня никогда не было людей, похожих на тебя. У меня никогда ещё так не горела задница от того, что кто-то добровольно отказался проводить со мной время.
Сегодня понедельник, и Рыжего в школе нет – это становится ясно после пятого урока, когда он не появляется в курилке, не выходит погонять мяч на площадке, не бросаются в лицо его волосы – его просто нет. Можно было бы вообще не обратить на это внимание, но Хэ Тянь с субботнего вечера усиленно пытается забыть разговор с Йонгом, который позвонил ему и как бы между делом сообщил:
– А ты слышал, что в пятницу избили кого-то из наших? Не знаю, кого именно. Не знаю, кто. Ночью, недалеко от парка для выгула собак. Завуч сказала, что это парень из нашей школы, но кто из наших мог шататься в такой глуши после полуночи, да? Слухи, наверное.
Хэ Тянь тогда ответил:
– Ага. Наверное.
Ему показалось, что он сейчас начнет задавать тысячи уточняющих и совершенно точно сдаст себя с потрохами. Например: не знаешь, случайно, какой у этого придурка был цвет волос?
Или: и что этот парень? Жив?
Или: Йонг, у тебя никогда не возникало желания зациклиться на человеке, к которому нет ни одного адекватного способа подобраться?
Йонг спас его сам. Он, как генератор бесполезной информации, мог говорить обо всём и сразу. Никакая тема не задерживалась в его голове надолго – господи, храни Йонга.
– Кстати, помнишь Чан Си? Ту симпапулю из старшего класса. Как думаешь, старшекласснице пойти на свидание с парнем из средней школы – это полный зашквар?..
Если бы ты знал, подумал он. И спокойно ответил:
– Нет, думаю, это не полный зашквар.
Полный – это когда ты поклялся себе завязывать, но никак не можешь завязать. Это когда у тебя нет ни одного человека, которого можно взять за грудки и сказать: я не знаю, что мне делать с тем, что со мной происходит, чувак. Вытащи меня из этого болота, чувак.
Поскорее, чувак.
Но болото только сгущается.
В субботу на семейном ужине отец особенно молчалив, а мать особенно уставшая и бледная. Хэ Тянь смотрит на этих двоих, смотрит на Хэ Чэна, смотрит на свой салат. У отца газета в руках. У матери тени под глазами. Хэ Чэн молча ест.
– Как твоё здоровье?
Мать поднимает взгляд, говорит бодро:
– Работы много, некогда болеть.
– И всё же?
– Запись к врачу на следующей неделе. Да и не болит уже почти. – И небрежным жестом потирает кончиками пальцев грудную клетку.
– Не будем говорить о недугах за столом, – прерывает её отец. – Лучше положи Хэ Чэну ещё мяса с подливой.
Хэ Тянь мысленно благодарит неизвестно кого за то, что семейный ужин проходит один раз в неделю, а не два или пять. Или семь. Однажды он бы точно подавился.
Это даже не отвлекает.
Мысли об избитом неизвестном проедали его подкорку целые выходные. Составило бы проблему сосчитать количество раз, когда он брал в руки мобильный, набирал сообщение – что-то вроде «ты там живой?», или «не соскучилась по мне, дворняжка?», или «слышь, кунжут поджаривают или сырым хреначат?», – но стирал ещё до того, как доходил до знака вопроса.
Если этот избитый перец – не Рыжий, на подобное сообщение придет довольно однозначный ответ, в этом сомневаться не приходилось. И всё станет только хуже.
Поэтому лучшим выходом было вбить себе в голову вот что: мне пофиг.
И, блин, получилось.
В воскресенье ему даже удалось посмотреть «Крепкого орешка», ни разу не вспомнить о… лишнем. Мантра «мне пофиг» сработала.
Теперь Хэ Тянь сидит на скамейке, глядя, как парни гоняют по площадке тугой оранжевый мяч, и сжимает в кармане коробок спичек.
Эти дурацкие спички сломали всю стабильность его выходных и его понедельника. Стёрли спасительную мантру, стоило случайно сунуть руку в карман. Как кожуру с апельсина содрали одним большим куском. Чем сильнее Хэ Тянь стискивает зубы, тем сильнее сжимается кулак. Коробок вот-вот начнет мяться. Иррациональное желание достать его из кармана и поднести к носу – это настоящий вынос мозга. Гос-споди, аж зубы сводит от ненормальщины. Какой-то дебильный абсурд.
Он опускает взгляд и напряженно смотрит на носки своих кед.
Вообще-то, Хэ Тянь никогда не пользовался спичками. Он поклонник зажигалок, поклонник прогресса, поклонник комфорта, но в пятницу днем – чёрт, именно в ту пятницу, когда он узнал имя Рыжего, – колесико его любимой зажигалки свернулось и отскочило на асфальт. Зажигалки ломаются – так бывает. Но не всегда в тот момент, когда рыжая дворняга проходит прямо около него.
Рыжий замечает боковым зрением, как о крапиву обжигается: уничтожает Хэ Тяня быстрым прицельным взглядом, как курок спустил – в лицо, на незажженную сигарету за ухом, на расстегнутую спортивную кофту. Бах, бах, бах. Он в немых психах дёргает верхней губой, отворачивается, глубже суёт кулаки в легкую куртку. Бесится. Ткань чётко натягивается на рельефных костяшках.
Судя по выражению лица, Рыжий еле держит себя в руках. Хэ Тянь чувствует себя психом, но ощущает желание потыкать палочкой в эту готовую сдетонировать бомбу. Сознание ещё хранит их утренний разговор, его напряженный голос, его отрывистое «Гуань Шань», от которого сердце на пару секунд остановилось. Сейчас брови Рыжего нахмурены сильнее, чем обычно, рот сжат в тонкую полоску. Так сильно, что ему, наверное, сложно будет долго удерживать это выражение. Но Хэ Тянь ведь не из стеснительных ребят, он ухмыляется и приподнимает подбородок:
– Эй, там.
Рыжий напрягается всем телом, его плечи так сковывает, что кажется, будто они вот-вот порвут одежду. Он не останавливается, и разговаривать с его затылком, честно говоря, откровенно достало. Розовая дымка перед глазами, оставшаяся с утреннего разговора, слетает моментально. Хэ Тянь отталкивается от стены и сгребает Рыжего за шиворот куртки.
– Я к тебе…
Бомбу разрывает с такой готовностью, будто всё, чего ей требовалась – этот крошечный жест.
Рыжий выворачивается резвым волчком, ткань в кулаке трещит, на секунду кажется, что кусок ветровки останется у Хэ Тяня в руках. Через мгновение в плечи прилетает сильный и жесткий толчок.
А в лицо прилетает отрывистое:
– Отъебись от меня.
Это получается на удивление тихо, но звучит, как какая-нибудь «Авада Кедавра» из Гарри Поттера. Секунду назад он был очень близко, поэтому Хэ Тянь чувствует слабый запах сигаретного дыма. Сложнее всего в такой ситуации – удерживать лицо. Это сложно, но с этим можно справиться, поэтому Хэ Тянь с ухмылкой поддаётся. Подыгрывает. Делает шаг назад.
Смотрит, как Рыжий рывком поправляет на себе одежду. Следит, как пытается проглотить свою злость, глядя прямо в глаза.
– Отъебись, – членораздельно повторяет он. – Мы всё вчера порешали. Хватит тут шататься.
– Я тут учусь.
– Я имею в виду, – цедит Рыжий, – хватит за мной шататься. Понял? Дошло? Или повторить?
– Ну что случилось? Двойку получил? Не навалял какому-то бедолаге?
Хэ Тянь не имеет в виду: утром ты был другим, – но Рыжий слышит именно это.
Или, знаете, что-то вроде: я думал, теперь мы с тобой друзья. Ты же вернул мои деньги. Давай постоим, покурим вместе, за руки подержимся, посмотрим на облака, мяч, знаешь, попинаем. Вместе, да?
Рыжий, наверное, понимает именно так, и от этих мыслей выпадает в осадок.
Он выразительно поднимает брови. У него говорящее выражение лица: «серьёзно?». «Скройся в туман». «Ты затрахал». В его взгляде отлично читается всё это, и ещё – напряжённое предупреждение: мы не друзья, дебил. И не будем.
От молчаливых гляделок печёт в висках.
Тем не менее, Рыжий разжимает челюсти:
– У меня всё зашибись. Свинтишь, и станет вообще супер. Ещё чё-то надо?
Хэ Тянь слегка щурится. Он пытается увидеть в этом человеке хотя бы что-то, посмотреть немного глубже непробиваемого кретинизма. И натыкается на глухую кирпичную стену. Снова и снова. Бам, бам, блядь. Бам. Как будто там, чуть глубже, действительно больше ничего нет.
Ладно, решает он.
Разговоры, беседы… пустой номер. Бессмысленно. Не с этим парнем.
Он отводит взгляд, морщится, достаёт из кармана пластиковую капсулу с газом и сломанным навершием.
– Колесо отлетело, с неё не подкуришь.
– Насрать мне, что там у тебя отлетело. – Рыжий снова насилует сжатыми кулаками свои карманы.
Разворачивается и чуть ли не подскакивает на месте, когда Хэ Тянь кладет ладонь ему на плечо. Снова. На этот раз – без намерения выдрать с мясом воротник ветровки.
– Просто одолжи мне подкурить, – быстро говорит Хэ Тянь с неожиданной усталостью, прежде чем у Рыжего изо рта снова начнут литься привычные помои. – Без выебонов. Я ничего такого не попросил.
Статуя имени ахуя.
Рыжий таращится то в лицо, то на руку, которая лежит у него на плече. Если сильно присмотреться, наверное, можно увидеть, как в его голове морскими узлами завязываются извилины от диссонанса происходящего.
А у Хэ Тяня своя вавка в голове.
Ему хочется чего-то необъяснимого. Типа – взять покрепче, впиться пальцами в нагретую кожей ткань, потрясти хорошенько, чтобы мозги, мозги на место встали. Спросить, мол, почему, ну почему ты не такой, как остальные? Что в твоей жизни, нафиг, произошло?! И эта лихорадочная мысль – всё, что успевает оформить в своей голове Хэ Тянь, прежде чем Рыжий ужом выворачивается из-под ладони. Смотрит, как на помойного жука. Снова рывками поправляет куртку, чуть ли не руки отряхивает. Раз – и его нет. И этого прикосновения тоже как будто никогда не было.
Потом он как-то нервно, судорожно лезет в карман.
Шипит:
– Да подавись ты.
И с короткого, сильного размаха швыряет коробок. Жри, мол, заебал. А через секунду уже летит через школьный двор, не оборачиваясь.
Спички ударяют по животу, Хэ Тянь ловит их, трясёт в пальцах. Слышно, что прилично ещё осталось.
Думает: как же ты меня достал. И громко орёт в злую улыбку:
– Премного благодарю! – вслед стремительно удаляющейся спине.
На этот раз он не достоин даже поднятого среднего пальца.
Он опускает взгляд и смотрит на спички.
Вчера – утка с овощами. Сегодня – это. Что это? Благотворительные подношения? Прийти домой и возложить коробок на алтарь, посвящённый Рыжему? Прямо там, рядом со вчерашним подгоревшим ужином? Он закрывает глаза и вытаскивает сигарету из-за уха, сжимает её губами. Господи, какой бред.
Хэ Тянь достает спичку, чиркает серной головкой о шершавый бок, подносит к лицу, глубоко затягивается. Тогда это и происходит. Как обухом по голове. Как контрольный, между глаз.
Он замирает.
Вынимает сигарету изо рта.
Медленно подносит коробок к кончику носа и делает вдох. Ну, блядь, приехали, готово…
Порошок. Немного – кондиционер. Мыло. Запах, который только слегка дразнит обоняние каждый раз, когда Рыжий достаточно близко, чтобы увидеть шрам на его скуле – маленький, похожий на изогнутую запятую, скорее оставшийся после ветрянки, чем поставленный в драке. Этому запаху невозможно дать конкретное название. Скорее всего, так пахнут вещи Рыжего, после стирки лежащие у него в комоде; так пахнет у него дома рано утром, когда никто ещё не начал готовить завтрак. Так, наверное, пахнет от его волос или рук.
…стоп.
Волейбольный мяч громко ударяет о сетку. Кто-то улюлюкает.
В груди замирает и холодеет, а потом вдруг несётся вниз, ударяет льдом под колени и под лопатки. Собирается студеной коркой вдоль позвоночника. Холодеют даже кончики пальцев – хорошо, что Хэ Тянь сейчас сидит на лавке, а не стоит.
От волос или рук?
Серьёзно?!
Он действительно сейчас вспоминал, как пахнет от волос Рыжего?.. Он действительно снова достал коробок сраных спичек из кармана, чтобы проверить, остался ли на плотном картоне этот запах?
Стоп… нет. Не-е-ет, нет!
О такой чепухе он не думал. Всё дело в том, что дурацкие навязчивые мысли, связанные с этим человеком, сидят в голове уже столько времени, что выходят боком. Вот такими бессмысленными выбросами.
Оранжевый мяч подкатывается по асфальту прямо к его ногам и врезается в голень, заставляет слегка вздрогнуть.
– Прости, Хэ Тянь! – кричат с площадки, а Хэ Тянь понимает, что поднял взгляд и смотрит куда-то сквозь машущих ему парней из параллельного класса. – Подашь мяч?
Он моргает раз, другой.
В груди всё ещё неприятно давит что-то холодное и быстро растущее. Он протягивает руки к мячу и ловит в голове отрешенную мысль: чёрт. Это страх.
2
После того, как Рыжий вернул ему конверт с деньгами, всё как будто вернулось на исходную.
Иллюзорная уверенность в том, что вот-вот, вот сейчас станет проще, понятнее, спокойнее – успокаивает совсем недолго.
Сначала Хэ Тянь смотрит и не верит, он думает, что это развод. Думает даже, что в этом конверте какие-нибудь грязные насекомые, или надрочил он туда, или ещё чего похуже. Но Рыжий просто выпаливает ему в лицо своё имя, и Хэ Тянь понимает – там деньги.
Рыжий недовольно хмурился, но вываливал информацию (которую по крохам пытался выдавить из него Хэ Тянь на протяжении последних недель), с таким видом, будто отчитывал малолетку. Ведет себя, как гордая сучка, которая споткнулась на виду у всех, а теперь с достоинством оправляет платье.
Его зовут Мо Гуань Шань, и со знанием его имени медленно, но верно, возвращается привычная уверенность в себе. Как будто тебя обокрали, а потом подкинули украденную вещь на придверной коврик. Чувствуешь себя то ли победителем, то ли кретином.
Негромкий голос внутри шепчет: ты выиграл.
Второй добавляет: ничего удивительного, это же ты.
А третий всё портит: да, но соизволь помыть нож, которым три дня назад эта бродяжка шинковала салат на твоей кухне.
И ты проводишь отличный выходной. Не ищешь глазами Рыжего. Улыбаешься в ответ на шутки Йонга и Чуни. Не ищешь глазами Рыжего.
Ты возвращаешься домой.
Ты снимаешь сумку с плеча.
Ты заходишь на кухню и смотришь на сраный нож.
Ты понимаешь: ничего не прекратилось. Что-то всё ещё происходит, пусть даже ты теперь не ищешь глазами Рыжего.
Как новенькая «део», которая блестит гладкими боками, словно облизанный леденец, но у которой через неделю после покупки начинает стучать под капотом. Можно не обращать внимания, ездить, выпендриваться перед девчонками, просто врубать музыку погромче, чтобы не слышать, но однажды уйти в кювет, стать смятой консервной банкой. Вот как-то так у Хэ Тяня стучит движок. Но теперь он хотя бы может контролировать свои стрёмные порывы. Вроде тех, что – сорваться в «Тао-Тао» посреди учебного дня.
Вроде тех, что – пожалуйста, поговори со мной, я заплачу тебе, ты только говори.
Вспоминать об этом стыдно… унизительно. Он представляет, как это выглядело со стороны.
Одержимый больной олень.
Обратись к врачу.
Может, у тебя реально с головой непорядок? Может, это только первый этап? А скоро ты начнёшь преследовать людей и душить их кошек проволокой? Ведь всем маньякам было семнадцать, верно?
И вот так, волнами, это то накатывало, то исчезало совсем. Наверное, это хороший знак – у него нет психолога, чтобы спросить.
Иной раз за эти двое суток он почти забывал о том, что нужно мысленно вернуться в эту мёртвую петлю, как инвалиды порой забывают, что им ампутировали ногу – поднимаются с постели и падают, расшибают себе лоб. Старые привычки чертовски живучи.
И всё здорово изменилось всего за несколько дней.
В понедельник он не ищет глазами Рыжего.
Потому что, ну… Рыжий больше не загадка – его зовут Мо Гуань Шань.
Он всего лишь элемент мира, с которым Хэ Тянь не знаком и знакомиться вовсе не хочет. Он посредственность, примитив, машу-кулаками-матерюсь-как-идиот, бактерия, одноклеточное с потенциалом – из этого вполне может развиться разумный организм. Но это не скоро, не сейчас – пока он просто хулиган, таких тысячи, десятки тысяч.
Не стоит даже думать об этом. Увидел, отвернулся и забыл. Идеально. Просто прекрасно. Вы как два монорельса: один на север, другой – на юг. Можно расслабиться, выдохнуть.
Осталось только одно крошечное дельце, которое всё сломает.
Отправиться играть в баскетбол, сесть на скамейку, попить воды, сунуть руки в карманы и наткнуться на долбаный коробок. Чтобы пятница вернулась к тебе, вывернулась тебе на голову, как водопад.
Он думает обо всём этом, выходя из учительской и сжимая в кулаке бумажку с адресом Мо Гуань Шаня.
– Мой одноклассник такой идиот… я хотел помочь ему в пятницу, а он случайно забрал мой учебник, теперь не смогу подготовиться к завтрашнему тесту, а вы знаете, как строга Баожей Ао, верно? Не хочется схлопотать у неё пару, тем более, по этому предмету в конце года у меня будут…
Он не знает, что он буровит и что он делает.
У него есть адрес, есть деньги на проезд и мысль о том, что в пятницу крепко избили какого-то парня из их школы. Всё очевидно.
Если бы, зло думает Хэ Тянь, застегивая ветровку под самую челюсть и сбегая по ступенькам, если бы Рыжий просто и без лишних разговоров принял протянутую ладонь, было бы куда проще. Этот придурок не высек бы никакой искры интереса, всё их знакомство закончилось бы там, около школы, когда Рыжий, избитый, сидел на бордюре и зыркал своими глазищами.
Если бы всё сложилось немного иначе, Рыжий вылетел бы у него из головы уже через минут десять. Да что там, три минуты, если не меньше!
Если бы:
– Кто это тебя так?
– Да забей, это мой товарищ, деремся с ним после школы. А ты тот парень, Хэ Тянь? Я слышал о тебе, ты классный. Сходим вместе на тренировку?
Если бы всё было как всегда, Господи, Хэ Тянь бы даже не вспомнил о нём.
Но что-то пошло не так, как что-то идёт не так, когда встречаешь первого в своей жизни человека, в тебе не заинтересованного. Как белая ворона в стае ласточек. Как мешающая колючая бирка, впивающаяся в седьмой позвонок.
Хэ Тянь обрезает такие бирки под самый корень.
…Рыжий живет в доме с белой калиткой.
Почему-то Хэ Тянь ожидал чего-то другого. Не то, чтобы он готовился войти на подъездную дорожку, усыпанную мёртвыми птицами и напороться на заточенный кол, вкопанный в землю, но белая калитка – это перебор.
Он заходит не сразу.
Сначала сверяется со своей бумажкой, выданной в учительской. Сверяется с номером дома, с указателем на перекрёстке. Бросает взгляд на табличку «Мо» на слегка перекошенном почтовом ящике. Он никогда не был дотошным, но сейчас хочет найти ещё больше доказательств того, что это – дом Рыжего. Где-то на уровне подсознания очень хочется ошибиться адресом.
Он стоит здесь достаточно долго, чтобы занавеску в ближайшем окне беспокойно задёрнули. Слишком яркое солнце мешает рассмотреть, кто это был. Вряд ли Рыжий – он бы уже швырял в него из окна стулья или, чёрт его знает, метал бы кухонные ножи. Открывая калитку, – облупленная краска царапает ладонь, – он вспоминает все эти дурацкие слухи, которые с удовольствием обсасывают в школе. О его отце, поджигающем собак, и о матери, которая стоит на учёте в психиатрической лечебнице.
Люди любят городить какую-то чушь и обязательно верить в неё.
Солнце светит в спину и бликует в окнах. В этом доме всего один этаж, веранда два на два и четыре крепкие деревянные ступеньки. Вторая негромко скрипит, как и петли входной двери.
– Добрый день.
Его мать не выглядит, как шизанутая.
В том, что это мать Рыжего, не приходится сомневаться – да, у неё тёмные волосы, но глаза слишком похожи на солнечный свет, если посмотреть на него через слабо заваренный чай. Крайне редкий оттенок. У Рыжего точно такой же.
Она несмело улыбается. Это до странного приятно. И дверь открывает достаточно широко, чтобы не появилось ощущения, что у их семьи есть секреты. Что сейчас она достанет из-за спины отвёртку и воткнёт Хэ Тяню в глаз.
Он с ответной улыбкой здоровается, мысленно удивляясь двум вещам.
Первая – за её плечом нет трупов обгоревших собак или убитых соседей. Небольшая прихожая и чисто убранный коридор с тремя дверьми и аркой, видимо, в гостиную – это всё. Не так уж впечатляюще для школьных слухов.
Вторая – в этой семье умеют улыбаться.
Он мысленно пытается спроецировать эту спокойную улыбку на лицо Рыжего. Ни хрена у него не выходит, для этого нужна фантазия побогаче.
– У вас почтовый ящик перекошен, – говорит он, указывая себе за спину.
Женщина на миг застывает. Затем часто моргает, улыбка сходит с её лица. Негромко, но быстро, говорит:
– Да, я знаю, если вы по поводу счетов, я уверяю вас, всё будет выплачено, как мы и договорились с господином…
Хэ Тянь никак въехать не может, о чем она, а когда понимает, торопливо выставляет руку.
– Нет, – говорит. – Я пришёл к… Гуаню. Мо Гуаню. Он здесь живёт?
Что-то неуловимо меняется в её лице. Сначала на нём появляется облегчение, а затем – почти сразу, – между бровей пролегает глубокая морщина.
– У него проблемы?
– Нет, я…
– Что… – Она снова часто моргает, закрывает глаза, собираясь с силами, – что он натворил?
– Всё нормально. Мы учимся в одной школе, он забыл отдать мне конспекты, вот и всё.
Её взгляд настолько недоверчивый, неуверенный, что становится не по себе.
– Это точно?
– Совершенно точно.
– Он не ввязался в неприятности?
Хэ Тянь открывает рот, но не знает, что сказать, глядя в обеспокоенное лицо. Не к месту вспоминается собственная мать, вечно занятая и куда-то спешащая, деловая бизнесвумен, работающая в высоком стеклянном здании, у которой своя горничная, прибирающая их просторную квартиру на тридцать четвертом этаже. Которая дежурно целует Хэ Тяня в лоб каждую субботу после ужина, и этого поцелуя хватает на целую неделю вперёд. Ровно до следующей субботы. У которой нет времени даже на консультацию у врача.
На женщине, застывшей перед ним сейчас, не надеты туфли на каблуке и деловой костюм. На ней бежевый фартук с небольшой латкой и домашние тапочки. От неё не пахнет Лакостом, но из дома слегка тянет овощным бульоном и кипячёной водой.
– Я его друг, – говорит Хэ Тянь.
Её лицо снова освещает улыбка, снова немного неуверенная, как будто иначе уже не получается.
– Хорошо.
Говорит она и улыбается шире.
– Хорошо! Пожалуйста, проходи. Как тебя зовут? Гуань никогда не говорил о своих друзьях, я даже не знала, что… что…
Что они у него есть, наверное, хочет сказать она. Но не говорит. Перебивает сама себя:
– Моё имя Пейджи.
Хэ Тянь проходит в прихожую и, пока Пейджи закрывает дверь, мельком осматривает светлые стены, старый коврик под ногами, пару оберегов, висящих над вешалкой для одежды. На низкой обувной полке ровно стоят убитые кеды Рыжего.
– Хэ Тянь, – представляется он, цепляясь взглядом за них, а потом – за небольшое зеркало в деревянной рамке с крошечным сколом на углу. – Очень рад знакомству.
– Как здорово, что ты зашел, Хэ Тянь! – Она возбуждённо переплетает пальцы и прижимает их к груди. – Ты голоден? Не торопишься? Пожалуйста, проходи. Я готовлю лапшу с овощами. Гуань так мало рассказывает о своих делах в школе, я совсем не знала, есть ли у него друзья, а после того, что случилось в пятницу…
Школьные туфли становятся рядом с кедами Рыжего, когда Хэ Тянь быстро поднимает взгляд на лицо Пейджи. Обеспокоенность в её глазах, как сигнальный огонёк с тонущего фрегата. В груди неприятно и сильно жмёт.
– В пятницу? – переспрашивает он.
– Да, он… – Пальцы сжимаются сильнее. – Он в порядке, но…
Чёрт.
Несколько секунд она держит себя в руках. Поджимает губы, а затем отводит взгляд и смаргивает. Кажется, у нее слегка воспалены белки, но рассмотреть не получается, потому что дальняя дверь открывается. Хэ Тянь медленно выпрямляет спину. Застывает, подняв глаза.
От взгляда Рыжего начинает подташнивать моментально.
От взгляда на Рыжего – судорожно сжимается желудок. Скула, глаз, бровь, челюсть – от этой палитры синего, фиолетового и воспаленно-красного сжимаются зубы. Даже ненависть в глазах Гуаня не производит привычного, нужного эффекта, потому что, глядя на его лицо, Хэ Тянь чувствует, как у него дёргается щека по другой причине. Он, черт возьми, зол.
Он пытается мысленно реконструировать драку, воссоздать череду ударов, прилетевших по тощему лицу, но получается какой-то бред, типа: приложили об асфальт. Раз сорок. Это даже не кулаки. Кулаками так не выйдет.
Хэ Тянь все еще скрежещет зубами, когда Пейджи радостно восклицает:
– Гуань, взгляни, кто пришёл!
А Рыжий молчит не потому, что одна часть его губы расквашена – буквально. До мяса. Блядь, по-настоящему, больно – до мяса. Кажется, даже швы видны. Он молчит, потому, что, если откроет рот, его мать услышит всё то говно, которое он собирался вывалить – вовсе не на неё. Хэ Тянь не может отлепить взгляд от содранных костяшек на его пальцах и коротко говорит:
