Текст книги "Джон Браун"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Черный «Наполеон», не отрываясь, глядел восторженными глазами на капитана. Вот долгожданный, желанный вождь и освободитель! Это он пришел на смену Весэю и Тернеру, это он призван и назначен судьбой дать черному народу свободу.

Дуглас слушал, точно во сне. Впервые он понял, с каким огнем пытались играть аболиционисты, какую силу таит в себе этот седобородый человек с холодными глазами.

Он не догадывался, что планы Брауна были еще обширнее, что капитан не все сказал ему.

О горах он говорил тем, кого не хотел запугать окончательно. Но и сказанного было достаточно для Дугласа. Он сидел пришибленный, маленький, жалкий.

Каги насмешливо наблюдал его смятение: конечно, Дуглас постарается откупиться деньгами.

Так оно и вышло. Бывший раб, а теперь богатый торговец предложил вложить некоторую сумму в «предприятие». Сам же он не может здесь оставаться. Дела «подпольной железной дороги», митинги, корреспонденция – все это требует его присутствия в Бостоне. Он незаметно обратился к «Наполеону».

– Шильдс, капитан, оказывается, сильно изменил свои планы. По-видимому, здесь будут сражаться по-настоящему. Если хотите, можете вернуться со мной.

«Наполеон» хрипло засмеялся.

– Спасибо. Кажется, я все-таки пойду со стариком, – сказал он нарочито громко.

Последний вечер

«Я думаю о тебе весь день и мечтаю всю ночь, я бы хотел быть дома и всегда оставаться с тобой. Но меня привело сюда желание сделать что-нибудь для других, а не только жить для собственного благополучия. Сейчас с нами только четверо черных; у одного из них жена и семеро детей находятся в рабстве. Иногда, когда я чувствую себя не в силах жертвовать собой, я ставлю себя на его место. О, Бэлл, я так хотел бы повидать тебя и маленького, но я должен ждать! Здесь поблизости жил невольник, жену которого недавно продали на Юг: на следующее утро его нашли повесившимся во фруктовом саду Томаса Кеннеди. Я не могу вернуться домой, пока здесь происходят такие вещи. Иногда мне кажется, что мы больше не увидимся. Если это случится, у тебя есть для чего жить – быть матерью нашему маленькому Фреду. Сейчас он для меня не совсем реален. Мы уходим отсюда сегодня или завтра…»

Письмо было написано, по-видимому, второпях. Буквы шли вразброд и у края страницы становились совсем неразборчивыми. Но маленькая Бэлл, жена Ватсона Брауна, все же сумела прочесть то, что писал ее муж, и даже то, чего он намеренно не писал. Она прочла между строк, что там, в далекой Кеннеди-Фарм, все истомились от ожидания, что Ватсон далеко не уверен в успехе и что, может быть, это последний его привет.

Но женщины дома Браун привыкли ждать, не жалуясь и не болтая. И маленькая Бэлл в Северной Эльбе ничего не сказала своим домашним. В день, когда пришло письмо, она только больше обычного возилась со своим сынишкой и, гладя его белую головенку, думала, что, может быть, теперь он уже сирота.

Негр, о котором говорилось в письме Ватсона, повесился накануне ночью, и все невольники в окрестностях были взбудоражены. Браун считал, что необходимо воспользоваться этим происшествием, чтобы начать восстание.

Стояла уже поздняя осень. Заговорщики в Кеннеди-Фарм начинали ощущать растущую вокруг них подозрительность. Мельник с Большой запруды приходил осведомляться, намерены ли они засеять восточное поле. Соседки обижались на необщительность Энни. В Чемберсбурге были вывешены объявления о награде за поимку беглого негра Шильдса Грина, по прозвищу «Наполеон».

Грин, Лири, Андерсон и другие безвыходно сидели на чердаке.

Браун продолжал без устали бродить по окрестностям Ферри. Он осунулся, у него теперь был ищущий, беспокойный взгляд. Беспрестанно наведывался он в Почтовую контору. Капитан ждал подкрепления – людей и денег. Наконец, пришло письмо от Джона Брауна-младшего – унылое, полное неопределенных надежд. Аболиционисты не решались перейти от слов к делу. Их удерживал страх. Люди придут, как только победа осенит знамя брауновцев. Они явятся, едва заслышат ликующий зов свободы. Пока же ему не удалось сорганизовать отряда, и он один возвратится через несколько дней в Кеннеди-Фарм.

Браун разорвал письмо на мелкие клочки. Не такого ответа он ждал. На следующее утро прибыл посланный бостонскими доброжелателями молодой юрист Мэриэм. Он привез немного денег и предложил себя в качестве бойца. Это было все же лучше, чем ничего. Теперь их набралось двадцать два человека, считая Брауна. Люди истомились от ожидания. Им надоело играть роль мирных фермеров и водить за нос соседей. Негры на чердаке приходили в уныние. Лири – негр, у которого жена и семеро детей оставались в рабстве, все больше и больше мрачнел.

«Наполеон» с несколькими людьми отправился в горы и там обучал их стрельбе в цель. От него приходят известия, что его стрелки давно готовы. А Браун все медлит, все не дает сигнала. Он целыми днями пропадает в горах. У него в кармане рядом с картой лежит библия. Теперь он часто вынимает эту старую, потрепанную книгу, которую еще носили с собой его отец и его дед. Но они думали, что истинный бог – это бог милосердия, а он, Джон Браун, окончательно постиг теперь, что истинный бог – это бог гнева. Быть может, именно ему, Джону Брауну, бог вручил меч, сделал его своим орудием в борьбе за справедливость на земле?

Джон Браун. (Фотография 1859 г.)

Старые, давно забытые сказания из Ветхого завета обступали его. Он воображал себя то Авраамом, приносящим в жертву Исаака, то вдруг припоминался ему архангел Гавриил с мечом – олицетворение справедливого гнева. Он, как негры, хотел бы увидеть, какое-нибудь знамение с неба, чтобы окончательно уверовать в божественную волю. Но знамения не было, и он возвращался домой изжелта-бледный, с ввалившимися глазами и бескровным ртом. Люди задыхались на чердаке, и ропот все возрастал. Теперь они опасались даже спуститься вниз, и только когда внезапно над горами разражалась гроза, они высыпали гурьбой под ливень и бегали, сорвав с себя рубашки, опьянев от воздуха и давно невиданной свободы. Браун наблюдал за ними, стоя у окна. Дольше медлить невозможно. Он должен думать не о боге, а о людях. Теперь или никогда.

Вечером в воскресенье 16 октября Джон Браун созвал всех своих товарищей в кухне фермы. Негры и беглые собрались перед большим, жарко пылавшим очагом.

За окном было черно и сыро. Энни и Марта, закутавшись в плащи, ходили вокруг дома на страже. Лири подбросил в очаг большое полено, искры взлетели вверх огненным фонтаном, сухая кора затрещала, и стало слышно, как ветер гудит в трубе.

Браун оглядел своих товарищей. Все это были молодые, полные сил люди, которых идея свободы заставила бросить их дома, мирный, привычный труд и пуститься навстречу опасностям. В случае неудачи их ждала гибель. Всем были известны суровые законы Союза, карающие за бунт против существующего строя. И все-таки они окружали теперь своего капитана: Каги – ученый латинист, писатель и философ, два брата Коппок – крепкие фермеры из Спрингделя, свободный мулат Копленд, молодой боец Стевенс, беглый негр Андерсон, Лири, который мечтал освободить свою семью, Кук и три сына Брауна – все они собрались здесь ради одного дела. Неровный свет свечей пробегал по их лицам, серьезным, молодым, спокойным.

– Могу вас обрадовать, друзья, – сказал им Браун, – сегодня ночью мы выступаем…

Послышались радостные восклицания.

– Нам нельзя медлить дольше, – продолжал он, – иначе мы погубим все дело…

Браун изложил свой план: пользуясь темнотой, они проберутся в город Харперс-Ферри, по дороге перережут телеграфные провода, арестуют часовых на Потомакском мосту, поставят там свою стражу, а затем захватят здание правительственного арсенала. Арсенал охраняется всего одним часовым; его надо взять, не подымая шума. Когда арсенал будет захвачен, в их руках фактически окажется не только весь город, но и весь штат. У местных жителей имеются только старые, заржавленные ружья. К тому же брауновцы захватят заложников, и для выкупа их виргинцы пойдут на любые условия.

– Заложниками надо взять самых крупных плантаторов. Кук займется этим.

– Слушаю, капитан, – радостно ответил Кук, – будет сделано.

– Ура! – Оливер Браун подбросил вверх свою круглую шляпу. – И всыпем же мы этим негодяям!

– Ты рассуждаешь, как маленький, Оливер. – Средний сын Брауна, Ватсон, резко отодвинул скамейку. Он был удивительно похож на отца: те же нависающие брови и светлые глаза, лицо его обрамляли густые темные бакенбарды. Темносерая шинель военного покроя ловко сидела на его широких плечах.

Среди общего оживления только этот сын Брауна оставался сосредоточенным и молчаливым.

– Отец, неужели ты серьезно решил сегодня выступать? – обратился он к Брауну. – Ведь это безумие, отец, у нас слишком мало людей. Если придут солдаты – нам не уйти. Харперс-Ферри – настоящая ловушка. Город стоит на слиянии двух рек: Потомака и Шенандоа. Существует только один мост – через Потомак. Если этот мост будет от нас отрезан, мы окажемся в западне.

– Ты забываешь Канзас, – отвечал Браун, – там нас тоже было немного, но мы справились с тремя сотнями негодяев. Поверь, как только мы возьмем Ферри, к нам придут со всех плантаций негры, сотни рабов, которые мечтают о свободе.

Ватсон покачал головой:

– Боюсь, что пока негры хорошенько не узнают, кто мы такие, что мы делаем и зачем, они не придут. Мы все это время учились стрелять и мало заботились о том, чтобы сообщить им о наших планах. Здешние негры не знают нас.

– Чепуха все это! Я не для того приехал из Индианы, чтобы торчать перед котлом овсянки, – сказал Кук. – Действуйте, капитан, не слушайте его, мы все пойдем за вами!

У себя на родине, в Индиане, Кук считался искусным садовником, но теперь, глядя на его военную выправку, никто бы не подумал, что он некогда подрезал розы и прививал яблони.

– Я буду делать то, во что я верю, – твердо сказал Браун. – Тебе меня не переубедить. Я бросил свой очаг и стал солдатом, потому что не могу терпеть рабство в своей стране. Короче, Ватсон, идешь ты или остаешься? Выбирай, здесь каждый свободен.

Ватсон слабо усмехнулся.

– Иду, отец. Иду потому, что, даже если мы погибнем, это тоже принесет пользу. Платой за свободу всегда была чья-нибудь жизнь. Пусть это будет наша жизнь. Я не боюсь.

Лицо капитана разгладилось. Он приказал Стевенсу прочесть вслух конституцию Временного правительства Соединенных штатов. В сосредоточенном молчании слушали брауновцы полные значения слова о равенстве людей всех цветов кожи и о полной отмене рабства. Подняв правые руки, они торжественно присягнули этому символу новой революции.

К ночи пошел дождь. Мелкая водяная пыль носилась в воздухе. Горы были закрыты пеленой тумана. Ветер трепал на деревьях последние мокрые листья.

Потомак вздулся, острые, бестолковые волны ходили по реке. Привязанная у берега лодка беспрестанно кланялась воде.

«Наполеон» насилу вывел из конюшни пару мулов: животные упирались, им не хотелось выходить из теплого стойла. Ноги их сейчас же начали разъезжаться в жидкой размазне, покрывавшей дорогу.

По двору фермы скользили, качаясь в невидимых руках, фонари. Это люди Брауна готовились в поход. В плетеный возок под брезент складывались мотыли, ломы, пики Блэйра, большие лопаты, связки железных прутьев. Ружей и револьверов было не так много, и до взятия арсенала приходилось дорожить всем, что могло служить оружием. Люди работали быстро и молча, не обращая внимания на дождь. Капитан торопил их: надо было попасть в город до рассвета. Браун накинул плащ, и теперь из-под капюшона виднелись только его глаза, холодные и решительные. Подозвав к себе Оуэна, он отдавал ему последние распоряжения. Оуэн с двумя товарищами оставался на ферме. При первых слухах о взятии города сюда должны явиться негры. Их надо будет вооружить оставленными специально для этого винтовками, составить из них отряд и повести к Ферри. Все это должен был сделать Оуэн.

– Пчелы роями слетятся сюда, – сказал ему отец, и Оуэн понял, что под «пчелами» следует понимать невольников.

Каги доложил, что все готово. Энни с фонарем в руках стояла у порога и смотрела на отца. Ветер раздувал ее светлые волосы, дождь мочил лицо – она не замечала. Отец поцеловал ее в мокрую щеку:

– Ты собралась?

Энни молча кивнула. Сейчас же вслед за уходом людей она и Марта отправлялись в Чемберсбург, а оттуда с первым же поездом – домой, в Северную Эльбу. Так приказал Браун, и не в обычаях семьи было возражать.

– Передашь матери, что все идет хорошо, – сказал, обнимая ее в последний раз, Браун. В последний раз промелькнули перед Энни вздрагивающая белая борода и лицо, освещенное внутренним огнем. Долго еще стояла девушка у порога, тщетно вглядываясь в темноту и ловя звук удалявшихся шагов.

От Кеннеди-Фарм до Харперс-Ферри считалось пять миль.

Капитана Брауна, как самого старшего, усадили в возок. Рядом с ним, под брезентом, дребезжало при каждом толчке разнообразное оружие, собранное бойцами. Дождь не прекращался. Мулы поминутно оступались: ноги их то скользили по мокрым камням, то вязли в грязи. «Наполеон» вел их на поводу. Слева от дороги подымались Мэрилендские горы, поросшие у подножия колючей ежевикой и шиповником. Кусты цеплялись за платья путников, как будто хотели удержать их от дальнейшего пути. Справа глухо бурлил Потомак.

Харперс-Ферри. (С гравюры Аутвейта).

Оливер попробовал было какой-то шуткой разрядить напряжение, но его никто не поддержал. Люди молча шлепали по лужам. Перед глазами Оливера покачивалась на возке прямая спина отца. Так, в молчании, маленькая группа дошла до поворота дороги. Отсюда был виден мост через Потомак и на другом берегу крыши Харперс-Ферри. Городок спал, утопая во тьме, только где-то на берегу, верно у станции, вспыхивал и потухал огонек.

Вид Харперс-Ферри с Мэрилендских высот. Слева мост, по которому Браун вошел в город. (Позднейшая фотография).

Джон Браун слез с возка.

– Солдаты свободы, – сказал он торжественно, – мы идем сражаться за самое честное и правое дело, которое только существует на земле. Быть может, за это дело нам придется отдать нашу жизнь. Я не хочу никого неволить. Кто колеблется, может уйти. Время еще не потеряно.

Он обвел глазами людей. Никто не пошевелился.

– Хорошо, – сказал он просто, – тогда займите ваши места, друзья. И да поможет нам справедливость!

Он приказал вынуть ружья. Из-под плащей показались дула винтовок. Люди пристегнули патронташи. Кук и Лири перерезали в нескольких местах телеграфные провода. Люди даже не нуждались в команде, все делалось быстро и бесшумно, каждый знал свое место и обязанности.

B тени моста с трудом можно было различить фигуру часового, медленно прогуливавшегося взад и вперед. Каги и Стевенс одновременно очутились возле него.

– Ни с места! Вы арестованы! – они поднесли фонарь к самому его лицу. Молодой парень в форменной каскетке растерянно глядел на обступивших его людей. Много ночей дежурил он на мосту, тщетно ожидая происшествий. В этих краях не случалось ничего необычного, разве что напьется мельник с Большой запруды или рябой бакалейщик поссорится с женой.

Часовой неуверенно улыбнулся.

– Джентльмены, конечно, шутят… – Ружейные дула убедили его, что здесь дело не шуточное, но он все еще никак не мог прийти в себя. Среди подошедших он узнал Кука – сторожа при шлюзе и старого джентльмена по имени Смит.

– Захватите его, – сказал тот, которого он считал Смитом, – а то он подымет весь город. Каги, вы, Лири, и Копленд останетесь здесь и будете охранять мост. Без моего приказа никого не пропускать.

– Слушаю, капитан, – Каги выступил из темноты, – будет сделано, капитан.

Отряд быстро перешел мост, миновал станцию, железнодорожную гостиницу и приблизился к арсеналу. Часовой арсенала услыхал стук колес и вышел из караулки посмотреть, кто едет так поздно.

Уж не вздумал ли начальник проверять посты? Но сквозь «глазок», проделанный в двери, он увидел совершенно неизвестных ему людей в плащах с капюшонами. В следующий момент несколько человек вошли в караулку.

– Открывай ворота!

Часовой вспомнил устав: за выдачу ключа – военный суд. Кто-то схватил его за шиворот, кто-то направил на него винтовку.

– Бросьте, ребята, – сказал молодой голос, – у нас нет времени возиться с ключами. Справимся и так.

Высокий юноша в охотничьей куртке вытащил из повозки лом. Нескольких минут было достаточно, чтобы вывернуть цепь и сбить замок. Ворота арсенала распахнулись, и незнакомцы быстро вкатили во двор свою повозку. Зажгли фонари и факелы. «Я был напуган до-смерти, увидав столько вооруженных людей, – рассказывал впоследствии часовой арсенала. – Они сказали мне, чтобы я вел себя спокойно и не шумел, иначе они отправят меня к моему покойному дедушке».

План Харперс-Ферри, найденный в чемодане Джона Брауна.

Капитан, между тем, отдавал тихим голосом распоряжения. Сам он с несколькими людьми останется в арсенале. Кук и Стевенс должны теперь же отправиться за наиболее крупными рабовладельцами. Предпочтительнее «джентри» местной аристократии: Олстэд, Льюис, Вашингтон, внучатный племянник первого президента, и другие… Заложники пригодятся, когда дело дойдет до выработки условий.

Вернувшись, Кук отправится в Кеннеди-Фарм, захватит нескольких плантаторов с мэрилендской стороны и приведет с собой в арсенал всех негров, которые к этому времени соберутся в Кеннеди.

Браун был совершенно спокоен, даже нетороплив. Пункт за пунктом, шаг за шагом выполнял он намеченный план. Все случайности были предусмотрены. В определенный час должен был быть захвачен арсенал, и серебряные часы-луковица показывали ему, что он не ошибся. В определенное время должны прийти вооруженные отряды негров, и они придут, в этом нет ни малейшего сомнения.

Ночь на 17 октября 1859 года

Карета провалилась вниз, потом внезапно подпрыгнула и остановилась. Полковник Вашингтон больно ударился головой о потолок. Проклятые «полосатые» дороги! Он громко выругался и попытался открыть дверцу. Вокруг кареты стеной стояла черная осенняя ночь. У лошадей возились невидимые в темноте негры – кучер и его помощник. И люди и лошади стояли по колена в жидкой грязи.

Полковник раздраженным голосом велел поторопиться. Наконец карета снова двинулась в путь, ныряя и кренясь, как судно в бурном море. По топкому виргинскому болоту были настланы поперек огромные стволы деревьев. В довершение всего полил дождь. Вашингтон был недоволен собой: не следовало так долго сидеть за криббеджем у сенатора Мейсона, а главное, не следовало втягиваться в этот бесконечный спор о Бьюкенене. Всем и так известна бесхарактерность президента, а его страх перед аболиционистами входит в поговорку. Сенатор передал его слова: «Пусть делают, что хотят, лишь бы не в мое президентство».

И еще выплыл этот Линкольн, которого так усиленно выдвигают янки и который вот-вот пройдет на ближайших президентских выборах!

Полковник сердито усмехнулся в темноте. Карету еще раз сильно встряхнуло, и лошадиные копыта мягко застучали по деревянному настилу. Это мост, значит дом близко. С тех пор, как на берегу Потомака, в Маунт-Верноне, был похоронен Георг Вашингтон, все члены семьи Вашингтонов считали Виргинию чем-то вроде своего наследственного штата и покупали поместья неизменно в этих местах.

Дом полковника, двухэтажный, с черепичной крышей и длинной верандой во весь верхний этаж, стоял в двух милях от города Харперс-Ферри, на берегу реки. В окнах и во дворе забегали огоньки. Это слуги-негры, заслышав шум экипажа, выбежали встречать хозяина. Полковника бережно высадили из кареты. В кабинете уже были приготовлены горячая вода, сахар, виски и ящик сигар. Но Вашингтон слишком утомился, да и час был поздний. Он только выкурил сигару, приказал, чтобы утром оседлали его «Фрину» (он собирался ехать на табачные плантации), и лег спать.

В середине ночи громкий стук разбудил весь дом. Стучали в наружную дверь. Сам полковник в ночном белье и туфлях на босу ногу спустился вниз – узнать, в чем дело.

Четыре вооруженных человека, два белых и два негра одновременно вошли в дом и загородили собой выход. Один из белых, высокий чернобородый человек в зеленой охотничьей рубашке и кожаных брюках, распорядился запереть ворота. Его товарищ, коренастый и сумрачный, в буйволовой куртке шерстью вверх, спокойно глядел на испуганную челядь, окружившую полковника.

– Может быть, вы будете любезны объяснить мне, что все это значит?

Полковник был «джентри» и выражался изысканно. Чернобородому человеку тоже не хотелось ударить лицом в грязь.

– Это значит, сэр, что мы пришли освободить всех негров Юга. Харперс-Ферри занят нами сегодня ночью. Вы видите перед собой офицеров первого американского отряда аболиционистов. Будьте любезны, одевайтесь, мы подождем, – добавил он.

Другой был не столь галантен. Пока полковник одевался, он хмуро оглядел стены. Весь кабинет был увешан старым дорогим оружием. В Харперс-Ферри каждый мальчишка знал, что у полковника Вашингтона в кабинете хранится сабля, подаренная его деду Фридрихом Вторым, и пистолет – подарок Лафайета. Пришедший не сводил глаз с сабли Фридриха, сделанной из миланской стали. «Зачем такому хилому цыпленку такая знатная сабля, – рассуждал он про себя, поглядывая на тонкие ноги и выступающие лопатки Вашингтона, – я знаю человека, которому эта сабля больше по руке».

Наконец, он решился.

– Я конфискую это оружие, – сказал он нарочито грубо, снимая со стены обе реликвии.

Полковник хотел протестовать, но, взглянув на мускулистые плечи и руки посетителя, промолчал. Он был уже одет и, стиснув зубы от напряжения, натягивал сапоги. Обычно одевать его сбегались многочисленные невольники, но сейчас никто не пришел на его зов. По всему дому шла какая-то невидимая, но оживленная суета. Негры, явившиеся с двумя белыми, вероятно, сообщили своим товарищам о том, что делается в Ферри. На дворе появился экипаж полковника, запряженный четверкой лучших лошадей. За ним стояла внушительная кучка невольников. У некоторых в руках были вилы и косы, почти все держали зажженные факелы. Увидев своих черных слуг, полковник нахмурился, но снова ничего не сказал. Чернобородый, между тем, продолжал занимать его разговором.

– Вас хочет видеть Браун Осоатомский. Это он прислал нас сюда.

– Кто такой? – отрывисто спросил Вашингтон.

– Вы не слыхали о Брауне Осоатомском? – удивился чернобородый. – Стало быть, вы не интересовались канзасскими событиями?

– Я ненавижу все, что связано с Канзасом, – со злобой сказал полковник. – Стоит мне увидеть это слово в печати, как я перестаю читать.

– Хорошо, – сказал с ликующим видом чернобородый, – сегодня на рассвете вы увидите нашего командира.

Он помог Вашингтону взобраться в экипаж. Его товарищ уже сидел на козлах. Кучер хриплым от волнения голосом закричал на лошадей. Снова потянулась «полосатая» дорога, которую полковник проезжал каких-нибудь три часа тому назад. Он все еще не мог прийти в себя. Тряска в темноте, грязь, хлюпающая под копытами лошадей, – ему упорно казалось, что он все еще едет из гостей домой. И только винтовки в руках его спутников возвращали его к действительности и напоминали о том, что он – пленник.

Внезапно чернобородый приказал остановиться. Они были у дома плантатора Олстэда. Оставив полковника под надзором двух негров и собственного его кучера, оба белые ушли в дом. В ночи гулко разнесся стук. По-видимому, все шло так же, как в доме Вашингтона. Вскоре они вернулись, ведя за собой обоих Олстэдов – отца и сына.

Перепуганный Олстэд причитал и слезливо жаловался. Сын его молча подсел к Вашингтону и во весь путь не произнес ни слова.

«Полосатая» дорога кончилась, экипаж начал подниматься в гору. Полковник догадался, что его везут в Харперс-Ферри. Начинало светать, можно было уже разглядеть тяжелые, разорванные облака, стремительно бегущие по небу. Серый, холодный рассвет растекался по неровным безлюдным улочкам Ферри. Все ставни были закрыты, двери на запоре.

– К арсеналу, – коротко сказал чернобородый. Показалось длинное низкое здание арсенала, хорошо знакомое полковнику. С начальником охраны он часто встречался в Ричмонде. Скрипя, растворились перед ними тяжелые ворота, и экипаж въехал во двор.

Старший, тот, что сидел рядом с кучером, проворно соскочил с козел и подошел к высокому седому человеку, стоявшему посреди двора.

– Вот, капитан, возьмите-ка эту штуку, – сказал он, неловко переминаясь, – она вам как раз под стать. – И он подал капитану саблю Фридриха Второго.

Льюис Вашингтон с неприязнью, смешанной с любопытством смотрел, как тот, кого называли капитаном, опоясался саблей его знаменитого деда. Что-то в лице этого человека заставляло каждого останавливать на нем взгляд. Он был хорошо виден в холодном свете этою утра. Очень высокий, костистый, с красным обветренным лицом и волнистыми волосами свинцового цвета. У него был крючковатый нос и большой тонкий рот, прячущийся в седой неровной бороде.

Костюм его представлял странную смесь городского и деревенского, духовного и светского. Из-под пасторского сюртука виднелись брюки цвета соли с перцем, заправленные в короткие и удобные сапоги, шея была повязана черной шелковой косынкой. Шляпы на нем не было, и волосы, растрепанные ветром, падали свободными прядями на широкий, морщинистый лоб.

Чернобородый подвел к нему пленников. Браун внимательно оглядел полковника.

– Льюис Вашингтон? Очень рад… Войдите в караулку. Там разведен огонь. Сегодня утром холодновато.

Он говорил очень ясным, молодым голосом. Вашингтон колебался:

– Позвольте, с кем имею…

Ему не хотелось говорить слово «честь» этим людям. Он считал их разбойниками. Ясный голос перебил его:

– Я – капитан первого американского отряда аболиционистов. Мое имя – Джон Браун. Джон Браун Осоатомский.

Городок начинал пробуждаться. Это было очень неприятное пробуждение. Сначала раздалось несколько выстрелов, потом часто и резко затрезвонили колокола лютеранской церкви. Где-то на путях запищал паровозик. Захлопали открывающиеся ставни, из всех окон высовывались бледные, испуганные лица:

– Боже праведный! Что случилось?!

Толком никто ничего не знал. День только еще занимался. Дождя уже не было, но небо напоминало плохо выстиранную простыню. С черепичных крыш капало. На взмыленной лошади проскакал шериф. Отстреливаясь от кого-то невидимого, пробежало несколько человек: все люди были в грязи, один держал в руках окровавленный платок. Увидев раненого, женщины завизжали и принялись закрывать ставни и запирать на засовы двери.

Потянуло гарью. Рябой бакалейщик спорил с аптекарем о том, где горит: бакалейщик утверждал, что горит мучной склад, аптекарь был уверен, что подожжено здание железнодорожной станции.

Часовой, пришедший сменить своего товарища на Потомакском мосту, был поражен: на посту стояли трое неизвестных.

Он вырвался из рук незнакомцев и побежал к железнодорожной станции, крича во все горло. В этот момент кплатформе Харперс-Ферри подошел поезд из Балтиморы. Бледный часовой рассказал кондуктору о вооруженных людях на мосту.

– Ты крепко выпил, приятель, – насмешливо сказал ему кондуктор, – пойди проспись.

Взяв фонарь, он отправился с машинистом к мосту. Но тут по ним открыли огонь, и они поспешили ретироваться.

Взволнованные пассажиры выскочили из вагонов и собрались на станции. Быстро распространялись тревожные вести. Из уст в уста переходило слово «аболиционисты», говорилось о гражданской войне в Союзе и передавался, как достоверный, слух о том, что поднялись все негры Юга и что на этот раз ими руководят белые. Это было страшней всего. Пока негры выступали одни, без поддержки белых, их восстания всегда кончались неудачей. Рабовладельцы отлично понимали опасность, которая грозит им, если к неграм примкнут белые. Вот почему такой ужас охватил всех сначала в Харперс-Ферри, а потом и на всем Юге, когда стало известно, что арсенал захватили негры и белые совместно.

В три часа ночи кондуктор балтиморского поезда получил от Джона Брауна разрешение отправляться. Но кондуктор сомневался в целости моста и только с наступлением рассвета, убедившись, что все в порядке, послал машиниста на паровоз.

С первой же станции, где телеграф был в порядке, кондуктор сообщил в Балтимору начальнику движения о ночных событиях.

«Ваши сообщения, очевидно, преувеличены и написаны под влиянием волнения, – отвечал начальник. – Зачем станут аболиционисты останавливать наши поезда и почему вы знаете, тысяча их или больше?»

Харперс-Ферри. Сражение у арсенала. (Рисунок из книги Редпаса).

Так невероятна, так неслыханна была подобная дерзость на Юге, что никто не верил этой вести. И все же в ней крылось что-то такое, что заставляло людей, пожав плачами, принимать какие-то меры. Тот же начальник, вдоволь поострив над своим напуганным подчиненным, отдал приказание сохранять спокойствие и наладить связь.

К семи часам утра техник со станции Монкрэси починил телеграфные провода, перерезанные Куком и Тидом. Но, опережая телеграфные сообщения, молниеносно распространялся слух, что большой отряд аболиционистов и негров взял приступом правительственный арсенал в Ферри, захватил мост через Потомак и укрепил свои позиции орудиями, что перерезаны провода, остановлены поезда, убито множество людей и что повстанцы взяли заложниками чуть не половину всего города.

Говорилось, что все невольники в округе восстали и что местное население в ужасе ждет всех бедствий междоусобицы. Еще не рассвело как следует, а на улочках Ферри уже появились вооруженные чем попало жители, уже был поднят на ноги соседний городок Чарльстоун. Уже во дворе чарльстоунской казармы строились взводы городской милиции. Уже губернатор Виргинии был оповещен о случившемся. Командующий мэрилендскими волонтерами, генерал Стюарт, был срочно вызван к губернатору. На столе президента Соединенных штатов лежала телеграмма, и опасливый, нерешительный Бьюкенен бормотал: «Только бы не в мое время! Этого еще недоставало!»

Набат звонил непрерывно: Восстание! Мятеж! Гражданская война!