Текст книги "Путешествие Ибн Фаттумы"

Автор книги: Нагиб Махфуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Может, эта мечта – самая несбыточная.

Я упорствовал:

– Тогда я буду первым, кто ее развеет.

Прошла осень, за ней наступила холодная зима, не более суровая, чем у нас, но с обильными дождями и редко выглядывающим солнцем. Ревел порывистый ветер, шел крупный град, оставляя вмятины на сердце. Люди обсуждали войну, которая никак не заканчивалась. Я искренне разделял их чувства, надеясь, что над божественным королем восторжествует свобода и что мой будущий сын родится под ее сенью и в безопасности. Однажды вечером Самия вернулась следом за мной с работы вся сияющая от радости, вновь обретя свежесть, утраченную во время беременности. Она закричала:

– Я принесла радостную весть! Победа!

Снимая накидку, она продолжала:

– Армия Хиры сдалась, божественный король покончил с собой. Хира и Машрик стали частью государства Халяб, их народы обрели свободу и цивилизацию.

Сердце мое наполнилось радостью. Однако некоторые страхи прошлого вынудили меня спросить:

– Им не придется расплачиваться за поражение?

Она воодушевленно ответила:

– Основной Закон ясно гласит: на пути к свободе осталось только одно препятствие – страна Аман.

Я по наивности сказал:

– В любом случае они не предали вас, пока вы вели затяжную войну.

– Это так, но они стоят на пути свободы, – резко ответила она.

День возвращения армии с победой был отмечен торжественным праздником. Несмотря на холодную погоду и проливной дождь, мужчины и женщины Халяба вышли встречать победителей и осыпать их цветами. Празднества продолжались повсюду целую неделю. Но вскоре по дороге к гостиничной площади, где работал, я ощутил, что надвигается нечто странное, противоположное радости и веселью, надвигается без предупреждения, решительно и грубо. Распространились слухи о числе погибших и раненых, принесшие горе и печаль. Раздавались листовки, обвиняющие правительство в том, что оно принесло в жертву сыновей своего народа не ради освобождения Машрика и Хиры, а в интересах землевладельцев, хозяев заводов и лавок, и что это была война караванных торговцев, а не принципов. Мне попала в руки и другая листовка, обвинявшая авторов первой в том, что они являются душителями свободы и агентами Амана. В результате прокатилась волна гневных выступлений против Амана, в ходе которых ему припомнили соглашение о передаче источников воды. Правитель созвал совет экспертов, которые вынесли единогласное решение аннулировать договор об источниках и считать их, как прежде, общей собственностью Амана и Халяба. Люди стали поговаривать о возможности новой войны, теперь уже между Халябом и Аманом.

Однажды шейх аль-Сабки и его семья пришли к нам на обед. Снова зашла беседа об итогах войны.

– Если эти волнения есть последствие решительной победы, то что началось бы в случае поражения?! – возразил я шейху.

Он ответил, улыбаясь:

– Такова природа свободы.

– Она напоминает мне хаос, – откровенно сказал я.

Шейх засмеялся:

– Такой она представляется тому, кто никогда ее не чувствовал.

– Я считал вас счастливыми людьми, а оказалось, что ваш народ раздирают скрытые противоречия, – огорченно заметил я.

– Выход – в еще большей свободе.

– Как можно считать нравственным отказ от договора об источниках воды?

– Вчера я был у мудреца Мархама, – серьезно начал он. – Он сказал мне, что освобождение человечества важнее внешней шелухи.

– Шелухи?! – вскричал я. – Необходимо принять принцип нравственности, иначе свет перевернется, и мы вернемся в каменный век.

Самия отозвалась со смехом:

– Мы все еще живем в каменном веке.

– Возьми, Кандиль, свою Родину, страну ислама, – сказал имам. – Что ты видишь? Султан – деспот, ведомый своими прихотями. Где принцип нравственности? Богословы поставили веру на службу его интересам. Где принцип нравственности? Народ думает только о своем желудке. Где принцип нравственности?

Я промолчал, потому что ком застрял в горле. Далекая цель вновь напомнила о себе, и я спросил:

– Война скоро начнется?

– Начнется, как только одна из сторон почувствует превосходство в силе или совсем впадет в отчаяние, – ответила Самия.

– Небось, думаешь о путешествии? – поинтересовалась теща.

Я улыбнулся:

– Сначала я должен убедиться, что с Самией все в порядке.

В наступившие зимние дни Самия родила первенца. И вместо того, чтобы готовиться к путешествию, я предался сладкой жизни, которая протекала в стенах дома и в лавке. Я увяз в Халябе – в любви, достатке, отцовстве, безумно красивых небесах и парках. Я и не мечтал о чем-то лучшем, лишь бы все оставалось, как есть. Со временем я стал отцом Мустафы, Хамеда и Хишама. Я отказывался признать за собой поражение, часто со стыдом повторяя про себя:

– Ох, Родина! Ох, страна Габаль!

Однажды я записывал в ювелирной лавке какие-то цифры в тетрадь учета, как вдруг увидел перед собой Арусу. Это был не сон и не мираж. Сама Аруса в короткой набедренной повязке, в расшитой жемчугом накидке – такие носят летом дамы высшего света. Она была уже немолода, больше не ходила обнаженной, но по-прежнему обладала неброской красотой. Чудесным образом она возникла ниоткуда. Аруса перебирала в руках коралловое ожерелье, а я, пораженный, смотрел на нее. Она бросила на меня взгляд, и глаза ее остановились на моем лице. Зрачки расширились и она забылась, как и я.

– Аруса! – взмолился я.

– Кандиль?! – удивленно ответила она.

Мы смотрели друг на друга, пока не пришли в себя и не спустились на землю. Я подошел к ней, и, не обращая внимания на недоумение моего компаньона, мы пожали друг другу руки.

– Как ты? – спросил я.

– Ничего, все хорошо.

– Живешь здесь, в Халябе?

– С тех пор как уехала из Хиры.

После колебаний я спросил у нее:

– Ты одна?

– Мой муж буддист. А как ты?

– У меня есть жена и дети.

– А я не родила ребенка.

– Желаю тебе счастья.

– Мой муж почтенный и набожный человек. Я приняла его религию.

– Когда ты вышла замуж?

– Два года назад.

– Я уж отчаялся найти тебя.

– Город большой.

– А как ты жила до замужества?

Она с отвращением махнула рукой и сказала:

– Это был год страданий и мучений.

Я пробормотал:

– Вот несчастье.

Она улыбнулась:

– Все будет хорошо. Скоро мы совершим путешествие в Аман, оттуда в Габаль, а потом направимся в Индию.

Я сказал с теплотой:

– Пусть Бог благословит тебя, где бы ты ни была.

Аруса протянула мне руку, и я пожал ее. Взяв свои покупки, она благополучно ушла. Я счел нужным объяснить произошедшее своему компаньону и вернулся к работе, еле сдерживая чувства, с глубокой убежденностью, что все кончено. Я признался Самии в том, что произошло, без уверток и эмоций. Но все же испытывал чувство вины за вспыхнувшее нежное чувство, раздиравшее мне грудь. Сердце отчаянно колотилось, пока из него не забили родники сожаления и горячие потоки прошлого не затопили его. Возможно, старая любовь всколыхнулась, чтобы возродиться, но слишком тяжелой и сильной оказалась реальность, чтобы в один миг быть унесенной порывом ветра. Однако скрытое, тревожное желание продолжить путешествие пробудилось и вырвалось вперед, с твердой непреклонной решимостью заглядывая в будущее. Я боялся, что брошусь немедленно осуществлять свое желание, и принял решение отложить его на год, чтобы подготовить семью к нему.

Так и случилось. Моя любимая жена дала свое согласие, не слишком охотно, но и не через силу. Я поручил шейху вести торговые дела до моего возвращения, выделив для поездки такую сумму динаров, которая обеспечила бы мне достойную жизнь. Я обещал вернуться в Халяб сразу после завершения путешествия, чтобы забрать жену и детей в страну ислама, издать там свои заметки, увидеть тех родственников, кто еще остался в живых, и снова вернуться в Халяб. Я горячо попрощался с Самией, Мустафой, Хамидом и Хишамом и оставил жену, в чреве которой билась новая жизнь.

Земля Аман

Караван двигался навстречу лету, прокладывая путь сквозь предрассветную темноту. Шейх аль– Сабки рассказывал мне о климате Амана:

– Зима там убийственная, осень жестокая, весна невыносимая, поэтому надо ехать летом.

Как и прежде, караван напомнил мне о минувших днях, но я уже стал стариком, ведомым судьбой. Засверкал утренний свет, осветивший новую пустыню – холмистую, окруженную низкими долинами, которые были усеяны спело-зелеными колючками, напоминавшими ужасно злобных ежей. Через несколько недель пути мы достигли источников воды. Их было много, но недостаточно, чтобы оправдать войны, которые угрожали мирной жизни таких крупных государств, как Халяб и Аман. Мы продолжали движение по местности, постепенно уходившей в гору, пока на Орлиной возвышенности не разбили лагерь. Караванщик объявил:

– Чтобы подойти к стенам Амана на рассвете, выдвигаемся в полночь.

При прохладной погоде мы снова отправились в путь и ехали до тех пор, пока в свете факелов не показалась великая стена. Перед воротами мы остановились. К нам подошел человек с двумя факельщиками и трубным голосом прокричал:

– Приветствуем вас в Амане, столице Амана! Добро пожаловать в государство всеобщей справедливости!

Он помолчал с минуту, затем добавил:

– Купцы пойдут за проводником в торговое управление, а путешественник – в туристическое.

Я не сразу направился в гостиницу, как в Машрике, Хире и Халябе, а проследовал за проводником в небольшое официальное учреждение внушительного и аккуратного вида, охраняемое вооруженными людьми. Меня отвели в освещенную факелами комнату. В центре за столом сидел чиновник. По обе стороны от него, как статуи, стояли охранники. Я предстал перед ним, и он спросил у меня имя, возраст, количество ввозимых денег, срок и цель моего пребывания. Я отвечал совершенно откровенно, и чиновник сказал:

– Поскольку ты остался жить и работать в Халябе и обзавелся там семьей, то считаешься гражданином этой страны.

Я не возражал, и он продолжил:

– Мы разрешим тебе остаться здесь на десять дней. Этого достаточно для путешественника.

– А если мне здесь понравится, и я захочу остаться на больший срок? – спросил я.

– В таком случае подай прошение, мы рассмотрим его и вынесем вердикт – либо положительный, либо отрицательный.

Я кивнул в знак удовлетворения, скрыв при этом свое удивление. Он снова заговорил:

– Мы приставим к тебе необходимое сопровождение.

– А могу я от него отказаться? – поинтересовался я.

– Это обязательный порядок для твоего же блага.

Он хлопнул в ладони, и в комнату вошел человек лет шестидесяти. На нем была такая же форма, состоявшая из куртки, набедренной повязки до колен, сандалий и головного убора, похожего на шлем, но только из хлопка или льна.

– Кандиль Мухаммед аль-Инаби, путешественник, – сказал чиновник, переводя взгляд с меня на него. – Флука, твой проводник и уполномоченный туристического управления.

Мы покинули учреждение, и Флука молча, как тень, последовал за мной, лишив меня свободы и духа приключений. Он шел большими шагами рядом со мной, и мы вместе погрузились в темноту, ища защиты в свете звезд и факелов стражи.

– Мы на пути в гостиницу, – сухо пояснил он.

Миновав квадратную площадь, мы подошли к гостинице, которая в свете факелов казалась не менее огромной и роскошной, чем гостиница в Халябе. И хотя комната оказалась меньше и проще, в ней было все необходимое для отдыха, к тому же она была чисто прибрана. Я заметил две сдвинутые кровати и обеспокоенно спросил:

– Зачем вторая кровать?

– Для меня, – спокойно ответил Флука.

С нескрываемым недовольством я спросил у него:

– Ты будешь спать в одной комнате со мной?

– Конечно, зачем занимать две, если мы поместимся и в одной.

Разозлившись, я возразил:

– В комнате я предпочитаю находиться один!

– Таков закон нашего государства, – отвечал он с тем же спокойствием.

Я брезгливо сказал:

– В таком случае свободным я себя здесь могу чувствовать только в туалете.

– И этого тоже никак нельзя, – сухо заметил он.

– Ты понимаешь, что говоришь?

– У нас нет времени на пустые обсуждения.

Я нахмурился и закричал:

– Тогда мне лучше продолжить путешествие!

– Каравана не будет еще десять дней..

Он переоделся в ночную рубашку и прошел к своей кровати со словами:

– Для вас здесь все новое, все непривычное, надо избавляться от плена вредных привычек.

Смирившись, я переоделся и лег в постель, но был настолько раздражен, что не мог уснуть, пока меня не одолела усталость.

Утром мне было так же неприятно видеть его в комнате, как и вечером, но я набрался терпения. Флука отвел меня в столовую, мы сели за маленький стол и позавтракали кефиром, булочками, яйцами и засахаренными фруктами. Завтрак был вкусный и сытный, и я съел его полностью, не притронувшись только к стакану вина.

– Вино подается к каждой еде, это обязательно, – сказал мне Флука.

Я резко ответил:

– Мне вино не нужно.

Он с привычным спокойствием заметил:

– Я знал многих мусульман, пристрастившихся к выпивке.

Я улыбнулся, оставив его слова без ответа.

– Неужели ты и правда веришь, что твоему Богу есть дело до того, пьешь ты вино или нет? – спросил он.

Когда он увидел, как я переменился в лице, то мягко произнес:

– Прошу прощения.

Мы вместе вышли из гостиницы, чтобы совершить первую прогулку по городу. Я осмотрелся по сторонам, и от увиденного мне стало страшно. Меня ужаснула пустота. На площади со всеми отходящими от нее улицами не было ни единой души. Город был пуст, покинут, мертв. Очень чистый, заботливо ухоженный, с огромными зданиями и высокими деревьями, но без признаков жизни. Я бросил на Флуку тревожный взгляд:

– А где люди?

Он ответил с раздражающим спокойствием:

– Все работают, и мужчины, и женщины.

Я спросил, удивленно:

– Разве нет неработающих женщин? И безработных нет?

– Все работают. Безработных нет. Неработающих женщин тоже нет. Детей и стариков увидите в специальных парках.

Я не мог поверить:

– В Халябе кипит работа, но и на улицах всегда море народу.

Он помолчал, затем произнес:

– Наш порядок не похож ни на один другой. Каждого из нас готовят к труду, и потом мы работаем. Каждый получает соответствующую плату. Только в нашем государстве нет богатых и бедных. Здесь царит справедливость, десятой доли которой не могут добиться другие государства.

Пока мы переходили от одной пустой улицы к другой, он указывал на здания:

– Смотри, все дома одинаковы. Нет дворцов, нет особняков, нет домов побольше или поменьше. Разница в заработках незначительна. Все равны, кроме тех, что отличились в работе. Самой маленькой зарплаты достаточно, чтобы уважаемый человек имел жилье, мог прокормиться, одеться, выучиться, посещать культурные заведения и развлекаться.

Я едва мог в это поверить и отвечал ему банальными фразами. Между тем панорама улиц и зданий потрясла меня. По инженерной мысли они не уступали зданиям в самом Халябе. Флука провел меня в огромный парк, к которому можно было пройти по огромному мосту, перекинутому через широкую реку. Я никогда не видел парка, равному этому по площади и богатству цветов и деревьев. Флука сказал:

– Это парк для тех, кто состарился, у кого период активной работы уже за плечами.

Я увидел пожилых людей обоего пола, для которых парк был излюбленным местом прогулок и легких физических упражнений, где они собирались, чтобы пообщаться и попеть песни.

– Такой парк есть в каждом городе.

Он сказал это с удовлетворением и гордостью. Я же подумал, что в других странах не встречал системы, столь хорошо заботящейся о человеке. Мое внимание привлекло большое число горожан, преодолевших, по меньшей мере, восьмидесятилетний рубеж. Флука заметил это и тотчас объяснил:

– Наше питание включает все необходимые элементы. Мы избегаем излишеств и в отведенное время занимаемся на работе гимнастикой.

Интересно было увидеть в парке молодоженов – вступивших в брак вдовца и вдову на восьмом десятке. Они сидели на берегу искусственного озера, свесив ноги в воду, в зеркале которой отражались кроны склонившихся деревьев. Мне было так приятно находиться рядом с этими людьми, что я оставался в парке, пока Флука не произнес:

– Теперь посмотрим парк для детей.

Оба парка – и для детей, и для стариков – разделяла громадная площадь, на которой вполне мог бы поместиться маленький городок. По мере нашего приближения к парку до нас доносились голоса детворы. Он был настолько огромен, что выглядел как государство в государстве. В парке находилось несметное число детей – от совсем маленьких до подростков. Игровых площадок было и не сосчитать, так же как и учебных уголков, где работали воспитатели обоего пола. Я спросил своего спутника:

– Это для развлечений или обучения?

– И для того, и для другого, – ответил он. – Здесь раскрывают различные способности детей. И с каждым занимаются по индивидуальному плану в соответствии с его задатками. Воспитатели и воспитательницы заменяют родителей, занятых на работе.

Я наивно заметил:

– Ничто на свете не может заменить родительскую нежность.

Флука спокойно ответил:

– В государстве Аман подобная народная мудрость звучит смехотворно.

За один раз невозможно было посетить все, и мы отправились обедать в гостиницу. Обед состоял из жаркого с цветной капустой, хлеба и яблок. Незадолго до захода солнца Флука отвел меня на большую площадь. Мы остановились под тополем.

– Пришло время увидеть народ Амана, – сказал он.

К площади сходились четыре главные улицы. И с заходом солнца появились первые люди, словно это был час возрождения города. Все улицы заполнились бессчетным множеством мужчин и женщин. У каждой группы была своя незамысловатая форма, как в армии. Несмотря на то, что эти гудящие людские волны наплывали друг на друга, они продвигались ровным строем. Слышался лишь только шепот. Лица сосредоточенные и усталые, шаги быстрые, словно каждый идет по своему делу. Одна сторона улицы – для идущих в одном направлении, другая – для идущих обратно. Никакой грусти, никакой радости – воплощенный образ равенства, порядка и сосредоточенности. Это вызвало у меня в равной степени восхищение и тревогу. Столпотворение достигло своего предела, затем начало медленно спадать, но не прекращалось, пока с наступлением сумерек пустота не отвоевала свое пространство.

– Куда они? – спросил я Флуку.

– По домам.

– Позже они снова выйдут?

– Нет, будут дома до утра. Что касается развлекательных заведений, то жизнь там начинается вечером выходного дня каждую неделю.

– Значит, каждый вечер мы будем сидеть в гостинице? – озабоченно спросил я.

Он безразлично ответил:

– В гостинице для иностранцев есть заведение, в котором ты найдешь все, что пожелаешь, – напитки, танцы, песни.

Там мы и провели вечер. Я увидел странный танец и завораживающие фокусы, услышал новый стиль пения, но это не сильно отличалось от того, что я уже видел и слышал в Халябе.

На следующий день мы побывали на фабриках, рынках, в образовательных и медицинских центрах, которые не уступали халябским по своему размаху и благоустройству. Я постоянно восхищался и рассыпался в похвалах. Моя прочная вера в превосходство цивилизации, существующей в стране ислама, поколебалась. Однако мне не нравились хмурые лица, скованные суровой холодностью. Лицо моего спутника Флуки эта черта превратила в маску, от которой невозможно было избавиться и которая отравляла радость общения.

Мы посетили знаменитую историческую крепость, стены которой были украшены резьбой и росписью.

– В этой крепости произошла решающая битва, окончившаяся поражением царя-тирана и победой народа, – сказал Флука.

Он отвел меня в огромное здание, похожее на храм, и сказал:

– Здесь находится Суд Истории, где были осуждены и приговорены к смерти враги народа.

Я спросил, кто такие «враги народа», и он ответил:

– Владельцы земель и фабрик, чинившие произвол. Государство победило их после долгой и жестокой гражданской войны.

Я вспомнил слова моего учителя шейха Магаги аль-Губейли о том, что он не смог продолжить свое путешествие из-за вспыхнувшей в Амане гражданской войны. Также вспомнил кровавую историю Халяба на пути к свободе. Разве история ислама в нашем государстве не знала крови и страданий? Чего людям надо? Одна ли мечта на всех, или их столько же, сколько стран и народов? Будет ли найдено совершенство в стране Габаль?

Флука спросил:

– Эту ночь, как и вчера, ты проведешь в развлекательном заведении?

Мое молчание означало отрицательный ответ. Он подбодрил меня:

– Завтра государство празднует юбилей победы, это знаменательный день.

Мы поужинали вместе и сели в зале гостиницы недалеко от выхода, наслаждаясь летним приятным ветерком.

– Я, как ты знаешь, путешественник, – сказал я Флуке. – А в моей стране принято вести дневник, то есть хронику путешествия. Поэтому мне необходимо собрать как можно больше информации. Больше, чем получаешь при осмотре достопримечательностей.

Он слушал меня спокойно, не произнося ни слова. Я продолжал:

– Мне необходимо встретиться с одним из мудрецов вашего государства. Можешь помочь мне?

Он отвечал:

– Мудрецы государства Аман заняты своей работой, но я могу сам рассказать тебе, о чем пожелаешь.

Я быстро подавил разочарование и, решившись сделать еще одну попытку, сказал:

– Мне необходимо знать о вашем политическом режиме. Как вы управляете страной?

Он, не колеблясь, ответил:

– У нас избираемый глава государства. Избирает его элита из разных уголков страны, стоявшая у истоков революции, – ученые, судьи, промышленники, фермеры, военные и сотрудники службы безопасности. Пост занимают пожизненно, но того, кто отклонится от курса, лишают поста.

Это напомнило мне систему халифата в исламском государстве с его трагической кровавой историей.

Я спросил его:

– Каковы полномочия главы государства?

– Он возглавляет армию, силы безопасности, руководит сельским хозяйством, промышленностью, наукой и искусством. Государство у нас владеет всем, а подданные являются в нем работниками, чиновниками, каждый из которых трудится на своей ниве, независимо от того, дворник он или глава государства.

– Разве у него нет помощников?

– Советники и элита, которая его избрала. Но последнее слово остается за ним. Поэтому мы и защищены от хаоса и нестабильности.

Немного подумав, я спросил:

– И он выше любого суда, даже если не прав?!

Впервые он вышел из себя и резко произнес:

– Закон здесь священен!

Перебивая меня, он говорил:

– Посмотри на природу, в ней закон и порядок, а не свобода!

– Но человек – не животное, он стремится к свободе.

– Это заблуждение и зов плоти. Нами было установлено, что сердце человека успокаивается только справедливостью. Поэтому справедливость мы положили в основу порядка, а свободу взяли под контроль.

– Так велит вам ваша религия?

– Мы поклоняемся земле как создательнице человека и кладовой его нужд.

– Земле?!

– Единственное, что она дала нам, – сотворила разум, а он превыше всего.

Он с гордостью продолжал:

– Наше государство – единственное, в котором не встретишь иллюзий и вымыслов.

В душе я долго взывал к Богу. Язычеству Машрика, так же как и Хиры, еще можно найти объяснение, но язычество Амана с его блистательной цивилизацией? Как могут они поклоняться земле? Как может она возводить человека на престол, как может объявлять его божественным королем? Удивительная страна! Как восхищение, так и отвращение достигли предела. Но больше всего меня беспокоило то, что творилось с исламом в моей стране, ибо Султан был не менее деспотичен, чем правитель Амана. Он открыто творил несправедливость, сама же религия была полна заблуждений и суеты. Народ, пораженный невежеством, бедностью и недугами, лишь в несчастье обращался ко Всевышнему.

Этой ночью мне, уставшему, снились беспокойные сны. Взошло солнце праздничного дня. Поскольку это был всеобщий выходной, до захода солнца столица выглядела живой и теплой. Флука повел меня на дворцовую площадь. Дворец оказался несравненным архитектурным шедевром. Он был похож на крепость, стены которой уходили ввысь. Перед ним простиралась огромная территория, которая могла бы вместить несметное множество народа. Мы заняли место в центре. Люди начали прибывать и строиться в ряды по периметру. С огромным любопытством я вглядывался в лица. Сколько же повторяющихся образов – одежда, краски, фигуры! Люди, которых не коснулось обжигающее солнце, могучие и вместе с тем стройные. Лица, несмотря на присущую им в остальное время суровость, расплываются в улыбке, приветствуя праздник. Красота лиц в Халябе, несомненно, более утонченная, но здесь привлекает внимание их схожесть, в глазах читается абсолютное спокойствие и еще что-то неясное, похожее на апатию.

Прозвучал горн, возвещающий о начале празднеств. Из дальнего угла дворцовой площади вышла процессия пышущих молодостью девушек. С розами в руках они прошли в четыре ряда в сторону дворца и остановились у главного входа в две шеренги друг напротив друга. Собравшиеся запели гимн – впечатляюще мощно и красиво одновременно. Толпа, вдохновленная дорогими для всех воспоминаниями, общим пением слилась в единый гармоничный миг существования. Все завершилось бурными двухминутными аплодисментами. Флука взял меня за локоть и прошептал на ухо:

– Глава идет.

Я взглянул в сторону дворца и увидел группу людей, выходящих из темной глубины. По мере их приближения очертания прояснялись. За главой следовала правящая элита. Глава начал обход по периметру, на близком расстоянии обмениваясь со всеми приветствиями. Когда же он проходил мимо меня, нас разделяли всего несколько метров. Я разглядел, что он был среднего роста, чрезмерно полным, с резкими крупными чертами лица. Такими же толстыми были люди из его свиты, и это невольно бросалось в глаза. Мне стало ясно, что глава и его окружение придерживаются особого режима питания, отличающегося от того пайка, который привык получать простой народ. Я представил, какой разговор мог состояться на эту тему между мной и Флукой. Он скажет мне, что в системе Амана есть привилегии, которыми пользуются некоторые члены общества в соответствии со своими достижениями в науке и труде. И неудивительно, что первые среди них – избранный глава и его помощники. Привилегии эти предоставляются в исключительных случаях и не влияют на классовые различия. И, разумеется, они не имеют ничего общего с привилегиями, которые предоставляются целым семьям, племенам и сословиям в других обществах, где царят гнет и разложение. Я действительно не нашел в этом ничего противоречащего закону справедливости государства Аман. И ничто здесь не напоминало происходящего в других государствах, прежде всего в исламском, – той чудовищной и угнетающей разницы в отношении к людям. Мне пришло в голову, что сейчас, как никогда раньше, я смотрю на мир широко открытыми глазами. Да, Аман поставил себе задачу и с точностью ее выполняет. Государство же ислама, провозгласив себе одну цель, с цинизмом, без стыда и зазрения совести преследует другую. Будет ли совершенство найдено в стране Габаль?

Глава повернулся к трибуне перед дворцом и взошел на нее. Он обратился к народу, излагая ему историю революции, рассказывая о сражении, принесшем победу, и о достижениях народа в различных областях жизни. Я сосредоточенно следил за чувствами и эмоциями, которыми обменивались глава и народ. Я не ставил под сомнение их воодушевление, общие надежды и единство взглядов. Они не были беспомощной, растерзанной нацией, не потеряли самосознания и обладали культурой, но им как будто недоставало чего– то важного. Казалось, что счастье их было чем-то омрачено. Я увидел нацию, у которой была миссия и они в нее верили.

Когда глава закончил речь, по площади прошествовал отряд всадников с обнаженными копьями. На острия были насажены отсеченные человеческие головы. От ужаса увиденного у меня замерло сердце. Я посмотрел на Флуку, он коротко сказал:

– Бунтари и предатели!

Для разговора не было времени. Народ снова запел гимн. Празднества завершились всеобщим ликованием.

Мы вернулись в гостиницу, чтобы пообедать. За обедом Флука сказал:

– Тебя расстроил вид отсеченных голов? Это была необходимость, неизбежность. Наш режим требует, чтобы человек не вмешивался в то, что его не касается, чтобы каждый был занят своим делом. Инженер не может болтать о медицине, рабочему не дозволяется вмешиваться в дела крестьянина. Никого из нас не касаются дела внутренней и внешней политики. А кто посмеет бунтовать… ты видел, что с ним будет.

Я понял, что за личную свободу в этом государстве наказывают смертной казнью. Все это меня сильно опечалило. Я злился на Флуку за его фанатичную веру во все, что он говорил.

Вечер мы провели в огромном цирке, где нельзя было протолкнуться. Смотрели выступления фокусников, певцов и танцовщиков, пытавшихся нас развлекать и веселить. Потом поужинали жарким и фруктами. Флука пил и приглашал выпить меня. Когда же я не согласился, ему пришлось ограничить себя в спиртном, что вызвало у него раздражение. В полночь мы вышли из цирка: неспешно пошли по улицам при лунном свете, где то и дело встречались пьяные. Мне захотелось поговорить, и я сказал:

– Как забавно ты развлекаешься!

Впервые улыбнувшись, то ли по случаю праздника, то ли потому что захмелел, Флука сказал:

– А как забавно ты сохраняешь серьезность!

Он заметил, что я усмехнулся, и это ему не понравилось:

– Думаешь, жизнь на твоей первой или второй Родине лучше, чем в Амане?

С сожалением я ответил:

– Не будем говорить о моей первой Родине, ибо ее народ предал свою религию.

– Если у режима нет средств для подавления, он долго не продержится, – сказал он грубо.

– У нас все еще есть надежда.

– Тогда какой смысл ехать в Габаль?

Я холодно ответил:

– Знание – свет.

– Разве это не путешествие в никуда? – рассмеялся он.

Последовали беспокойные дни. Люди в гостинице стали говорить об отношениях Халяба и Амана с сожалением и пессимизмом. Я спросил Флуку, что за этим кроется, и он ответил:

– Во время войны с Хирой в Халябе сделали вид, будто признают наше право на источники воды. Когда же они победили, то низко и подло забрали свои слова обратно. Сегодня говорят, что они собирают армии двух захваченных ими стран – Машрика и Хиры. Значит, начнется война.

Меня охватило беспокойство.

– Неужели будет война? – спросил я его.

– Мы в полной готовности, – сухо ответил он.

Мои мысли были о Самии и детях. Я не забыл страдания Арусы и наших сыновей и нетерпеливо ждал, когда пройдут эти десять дней. День проходил за днем без каких-либо событий. Сердце успокаивалось, и я начал готовиться к отъезду. В это время мне пришла мысль спросить Флуку о путешествующей паре – буддисте и его жене Арусе, которые год назад были в Амане. Он сказал, что о них можно будет что-либо узнать, когда мы пойдем в туристическое управление в последний день моего пребывания. Флука сдержал свое обещание и, собственноручно просмотрев журнал, сообщил мне: