Текст книги "ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕВСТВЕННИЦА"

Автор книги: Надежда Первухина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Пшел отсюда, зеленый бородавчатый! Тут мои владения!

Я сумел увидеть, как крокодил спасается бегством, а потом услышал:

– А кто это у нас тут в ямке сидит?!

Я глянул вверх и увидел наклонившуюся над ямой жуткую физиономию коварной богини Ар. Клыки у нее, как всегда, были перемазаны свежей кровью. И глаза сверкали дикой зеленью. Нет, сколько можно меня пугать!

– Сама угадаешь? – покрепче беря в руку череп, поинтересовался я…»

Глава шестая. ДИАГНОЗ: «МАНИЯ ПУТИ»

Главное – выяснить, какой именно силой ты обладаешь.

Д. Вейдер

– Это ваш почерк? – спросил Викентий, протягивая злосчастный листок Нине Валентиновне.

Женщина близоруко прищурилась.

– Да, мой,– кивнула она растерянно.– Но каким образом я могла столько бессмыслицы нацарапать? Африка, Степан, осквернение, девочка… Спаси, друг… Но теперь-то вы мне верите, что я страдаю лунатизмом?

– Розамунда, как все было? – уклонившись от прямого ответа, обратился к крольчихе Викентий.

– Официально отчитываться?

– Разумеется.

– В двадцать три пятьдесят объект наблюдения отправился спать.

– Я внесу разъяснение,– подняла руку Нина Валентиновна.– Я сплю отдельно от мужа, потому что он часто допоздна сидит за своими расчетами и таблицами. И спит в кабинете. А я – в гостиной.

– Это не важно,– сказал Викентий.– Розамунда, продолжай.

– Перед сном объект выпил полстакана теплого молока с медом…

– А это какое имеет значение? – слегка покраснела Нина Валентиновна.

– В постели объект четверть часа читал книгу «Дао дэ цзин», после чего крепко заснул…

– Погоди, Розамунда, какую книгу?

– «Дао дэ цзин»,– вместо Розамунды ответила Нина Валентиновна.– Даосские каноны. Классическое наследие Древнего Китая.

– Вы тоже Китаем увлекаетесь? – испугался Викентий.

– Нет, это мне как раз Розамунда посоветовала. Она сказала, что чтение «Дао дэ цзин» умиротворяет душу и дарит спокойное настроение. Ну вот, я почитала, а потом заснула.

– Свет выключили?

– Да, я не могу спать при свете…

– Спасибо. Розамунда, я тебя внимательно слушаю.

– Объект наблюдения погрузился в сон в ноль часов десять минут.

– Ты засекала, сколько времени продолжалась медленная стадия сна?

– Да. Десять минут. Стандартное время.

– Угу. Поведение объекта в этот период?…

– В норме. Дыхание ровное, поза вялая, мышцы расслаблены.

– Розамунда, вы что, ко мне прикасались?! – возмутилась Нина Валентиновна.

– Без обид, я же доктор! – отмахнулась лапкой Розамунда.– Я продолжаю. Через сорок пять минут объект вошел в тета-стадию сна и пребывал в ней два с половиной часа без изменения физических параметров. Затем дыхание объекта резко участилось, глазные яблоки под веками задвигались. Объект сел в постели, не открывая глаз. Затем встал. Движения были замедленными, но уверенными. Объект подошел к шифоньеру и оделся (опять-таки не открывая глаз и не зажигая света). Затем достал чемодан…

– Почему вы употребляете мужской род, когда говорите обо мне, Розамунда? – обиделась Нина Валентиновна.

– Потому, что говорю о вас как об объекте.– Розамунда сморщила прелестный носик – ей явно недоставало уважения к тупой и недогадливой представительнице человеческой расы.– Так вот. С нижней полки шифоньера объект достал чемодан и принялся быстро, но аккуратно складывать в него вещи, в основном белье… Кстати, Нина Валентиновна, «Комацу» – неплохая фирма?

Бедная сомнамбуличка от стыда покрылась алыми пятнами.

– Можно хотя бы это не обсуждать?! – простонала она.

– Розамунда, я полагаю, вопрос белья для тебя не актуален,– решил немного поддержать Нину Валентиновну Викентий.– Не отвлекайся.

– Хорошо. Собрав чемодан, объект сел за журнальный столик, взял лист бумаги (который я заблаговременно положила), авторучку и стал быстро писать.

– Тоже не открывая глаз?

– Совершенно верно, коллега. Ваша проницательность не имеет границ.

Викентий поизучал экспериментальный листок.

– В темноте, с закрытыми глазами – и так написано! Не образец каллиграфии, конечно, но… Я рецепты и то хуже пишу, не говоря уж о том, как старшая медсестра в нашей клинике заполняет амбулаторные карты… Розамунда, она точно не подсматривала?

– Вы мне не верите? – вспыхнула Нина Валентиновна.

– Я должен учитывать и вероятность обмана,– признался Викентий.– Возможно, вы действительно больны. А возможно – просто хорошая актриса.

– Нет, коллега, Нина Валентиновна не актриса. Я следила. Все было абсолютно достоверно.

– Хорошо. Что было дальше?

– А дальше Нина Валентиновна отправилась в комнату своего мужа… Викентий, это тебе действительно нужно знать?

– Нет,– поморщился тот.– Избавьте меня от постельных сцен. Меня интересует только одно: каким образом Нина Валентиновна пришла в себя?

– Нашатырный спирт,– пояснила Розамунда.– Муж припас для любимой супруги чудесное средство от лунатизма.

– Да, я проснулась оттого, что задыхаюсь и кругом эта аммиачная вонь!… Муж сказал, что я опять гуляла во сне, и заставил меня самолично разобрать чемодан.

– Вы выполнили его требования?

– Конечно.

– А потом?

– Отправилась досыпать.

– Логично. Розамунда, дальше она спала без похождений?

– Да. Обычный сон обычного человека. Я посидела до утра, потом прихватила листок – и к тебе.

Викентий снова перечитал листок:

«Степан в беде Честь Помощь Кешаня друг загибаюсь приезжай приезжай приезжай Африка вибути девочка Степан Кешаня друг помоги не оставь Степан Кешаня Африка вибути любым способом помоги обвинение осквернение девочка помоги Степан».

– Скажите, Нина,– заговорил Викентий.– А вы сами читали это? До настоящего момента?

– Нет,– покачала головой та.– Ведь Розамунда сразу его забрала. Я читала прежние листки, которые написала до этого. Правда, вы знаете, так глупо получилось…

– Что?

– Я спросила мужа, куда он их дел, оказалось – выбросил. Почему вы так на меня смотрите? Опять не верите, да?

– У меня пока нет оснований вам не верить. И не надо считать меня следователем по особо опасным делам. Лучше прочтите свою запись, Нина. Снова: Нина Валентиновна взяла листок. Пробежала глазами.

– Я ничего не понимаю,– беспомощно сказала она.– Я не знаю никакого Степана! Я никогда не была в Африке! И даже не интересовалась ею! Мне всегда нравились страны Бенилюкса… И вибути… Что такое вибути?

– В нашу первую встречу вы, Нина, спросили меня, действительно ли существует в Африке племя вибути.

– Да? – поразилась Нина.– А я не помню…

– Так. У вас еще, оказывается, и провалы в памяти имеют место. Что ж, Нина, мне, похоже, действительно придется взяться за ваше лечение…

– Когда? – испугалась та.

– Не волнуйтесь, не прямо сейчас. На сегодня у меня очень плотное расписание. Кроме того, Розамунда должна еще раз убедиться в вашем сомнамбулизме. Хотя бы дважды. Так что ваше лечение мы начнем через двое суток. Да, и вот еще что…

– Да? – Нина Валентиновна смотрела на Вересаева с благоговейным страхом.

– Я не хотел бы начинать курс вашего лечения, не поставив в. известность…

– Моего мужа? Конечно, иначе он может подумать что-нибудь… неприличное.

– Меня волнует не то, что подумает ваш муж,– резковато отрезал Викентий.– А то, что у всякого лечения имеются побочные эффекты. И ваш муж должен будет тактично и терпеливо пережить это. Помочь вам справиться с болезнью. И ни в коем случае не считать свою жену… неполноценной.

– Спасибо,– прошептала Нина Валентиновна, опуская глаза. Викентий, кстати, так и не удосужился выяснить, какого они у нее цвета.

…Два следующих дня прошли без особых событий. Выпал снег, Розамунда продолжала наблюдать за Ниной Валентиновной и принесла еще две записки, текст которых совершенно не отличался от предыдущего. Однако потом случилось не самое приятное событие. А именно: Викентий в клинике имел долгую и несколько оригинальную беседу с Антоном Медлиным – внезапно отказавшись от идеи суицида, тот теперь решил бросить все мирское и стать монахом. Причем обязательно буддийским – чтоб голову обрить наголо и облачиться в желтые простынки. Он вдохновенно расписал Викентию, как однажды его саратовская возлюбленная явится к нему в гости, испытает моральное потрясение и немедленно раскается, что игнорировала его, а тогда…

– Для этого совершенно не нужно становиться буддийским монахом,– терпеливо, как маленькому, объяснял Викентий Медлину.– Если вы так ее любите, просто поезжайте к ней в Саратов. Лично. Наденьте хороший костюм, побрейтесь. Вручите ей букет цветов и открытку… Коробку конфет. Какой-нибудь сувенир… На память.

– Вы не понимаете! – горячился Антон Медлин.– Доктор, я не привык ездить к девушкам! И потом, раз я ее люблю, значит, приехать должна она.

– Начнем с того, что она вам ничего не должна,– ощущая холодок под сердцем, сказал Викентий.

– Нет, это ложь! Я люблю ее, значит, она тоже меня любит! Не может не любить! Я не могу жить без нее, значит, и она не может без меня!

– Поверьте мне, Антон,– медленно сказал Викентий.– Она может.

Медлин уставился на Викентия горящими больными глазами.

– А откуда ты это знаешь, подонок? – сводя голос к свистящему шепоту, поинтересовался он.

– Антон, успокойтесь. Я не позволю вам разговаривать со мной таким тоном…

– Ты, гребаный доктор! Я знаю, знаю, я теперь все понял! Ты сам решил отбить у меня эту девушку! Сам пишешь ей письма, да?! Смотришь на ее фотографии… А может быть, ты…

– Антон, сядьте на место!

– Заткнись, падла! Я все понял! Она давно ко мне приехала! Только ты, поганый доктор, не пускаешь ее ко мне! Она ходит вокруг больницы, а ты… Хочешь ее трахнуть, да, доктор?

– Антон, сядь!

Но Медлин стал буен. Он кинулся на Викентия и вцепился ему руками в горло, крича, что поганый доктор насилует его девушку и потому не дает им встретиться… На крики вбежали два санитара со смирительной рубашкой, оторвали Антона от Викентия, скрутили и поволокли в изолятор.

– Не колоть ему никаких лекарств! – задыхаясь, крикнул вслед санитарам Викентий.– Ни в коем случае! Я сейчас к нему зайду…

– Вы полагаете, здесь сработает ваш метод? – спросила Викентия Ванда Иосифовна, психиатр с пятидесятилетним стажем.– Случай-то запущенный…

– Отнюдь. Я наблюдаю здесь классический образчик эротомании. При должном подходе…

– Очень бы мне хотелось видеть в действии этот самый ваш подход,– подчеркнула Ванда Иосифовна последнее слово.– Я так и не поняла, чем вы воздействуете. Гипноз? Психопрограммирование? Какая-нибудь мануальная терапия, а?…

– У каждого профессионала – свои секреты,– отшутился Викентий и потер до сих пор саднившее горло.– Простите. Я уж пойду к этому эротоману. Ему сейчас вряд ли комфортно – в рубашке со связанными рукавами.

…Медлин встретил Викентия полным ненависти взглядом.

– Справился, да? – спросил он.– Сука!

– Антон, давайте договоримся сразу,– сказал Викентий.– Вы немедленно перестанете меня оскорблять…

– А я еще и не начинал!

– И не будете вести себя агрессивно, когда я развяжу вас.

– Буду!

– Отчего же? Что я вам сделал?

– Ты трахал мою девушку!

– Антон, вы это себе выдумали. И прекрасно знаете, что это чушь…

– Да? А почему же тогда она…

– Что она?

– Ко мне не приезжает…

– Антон, она вас не любит. Скорее всего.

– Ты-то откуда это знаешь, доктор? Что ты вообще знаешь о любви?!

– Только одно,– медленно, раздельно произнес Вересаев.– Любовью нельзя надоедать.

– Что?

– Так я развяжу вас?

Медлин механически подчинился Викентию. Глаза Антона затуманились каким-то сложным раздумьем. Наконец он спросил:

– А почему нельзя?

– Не знаю,– пожал плечами Викентий.– А как вы считаете?

– Я запутался,– покачал головой Антон. В глазах его ярость сменилась тоской – словно выключили огонь в комнате. Викентий плохо переносил такие взгляды – ему начинало казаться, что он лично в них виноват.

– Сядьте, Антон,– попросил он мягко.

– Куда? На пол?

– Да, и я тоже сяду. Напротив вас. Пожалуйста, смотрите мне прямо в глаза.

– Зачем? Вы что, будете меня гипнотизировать?

– Нет… Просто… Давайте посмотрим друг другу в глаза. Да, вот так… Не бойтесь, Антон.

– Я не боюсь!

– Вот и хорошо. Просто сидите и смотрите мне в глаза.

– Моргать можно?

– Моргайте на здоровье. Только не отводите взгляда. Хотя бы полминуты…

Викентий взглянул в глаза сидящего напротив него Медлина, вздохнул и мысленно представил ту картину, которую всегда рисовал себе в минуты, когда отчаяние грозило затопить с головой, но душа еще лелеяла какую-то надежду…

Это было небо – грозового, густо-чернильного цвета. Это небо пахло свежестью грядущего ливня. Облака в нем напоминали стены мощного средневекового замка. Стены двигались, стискивали сердце своей многотонной хваткой…

И тут в небо взмывала стая голубей. Они были белоснежными, как самый драгоценный фарфор, и столь же хрупкими на фоне почти черного неба. Но их серебряно блестевшие крылья взрезали мглу, стая летела круг за кругом, размывая черноту, как художник водой размывает пятно гуаши… И средневековые замки в небесах отступали, ветшали, рушились. И все заливала яростная синева – такая, как в апреле, когда воздух прозрачен и сладок до счастливых слез…

– Доктор, что у вас с глазами? – тихо пробормотал Антон Медлин. На его лицо лег золотой отсвет.

– Вы здоровы и счастливы, Антон,– не слыша вопроса, заговорил Викентий. Глаза психиатра будто источали расплавленное золото, а в комнате послышалось низкое приглушенное гудение и запахло воздухом грозы.– Вам не нужно никому навязывать своих чувств. Вы никому ничего не должны. И вам никто ничего не должен. Вы сможете жить в одиночестве. И тогда к вам придет та, которую вы сочтете достойной себя…

– Да,– выдохнул Медлин. В его глазах зажглось по золотой точке. Это было красиво и немного страшно.

– И еще. Вы будете помнить то, что я вам здесь сказал. Но то, что я сделал, помнить не будете.

– А что вы сделали?

– ВОТ ЭТО.

Гудение добралось до нестерпимо высокой ноты и оборвалось. После него тишина показалась просто рождественским подарком. Викентий утомленно прикрыл глаза. Но перед этим мысленно проводил своего последнего голубя…

– Доктор? – услышал он.– Вы в порядке?

Над ним стоял Антон Медлин и рассматривал Викентия, как диковинный вид хамелеона.

– Да, все нормально,– кивнул Викентий и поднялся.– Вы как себя чувствуете, Антон?

– Просто отлично! – просиял тот как новый гривенник.– Слушайте, доктор, значит, теперь я могу спать спокойно? И без таблеток?

– Разумеется.

– Вот спасибо. А то эта бессонница меня уже просто измотала. Стал нервным, раздражительным…

– Да, бессонница. Именно она вас так и терзала, подлая. Идемте. Я скажу сестре, чтобы она подготовила ваши документы к выписке.

– Спасибо, док!

… – Я никак не могу понять, господин Вересаев,– сказала много позже Ванда Иосифовна,– кто вы, гений или шарлатан?

– Того и другого понемногу,– вяло усмехнулся Вересаев.

Лечение «методом Алулу» все-таки здорово отнимало у него силы. Он вдруг возмечтал о том, чтобы можно было пойти в шумный бар, сесть там в самом глухом углу, заказать себе коктейль с вермутом и, потягивая его, наблюдать за тем, как все остальное человечество решает свои проблемы. И думать: я мог бы вас всех осчастливить, потому что все, что вам нужно,– это избавиться от самих себя. От своих страхов, пустых мечтаний, разочарований, мелких Любовей и любовишек, убогой веры, ничтожной надежды… И знать: никогда этого не будет. Человек не создан для счастья. Вот счастье – оно для человека создано. Только никто не знает, как к нему подступиться, чтобы взять все и сразу…

– Викентий Петрович, вам звонят.

– Спасибо.– Викентий взял трубку.– Доктор Вересаев слушает.

– Здравствуйте, это Нина. Ну, с проблемой лунатизма…

– Нина, я вас помню. Вы по какому поводу звоните?

– Я хотела спросить… Вы действительно собираетесь меня лечить?

– Да. А вы уже передумали?

– Нет. Но вы так и не поговорили с моим мужем…

– О черт, забыл, извините. А я назначил вам на сегодня, так?

– Да.

– Хорошо, я переговорю с вашим мужем.

– Он приходит с работы в половине шестого вечера.

– Замечательно. Тогда пришлите его сразу ко мне.

– К вам?… Ах, ну да. Будет сделано.

«Странная женщина,– подумал Викентий, кладя трубку.– Она считает, будто весь мир, включая меня, должен вертеться вокруг нее и ее мужа. Дудки, милая. Прошло то время, когда я мыслил о людях с позиций оголтелого альтруизма».

Муж Нины Валентиновны выглядел как торжественная иллюстрация к великосветскому роману. Нет, отнюдь не в смысле смокинга и свежей орхидеи в петлице. У Олега Андреевича Первова было трогательно-аристократическое лицо человека из хорошего общества, безупречные манеры и речь. Олег Первов, похоже, даже свитер с джинсами носил так, как будто это было самое достойное облачение для столь вылощенного франта. Он пришел к Викентию вечером, приветливо улыбнулся (где, скажите на милость, в провинции он сумел найти, столь хорошего стоматолога?), поздоровался с хозяином, прелестно грассируя, а беседу вел так, что уже через пять минут Викентий почувствовал себя каким-то ничтожным гаврошем на фоне столь блистательного и великосветского джентльмена. Чтобы не испытывать приступов заниженной самооценки, Викентий незамедлительно применил по отношению к Олегу Андреевичу тактику сурового психиатра (он нечасто ее применял, потому что это была не самая приятная тактика, но вот выпал-таки шанс).

– Вы действительно считаете, что моя жена больна? – без устали продолжая грассировать, спросил Олег Андреевич.

– Надеюсь, вы не подвергаете сомнению мою компетентность? – в тон ему ответил Викентий (без грассирования, конечно).

– Нимало! Но согласитесь, доктор, это чрезвычайно странно – ведь Нина всегда отличалась завидным психическим здоровьем. Она спокойная рассудительная женщина с твердыми этическими императивами. Во всяком случае, она была таковой до сих пор.

– Я не исключаю версии того, что сомнамбулизм как вариант помрачения сознания стал следствием какого-либо эмоционального или психического потрясения, которое пережила ваша супруга. Также причиной снохождения может быть подавление каких-либо желаний субъекта или, наоборот, рецидивные проявления давних детских комплексов… Где работает Нина Валентиновна? Чем занимается?

– Как, разве вы не знаете? – элегантно изумился Олег Андреевич.– Мне казалось, жена рассказала об этом буквально всем.

– Как видите, ко мне это не относится,– менее элегантно ответил Викентий.

– Произошла забавная ситуация,– играя длинными аристократическими пальцами, заговорил физик.– Моя жена по специальности библиотекарь. До недавнего времени она благополучно работала в отделе каталогизации центральной районной библиотеки.

– Очень спокойная и методичная профессия,– покивал Викентий.– Мы, психиатры, знаем, что в группу риска по шизофрении и маниакальным депрессиям библиотекари не входят. Продолжайте, пожалуйста.

– Приблизительно два года назад у моей жены внезапно появилось хобби. Недорогое, невинное и в какой-то степени милое.

– Что именно? – Викентий отметил, что его собеседник прежде всего оценил хобби жены как «недорогое». Проблемы с деньгами? Или стандартная аристократическая скаредность?

– Нина стала расписывать доски. Кухонные разделочные доски. Деревянные. Обычной гуашью, а потом покрывала лаком. Должен сказать, рисовать моя жена не умеет, и чувства цвета никакого, да и доски жалко, но не отказывать же ей в самовыражении!

– Действительно,– кивнул Викентий.– Зачем сразу отказывать? А какими были сюжеты рисунков?

– О, ничего выдающегося. Сначала цветы. Какие-то фантастические, яркие, пестрые. А потом Нина стала рисовать практически одно и то же: стая белых голубей на фоне чернильно-темного неба.

Викентий сглотнул и сделал вид, что это его ничуть не взволновало.

– И что же, теперь ваша жена занимается тем, что расписывает кухонные доски?

– Нет, что вы! Доски – это было только начало. Через некоторое время Нина стала писать стихи. В ущерб своей основной работе, как это ни печально.

– Надеюсь, вы не будете, гм-м, сейчас декламировать стихи своей супруги?

– Нет, помилосердствуйте! Начну с того, что мне ее стихи категорически не нравятся. Я предпочитаю творчество старых и признанных мастеров. А самодеятельность… Но простите, доктор, я отвлекся. Так вот, Нина, как все доморощенные поэтессы, возжелала немедленной славы и признания. И отправила свои стихи в некоторые столичные журналы. К моему великому удивлению, ее вирши опубликовали.

– Поздравляю, я действительно был не в курсе…

– Да что вы, чепуха! Не представляю, кто сидит в редакциях этих журналов, если они публикуют стихи моей жены! Но дело не в сотрудниках журналов. Дело в том, что столь внезапное внимание к ее литературным опытам творчества крайне негативно сказалось на характере Нины. Видите ли… Она возгордилась.

– Да что вы говорите?

– У нее появилось… самомнение,– последнее слово Олег Андреевич произнес с глубоким отвращением.– Она стала со мной спорить. Согласитесь, это выходит за всякие рамки.

– Напрасно вы так,– сказал Викентий.– Человек самовыражается…

– Человек – может быть. Но моей жене совершенно противопоказано самовыражаться. Во всяком случае, таким манером.– На мой взгляд, лучше и гармоничнее всего женщина самовыражается через собственного ребенка… Но Нина наотрез отказывается от исполнения благородного долга материнства!

– Ваша жена не хочет ребенка? – Викентий опять нервно сглотнул. Выходит, Толстой был не прав? Все несчастные семьи несчастливы одинаково? Он, Викентий Вересаев, душевед и целитель, не смог понять, что Элпфис тоже хочет не беременности, а какого-то особого самовыражения…

– Да, именно, она не хочет иметь ребенка,– недовольно поморщился Олег Андреевич.– И я не знаю, как ее убедить в том, что долг каждой женщины…

«Ненавижу слово «долг»,– подумал Викентий. И спросил:

– Вы… Извините, но я хочу откровенного ответа на мой вопрос: вы когда-нибудь насильственно… исполняли свой супружеский долг?

Олег Андреевич изобразил всем лицом праведное негодование:

– По-вашему, я похож на насильника?

– Нет,– ответил Викентий. И подумал: «Чаще всего насильниками становятся те, кто на насильников никак не похож». И еще подумал: «Почему мне все время кажется, что он лжет?» – Я вас понимаю. Вам хочется стать отцом, тогда как вашей жене хочется реализовать свои творческие способности…

– Да нет у нее способностей! – воскликнул Олег Андреевич.– Она возомнила о себе невесть чего… Я решительно отказываю Нине в каких-либо талантах! Я противник самодеятельности и дилетантизма…

– Понимаю,– опять повторил Викентий.– Но, смею напомнить, мы начали этот разговор не для выяснения ваших личных убеждений. Мне важно знать, какими внешними факторами обусловлено заболевание Нины.

– Вы все же считаете это заболеванием, а не дамской блажью? – скептически дернул подбородком Олег Андреевич. Подбородок, кстати, был идеальной формы и выбритости. Викентий даже слегка позавидовал – ему не удавалось так радикально справляться с собственной щетиной.

– Да, я считаю это заболеванием.– Викентий тут же понял, что уж одно-то достоинство у него, доктора плебейского происхождения, точно имеется. Это -безграничное терпение и способность находиться в обществе Олега Андреевича Первова более полутора минут.– И прошу вас сосредоточиться на том, какие странности или девиации вы находили в поведении вашей жены непосредственно перед тем, как стали замечать, что она блуждает по ночам с закрытыми глазами.

– Хорошо. Но, право, одно ее стихоплетство – это уже отклонение от поведенческой нормы!

– Необязательно. Я имею в виду сугубо психологические моменты. Например, ваша жена стала раздражительной. Или беспричинно плаксивой. Или у нее появились необъяснимые страхи.

– Да.

– Что «да»?

– Я вспомнил. Нина стала бояться темноты. Просто как маленький ребенок! Раньше такого за нею не водилось.

– А еще?

– Иногда она как будто отключалась от внешнего мира. Смотрела в одну точку, молчала и не сразу откликалась, когда я ее звал.

– Это симптомы, характерные для депрессии,– раздумчиво протянул Викентий.– Но помрачение сознания… Ваша жена должна была испытать сильный стресс, чтобы ее организм среагировал лунатизмом.

– Да не было у нее никаких стрессов! – недовольно воскликнул Олег Андреевич.– Мне вообще кажется, что она актерствует, разыгрывает из себя лунатичку, нервную барышню на исходе молодости. И это все исключительно ради того, чтобы досадить мне. Знаете, как раньше дамочки высшего света изображали обмороки, чтобы с ними все носились, так теперь моя супруга напустила на себя блажь…

– А с чего она напустила на себя эту блажь, как вы полагаете?

– Я повторяю, чтобы досадить мне,– отрезал Олег Андреевич.– Знаете, жена, разгуливающая ночью по дому с закрытыми глазами, никому не доставляет особого удовольствия. Так что посочувствуйте мне как мужчина мужчине.

– Посочувствовать – это всегда успеется,– пообещал Викентий.– Пока же не смею вас более задерживать. Сегодня ночью я постараюсь вывести вашу жену из помраченного сознания. Если лечение пройдет успешно, вы больше не будете беспокоиться по поводу ее сомнамбулизма.

– А какой у вас метод? Регрессивный гипноз? Нейропрограммирование?

– Это моя профессиональная тайна. Но, как говорится, метод запатентован.

– А…

– Довольно разговоров. Ваша жена должна прийти ко мне сегодня в половине двенадцатого вечера.

– Что? Моя жена – ночью, к незнакомому мужчине! То есть почти незнакомому. Что вы себе позволяете, господин доктор?!

– Я позволяю себе тратить свое весьма недешевое время на беседу с вами и на решение проблем вашей жены. Хотя с большей пользой для собственного организма я сегодня вечером занялся бы перечитыванием рассказов Пелема Вудхауза.

– Хм…

– Поэтому соблаговолите оставить обо мне мысли как о тайном маньяке, соблазняющем чужих жен под предлогом срочной психотерапевтической помощи.

– Хм!

– Я не смею вас более задерживать. Жду Нину Валентиновну в половине двенадцатого. Если в двадцать три тридцать пять она по какой-либо причине не явится, я отказываюсь от любого варианта дальнейшего сотрудничества. Я уже не мальчик, чтоб бегать за пациентками и их разгневанными мужьями.

– Вы неподражаемо любезны!

– Таким родился. Всего хорошего.

…Когда Олег Андреевич удалился (церемонию своего удаления он обставил опять-таки с самым аристократическим привкусом), кокетливо прыгающая по половикам Розамунда заметила:

– Викентий, ты становишься мизантропом. Он, конечно, скотина, но ведь и ты…

– Розамунда,– перебил ушастую морфершу Викентий.– Не сыпь мне тринитротолуол в газировку. Между прочим, это ты втянула меня в неприличную эпопею с этой лунатической дамочкой.

– А то, что она поминает Степана и Африку, тебя не волнует?

– Как раз именно это и волнует,– ответил Викентий.– И не более того.

– Хм, а я считала…

– Что?

– Нина – довольно симпатичная женщина. Мог бы приволокнуться. Под вполне благовидным предлогом.

– Розамунда, вот это лишнее.

– Уверен?

– Абсолютно.

…Нина Валентиновна оказалась точна, как часы Гринвичской обсерватории. Она вошла в дом Викентия дрожащая, бледная и несчастная.

– Муж устроил мне форменный скандал,– заявила она.– И отказался есть блинчики с начинкой из кураги. Что вы ему наговорили?

– Ничего лишнего,– ответил Викентий.– Присаживайтесь. Розамунда, у тебя все готово?

– А у меня должно быть что-нибудь готово? – прыснула Розамунда.

– Коллега, вы иногда бываете несносны,– упрекнул крольчиху Викентий.– Я же для пущей солидности спросил.

– Пущая солидность не грозит вам даже в самом необозримом будущем, коллега,– парировала Розамунда.– Кстати, Викентий, ты ведь, беседуя с прекраснодушным Олегом Андреевичем, позабыл предупредить его о возможных побочных эффектах лечения.

– Я не забыл,– угрюмо ответил Викентий.– Просто ему бесполезно об этом говорить. Он находится в наркотической зависимости от собственного «я». И это «я» говорит ему, что Нина Валентиновна – обычная притвора. Поэтому за всеми побочными эффектами я буду следить сам.

Нина Валентиновна с ясно выраженным на лице испугом наблюдала за перепалкой двух корифеев медицинской науки.

– Вы не сделаете мне больно? – только и сказала она, когда Викентий предложил ей сесть в кресло.

– Никоим образом,– твердо солгал тот. Солгал потому, что знал: то, что он собирается делать, будет больно. Не физически. Но душевно. Однако пациентке об этом знать необязательно. Она и без того смертельно напугана, и ее вера в благостность окружающего мира буквально висит на волоске. А потому…

Нина Валентиновна села в кресло. Викентий пристроился напротив на довольно ветхой табуретке. Розамунда шепотом пожелала ему удачи и посетовала на то, что не имеет возможности заснять на видеопленку уникальную психотерапевтическую операцию, свидетельницей которой ей предстоит быть.

– Нина, закройте глаза,– повелел Викентий.

Женщина повиновалась.

– Вы очень нервничаете, я чувствую,– сказал Викентий.– Но это сейчас пройдет. Вы успокоитесь. Вы почувствуете уверенность и бесстрашие. Сейчас вы вдохнете новый воздух – воздух, которым дышат люди, не имеющие недостатков.

– Да… – прошелестел голос Нины Валентиновны.

– Вы будете слушать только меня. Делать только то, что скажу вам я.

– Да.

– Спите.

Нина Валентиновна застыла подобно восковой фигуре. Ее лицо заострилось, как у покойницы, и четче обозначились глазные яблоки под веками. Руки безвольно повисли. И лишь по тихому ровному дыханию можно было понять, что женщина не умерла, но спит.

Викентий вздохнул и позволил силе Царя Алулу Оа Вамбонга заструиться из его собственных глаз и сердца. Всегда, когда сила Алулу овладевала им, Викентий мог проницать сокровеннейшую суть каждого своего пациента. Человек в такой момент становился для него сложным ритмичным узором, немного подобным узору персидского ковра (но куда загадочнее, изощреннее и хитрее). Викентий видел переплетение линий уверенности, отчаяния и надежды, завитки способностей, узелки родственных и интимных связей… Там, где узор был правилен, гармоничен и красив, Викентию не следовало вмешиваться. Но если узор нарушался, рвалась нить, допустим, моральных установок, или чувства привязанности, ненависти и неудовлетворенности сплетались в тугой узел, то туда он и направлял свою силу. Только этой силой он не распутывал хитросплетения человеческой души. И даже не разрубал, ибо он не уподоблялся легендарному победителю Гордиева узла. Он выжигал неверное плетение начисто. А из обрывков нитей характера делал узор по своему усмотрению.

Теперь он видел Нину Валентиновну нечеловеческим взглядом. Взглядом Царя, чье царство – вечность. Сидящая перед Викентием женщина была сплетена сплошь из неуверенности в себе и желания покончить с обыденностью жизни. Клубки комплексов, страхов, отчаяний и неудач чернели в ее узоре, как пауки в паутине. Викентий понял, что с пациенткой придется повозиться, но возня, похоже, окажется перспективной. Викентию явно предстоит ввязаться в очередное благое дело, поскольку именно он, доктор Вересаев, раз и навсегда избавит эту женщину от неуверенности, малодушия, страха и слабости. И тогда, возможно, Нина Валентиновна первым делом бросит своего аристократического мужа и станет величайшей поэтессой своего времени… А также гениальным художником-импрессионистом школы расписывания кухонных разделочных досок.