Текст книги "Прорва"

Автор книги: Надежда Кожушаная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Анна поцеловала миниатюру и улыбнулась спокойно.

«Адье, Мари». «Прощайте, мой Адвокат», – сказали письма и опустились в карман пальто.

Анна вышла из дома, закрыла квартиру и выбросила ключ в мусоропровод.

Ее впустили в комнату свиданий, она сказала:

– Спасибо большое, – и села ждать. Ей нравилось теперь быть терпеливой и покорной, она улыбалась все время, всем.

Ввели Гошу. Анна встала и обняла пальцами решетку.

Он сел напротив, не взглянув на нее, и заплакал, почти сразу, потому что все время ждал ее, оказывается. Он даже закрыл лицо руками и затрясся от бессилия и слабости.

– Пожалуйста!.. – Анна вытащила платок, спрятала его обратно и тоже заплакала, но, чтобы не пугать «людей», спрятала его, улыбалась и пожимала плечами на стороны.

Конвоир стоял и смотрел, как они плачут.

– Ну чо? – спросили сзади.

– Теперь ревут, – сообщил конвоир и качнул головой: ну люди!

Гоша прекратил плакать и минуту сидел молча, все так же не глядя на Анну.

– Разговаривай! – сказал конвоир. – Ты чо?

Гоша поднял глаза и посмотрел на повязку, стараясь привыкнуть к черному на лице Анны.

«Что?» – знаком спросила Анна. Он приподнял руку и показал на повязку. Ждал.

Она медлила. Долго. Качнула плечами и опять улыбнулась. И сняла повязку.

– Кошмар! – вырвалось у конвоира.

– Очень мало времени прошло, – немедленно обернулась к нему Анна. – Когда сойдет опухоль, будет совсем незаметно. Зато никто не лезет. Нет проблем!

– Все, пошел! – сказали Гоше, рассердившись на то, что у Анны нет глаза.

Он ушел не оборачиваясь. Он очень долго шел по коридору.

Его закрыли в камере, он постоял посреди нее – и закричал, заорал, завыл, завизжал в потолок, забился головой о стену, как билась когда-то Анна, стоило оставить ее одну…

– А может быть, сегодня? – спрашивала Анна. – В честь праздника? – и улыбалась.

– «В честь праздника», – фыркнул начальник. – А если он опять начнет кидаться?

– Но это не он кидался! Я же написала! Это ошибка, я обозналась, штраф мы уплатили. Может быть, можно?

– «Штраф уплатили», – опять фыркнул начальник.

– Да… – сказал кто-то.

– Зоосад.

– Нет, в праздник не выпущу, – решил начальник. – Парад, демонстрация, страна радуется!..

– Но я не уйду, – Анна улыбнулась. – Я дождусь, – с такой интонацией, с какой говорят дети: «А вот сейчас кого-то догоню! И кто-то сейчас получит по попе!»

– Ну жди, – сказал начальник.

– Спасибо большое, – Анна села.

– Теперь села! – фыркнул кто-то.

– Тихо! – предупредили те, кто стоял возле радиоприемника. – Осталось две минуты!

– Внимание, внимание! – сказало радио.

– Начинается!

– А ты тут дежурь! – обиделся тот, кто плакал, и с досадой стукнул по столу.

Анна достала часики с миниатюрой и тоже стала считать.

– Одна сорок шесть, одна сорок пять, одна сорок четыре… – считал конвоир.

В Москве стало тихо-тихо…

– А на площади – тишина, – говорил Доктор «Скорой помощи», задумчиво глядя в окно. – Тишина величественная, почти грозная. Но вот-вот пробьют куранты. Главнокомандующий появится на черном коне, объедет с приветствием войска и оркестр… И тишина взорвется грандиозным парадом!.. Лежите-лежите! – предупредил Горбачевскую, которая захотела встать с кровати. – При головокружениях надо только лежать!

– Тошнит! – объяснила Горбачевская.

– А чего же вы, милая, хотели? Вы готовитесь к рождению нового организма, нового гражданина страны. Может случиться и тошнота, и рвота, и расстройство желудка, а как же! Сейчас мы сделаем вам глюкозу с аскорбинкой… А парадов будет еще много, еще увидите!

– Наоборот, я не люблю парады, – сказала Горбачевская. – Я так возбуждаюсь. Я женщиной стала после парада. Мы шли в колонне, и мне так захотелось, чтобы в меня влюбился Главнокомандующий! А он – махал. И мне стало совершенно все равно. С тех пор я ненавижу парады.

– Внимание! – Доктор поднял палец. – Началось! – и распахнул окно.

В окно влетел бой курантов, но Горбачевскую все-таки стошнило, несмотря на то, что Доктор был идеально похож на докторов кино: с бородкой, в пенсне, с тряской головой.

Парад закончился. На площадь вступила ликующая демонстрация. Здоровые, нет – прекрасные люди со знаменами, цветами и портретами шли и шли мимо трибун… но мужа Анны это уже не касалось.

Он кивнул, чтобы увели бывшую раньше «в яблоках» Марсельезу:

– Сегодня ничего не говори, пожалуйста, – попросил он усатого.

Бутафор прятал в коробочку то, что на параде отличило лошадь от коня, и украдкой, мелко-мелко, благодарно крестился.

– Товарищи! – крикнул фоторепортер. – На карточку!

Муж Анны послушно пошел «на карточку», но по пути его вдруг повело в сторону, к фонтану, низкому, каменному и бессмысленному, куда он – не ожидая сам – прыгнул неожиданно и подпрыгнул два раза, со звуком окатив себя водой.

– Куда?! – успел крикнуть кто-то.

– Ну, учудил! – хохотали остальные, собравшись вокруг мужа Анны.

Муж пошел «на карточку», не в силах удержать, остановить или осмыслить беззвучный хохот, которым смеялся, и такой же хохот остальных, кто знал его и кто простил ему фонтан. Так же хохоча, он закинул ногу на ногу, встряхнул волосами и выпрямил спину. Усатые сели вокруг, фотограф побежал к аппарату, оглядываясь и фокусируя лицо мужа Анны.

Лицо постепенно уменьшалось и уменьшалось, пока не превратилось в невнятный блин размером с горошину, окруженную такими же хохочущими горошинами. Главное получилось: все четыреста человек уместились в «карточку».

– А надпись сделаем такую, – сказала Василию Корреспондентка. – «С каждым годом все тверже и сплоченнее наши ряды!»

– Хорошо, – сказал Василий.

Сам он не снимался, но с гордостью смотрел на сотрудников.

– Внимание! – крикнул фотограф. Василий пошел к выходу.

– А вы? – удивилась Корреспондентка: ей хотелось, чтобы такой красивый Василий тоже сел в кучку.

– Я занят сегодня, Прасковья Николаевна, – сказал он.

И Прасковья Николаевна изумленно замерла: он знал ее!

Василий ушел. Он не любил ни почестей, ни показухи. Он обернулся и сжал ладонь с ладонью, чтобы успокоить Прасковью Николаевну.

– Жаль, – сказала она.

– Есть! – крикнул фотограф.

Солнце в этот день решительно не хотело заходить.

Оно то поднималось, то опускалось над горизонтом.

Люди, стоявшие на мосту огромными группами, следили за его фокусами, ахали и кричали «Ура!!!» на каждый солнечный пас.

– Но как сделано! – сказала девушка в украинском костюме.

– Вот это праздник, – тихо молвил старый хлопковод.

– Урра!!! – кричали все.

Василий ждал Балерину Надежду Павловну в машине. Достал, не удержавшись, как ребенок, из кармана пиджака коробочку с орденом, открыл. Орден сверкнул на солнце миллионами брызг. Он закрыл коробочку и сжал ее в кулаке. Спрятал обратно.

Надежда Павловна вышла из театра и, приветливо махнув Василию, подошла.

– С праздником, – улыбнулся Василий.

– Здравствуйте, – улыбнулась Надежда Павловна.

Поехали.

– Вы знаете, – сказал Василий, – у меня сегодня удивительно счастливый день. Я даже не знал, что в жизни могут быть такие счастливые дни!

– Я рада, – ответила Балерина.

Солнце замерло. Нежное, мягкое. Люди, пришедшие с демонстрации, не хотели уходить домой. Пели, водили хороводы на площадях и площадках.

– У вас счастливый день, – сказала Надежда Павловна. – А мне так грустно почему-то… Кажется, что солнце уходит навсегда.

– Это кажется, – ответил Василий.

– Вы не знаете всего, и мне не хочется говорить о страшном… но почему на свете существуют такие уязвимые и красивые люди? Почему они умирают или уходят раньше других? За мной ухаживал один Писатель… а я даже не прочла ничего из того, что он написал. Я понимаю, что жизнь не вечна… но неужели для красивых людей нельзя сделать исключения? – и улыбнулась, чтобы ее слова не показались напыщенными.

И стала такой желанной в этот миг! У нее была такая тонкая, такая беззащитная шея! Так и хотелось придушить ее за эту шею!

Василий остановил машину:

– Сейчас я вас развеселю! Знаете, чем закончился сегодняшний день? Меня пригласили поработать моделью для одной из скульптур на ВДНХ. Представляете? С меня будут делать статую!

– С вас?! – она засмеялась тоже, и ей стало не так грустно. – Но это же так… почетно! Это очень хорошо!

Василий повел машину дальше:

– Правда, хорошо? А я чуть не отказался!

– А я буду водить знакомых на ВДНХ и говорить: а вот эта статуя катала меня на машине! – Надежда Павловна хлопнула в ладоши и присмотрелась к профилю Василия. – А знаете, вы действительно похожи на какого-то героя! – и слезки высохли без следа.

Он покраснел и отмахнулся:

– Вот это – герои! – и пропустил мимо колонну героев с земным шаром на руках. – Хотите есть?

– Нет, я не одета для ресторана.

– А поедемте ко мне? На работу? Мне тоже сегодня не хочется в ресторан. У нас хороший круглосуточный буфет.

– А к вам пускают?

– Со мной?! – он покачал головой.

– Я все время забываю, – она засмеялась.

– А действительно, поедемте ко мне! – решил он. – У меня в кабинете очень красивая мебель, новых образцов. Такой мебели еще нет.

– А поехали! – решила она. – Раз такой необычный день, пусть он и кончится необычно!

Они развернулись обратно.

Надежда Павловна подставила лицо солнцу и призналась Василию:

– С вами так спокойно!

– Нет, вы все равно грустите! – сказал Василий.

Они свернули в переулок…

– Как же мне вас развеселить? – думал Василий вслух… и они остановились у подъезда того самого особняка, из которого совсем недавно вышла изнасилованная Анна.

– А вы любите интермедии? – спросил Василий.

– «Добрый вечер, здрассте!» – процитировала Надежда Павловна.

– Всё! – Василий вышел из машины и захлопнул дверцу. – Тогда я вас действительно удивлю.

Он помог ей выйти из машины, и они пошли к входу, у которого стоял, так же предупредительно улыбаясь, тот же Плакат.

– С праздником! – улыбнулась Надежда Павловна.

– Спасибо, товарищ, – искренно улыбнулся тот.

Василий опять увидел шею Надежды Павловны и, не удержавшись, ухватил губами кудряшки на затылке.

Балерина улыбнулась, как будто на шутку: она еще не поняла, что ухаживание кончилось.

– Съем! – сказал Василий.

Она подняла брови и так, с поднятыми бровями, в вежливом удивлении, вошла в особняк.

Солнце, еще немного повисев в воздухе, – провалилось, наконец, в щель между небом и землей.

Совсем.

Без остатка.

На следующий день опять была весна, но, говорят, на следующий день светило совсем другое солнце.