Текст книги "Мудрость Хеопса"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

9

Дом, где провел свое детство божественный сын Ра, был поистине удивительным. Первые три года, по традиции, существовавшей тогда в Египте, мальчик покидал объятия матери только на время сна. В течение тех трех лет он оставил в сердце Зайи след, который не стирался до самой ее смерти. Ухаживая за ним и кормя его, она переполнялась нежностью и любовью, но ничего более подробного о раннем воспитании Джедефа мы сказать не можем. В конце концов, то была – как и любое детство – тайна, похожая на джинна, запертого в бутылке, о сущности которой знали только боги, не желая раскрывать ее остальным. Единственное, что можно было отметить, так это то, что подрастал мальчик очень быстро, подобно египетским деревьям под лучами ослепительного солнца. Его характер расцвел, явив свою доброту, словно роза, распускающая прекрасные лепестки, когда тепло жизни проникает в ее стебель. Он был счастьем Зайи, светом ее глаз, а любимым занятием Нафы и Хени стало тискать малыша, учить его говорить, бегать, играть.

Но его раннее детство закончилось со знаниями, которые прочно обосновались в голове мальчика. Он называл Зайю мамой, а она, в свою очередь, научила его звать Бишару отцом. Смотритель принял как добрый знак красоту этого ребенка, сравнимую с блеском лотоса. Мать неустанно приучала его любить имя бога Ра. Она требовала от него повторять это имя и перед сном, и в ранний утренний час, чтобы милость владыки коснулась его прекрасного сына.

В три года Джедеф выбрался из объятий Зайи. Он начал ходить по комнате матери, а затем по всему дому. Его направляло желание потрогать рисунки на подушках, резные украшения на ножках кресел, картины на стенах, расставленные тут и там произведения искусства и висячие светильники. Руки ребенка тянулись ко всему, что можно было схватить, радостно исследуя находки, и наконец, запыхавшись, он восклицал: «Ра!» Или из его неокрепшей груди вырывалось глубокое «Ах!», и Джедеф снова продолжал свои полные невероятных открытий поиски. Смотритель подарил ему роскошные игрушки: деревянного коня, маленькую боевую колесницу и крокодила с открытым ртом. С ними Джедеф пребывал в своем собственном мире, где жизнь шла так, как хотелось ему, и где все появлялось по первому же его желанию. Деревянный конь, боевая колесница, крокодил с разинутой пастью – у каждой игрушки было особое предназначение. Он разговаривал с ними, а они отвечали ему. Он отдавал им приказы – и они подчинялись, разделяя с ним секреты неодушевленных вещей, которые были недоступны для понимания взрослых.

В это же время во дворце у собак старой уважаемой породы из Арманта родился щенок, которого назвали Гамурка. Джедеф полюбил его с первого взгляда и забрал жить в свою детскую комнату. Связь между ними стала неразрывной еще в том раннем возрасте. Несомненно, самой судьбой было предопределено, что Джедеф так сильно полюбит Гамурку. Щенок рос буквально в его объятиях, охранял сон мальчика и рычал, если кто-то ненароком хотел нарушить его. А Джедеф с нежностью произносил его имя, и первый лай щенка был обращен к нему. И он впервые помахал хвостом, чтобы приветствовать своего маленького хозяина. Но, к сожалению, щенячьи дни Гамурки не были лишены неприятностей, потому как его подстерегал крокодил с разинутой пастью. Когда Гамурка видел монстра, он принимался лаять – его глаза сверкали, тело напрягалось от страха. Щенок метался из стороны в сторону и не успокаивался до тех пор, пока Джедеф не прятал жуткую игрушку подальше.

Эти двое были неразлучны: когда Джедеф ложился спать, Гамурка забирался к нему под бок. Если Джедеф сидел тихо, что бывало крайне редко, щенок, вытянув кривые лапы, разваливался рядом с ним, или облизывал щеки и руки своего друга, как того требовали его чувства к мальчику Он сопровождал Джедефа на прогулках в саду и катался вместе с ним на лодке, если Зайя брала их в плавание по дворцовому пруду. Оба опускали головы, стараясь разглядеть свое отражение в воде. Гамурка не переставая тявкал, а Джедеф с восторгом дивился тому прекрасному, так похожему на него маленькому созданию, обитавшему в глубине водоема.

В Египте не было обычного деления на времена года. Смену времен определяли по разливу Нила. Четыре месяца разлива называли ахет, затем шел перет – время сева, совпадающее с прохладным сезоном, и наконец шему – сезон уборки урожая и несносной жары. Когда разлив Нила постепенно начинал спадать, ахет и был началом нового, «совершенного года». Тогда цвели масличные деревья, обещая обильный урожай, птицы вили гнезда, молодежь веселилась, катаясь на лодках, а детишки голышом носились по берегу. Нафа и Хени прыгали в воде, плавали и кидали друг другу мяч. Джедеф стоял рядом с Гамуркой, с завистью поглядывая на них. Он спрашивал у матери, можно ли ему делать то же самое, чем занимались они. Зайя поднимала его под руки, потом опускала в воду по пояс, а он взбивал ногами пену, ликуя и крича от счастья.

Насытившись играми и шалостями, они вместе возвращались в цветущий, наполненный ароматами сад. Зайя сидела на диванчике. Перед нею располагались Джедеф, Нафа и Хени, а возле них укладывался криволапый Гамурка.

Она рассказывала им историю о потерпевшем кораблекрушение матросе, который на обломке доски выплыл к затерянному острову. Описывала, как из пучины появился правивший тем островом гигантский змей. Он мог бы убить моряка, если бы не понял, что тот был искренне верующим человеком похвального поведения, а также одним из подданных фараона. Змей позаботился о моряке и дал ему корабль, доверху груженный всякими сокровищами, на котором тот живым и здоровым вернулся на землю Египта.

Джедеф еще не совсем понимал эти сказки, но с неподдельным интересом следил за развитием сюжета, глядя на мать своими прекрасными темными глазами. Он был счастлив и любим, ибо кто же мог не обожать Джедефа за его добрый, веселый нрав? Мальчик просто купался в лучах любви. Он ощущал и впитывал эту любовь всем своим существом, когда говорил или молчал, играл или сидел смирно, когда был доволен и когда его снедало беспокойство. Он жил подобно бессмертным богам и не задумывался о завтрашнем дне.

Когда Джедеф достиг возраста пяти лет, жизнь стала раскрывать ему некоторые свои тайны. В то время Хени исполнилось одиннадцать, а Нафе двенадцать лет. Они завершили первый этап обучения. Хени решил поступить в школу Пта, чтобы пройти через несколько ее уровней, изучая религию и мораль, науку и политику, потому что мальчик, который по своей природе был предрасположен ко всему этому, намеревался когда-нибудь занять религиозный пост или даже стать судьей. Нафа же, нисколько не сомневаясь, записался в школу искусств Хуфу, потому что любил проводить время за рисованием.

Пришел срок и Джедефу поступать в начальную школу. На четыре часа в день он был лишен мира фантазий и общества Гамурки. Мальчик проводил эти часы с детьми и незнакомыми ему людьми, учился читать и писать, решать арифметические задачи, правильно вести себя и любить свою родину.

Первым, что дети услышали в день начала занятий, было: «На уроках вы должны полностью сосредоточиться на получении знаний. Непослушным следует запомнить: у людей уши находятся над щеками, и они сразу становятся внимательными, как только им их надерут».

Впервые в жизни Джедефа розги играли роль в его обучении, хотя ему удалось сразу проявить себя с лучшей стороны, поскольку у него была неплохая подготовка. Он с радостью посвятил себя красивому языку клинописи и быстро преуспел в сложении и вычитании.

Большое влияние на него оказывал преподаватель морали и этики. У него была обаятельная улыбка, которая разжигала в душах учеников страстное увлечение и убежденность. Джедеф любил его еще больше за то, что он своим огромным животом, тяжелыми подбородками и громким голосом напоминал ему отца – Бишару. Джедеф замирал, когда учитель говорил.

– Послушайте изречения нашего мудреца Кагемни, да будет благословлен его дух на небесах: «Не упрямьтесь в споре или иначе вас покарает владыка». Или: «Недостаток вежливости – это стыд и позор». Или: «Если вы приглашены на пир, когда вам предложат лучшее блюдо, не берите его и не пытайтесь съесть, ибо люди плохо подумают о вас. Утолите жажду глотком воды, а голод – кусочком хлеба».

Позже преподаватель стал объяснять детям смысл этих слов, а потом читал им изречения и рассказы. Частенько он напоминал ученикам: «Воздай своей матери за все, что она сделала для тебя! Снабди ее хлебом в изобилии и носи ее, как она тебя носила. Ты был для нее нелегкой ношей. Когда ты родился после положенных месяцев, она еще долго носила тебя на руках и кормила своим молоком. Не докучай ей, ибо владыка слышит ее жалобы и отвечает на ее мольбы».

Джедеф с восторгом тянулся к учителю, наслаждаясь его стихами и сказками. Начальное образование длилось для мальчика семь лет, за которые он изучил основы наук и достиг мастерства в чтении и письме.

Помимо учителя Джедеф был сильно привязан к своему брату Нафе. Мальчик сидел рядом, пока тот рисовал и чертил, следя своими прекрасными глазами за извилистыми линиями, которые наносил брат и которые в своем скоплении представали самыми чудесными формами и произведениями искусства. Нафа умел передать на пергаменте и папирусе движения женских и мужских фигур, прекрасно рисовал лошадей, воинов с копьями, чертил планы красивых домов и мечтал стать архитектором. Когда Джедеф и Нафа проводили время вместе, их комната наполнялась задорным смехом. Старший брат придумывал шутки и проказы, и Джедеф просто хохотал от души, глядя на Нафу.

Однако его формировавшимся разумом полностью владел Хени. Его жажда к знаниям не довольствовалась простыми принципами, впитывая в себя теологию и высшие науки в этом раннем возрасте.

Джедеф стал хорошим писцом и Хени диктовал младшему брату отрывки из своих лекций, просвещая его молодой ум цитатами из Кагемни, великой Книги мертвых и поэзии Тайи. Все это мягко проникало в незрелый разум Джедефа вместе с аурой неуловимой неясности, пробуждавшей его от невинности и заставлявшей с тревогой и беспокойством размышлять о жизни.

Несмотря на угрюмую серьезность Хени, Джедеф очень его любил. Когда старший брат позволял себе отвлечься на игры, Джедеф с Гамуркой сразу неслись в его комнату. Мальчик записывал для брата лекции или с интересом листал расписанные картинками книги. Он разглядывал изображения Пта, владыки Мемфиса, и его длинный посох с резным концом, украшенный тремя символами – силы, жизни и бессмертия, а также Аписа, священного быка, в котором обитал дух божественного Пта.

Он забрасывал Хени вопросами, на которые тот терпеливо отвечал. Хени рассказывал Джедефу великие египетские мифы. Потрясали истории об Анубисе, главном боге в царстве мертвых, Апопи – олицетворении сил мрака и хаоса, враге бога солнца. Этот Апопи посылал своего огромного змея, чтоб остановить плавание ночной ладьи бога Ра, и тот выпивал весь подземный Нил. Джедеф пугался и прижимался к брату. Хени, погладив мальчика по густым волосам, успокаивал его:

– Бог Ра побеждает чудовище, а солнце снова всходит.

Беззаботное детство подходило к концу. Джедеф получил от него все сполна, и даже больше, однако его умственные способности переросли свой возраст.

Он был похож на молодое расцветающее дерево, покрытое пышной листвой.

10

К сожалению, время двигается только вперед и никогда не возвращается вспять. Неустанно спеша, оно приносит каждому человеку предопределенную именно ему судьбу, исполняя ее волю, вариации которой остаются единственным развлечением для скучающей вечности. От нее идет все, что время разрушает, и все, что возрождает, все, что веселится в молодости и стонет от болей в старости. Не стала исключением для течения времени и семья Бишару.

Главе семейства уже исполнилось пятьдесят. Его тучное тело стало обвисать, волосы поседели, и постепенно он начал утрачивать свою силу и энергию. Его нервы напрягались до предела, когда он все чаще и чаще кричал, ругая стражников и попрекая писарей. Бишару скорее походил на быка, который громко мычал, даже не испытывая боли, ибо по натуре обладал двумя качествами, никогда не сдававшимися на милость времени. То были его чувство чести и доброта его сердца. Он все еще пребывал в должности смотрителя на строительстве пирамиды Хуфу, и горе тому просителю, который осмеливался обратиться к нему, если тот не был одного с ним звания или ранга. Бишару неустанно восхвалял свои доблести, пока у него хватало сил, и ничто так не ублажало его, как слова льстецов.

Если благодаря своей должности Бишару попадал на прием к фараону, то его глашатаи распространяли новости повсюду, куда проникало влияние смотрителя, чтобы их узнали люди его круга, крупные и мелкие чиновники, а заодно и друзья вместе с подчиненными. Но полагая, что этого недостаточно, Бишару говорил сыновьям:

– Ступайте и сообщите славные вести своим друзьям. Соревнуйтесь между собой за право рассказать о той чести, которой удостоился ваш отец за верную службу и великий талант.

Несмотря на показное хвастовство и кичливость, на самом деле Бишару оставался тем же добрым и отзывчивым человеком, каким был всегда, не желающим причинять никому вреда. Гнев смотрителя пирамиды никогда не шел дальше кончика его языка.

Зайе было сорок лет, но этот возраст почти не отразился на ее внешности. Она сохранила красоту и свежесть, став высокочтимой дамой, в немалой степени благодаря своей укоренившейся добродетели. Все, кто видел ее живущей во дворце Бишару, даже и не предполагали, что когда-то она могла быть женой рабочего Карды и служанкой госпожи Руджедет. Зайя не только обернула воспоминания о прошлом пеленой забытья, но и запретила своей памяти приближаться к той истории, сокрытой в складках времени. Она хотела наслаждаться лишь одной причиной своего счастья – материнской любовью к Джедефу. Зайя любила его так, словно на самом деле девять месяцев проносила под сердцем. Самой сокровенной ее мечтой было увидеть, как он вырастет и станет благородным, довольным жизнью человеком.

В это же время Хени почти завершил дополнительное обучение: ему оставалось только три года, чтобы постичь все секреты учености. Будучи склонным к глубоким знаниям и погружению в тайны вселенной, он выбрал теологию и тот путь, который привел бы его к жречеству. Однако не все зависело от него, ибо жрецами в Мемфисе могли становиться лишь сыновья жрецов – двери храмов открывались только для избранных. Хени прекрасно учился, он знал образы всех богов, их атрибуты, все связанные с ними мифы и обряды. Тот, кого признавали достойным войти в жреческую корпорацию, должен был снять свои светские одежды: его купали, брили наголо, умащивали благовониями, и затем он в жреческом священном одеянии вступал в «небесный горизонт». Еще прежде юноша должен был выдержать множество испытаний, пройти все стадии: от уаба (чистого) через божественного отца (ит нечер) до херихеба – человека, держащего свиток с программой праздника. В храме Пта Хени приняли благожелательно, ибо в своей ученой жизни он проявил и острый ум, и высокие нравственные принципы, унаследовав от отца только его грубый, хриплый голос. Стройный, с заостренными чертами лица, спокойным поведением и характером он больше походил на свою мать, которая отличалась благочестием и набожностью.

Нафа, обладавший добрым и веселым нравом, был полной противоположностью своего брата Хени. Закончив учебу, он стал художником и – с помощью отца – снял небольшой дом на улице, названной в честь царя Снеферу, по которой проходил самый важный торговый путь Мемфиса. Там он обустроил студию, где создавал и выставлял напоказ свои художественные творения, и повесил вывеску, которая гласила: «Нафа, сын Бишару, выпускник школы изобразительных искусств Хуфу». Он продолжал работать и мечтать, терпеливо дожидаясь появления покупателей и поклонников.

Гамурка вырос. Его мягкая черная шерсть стала жесткой, а острые клыки, обнажаясь, предупреждали о том, что он – пес жестокий и может причинить боль. Его лай стал грубым, эхо от него было настолько жутким, что вселяло страх в сердца кошек, извещая их о том, что защитник дома смотрителя всегда на страже. Но, несмотря на свои размеры и норов, пес был нежнее южного ветра со своим дорогим другом Джедефом, к которому с каждым днем привязывался все сильнее. Когда мальчик звал его, он являлся без промедления, получая от хозяина команду, пес исполнял ее, а если Джедеф ругал его, Гамурка прижимался брюхом к земле и затихал, глядя покорным взглядом. У них были тайные послания друг другу, отличающиеся от человеческого языка. Когда Джедеф возвращался домой из школы и только подходил к воротам, Гамурка уже срывался с места и мчался ему навстречу. Собака улавливала любое настроение своего хозяина, она обладала редкой, потрясающей чуткостью, которой иногда недоставало даже братьям. А когда мальчик по какой-либо причине выглядел усталым и раздражительным, Гамурка молча ложился у его ног и преданными глазами смотрел на него снизу.

Джедефу исполнилось двенадцать лет. Настало время выбирать, чему он хочет посвятить свою дальнейшую жизнь. Еще совсем недавно он вовсе не задумывался над этим сложным вопросом. Он интересовался буквально всем. Хени он так усиленно демонстрировал свою увлеченность философией, что старший брат твердо уверился: в будущем Джедеф непременно должен был стать жрецом. А вот Нафа, чьими помыслами руководила любовь к искусству, наблюдал за младшим братом, когда тот плавал, бегал, танцевал. Он смотрел на его стройное тело, подтянутую фигуру и, представляя его одетым в военную форму, восклицал: «Какой бы из него получился отличный солдат!» Нафа и Джедеф очень любили друг друга, и потому именно Нафа подвинул мальчика посвятить свою жизнь той сфере деятельности, которой и Зайя больше всего желала для любимого сына. С того дня ничто так не привлекало внимание Зайи во время народных празднеств, как вид солдат, всадников и особенно воинов фараоновой стражи. Блестящие шлемы, загорелые победители на колесницах, яркие знамена…

Бишару не интересовался тем, каким искусством или наукой предпочтет заниматься Джедеф. Он решил не вмешиваться в выбор сыновей. Хени и Нафа предпочли заниматься каждый своим делом. Но однажды, когда вся семья сидела в летней гостиной, смотритель, почесывая свой массивный живот, сказал, что хочет вслух поразмышлять на эту тему.

– Джедеф… О боги! Джедеф, который, кажется, еще только вчера учился ходить… Джедеф как ответственный совершеннолетний человек очень серьезно подошел к выбору своей дальнейшей профессии. Время быстротечно, поэтому, о время, сжалься над Бишару и отнесись к нему с милосердным терпением, пока не будет закончено строительство пирамиды, ибо найти ему достойную замену тебе не удастся.

Зайя высказала свое пожелание:

– Лишние рассуждения ни к чему. Джедеф красив, высок и строен. Все, кто видит его, сразу говорят, что он выглядит как офицер фараонова войска.

Джедеф улыбнулся матери, чья речь совпадала с его собственной страстью, вспоминая отряд колесниц, который однажды на его глазах в день праздника Пта пронесся по улицам Мемфиса. Они ехали строгими параллельными рядами. Возничие стояли прямо, словно каменные обелиски, привлекали к себе взгляды всех горожан и приезжих иноземцев.

Хени предложение Зайи не понравилось, и он возразил густым отцовским голосом:

– Нет, мама, Джедеф по своему темпераменту настоящий жрец! Я сожалею, что приходится выступать против твоего желания, брат, – продолжал он. – Сколько раз он демонстрировал мне свою готовность учиться и склонность к науке и знаниям? Сколько раз я был вынужден отвечать на множество его умных вопросов? Его место в школе Пта, а не в военной. Что скажешь, Джедеф?

В тот день у Джедефа проснулись храбрость и решимость, и он не колеблясь выразил свое мнение.

– К сожалению, я вынужден разочаровать тебя, брат, – сказал он. – Я действительно хочу стать солдатом.

Хени был ошеломлен, а Нафа, громко смеясь, сказал Джедефу:

– Мудрый выбор – ты вылитый солдат. Только таким я и вижу тебя. Если бы ты избрал в своей жизни другое занятие, то потом так сильно разочаровался бы, что потерял веру в себя.

Бишару пожал плечами.

– Мне все равно, выберешь ты армию или жречество. В любом случае у тебя есть еще несколько месяцев, чтобы все как следует обдумать. Ну ладно, сыновья! Я полагаю, что никто из вас не пойдет по стопам отца и ни одному из вас не достанется та важная роль, которую я исполнил в своей жизни.

Шли месяцы, но Джедеф пока не менял решение. И в это же время Бишару одолело душевное расстройство, причиной которого стало его ненастоящее родство с Джедефом. В замешательстве он размышлял сам с собой: «Должен ли я по-прежнему считать себя его отцом или настал момент поведать ему правду и освободиться от тяжких пут скрываемой тайны? Хени и Нафа все знают, но из любви к мальчику, не желая причинять ему боль, они никогда не говорили об этом ни между собой, ни на людях».

Бишару подумал о последствиях такого потрясения для невинной души счастливого юнца, и его громоздкое тело содрогнулось. Вспомнив Зайю и то, какой она бывает в минуты ярости и обиды, он передернулся в мрачном предчувствии. Но он размышлял об этом не со зла или от нелюбви к Джедефу, просто был уверен, что правда рано или поздно заявит о себе, если только он сам не опередит ее.

В самом деле, лучшим выходом было рассказать сыну все прямо сейчас и покончить с этим, а не скрывать до тех пор, пока Джедеф не вырастет, тем самым только удвоив мучения, которые причинит ему такая новость. Добрый смотритель все же засомневался и оставил решение вопроса на потом.

И когда подошло время принимать его, прежде чем отдавать Джедефа в военную школу, он обратился со своими тайными мыслями к своему сыну Хени.

Услышанное ужаснуло молодого человека, и он с глубокой болью и печалью сказал отцу:

– Джедеф наш брат, и любовь, связавшая нас, сильнее любви кровных братьев. Отец, разве тебе будет плохо, если ты оставишь все как есть и не станешь обрушивать на бедного мальчика неожиданный удар позора и унижения?

Единственное, чего Бишару мог лишиться в результате усыновления Джедефа, так это своего наследства. Но из всех богатств мира смотритель пирамиды обладал не более чем солидным жалованием и большим дворцом, и его отцовство – или отсутствие такового – никак не угрожало этим благам. Поэтому он понял чувства Хени и сказал в свое оправдание:

– Нет, сын мой, я никогда не унижу его. Я назвал его своим сыном и не отрекусь от этих слов. Он будет записан среди учеников военной школы как Джедеф, сын Бишару, – он рассмеялся в своей обычной манере и, потирая руки, добавил: – Я заслужил эту честь.

Утерев слезу, скатившуюся по щеке, Хени возразил:

– Нет, ты заслужил милость владыки и его прощение.