Старая сказка. Стихотворения
Текст книги "Старая сказка. Стихотворения"
Автор книги: Надежда Львова
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
СЕКСТИНЫ
Так странно вспоминать пережитое…
Так странно видеть столько смутных лиц,
Ушедших в невозвратное, иное,
И, может быть, во мгле поникших ниц…
Так странно знать, что нас уже не двое,
Что я одна у сумрачных границ.
Не страшно мне раскрывшихся границ…
Но как принять, что всё пережитое,
Где на святом костре горело двое,
Закрылось сонмом новых, чуждых лиц?
Что пред иным склоняюся я ниц,
И что святым мне кажется – иное?..
Не то, чего ждала я: нет, иное
Сквозит в чертах непройденных границ.
Иной алтарь зовет склониться ниц,
Сжигая перед ним пережитое,
И лишь оттенки этих чуждых лиц
Твердят о сне, что видели мы – двое.
И странным кажется мне бред, где двое
Мечтали зреть нездешнее, иное
В улыбке сближенных, безвольных лиц.
Где страсть стонала: «нет для вас границ!
Лишь мной святится все пережитое,
Лишь предо мною скл онитесь вы ниц!»
Зачем же радостно склонялись ниц
Одним огнем прожженные, мы – двое,
Когда все прошлое, вдвоем пережитое,
Манившее в бездонное, иное,
Закрылось хаосом иных границ
И очертаньями безвестных лиц?
Ужель затем, чтоб в вихре этих лиц
Узреть одно, склоняющее ниц,
Ведущее опять вдоль всех границ,
Твердящее, что снова будут двое,
И что двоим, сквозь все пережитое,
Навек сверкнет нездешнее, иное?..
ПАСТЕЛИ
«Ирисы печальные, задумчивые, бледные…»
Ирисы печальные, задумчивые, бледные,
Сказки полусонные неведомой страны!
Слышите ль дыхание ликующе-победное
Снова возвратившейся, неснившейся весны?
Слышите ль рыдания снежинок, голубеющих
Под лучами знойными в бездонной высоте?
Видите ль сверкание небес, мечту лелеющих
Вечною мелодией о вечной красоте?
Нет! вы, утомленные, поникли – и не знаете,
Как звенит – алмазами пронизанная даль…
Только скорбь неясную вы тихо вызываете,
Только непонятную, стыдливую печаль.
И, намеки робкие, предчувствия безбрежные,
Сами ли не знаете, куда зовете вы…
Ирисы печальные, задумчивые нужные,
Вы поникли, трепетные. Вы уже мертвы.
«Смеешься, шутишь целый день…»
Смеешься, шутишь целый день,
А вечером – одна.
И в сердце сумрачная лень
И тишина.
И в сердце смутный-смутный зов
Давно забытых дней.
И мерный шаг грозящих снов
Слышней, слышней.
И сердце тихо-тихо ждет,
Когда вонзится меч
В безмолвной бездне вечных вод,
Погасших встреч…
И, острие за острием,
Из темной тишины
Встают – и жгут живым огнем
Былые сны.
Вот бледный очерк чьих-то уст,
Вот чьих-то глаз волна…
А мир кругом – так странно пуст,
И ты – одна!
«Беспечный паж, весь в бархате, как в раме…»
Беспечный паж, весь в бархате, как в раме,
Он издали следит турнира оживленье.
Ребенок, – он склоняется как в храме,
И ловит набожно скользящие мгновенья.
Смятенный, – он не грезил вечерами.
Улыбки он не знал всевластного забвенья.
Он не клялся служить прекрасной Даме,
Склонясь, он не шептал обетов отреченья.
Еще не слышал он тревожные раскаты
Томительной грозы. Цветы вокруг не смяты.
Ребенок, – он глядит, как день – задорно…
Он не клялся пред статуей Мадонны…
Все ж близок миг! Он склонится покорно
У чьих-то ног коленопреклоненный!
«Зачем Вы со мною, Вы – нежный, Вы – радостный, юный?..»
Зачем Вы со мною, Вы – нежный, Вы – радостный, юный?
Я вижу, как робкой мольбою мерцают глаза.
В руках моих арфа. Певучие зыблются струны,
А в воздухе вешнем так радостно-близко гроза.
Я странно измучена прежними яркими днями.
Мне сладко забыться под тихий, ласкающий стон…
Зачем Вы со мною? Грозы налетавшей огнями
Сожжен будет Ваш неразгаданный, радостный сон.
Вот молния быстро нам яркие стрелы бросает.
Безвольная Ваша улыбка мне смутно видна.
Вот арфа упала – и отзвук томительно тает…
Взгляните, как бьется навек оборвавшись струна!
«Голубая комната – в стиле empire…»
Голубая комната – в стиле empire.
С позолотой кресла. Тяжелые драпри.
За окнами – чуждый, позабытый мир,
И, может быть, первый взгляд зари.
Тяжелыми складками задернут альков.
На золотых кистях ломается свет.
Что-то будет сказано – глазами, без слов,
На что-то беззвучный раздастся ответ.
…Дразнит и пляшет золотое вино.
Безжалостней руки. Поцелуи – властней…
Помнишь, как шли мы – когда-то, давно,
По красному золоту осенних аллей?
«Знаю я: ты вчера, в ресторане…»
Знаю я: ты вчера, в ресторане,
Опьяненный приветом огней,
Как во сне, как в бреду, как в тумане,
Наклонялся взволнованно к ней.
И она отдавалась – улыбкой,
И она побежденно ждала,
И казалась печальной, и гибкой,
И томящей, – как летняя мгла.
Золотая симфония света,
И блестящих волос, и вина,
Обжигала – как зов без ответа,
Как молчание вечного сна.
Но глазам, что молили и ждали,
Скрипки радостно бросили: «нет!»
… А вино хохотало в бокале,
Золотое, как волосы Кэт.
«Я плачу одна над стихами Верлэна…»
Я плачу одна над стихами Верлэна…
О том, что забыли Вы светлую дачу,
О том, что ушли Вы из нежного плена,
Я плачу.
Но все же небрежным письмом вновь назначу
Свиданье. Не вечно же длится измена!
Пасьянс мне пророчит любовь и удачу.
В изогнутой вазочке вянет вербена…
Ах, все увядает!.. Раскрыв наудачу
В дни счастья прочитанный томик Верлэна –
Я плачу.
«Вновь извивы знакомой дороги…»
Вновь извивы знакомой дороги.
Я спокойна… Быть может, бледна,
Да иду почему-то одна,
Но в походке не видно тревоги,
И задорно откинут берет.
Я умею пить чашу – до дна:
Мне не страшно последнего «нет».
Чутко дышит пред утром прохлада,
И прозрачен свод неба стальной…
Что же, сердце, ты споришь со мной!
Ничего тебе, сердце, не надо!
Дома – я затворю свою дверь,
И, когда постучит он с мольбой,
Я ему не открою – поверь.
«Я дома… Дверь закрыта плотно…»
Я дома… Дверь закрыта плотно…
Весенний дождик за окном
Стихает звонко, беззаботно,
И тишина растет кругом.
И так мне страшно, так мне душно
В невозмутимой тишине…
Лишь ты со мной, мой стих послушный,
Один, неизменивший мне!
Ты вновь со мной тревожной ночью,
Как верный страж, как чуткий друг…
И сны сбываются воочью,
И все былое близко вдруг,
И я, с улыбкою участья,
Переживаю нежно вновь
Мое безрадостное счастье –
Мою ненужную любовь.
ТРОПИНКОЙ ЛЕСНОЙ
«Белый, белый, белый, белый…»
Белый, белый, белый, белый,
Беспредельный белый снег…
Словно саван помертвелый —
Белый, белый, белый, белый —
Над могилой прежних нег.
Словно сглаженные складки
Ненадёванной фаты…
Мир забыл свои загадки,
Мир забылся грёзой сладкой
В ласке белой пустоты.
Ни движенья… Ни томленья…
Бледный блеск и белизна…
Всех надежд успокоенье,
Всех сомнений примиренье —
Холод блещущего сна.
«Где ж твой мертвый покой? Все звенит, все поет…»
Где ж твой мертвый покой? Все звенит, все поет.
Закружился, взлетел белых птиц хоровод.
Взрыл немые снега. До небес их взметнул.
И с небес долетел к нам заглушенный гул.
Все звенит. Все поет. Все смешалось во мгле,
Эти белые птицы летят – на земле?
Этот хаос, стенанье и крики кругом –
Это все над вчерашним могильным холмом?
Ничего не понять. Тускло-бледная мгла
Замела, закружила, кольцом обвила.
И, на плечи упав, чтоб навек погрести,
Прогудела: «Усни! Нет – иного пути!»
«Идем осторожно…»
Идем осторожно
Тропинкой лесной —
Без цели, без цели…
Мохнатые ели
Сгрудились стеной
И веют ветвями
Над прошлыми днями,
Над прежней тоской…
Что правда, что ложно, –
Всё сердце забыло,
И спит бестревожно,
Не хочет и счастья:
В нем холод бесстрастья
Алмазной пустыни…
Всё сердце простило!
Касается иней
Измученных век.
Мохнатые ели
Нависли шатром.
Под гимны метели,
На снежной постели,
Забыться б вдвоем,
Забыться б навек.
AD MORTE [3]3
К смерти (ит.).
[Закрыть]
«Что же ты не славишь в песне вечный свет?..»
Что же ты не славишь в песне вечный свет?
Разве солнечных не видал ты побед?
Разве, светлый, не встречал ты зорь весны.
Славь по-прежнему все миги. Славь все сны.
Только солнце можем славить мы – любя.
Свет, лаская, убивает – не тебя,
Но люби далеких молний яркий взор:
Славь со мною, славь со мною мой костер!
Пусть сгорит во мгле осенней сон весны!
Наши души безвозвратно сожжены.
Ты, кто славил тайны страсти в безднах лет,
Славь со мною – смерть несущий вечный свет!
«Снова тот же возглас радости хмельной…»
Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной!
Снова тот же возглас радости хмельной:
Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной!
Пусть не прежним богом – светлым и живым,
Пусть грозишь лучом мне – смертным, роковым,
Пусть сжигаешь властно все пути вперед, –
Дух мой окрыленный гимн тебе поет.
Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной!
Над вчерашней бездной, над вчерашней тьмой,
Блещут нимбы света. Рдеет глубина.
Я склоняюсь, вечным светом прожжена.
Смерть – паденье – счастье… Нет тропы иной!
Солнце! Солнце! Снова! Снова – ты со мной.
«Я нынче светлая, Я нынче спокойная…»
Я нынче светлая. Я нынче спокойная,
Нежная, нежная…
Душа моя нынче, как стих твой, стройная,
Как сон – безмятежная.
И небо серое, осенне-тоскливое,
Ветра рыдание –
Мне радостны, радостны… Вся я – счастливая.
Вся я – сверкание.
Мое падение – Встречаю улыбкою,
Славлю страдание…
Ах, я павилики веточка гибкая
В миг увядания!
«…И Данте просветленные напевы…»
…И Данте просветленные напевы,
И стон стыда – томительный, девичий,
Всех грёз, всех дум торжественные севы
Возносятся в непобедимом кличе.
К тебе, Любовь! Сон дорассветной Евы,
Мадонны взор над хаосом обличий,
И нежный лик во мглу ушедшей девы,
Невесты неневестной – Беатриче.
Любовь! Любовь! Над бредом жизни чёрным
Ты высишься кумиром необорным,
Ты всем поешь священный гимн восторга.
Но свист бича? Но дикий грохот торга?
Но искаженные, разнузданные лица?
О, кто же ты: святая – иль блудница!
«За детский бред, где всё казалось свято…»
За детский бред, где всё казалось свято,
Как может быть святым лишь детский бред,
За сон любви, слепительный когда-то,
За детское невидящее «нет»,
Которым все, как ясной сталью сжато, –
Ты дашь за всё, ты дашь за всё ответ!
Ты помнишь сад, где томно пахла мята,
Где колыхался призрачный рассвет?..
В твоем саду всё стоптано, всё смято, –
За детский бред!
Что ж плачешь ты, как над могилой брата?
Чего ж ты ждешь?.. Уже не блещет свет,
И нет цветов… О, вот она – расплата
За детский бред!
«…И умерло всё, что могло бы возникнуть…»
…И умерло всё, что могло бы возникнуть.
Так с мели порой всё смывает волна.
И в сердце, омытом тоской, – тишина.
И сердце не может ни вспыхнуть, ни крикнуть.
И сердце уж больше не хочет восторга,
И сердце не смеет мечтать о любви.
Изранено, – молча трепещет в крови:
Изныло оно от постыдного торга.
Изныло, застыло, и только порою
Томительным жалом коснется к нему
Всё то, что могло бы прожечь эту тьму
И жизнью сверкнуть – огнецветной, иною…
«Пусть так. Я склоняюсь с покорной молитвой…»
Пусть так. Я склоняюсь с покорной молитвой,
Без слез, без ненужной борьбы.
Как верный во храме, как рыцарь пред битвой,
Я слушаю шепот Судьбы.
Мне внятны ее несказанные песни,
Что раз нам дано услыхать…
И, если ты вскрикнешь: «воскресни! воскресни!» –
Не знаю, смогу ли я встать.
Я странно устала. Довольно! Довольно!
Безвестная близится даль.
И сердцу не страшно. И сердцу не больно.
И близкого счастья – не жаль.
«Твой шлем покатился, и меч твой разбит…»
…Радостно крикну из праха: «я твой»!
Твой шлем покатился, и меч твой разбит.
Из рук твоих выпал надежный твой щит.
И ты, безоружный, лежишь на земле,
И двое нас – двое в предутренней мгле.
И я – победитель в последнем бою –
Последнюю песню покорно пою.
Ты помнишь, как шли мы в пыли, в темноте,
По разным дорогам, но к общей мечте.
Ты помнишь, ты помнишь, как в годах и днях
Меня лишь искал ты в огнях и тенях.
И, еле завидев, ты крикнул: «моя!»
На зов твой – ударом ответила я.
И миг нашей встречи стал мигом борьбы:
Мы приняли вызов незрячей Судьбы.
И вот – ты повержен, недвижим и нем…
Но так же расколот мой щит и мой шлем.
Ты радостно шепчешь из праха: «я твой!»
Но смерть за моею стоит головой.
Заветное имя лепечут уста.
Даль неба, как первая ласка, чиста.
И я, умирая, одно сознаю:
Мы вместе! мы вместе! очнемся в раю.
«Лежу бессильно и безвольно…»
Лежу бессильно и безвольно…
В дыму кадильном надо мной
Напев трепещет богомольный,
Напев прощанья с жизнью дольной,
С неверной радостью земной.
Невеста, – в белом покрывале,
И fleur d’orang’eвoм венке, –
Я жду тебя в пустынном зале,
Где мы с тобой рассвет встречали,
Где ночь я встретила в тоске.
Я знаю: ты придешь, покорный,
Прильнешь к синеющим губам…
Но не отбросить креп узорный,
Но не рассеять сон мой черный,
Твоим томящимся рукам!
Что мне до ласк и поцелуя!
Что мне до запоздалых слов!
Взгляни, взгляни, как тихо сплю я…
И не могу, и не хочу я,
Тебе ответный бросить зов!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
«Муза, ты снова со мною!..»
Муза, ты снова со мною!
Снова, как прежде, верна мне!..
Правда ль, что чьей-то рукою
Склепа раздвинуты камни?
Правда ль, что в жизни мы снова?
Правда ль, что солнце сверкает?
…С сонной улыбкой, оковы
Смерти – мечта отряхает.
Нас ли с тобой погребали?
В сумраке сонного склепа
Нас ли, дрожа, целовали?
Складки прозрачного крепа?
Только вчера это было…
Чьи ж пробудили нас ласки?
Муза! я все позабыла.
Муза! Мы в жизни – иль в сказке?
Я от молчанья – устала.
Солнечных гимнов – мне страшно…
Муза! Откинь покрывало,
Спой мне про сон наш вчерашний.
Спой мне про снежные горы,
Про упоенье бесстрастья…
Солнца сжигают нас взоры…
Муза! Мне страшно – от счастья!
«Погас, как дали аметистовые…»
Погас, как дали аметистовые,
Мой сон, не вспыхнув наяву…
Страницы жизни перелистывая,
Начну ль я новую главу?
И лира, музою мне вверенная,
Вновь зазвучит ли в тишине?
И в новь промчится ль песнь размеренная,
Мой недопетый гимн весне?
Увижу ль страны обетованные,
Куда иду сквозь стоны мук?
Иль упадут – томленьем скованные –
Изгибы ослабевших рук?
И я сама склонюсь, безжизненная,
На холодеющий уступ,
И лишь улыбка укоризненная –
Кому? – окрасит бледность губ?
…Луга темнеют, малахитовые,
И даль – как ласковый обман.
Я подхожу опять, испытывая,
К пределам неоткрытых стран.
«Нам лишь бледные намеки в хмурой жизни суждены…»
Нам лишь бледные намеки в хмурой жизни суждены,
Лишь нечеткие, больные, неразгаданные сны.
Лишь несмелыми штрихами затушеванная даль,
Лишь порыв – бессильный, вялый, и печаль, печаль, печаль…
Те, что будут, разгадают нам приснившиеся сны.
Запоют – нам непонятный, но уж слышный гимн весны.
Из штрихов сплетут улыбку пробужденной красоты
И зажгут порыв, как факел, в храме радостном мечты.
Ярче зори заиграют в беспредельности небес…
Все – кто знает, кто не знает, – все поймут язык чудес.
Мы – предтечи дальней жизни – мы пройдем, как бред, как тень,
Но на скорбной нашей тризне загорится вечный день!
ПОСМЕРТНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
«Сердце плачет безнадежное…»
Сердце плачет безнадежное
о весне.
Сердце помнит что-то нежное
в полусне,
Сердце ловит зовы дальние,
звон луны,
Серебристые, хрустальные,
чары – сны.
Сны сплетают нити длинные
и зовут.
Где-то улицы пустынные
жутко ждут.
Ночь застыла, удивленная…
мы вдвоем.
Мы безвольно, утомленные,
вдаль идем.
Подплывает сказка жгучая,
как прибой,
То грозя, как смерть могучая,
то с мольбой.
Но в струях бездонной нежности
жжет печаль,
Веет призрак безнадежности,
жалит сталь,
И с тоскою бесконечною
мы молчим…
Думы вьются быстротечные,
вьется дым,
Сердце плачет, неизменное,
о весне,
Но она горит, нетленная,
лишь во сне.
1911.
«В стране, откуда нет возврата, иду одна…»
В стране, откуда нет возврата, иду одна.
В стране, откуда нет возврата, – сна тишина,
И я одна в стране заката. Одна, одна…
Я смутно слышу шелест нежный прощальных слов.
Я смутно слышу шелест нежный – твой скорбный зов.
Но голос страсти, прежней, нежной, как тени слов.
Ты воскресить меня не можешь, любимый мой!
Ты воскресить меня не можешь своей тоской,
Но если хочешь – можешь, можешь идти за мной!
Я жду тебя. Приди, желанный! Я жду во мгле.
Я жду тебя. Приди, желанный! Но на земле
Мой зов звучит, как вздох обманный, как вздох во сне…
Ты сам зовешь, меня не слыша, и я одна,
Ты сам зовешь, меня не слыша, зовет весна,
И плещут волны тише, тише… О, счастье сна!
1911
«Бледным вечером, тающим, как весна здесь, на севере…»
Наша жизнь не в первый раз.
В. Брюсов
Бледным вечером, тающим, как весна здесь, на севере,
Озаренный улыбкой зари умирающей,
Разве Вы не касались раздушенного веера,
Изумрудного перстня на ручке играющей?
С хрупкой девушкой в кружевах, по аллее струящейся,
Утомленные, робкие, вы не шли тихим вечером?
О, дыхание майское над землей, уже спящею!
Сколько ласк уже отдано! Скольким взорам отвечено!
Если нынче смотрели Вы с тревожной улыбкою,
Словно вспомнив забытое, невозвратное, светлое,
Разве Вы не увидели ту, далекую, гибкую,
Осиянную трепетом дня уснувшего, бледного?
Ведь всё это знакомое. Ведь с печальной Маркизою
Уж склонялись, как нынче, Вы пред Моною Лизою.
29 августа 1912
«Последняя ночь на холодной земле…»
Последняя ночь на холодной земле…
Я тихо склоняюсь в трепещущей мгле.
Ни жалоб. Ни слез. Ни молитв. Ни тоски.
Минувшие дни навсегда далеки…
Я свято вас помню, минувшие дни!
Мелькнувшие – робко погасли огни.
Тоскующий ветер рыдает в кустах,
Последнее слово дрожит на устах.
Печальная ночь прислонилась к стеклу,
Зовет необорно в извечную мглу.
Я слышу. Я знаю. И в странном бреду
С покорной улыбкой шепчу ей: «Иду!»
20 октября 1912
БАЛЛАДА
Переживаю вновь те дни,
Купаясь в их багряном блеске,
Когда ты мне шептал: «Взгляни,—
Я – Паоло, ты – тень Франчески.
Мы – радужные арабески,
Что – две – слились в одну черту…
Как властно рвемся в высоту
Мы – две волны в едином всплеске!»
И забываюсь я в тени…
Да, я – Франческа. В нежном блеске
Моих шагов звенит: «Усни!»
Поют жемчужные подвески,
Я в полумгле, на перелеске,
Лаванду рву – в цвету, в цвету,
Шепча молитву – нашу, ту:
«Мы – две волны в едином всплеске!»
Мерцают Римини огни.
Мелькнул матрос в лиловой феске…
Мой странный бред, звени, звени!
Сверкайте, лунные обрезки!
Я знаю: жизни грохот резкий
Заглушить сонную мечту,
Мы вместе рухнем в пустоту,
Мы – две волны в едином всплеске!
Envoi.
Вам, призраки старинной фрески,
И в смерти взявшим – красоту,
Вам стих, пропевший в темноту:
«Мы – две волны в едином всплеске!»
1913, январь
«Изжелта-зеленые березы…»
Изжелта-зеленые березы
Зашумели ласково и нежно.
На глазах – непрошенные слезы,
На душе – по-детски безмятежно.
Примиренно всё опять приемлю,
Вновь целуя сладко, без печали
Влажно-зеленеющую землю
И уста, что мне так часто лгали.
15 апреля 1913.
«В вечерний час опять мечты запели…»
В вечерний час опять мечты запели
Былой любви томительный рассказ…
О, эхо зимних бурь в живом апреле!
О, стон Снегурки, плачущей о Леле,
Но плачущей уже в последний раз!
Воспоминанья – искристый алмаз –
Опять в душе печально зазвенели,
И шелестят былого иммортели
В вечерний час.
О чем? О ласке утомленных глаз?
О долгих днях, мучительных без цели?
Нет? Прошлому мы реквием пропели!
И вновь мечта – ребенок в колыбели…
Гремящий мир – опять, навек для нас…
Но плачьте, плачьте об умершем Леле –
В последний раз!
1913, весна
«Вновь тот же зал, сверкающий, нарядный…»
Вновь тот же зал, сверкающий, нарядный.
Фонтан… цветы… слепящие огни.
По-прежнему, плач скрипок беспощадный
Опять привел сюда забывшиеся дни.
Былое вновь вошло в зал празднично-нарядный.
Зачем мы здесь? Зачем мы в этом зале,
Мы, двое связанных невидящей судьбой?
Ужель затем мы наши цепи рвали
И нашу страсть на торжище бросали,
Чтоб, как рабам, склониться головой?
…Как страшно быть в роскошном, пышном зале!
«Навек, навек!» поет вино в бокалах.
«Навек, навек!» злорадно блещет свет.
Страсть или страх в твоих глазах усталых?
Презренье иль любовь в улыбке алых,
Жестоких губ, вновь шепчущих обет?..
…Смеясь, поет и лжет вино в бокалах…
1913, весна.
«Боже мой! Боже мой! Я молитвы забыла…»
«Не за свою молю душу пустынную».
Боже мой! Боже мой! Я молитвы забыла.
В душе моей пусто… И темно, темно…
Мечта моя крылья святые разбила…
Но я нынче молюсь, как когда-то давно.
Последнюю искру последнего света
Стараюсь разжечь в негасимый огонь,
Да не будет моленье мое без ответа:
Не меня – его – своей благостью тронь.
И все, что мне судил Ты благого,
Пусть вспыхнет пред ним вечным лучом!
Боже мой! Боже мой! Каждое слово,
Каждый мой вздох – о нем, о нем!..
1913
«Мне больше ничего не надо…»
Мне больше ничего не надо.
О, дайте, дайте мне уснуть!
Так тяжек был пройденный путь,
Так ночи ласкова прохлада…
Мне ничего уже не надо.
Склониться б только к изголовью –
На камень, на постель, на грудь, –
Мне все равно, куда прильнуть.
С моей ненужною любовью
Мне не сужден далекий путь…
О, дайте, дайте мне уснуть!
28 мая 1913
«Небо бледнее и кротче…»
Небо бледнее и кротче.
Где-то звонят к вечерне…
Тебе, моё одиночество,
Мои песни вечерние!
Вот, вспыхнут лампочки пышные,
Раскроются книги любимые,
А сердце заплачет неслышно:
«Ах, жизнь идёт мимо!»
И я над нею, унылая, —
Лунатик на узком карнизе, —
И тот, кого так любила я,
Он ко мне никогда не приблизится!
Вокруг всё молчит суеверно,
Колокольные смолкли пророчества…
Тебе мои песни вечерние,
Моё одиночество!
1913.
НА САЙМЕ
«Сайма ласкает почти успокоено».
Сурово нас встретила светлая Сайма.
Задорные волны, серея, ревели,
И в такт с перебоями лодки качаемой
Свистели и пели столетние ели.
И чайки стонали от счастья и страха,
И падали стрелы расплавленных молний.
За маленьким столиком спряталась Рауха…
Лишь небо, да мы, да гремящие волны!
Вся Сайма гремела торжественно-стройно
Безвестного гимна суровые строфы…
А сердце смеялось почти успокоенно,
Забыв о пройденной дороге Голгофы.
11 июня 1913.
