Текст книги "Стезя смерти"

Автор книги: Надежда Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Нет-нет, брат Игнациус, одно нельзя вменить несчастному – суетного увлечения тайнами мира сего; нет! Книги, а также и свитки, он избирал большею частью содержания душеспасительного, религийного; в совершенных подробностях этого не скажу, не знаю – я не занимаюсь выписками студентам требуемого им, этим ведает помощник мой, и он же переписчик – увы, недостает способных юношей, желающих посвятить свою жизнь столь трудному и утомительному занятию, как блюдение в целости этих ковчегов знания, а также умножению оных, на сей день только лишь один и выразил свое хотение обучаться сему под моим попечением. Но и он не довольно хорош еще для того, дабы копировать книги древние, важные – там требуется уверенная, опытная рука, а лучше, чтобы сим делом занимались каждый, как ему положено – миниатюрист, переписчик в общем, чтобы перенести на чистый лист, ожидающий своего часа, все в точности, с буквицами и изображениями, посему многие и многие труды все стоят на своих полках, не приумноженные, с каждым истекающим годом все более теряющие вероятность саму на то, чтоб быть донесенными до потомков наших…

Сдались потомкам ваши буквицы, подумал Курт с внезапной злостью на велеречивость библиотекаря и почему-то особенно – на блестящую проплешину на округлой макушке. Ищите вы и миниатюристов, и кого угодно, но кто мешает скопировать пока хоть текст? Да за то время, пока эти труды стоят мертвым грузом на полке, их можно было бы переписать уже раза три…

– Пока же сей юноша за малую мзду переписывает студентам то из многих трудов, что им потребно при занятии – им ведь не всегда хватает времени… – библиотекарь вздохнул, понизив доверительно голос и склонившись к собеседнику ближе. – А может статься – и усердия; ведь знаю я, где они проводят вечера вместо того, чтобы посвятить их укреплению знаний, от коих в жизни многих из них будет зависеть ни много ни мало – жизнь! Жизнь человеческая, брат Игнациус – лекари будущие, или же, ежели учеба пойдет впрок, ежели не растрачивать попусту свой ум в непотребном питии и вольнопрепровождении времени, коего нам от Создателя волею Его непостижимой и без того отпущено не столь много, то, быть может, им дадено будет судить людские судьбы – каково это будет, если невосполненность в знаниях станет причиною к ошибке, а стало быть, к греху!

– Печально, – вздохнул Курт, чувствуя, что начинает вяло сползать в пучину бесконечно развивающихся рассуждений окунувшегося в мир монаха. – Весьма печально; леность – учению первый враг. А что же переписчик – и сам тоже учиться успевает, вот так помогая прочим?

– Успевает, – с гордостью кивнул библиотекарь. – Будущий богослов, дай ему Господь сил и умения, и терпеливости и…

– А Филипп Шлаг – он, при всей его любви к книгам, неужто тоже пользовался его услугами, не списывал себе нужное сам?

Библиотекарь развел руками, выпустив, наконец, запястье Курта, и он потихоньку подтянул руки к себе, убрав их из поля доступности.

– Вот этого я вам не смогу сказать, зря же наговаривать на покойника, упокой его, Господи, в милости Своей, не стану. Что могу сказать – так лишь то, что мне доводилось видеть их вместе, беседующими о чем-то весьма увлеченно; но не могу сказать, было ли то касаемо труда, который не желал исполнить юноша сам, или же иное что – ведь они ровесники, а в любом возрасте, что в детстве, что в старчестве у людей находится, что поведать друг другу, в юности же – не примите сие на себя, брат Игнациус – в юности же разговоры все более о вещах грешных, а об оных говорят и дольше, и с большим тщанием, непозволительным, хоть и извинительным в таковом возрасте…

– Он здесь сейчас? – попросту спросил Курт, и библиотекарь, сорвавшись с оседланного конька, на миг замер в растерянности от резкой перемены тона.

– Кто? – почти шепотом переспросил брат Михель. – Филипп Шлаг?

– Переписчик, – со вздохом пояснил Курт, и книгохранитель закивал:

– Да-да, что ж это я… Здесь, сейчас здесь; пребывает в трудах на благо университета и людское, пишет дозволенное ему. Хотите говорить с ним?

– Да, – поспешно поднявшись, кивнул он и удержал тот же порыв библиотекаря. – Не надо провожать меня, лишь скажите, где я могу его найти.

Объяснения сберегателя знаний были даны все столь же многословно и несколько, как почудилось Курту, обиженно столь поспешным бегством от него столь редкого собеседника; отойдя от книгохранителя, Бруно разразился облегченным вздохом, усмехнувшись:

– Любопытно, когда ты станешь таким?

– Если заметишь первые симптомы, прикончи меня, – хмуро отозвался Курт, запоздало сообразив, что его слова подопечным могут быть расценены как очередной желчный намек на прошлое, и улыбнулся в его сторону.

По мере продвижения в глубины зала Курт начал размышлять над тем, чтобы взять назад свои хвалы местной библиотеке; скрипторий логичнее было бы разместить немного в стороне и с основным залом соединить особой дверцей, дабы никто не мешал писцу, а кроме того, чтобы посетители не терлись в пыльной уличной одежде у полок, каковых пришлось миновать немало. Несколько дверец и дверей именно там и находились, и отчего нынешнее руководство университета перенесло скрипторий не за их створы, а в какой-то, прямо сказать, appendix, оставалось неведомым. Возможно, переписываемое без буквиц ими почиталось недостойным нарочного помещения?..

Дверь под низкой притолокой оказалась в самом дальнем закутке, за двумя образовывающими угол полками; за тяжелой створкой открылась неожиданно внушительная и светлая комната с явно избыточным в нынешнем положении вещей количеством рабочих мест для писцов. Курт предположил, что сюда, вероятно, попросту перенесли их из настоящего скриптория по неведомой причине – быть, может, ради когда-то начатого и по сю пору не оконченного ремонта. Переписчик университета, стоящий у ближайшего ко входу возвышения, оборотился на вошедших, и Курт был уверен, поспорив бы, не колеблясь, с любым желающим, что в глазах худосочного прыщавого парня мелькнул самый настоящий страх.

– Что вам надо?

Это явно вырвалось мимовольно, попросту растерянность, все более заметная, сложилась у переписчика именно теми словами; смешавшись еще более, он выпрямился, как-то нарочито тщась выглядеть невозмутимым, чем лишь еще более привлек внимание к своей нервозности. Краем глаза Курт видел, что подопечный косится в его сторону; к Бруно он не обернулся, лишь промычав едва слышно нечто вроде «угу». Курт уже чувствовал дрожание нерва где-то глубоко внутри себя – конечно, напугать писца могло что угодно, даже просто сам лишь факт явления к нему представителя Конгрегации, однако же в любом случае что-то с парнем было не в порядке, что-то он припомнил сейчас, глядя на приближающегося к нему инквизитора, и это что-то вряд ли было деянием благим и душеспасительным…

– Отто Рицлер, верно? – с ходу начал Курт, остановившись всего в паре шагов от переписчика, и укоризненно покачал головой, не дав тому ответить «да»: – Что же столь неучтиво?

– Я… – голос у парня оказался тонкий, как у девицы, и столь же тонкие нервные руки вцепились одна в другую, стискивая пальцы в узел, – просто потерялся… Простите, я знаю, кто вы, но я думал – посторонние…

– Сюда ведь не воспрещен вход для студентов, а более кому же быть? Какие тут могут быть посторонние?

– Не знаю, простите…

– Ну, Бог с ним, – оборвал Курт, ухватив переписчика за локоть наподобие того, как минуту назад вцеплялся в него монашествующий в миру хранитель университетской мудрости; парень вяло дернул рукой, но откровенно вырываться не посмел. – Ты, я вижу, занят делом, посему не стану отрывать тебя от важной работы надолго – ответь на два-три моих вопроса, и я тебя оставлю… Ты ведь баварец, верно? – поинтересовался Курт почти дружелюбно, и Рицлер испуганно захлопал ресницами.

– Да… – нерешительно откликнулся он и торопливо уточнил: – А что?

– Ничего, что́ ты так испугался? – с улыбкой пожал плечами майстер инквизитор, ободряюще шлепнув его свободной ладонью по плечу. – Всего лишь желал отметить столь похвальное рвение к знаниям – явиться в Кёльн, в такую даль… Часто тебя донимают просьбами переписать что-то?

Локоть в его пальцах стал словно бы каменным; лицо же переписчика сейчас являло собою академически безупречный пример лжеца, преподаваемый будущим инквизиторам наставниками: «взгляд излишне прямой, ибо лжец в миг неправды вспоминает, что говорящий истину не прячет взгляда, а поскольку человек не примечает за собою, как долженствует держать себя в обычном разговоре, то ему и кажется, что сие означает глядеть прямо в глаза вопрошающего». Сейчас Рицлер именно так себя и вел – принуждая взгляд не ускользать в сторону и, вместе с тем, не имея силы воли выдержать взгляд встречный, пряча глаза и тут же норовя обернуть их к собеседнику; понимая при том, что его напряженность заметна, он нервничал еще более, оттого с еще большим усердием и безуспешностью стремясь не отвращать взгляда.

– Случается… – пробормотал Рицлер с неуместной улыбкой, явно силясь сообразить, что успел поведать господину следователю библиотекарь, что это может обозначать и что вышеупомянутый следователь мог в свете этого заподозрить.

– Ты тут один переписчик, ведь так?

– Да, майстер… – запнувшись, Рицлер подождал несколько времени, не подскажут ли ему имени, каковое он то ли не успел еще узнать, то ли запамятовал; не дождавшись, он выдавил, с усилием соединяя звуки: – инквизитор… Я один. Больше нет.

– Устаешь, верно? – сострадание в голосе Курта было столь нелицемерным, что, наверное, сам себе был готов поверить; вновь не позволив переписчику ответить, он продолжил: – Ты будущий богослов, мне сказали?

– Да, я… – не зная, на какой вопрос ответить первый, пробормотал тот, бегая глазами по стене напротив себя, и разъяснил с все возрастающей неловкостью: – Друг нашей семьи священник, я с детства чувствовал Писания, вот и решил, что… Какая может быть причина лучше для учения, кроме познания Слова Господня…

– И то верно. Много получаешь за переписи?

– Что, простите? – едва слышно переспросил переписчик, и Курт пояснил, чувствуя, что напал на след, и теперь, подобно псу, замершему в стойке, опасался сделать неверное движение, дабы не спугнуть настороженную дичь; в голове он прогонял судорожно десятки вопросов, напрямую в тему или вовсе сторонних, избирая, какие именно сто́ит задать первыми, а какие не следует озвучивать еще вовсе, с тем чтобы не утратить столь внезапно возникшей связи:

– Студенты, для которых ты делаешь выписки из библиотечных трудов – не скупятся оплатить твои старания, или они по большей части скряги?

– Хватает, – поспешно возразил Рицлер.

– На что? – уточнил Курт, и тот оторопело передернул плечами:

– Как – на что… чтоб жить… и вообще… Я по долгу своей учебы всего предпочтительнее на книги трачусь; они дороги…

– Неужто в университетской библиотеке нет того, что тебе нужно? Вот уж не подумал бы.

– Есть, конечно, есть, – согласился тот, – однако же, когда книга во владении, это много сподручнее, да и не о всех трудах, что здесь наличествуют, известно; каталога нет.

– Это любопытно, – усомнился Курт, скосившись через плечо на дверь, за которой простерся зал с рядами высоких шкафов. – Как же так, никто до сей поры этим не озаботился?

– Был каталог, – несколько смущенно пояснил Рицлер. – Однако же прошлого библиотекаря вкупе с помощником… я прошу прощения… Инквизиция сожгла лет тридцать назад. Вместе с книгами, что у них отыскали. Ну… и каталоги попали под горячую руку… простите…

– Н-да… – услышав не удержавшийся смешок Бруно за спиной, вздохнул Курт, на миг сам будучи в полушаге от того, чтобы засмеяться. – Тут впору мне приносить извинения… Так что же – за тридцать лет так никто и не занялся собиранием нового перечня?

Рицлер вздохнул тоже, вновь отвратив взгляд в угол, и неуклюже усмехнулся:

– Больно много здесь что переписывать… Помощников мне нет, а у Михеля уже не те глаза, он тут скорее вроде сторожа; кое-что в его памяти осталось, но все это надо приводить к системе, и работы здесь не на один год… Вряд ли вы разыщете того, кто знает о всех книгах на этих полках, майстер инквизитор; я даже не представляю, что здесь может очутиться…

– В каком смысле?

Каменный локоть под его пальцами стал вовсе стальным, и Курт ощутил, как по телу переписчика пробежала мелкая дрожь.

– В самом обыкновенном… – пояснил Рицлер едва слышно. – Много что здесь есть… Я к тому, что без каталога здесь тяжко; я из тех книг и десятой доли не знаю…

– А на чем погорел прежний библиотекарь? – спросил Курт, вновь оборвав его, и переписчик побледнел:

– Я мало что о том знаю… Вам бы у Михеля справиться, может, ему известно более, а я ведь тут не так давно…

– Да не может быть, чтоб ты вовсе ничего не слышал – такие истории передаются с детальностями.

– Клянусь, мне о том ничего не ведомо! – страстно заспорил Рицлер, и Курт улыбнулся, заглянув ему в глаза:

– Да что это ты так перепуган? Ведь я не тебя упрекаю в чем-либо, а всего лишь осведомляюсь об истории библиотеки, где ты подвизаешься. Филипп Шлаг хорошо был тебе знаком? – спросил он тут же, стараясь отследить малейшие изменения в лице переписчика; бледность парня стала вовсе смертной, губы поджались, дрожа и не умея сложить слов.

– Едва ли… – пробормотал он тихо, пряча глаза в пол. – Как и все, кто заказывал мне списки с имеющихся в библиотеке трудов… не более…

– Стало быть, друзьями вас не назовешь? – уточнил Курт; щеки Рицлера пошли красными пятнами, и он едва не отдернул руки́ от его локтя, вновь подумав о своих подозрениях относительно увлеченности покойного не совсем обыкновенными страстями. Неужто все так несложно и по́шло?..

– Нет-нет, – откликнулся переписчик поспешно. – Мы и общались помалу и редко…

– Вот как? А мне известно, что в библиотеке Шлаг проводил весьма много своего времени, а с тобою общающимся его видели частенько и крайне долго; известно также, что вы увлеченно и подробно о чем-то говорили. Как же так?

Рицлер запнулся, дернув рукой, и Курт разжал пальцы, выпустив его локоть; тот отодвинулся назад, по-прежнему пытаясь и не отводить взгляда, и глядеть ему в глаза, все более белея и еще гуще пойдя пятнами. Что бы переписчик ни утаивал, враль из него скверный, подумал он, предчувствуя легкую добычу, и шагнул к парню, вновь сократив расстояние до полушага.

– Что скажешь? – мягко и почти безмятежно поторопил Курт, глядя на переписчика с выжиданием. – О чем можно столь долго вести беседу с тем, кто не является твоим близким другом?

– Просто… просто – вы правы, он часто здесь бывал… а переписывать, понимаете, ленился; я не против лишнего заработка, однако же он попросту донимал меня, и я… Он все упрашивал, а у меня и без него дел полно…

– Интересно, – кивнул Курт. – А в последние два месяца часто он тебя… донимал?

– Очень. Надоел даже… Вот я и…

–  Весьмаинтересно, – уточнил майстер инквизитор с показательной задумчивостью. – За комнату уплачивать он не мог, однако тебя, как ты говоришь, донимал просьбами сделать списки; следственно, на это у него деньги находились, а, Отто? Есть у тебя догадки, почему так?

– Нет, – уже не просто поспешно, а торопливо ответил Рицлер, вновь отступив назад, – никаких. Может… значимо для учебы было, вот и…

– Странно, – возразил Курт, снова шагая к переписчику, и своим следующим отступлением тот вперился лопатками в возвышение за спиною. – Мне также известно, что труды он избирал содержания духовного, церковного и даже богословского. Необычный выбор книг для будущего медика, не находишь? Он что же – надумал сменить факультет?

– Я не знаю… – уже совсем потерянно прошептал тот, вскинув к бледному лбу подрагивающую руку, и с усилием провел по нему ладонью, прикрыв веки. – А знаете, – вдруг как-то почти уверенно, хотя и по-прежнему с дрожью, вдруг сказал Рицлер, глядя собеседнику в глаза на сей раз твердо и прямо, – у меня есть перечень всего, что он мне заказывал для переписывания. Хотите, я вам его принесу? На память я не назову вам, чем Филипп интересовался.

Несколько мгновений Курт молча смотрел на переписчика, силясь понять, отчего в нем произошла вдруг столь резкая перемена, а потом неспешно сделал шаг назад, давая тому возможность отойти.

– Принеси, – дозволил он, пытаясь не показать своей нерешительности, и Рицлер кивнул, судорожно махнув рукой в сторону дверцы за рядами столиков:

– В подсобной комнате; у меня записаны все, кто ко мне обращался, с названиями и стоимостью работы, дабы после никто из них не цеплялся ко мне, и вообще…

– Похвальная рачительность, – одобрил Курт, и переписчик, снова кивнув, едва ли не бегом скрылся за дверью.

– Не может быть, – тут же услышал он тихий голос Бруно и обернулся, вопросительно изогнув брови:

– Ты о чем?

– Да ладно тебе, – покривился подопечный. – Я ведь вижу, ты думаешь о том же: врет, гад, напропалую. Скрывает что-то, это самоочевидно, и врет. Но не могу себе вообразить, чтобы он вот так взял и упокоил парня… и как, чем? Отравы ведь не выискали… Что же – он… малефик, что ли?

– Не спеши с выводами, – скорее чтобы остудить собственный пыл, возразил Курт, глядя на закрытую дверь. – Таить он может что угодно, хоть и тот факт, что попросту взял и продал покойному университетскую книгу, что, конечно, преступление, однако ничем, кроме исключения и денежного взыскания, не грозящее.

– Или… может, впрямь не зря все эти шуточки… – предположил Бруно не слишком убежденно. – Ну, насчет наклонностей покойного…

– И это может быть. Меня более интересует, отчего вдруг переписчик стал так спокоен… – Курт прервал себя самого на полузвуке, взбешенно шлепнув ладонью по лбу, и устремился к двери. – Я идиот!

– Ты куда? – донеслось ему вдогонку, когда, распахнув створку, он влетел в тусклую комнату с двумя тяжелыми столами, закиданными свитками, пустыми и наполовину исписанными, перьями и еще Бог знает чем; другая дверца, низенькая, почти невидная за старым рассохшимся шкафом, была растворена, и весенний ветерок беззаботно гонял перья по полу.

– Вот сукин сын, – растерянно констатировал Бруно, и Курт, отчаянно ярясь на себя, рванул бегом, едва не своротив плечом косяк.

За дверцей был университетский сад – голые деревья, теснясь частыми рядами, оканчивались шагах в пятидесяти от здания, упираясь в изощренную железную ограду, украшенную коваными витками и копьями, за одно из которых переписчик неловко цеплялся, спускаясь уже на землю по ту сторону.

– Зараза!.. – зло выдохнул Курт, ускоряя шаг и на бегу срывая с пояса арбалет, приостановился, взводя рычаг и мысленно матерясь; стрелку он едва не выронил, накладывая, и когда Рицлер соскочил уже наземь, очутившись в другой части сада, крикнул, вскидывая руку: – Стоять, дурень, пристрелю!

Тот обернулся, замерев лишь на одну краткую долю мига, и припустился с еще большей прытью; притормозив у решетки, Курт выстрелил, не целясь, и серебристо сияющая на солнце стрелка вошла беглецу в бедро, сшибив его на прошлогоднюю траву. Опрокинувшись на бок, переписчик привстал, тут же упав, снова поднялся и, хромая, почти на одной ноге заковылял к двери, ведущей в соседнее крыло университета.

– Там общага, хрен потом найдешь! – крикнул Бруно вслед, когда Курт, ухватившись за металлический завиток на решетке, со всей силой рванул вверх, подтянувшись и перебросив себя через ограду; что-то затрещало, но останавливаться или оборачиваться он не стал, видя, что Рицлер уже в пяти шагах от двери.

Сделав немыслимый рывок, Курт упал переписчику на плечи, сбив на землю и притиснув его локти к телу; Рицлер попытался стряхнуть с себя преследователя, и он, перевернувшись, почти уселся сверху, заломив парню руки к самому затылку.

– Лежать! – уже не сдерживая крика, осадил Курт, и тот, поняв, что сопротивляться теперь бессмысленно, обмяк, ткнувшись в жухлые травинки лицом.

Он перевел дыхание, сбившееся скорее не от этих упражнений, а от волнения, от мысли о том, что мог упустить оказавшегося столь немаловажным свидетеля, а быть может, и нечто большее; понемногу начинал обозначаться сокрывшийся было куда-то окружающий мир – позади слышались торопливые шаги подопечного, саднила ладонь, оцарапанная неровной поверхностью ограды, а правая рука почему-то шевелилась скверно, простреливая болью у самого локтя. Опустив взгляд, Курт увидел, что приобретенная недавно куртка прорвана о выступ решетки, а на спину лежащего под ним переписчика убегает тонкий красный ручеек, напитавший уже края прорехи темной густой жижей.

– Вот дерьмо!.. – пробормотал он зло, жалея не столько руку, сколько рукав – рука зарастет бесплатно, а вот на то, чтобы качественно починить кожаную куртку, саму по себе влетевшую в денежку, уйдет существенная часть жалованья; может статься, Керн оплатит, все-таки повреждения получены на службе…

– Что с рукой? – неровно дыша, спросил Бруно, присев на корточки рядом; Курт отмахнулся:

– После, забудь о руке… Подержи его.

Стрелку из ноги задержанного он вытянул, не церемонясь, ощутив злорадное удовлетворение от того, что тот содрогнулся, вскрикнув и судорожно рванувшись схватиться за рану ладонью; отерев снаряд от крови об одежду переписчика, Курт убрал его и, рывком перевернув парня лицом вверх, стал расстегивать пряжку его ремня.

– Эй! – испуганно отшатнулся Бруно. – Ты что творишь!

– Держи его, я сказал! – напомнил он, перетягивая молча всхлипывающему Рицлеру ногу выше раны. – Я не могу позволить арестованному истечь кровью до допроса. Некромантия в Конгрегации не практикуется, знаешь ли.

– Тебя бы тоже завязать…

– Сказано тебе – ерунда; просто разрезана кожа, не смертельно… Ну, Отто, – вздохнул Курт, отирая руки все так же об одежду переписчика, – стало быть, так: ты арестован по подозрению в убийстве Филиппа Шлага, секретаря ректора университета Кёльна. Ты имеешь право молчать, пока не предстанешь перед следствием. После начала следственного заседания отказ от ответа будет употреблен против тебя. Каждое твое слово с момента ареста будет рассмотрено как показание и применено на следственном и судебном заседании. Ты имеешь право на очную ставку с инициатором обвинения, то бишь, со мной. Ты имеешь право на очную ставку со свидетелями обвинения. Это, опять же, я в основном. Ты имеешь право на привлечение свидетелей для своей защиты… если отыщешь, конечно. Ты имеешь право требовать проведения дополнительного расследования до завершения последней сессии судебного заседания… но до этого еще далеко. Твое немедленное и совершенное признание будет рассмотрено как сотрудничество со следствием и причтено к смягчающим обстоятельствам. До вынесения обвинительного заключения ты продолжаешь считаться верным сыном Церкви, однако во избежание сокрытия от следствия возможно важных фактов, связанных с делом, тебе отказано в получении исповеди с момента ареста до вынесения судебного заключения, каковое бы решение ни было вынесено, ради твоего блага и объективной оценки упомянутых фактов следствием… Ты понял, что я сказал, Отто? – завершил Курт обязательную формулу уже более спокойно; переписчик лежал молча, сглатывая слезы и глядя в небо, и он повысил голос: – Отто, ты понял, что? я только что тебе говорил?

– Да… – на грани слышимости прошептал Рицлер, и он кивнул, поднимаясь и держа руку на весу, чтобы еще больше не пачкать кровью одежду.

– Прекрасно. Подымайся.

Бруно разжал хватку, отпуская переписчика и помогая тому встать на ноги; Курт скептически окинул взглядом покачивающуюся фигуру, в задумчивости кусая губу.

– Руки б ему еще… Господи, ну, не кандалы же с собой постоянно носить…

– Да брось, куда он денется, одноногий? – возразил Бруно, и Курт кивнул.

– И то верно. Кстати, Отто, последнее; еще ты имеешь право на оказание лекарской помощи, которая поможет тебе продержаться до конца грядущего допроса. Советую об этом поразмыслить, пока доберемся до Друденхауса… А теперь – шагом марш.