Текст книги "Джон Браун"

Автор книги: Н. Кальма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Но «полковник» Фордс не удовлетворился анонимными письмами. Он появился в сенате. Там он истерически набрасывался на всех встречных и требовал, чтобы его выслушали. Тайный план Брауна переходил из коридора в коридор, из комнаты в комнату. Но именно благодаря тому, что его жевали и пережевывали, никто не принял всерьез сообщений Фордса. Да и сам вид «полковника» в старом сером сюртуке и нечищеных сапогах внушал мало доверия. К тому же от него шел запах виски. Люди брезгливо морщились или смеялись, когда он хриплым шепотом, с видом театрального заговорщика, сообщал им о тайных намерениях аболиционистов.

Однако настойчивость Фордса могла, в конце концов, преодолеть недоверие сенаторов, и тогда величайший провал ожидал бы не только Джона Брауна и его план, но и все аболиционистские комитеты на Севере. Президент Бьюкенен, ставленник южан, разумеется, охотно использовал бы этот заговор, как удобный предлог для того, чтобы разгромить ненавистных аболиционистов. Поэтому друзья поспешили написать бостонскому комитету, что необходимо угомонить старого Брауна, умерить его пыл.

«Пишу, дабы предупредить вас, что необходимо как можно скорее отобрать у Джона Брауна оружие. Если оно будет употреблено не только для защиты в Канзасе, как утверждают слухи, это может сильно повредить людям, которые окажутся замешанными в этом безрассудном деле. Отнимите у него оружие и следите за ним».

Это письмо Уильсона, сенатора от Массачузетса, вызвало среди бостонских аболиционистов настоящую бурю. Где он, этот безумец Браун, по каким дорогам бродит его неугомонный дух? Кого соблазняет он своими неистовыми речами? Вызвать его в Бостон! Немедленно, раз и навсегда покончить с его чудовищными затеями, которые могут погубить всех.

Когда Браун приехал, его встретили ледяной холодностью. Довольно безумств, довольно партизанщины – он всех их доведет до виселицы! Деньги и оружие даны ему для Канзаса, так пусть он и едет в Канзас, а не мечется по всей стране, вызывая всеобщие толки.

Браун пытается их урезонить: дело уже сделано, негры подготовлены, остается только подать знак… Нет, нет, пусть он не тратит слов, они не желают слышать никаких подробностей. Быть может, когда-нибудь потом, впоследствии, через несколько лет, когда улягутся подозрения…

– Через несколько лет?! – Восклицает он страстно. – Но ведь я стар, я не могу ждать несколько лет, мои силы слабеют!..

Но они не внимают его доводам. Они твердят свое:

– Довольно безрассудств, капитан Браун, ваше место в Канзасе, там вы найдете достойное применение вашей энергии, там мы охотно поддержим вас.

Браун чувствует, что почва ускользает из-под его ног. Негры будут думать, что он струсил и отступил в последний момент. Мысль, что он обманул их доверие, не дает ему покоя.

Браун снова едет в Канзас. Но перед этим он вызывает из Спрингделя четырех своих «вождей» – Стевенса, Каги, Тида и Кука. Эти четверо – самые своенравные, им нужно дать дело, иначе они начнут действовать сами, за свой страх и риск. Во что бы то ни стало нужно удержать их, заставить повременить еще немного.

Он посылает Кука в Виргинию. Там, возле городка Харперс-Ферри, соединяющего два штата – Виргинию и Мэриленд, должен обосноваться Кук, завязать связи с «полевыми» неграми на плантациях, выяснить их настроение. Попутно Кук узнает, сколько в городе милиции, какое оружие имеется у местных жителей и кто из помещичьей аристократии пользуется наибольшим влиянием. Чтобы не возбуждать подозрений, Кук может устроиться куда-нибудь на работу.

Так был отправлен первый лазутчик в город, которому через год суждено было сыграть такую трагическую роль в судьбе Джона Брауна.

Нет, Браун не сдался, и если бостонские аболиционисты думали, что он навсегда бросил свои «безумные затеи», они глубоко ошибались. Никогда еще Джон Браун не стремился к своей цели так настойчиво, никогда еще не верил так сильно в свое назначение на земле.

Препятствия только закаляли его. Он едет в Канзас, он согласен на эту уступку, но только на самый короткий срок. С собой он берет трех «студентов» спрингдельской школы. Быть может, в Канзасе опять встретится надобность в хороших стрелках, и его юноши еще раз пройдут военную практику.

Ожидания не обманули Брауна. В момент его прибытия весь Канзас был снова охвачен волнением. Монгомери, уполномоченный сторонников свободного штата, выслал из пределов Канзаса рабовладельца Гамильтона. Гамильтон подчинился, но, дождавшись отъезда Монгомери, вернулся с большим отрядом «сынов Юга» и застрелил одиннадцать приверженцев свободы. Это было сигналом к возобновлений старой вражды 1855–1856 годов. Снова запылали поселки, загремели выстрелы, снова каждое столкновение рабовладельцев с аболиционистами кончалось поножовщиной…

И в этот озлобленный, ополоумевший от бесчинств и крови мир прибыл Джон Браун со своими молодыми бойцами.

Разумеется, они не могли оставаться спокойными свидетелями.

Но теперь Браун стал осторожнее. Если жизнь ему дорога, он не может выступать в Канзасе под своим собственным именем. Он называет себя Шубелем Морганом и дает знать Монгомери, что собирается ему помочь. Три «студента» не теряют времени даром: в Канзасе у них много старых друзей, и они приводят своему капитану по десятку добровольных рекрутов. Шубель Морган тайно формирует небольшой отряд.

Между тем Монгомери совершил налет на верховный суд в Форт-Скотт и развеял по ветру все дела о сторонниках свободных штатов. Спустя неделю дом Монгомери был весь продырявлен пулями «сынов Юга». На помощь прибыл «капитан Шубель». Люди его укрепили хижину по соседству с домом Монгомери и засели там в ожидании незваных гостей. «Сыны Юга» не замедлили явиться. Из хижины их угостили таким метким огнем, что они поспешили убраться. В отместку «сыны Юга» спалили по дороге поселок сторонников свободных штатов.

Верховный суд заочно осудил Монгомери и приговорил к тюремному заключению. В то же время рабовладельцы оставались безнаказанными. Это была явная несправедливость, и Джон Браун не мог с этим примириться. Он до сих пор не сумел привыкнуть к тому, что большинство судей и высших чиновников в его стране являлись ставленниками рабовладельцев и всегда решали дела в их пользу. Он готов был стрелять, жечь, уничтожать все на своем пути, лишь бы покончив с наглой кривдой.

Вместе с Монгомери Джон Браун атаковал Форт-Скотт и выпустил из тюрьмы всех заключенных там аболиционистов. Но это казалось ему еще недостаточной отплатой за несправедливость.

В конце зимы владельцы негров из мисзурийских поселений перевели своих невольников в Техас и Арканзас. Черных рабов днем и ночью сторожила усиленная охрана.

20 декабря 1858 года Браун разделил своих людей на два отряда. С ним оставались Каги, Тид и другие; вторым отрядом командовал Стевенс. Ночью оба отряда переправились через Миссури и подошли к плантации богатого рабовладельца Хиклэна. Джон Браун с поднятым револьвером вошел в дом и потребовал выдачи всех невольников.

– Кто вы такой? – спросил его дрожащий плантатор и вдруг, вглядевшись хорошенько, замахал руками. – Я знаю, вы – старый Браун из Осоатоми.

Из дома Хиклэна Браун вышел в сопровождении целой толпы радостно взволнованных, боящихся поверить в свое счастье негров. То же самое повторилось на соседнем участке, в доме рабовладельца Ларю. Кроме невольников, люди Брауна забрали у Ларю еще большой фургон и в него посадили всех негров. Не было пролито ни одной капли крови.

Отряду Стевенса, который отправился на другие участки, не так повезло в этом отношении. Первый же плантатор, к которому вошел со своими людьми Стевенс, оказал сопротивление. Он начал стрелять в вошедших и грозил, что перестреляет всех своих рабов, лишь бы не отдавать их аболиционистам. В виде доказательства он застрелил молоденькую негритянку, которая прибежала на шум. Это так взорвало Стевенса, что он ударил рабовладельца прикладом ружья по голове и убил его.

Той же ночью оба отряда возвратились в Канзас и встретились в доме Монгомери.

Трофеем этого похода были сорок освобожденных от неволи негров, измученных работой, истощенных от недоедания. Среди них было несколько женщин, в том числе молоденькая Салли, которая должна была на днях родить. Негры еще не пришли в себя от неожиданности, еще боялись верить в свое спасение, но отныне высокий человек с белоснежной бородой, мог неограниченно властвовать над их жизнями, они беспрекословно последуют за ним всюду, куда бы он их ни повел.

Оставлять негров на спорной территории было опасно, их нужно было как можно скорее переправить в свободные штаты и дальше – в Канаду. Кроме того, Брауну нужно было подумать о собственной безопасности. Еще ни один белый в Америке не отваживался силой отнимать рабов у их владельцев. Он первый, и ему этого не простят.

На рассвете Браун и Тид запрягли в фургон быков Монгомери и зарядили ружья. Было очень холодно, голая прерия и серое небо казались бесконечными. Внутри фургона жались друг к другу озябшие негры. Их спаситель шагал рядом с быками, и негры слышали его голос, уговаривавший быков поторопиться.

Браун почувствовал вдруг, что он очень устал. Дни и ночи, наполненные тревогой, стрельбой, неожиданными атаками, – в его возрасте это было тяжело. Ему шел пятьдесят девятый год, рваные сапоги и старая куртка совсем не грели его. Серое небо и холод наводили тоску, ему и неграм казалось, что они затеряны в огромном, бесприютном мире и никто не хочет им помочь. С трудом добрались они до Лоуренса и передохнули в доме аболициониста, майора Аббот.

Отсюда их путь лежал на Топеку, где им должны были помочь местные аболиционисты. Но в дороге пришлось остановиться: из фургона раздавались громкие вопли. Салли рожала, и мужчинам пришлось уйти подальше в прерию, чтобы не мешать женщинам, хлопотавшим возле роженицы. Когда крики стихли и они вернулись, Брауна позвали в фургон. Там в углу, на связке соломы, лежала молодая негритянка и рядом с ней маленькое, сморщенное существо.

Джон Браун погладил Салли по голове; она с жаром схватила и поцеловала его руку.

– Он родился уже свободным, – сказала она, осторожно притрагиваясь к младенцу, – и я назову его в вашу честь Джоном Брауном.

Слух о новом выступлении Брауна дошел до властей. Губернатор Канзаса отдал полковнику Семнеру приказ во что бы то ни стало задержать беглецов. Он телеграфировал президенту Бьюкенену, и возмущенный президент приказал объявить о награде за поимку похитителя рабов – Джона Брауна Осоатомского.

Как нарочно, Спринг-Крик, протекающая невдалеке от Топеки, разлилась и преградила беглецам путь. Браун послал Тида в Топеку за помощью, а сам остался ждать у реки. В это время на другом берегу появился конный полицейский отряд, посланный перехватить Брауна на пути. Полицейских было человек восемьдесят. Они рассыпались по берегу и ожидали, чтобы добыча сама пошла к ним в руки.

Негры обратили посеревшие лица к Брауну:

– Что вы думаете делать, капитан?

– Перейти реку и двигаться на север, – невозмутимо отвечал Браун.

Негры сразу повеселели – они беспредельно верили этому человеку.

Джон Каги и А. Стевенс.

Оливер и Ватсон Брауны.

Командир отряда никак не ожидал, что его атакуют. Кроме того, неграми командовал Джон Браун, а это имя со времен войны в Канзасе было овеяно грозной славой. Командир пришпорил свою лошадь и поскакал прочь; за ним бросились и остальные полицейские. Люди Брауна преследовали их. Так окончилось это бескровное сражение, которое потом в Канзасе насмешливо называли «битвой шпор».

В Топеку Браун вступил, как триумфатор. Фургон с неграми проехал по свободной земле Айовы, остановился на короткое время в Тэборе и в Спрингделе, где Браун успел сообщить своим «студентам», что ждать осталось недолго, и, наконец, капитан посадил своих верных друзей на поезд, идущий в Чикаго. Оттуда аболиционистский комитет должен был переправить освобожденных негров в Канаду.

По всем штатам были расклеены объявления с описаниями примет Джона Брауна: большой рост, нависающие брови, светлые глаза. Но в приметах не была указана борода, потому что все в Канзасе помнили Брауна с бритым подбородком. И несмотря на то, что президент Бьюкенен обещал двести пятьдесят долларов, а губернатор Миссури три тысячи долларов за поимку Брауна, он неузнанным разгуливал по улицам Новой Англии и даже выступал на собраниях.

Браун снова вездесущ и неутомим. Он снова хлопочет, добивается денег, оружия, внимания. Он рассказывает о негритянке Салли, он всем твердит о несчастных, обездоленных неграх. Наконец, он появляется в Колинсвилле, в кузнице Блэйра. Готовы ли наконечники для пик, которые он заказывал?

На что они вам теперь, когда все в Канзасе кончилось? – удивляется Блэйр, но все-таки достает из сарая давно готовые пики. Это – смертельное оружие шестифутовой длины, острое, как бритва, и легкое, как тростник: даже ребенок может держать его. Браун любуется им, как знаток. Это как раз то, что ему нужно. Он просит кузнеца:

– Запакуйте их в ящики и отправьте на имя Исаака Смита в Чемберсбург, Виргиния.

«Мать штатов»

Должно быть, первые поселенцы в Виргинии сложили эту старую песню:

 
Виргиния – счастливый штат,
Здесь поселиться каждый рад,
Здесь всюду реки и леса
И голубые небеса…
 

В те блаженные времена Виргиния действительно была эдемом для тех, кто прибыл сюда из Тощих Земель. Прутик, воткнутый в виргинскую землю, расцветал. В лесах росли самые ценные породы деревьев: Красное, ореховое, гиккори, камедное дерево. Множество дичи водилось в чащах. Скот тучнел на горных пастбищах, и от душистой «синей» травы молоко коров пахло цветами. По изумрудным долинам рек росли пшеница, кукуруза, табак, фруктовые деревья.

Табак был главным богатством штата. Осенью его снимали и сушили на солнце. Огромными тюками он шел в портовые города, а оттуда расходился по всему миру.

Виргиния, основанная в 1607 году группой переселенцев из Англии, была старейшей колонией, в которой пустила корни английская помещичья аристократия и бежавшие из Франции дворяне-гугеноты.

Когда в Англии началась революция, знатные дворяне, захватив свои ценности, бежали к родным и друзьям в Виргинию, приобретали там земли и оседали навсегда. При этом не последнюю роль играла надежда обогатиться на табачных плантациях, обрабатываемых черными невольниками. Некоторые помещики в Виргинии имели до тысячи негров. Нечего и говорить поэтому, как кровно они были заинтересованы в сохранении рабства.

Здесь почти не было ни крестьянства, ни буржуазии. Огромные, до пяти тысяч акров, плантации принадлежали отдельным помещикам.

Негры составляли одну треть населения Виргинии. Закон этого штата гласил, что «все черные, которые уже живут или будут жить в области (кроме освобожденных), со всем своим нынешним и будущим потомством признаются рабами и останутся таковыми навеки; они будут подлежать захвату, передаче и присуждению в качестве движимого имущества по самой природе своей». Господин не может освобождать рабов. Раб-негр не имеет права наниматься, брать в аренду плантацию, держать скот или торговать за свой счет. Он не подлежит обучению грамоте; он должен носить только грубое платье.

В Виргинии господин мог освободить раба лишь за исключительные услуги, с согласия губернатора и совета. Смерть раба после побоев или во время самого наказания не считалась убийством, если не находилось свидетелей, что раб убит сознательно и злонамеренно. Но в виду общности интересов плантаторов такого свидетеля нельзя было найти. Жестокость в обращении с рабами умерялась только тем, что они были дороги и жизнь их надо было беречь в интересах хозяина. Освобожденные негры оставались в особом, худшем положении и вызывали враждебное к себе отношение, как низшая раса. Браки между белыми и черными воспрещались и рассматривались, как нечто постыдное. В штате было много детей белых от рабынь, но закон требовал, чтобы они «следовали положению матери».

Несмотря на эти законы, Виргиния – старейший штат – считалась культурнейшей колонией Америки. Ее называли «Матерью штатов» или «Матерью президентов».

Из среды граждан Виргинии был избран первый президент Соединенных штатов Георг Вашингтон, отсюда же вышли Джефферсон, творец панамериканской доктрины «Америка для американцев». Монроэ, проводивший эту доктрину и Мэдиссон. Многих прославленных государственных людей дала Виргиния в законодательные учреждения Соединенных штатов.

Но в начале прошлого столетия, с изобретением хлопкоочистительной машины, значение «Матери штатов» начало постепенно снижаться. Становилось более выгодным вкладывать деньги уже не в табачные, а в хлопковые плантации других южных штатов. Кроме того, разведение табака истощило многие плантации, их пришлось бросить, и в Виргинии появились целые поля, заросшие сорняками и колючим кустарником.

«Ценность земли и зданий в Виргинии определяется рабским трудом, – писал Томас Дью. – Если выкинуть из этого штата все рабское население, то можно без преувеличения сказать, что за истощенную почву Виргинии нельзя будет выручить даже тех смехотворных цен, которые платят за правительственные земельные участки на Западе, и тогда старая колония превратится в огромную жуткую пустыню».

Диккенс, путешествовавший в 1842 году по Виргинии, считал, что обеднение «Матери президентов» явилось следствием системы рабства.

«В этом штате, – писал он, – как и во всех других, где существует рабство (я часто слышал это даже от его защитников), видны истощение и упадок, неразлучные с этой системой. Житницы и кладовые разваливаются, сараи наполовину без крыш, хижины до последней степени гадки и грязны. Жалкие станции железной дороги, огромные дровяные дворы, где поезда запасаются топливом, негритянские ребята, валяющиеся перед лачугами вместе с собаками, рабочие, похожие на двуногих животных, сгибающиеся под тяжестью труда, – на всем лежит печать уныния и скорби.

В нашем поезде, в вагоне для негров, находилась только что купленная мать с детьми: муж ее остался у прежних владельцев. Дети плакали всю дорогу, а мать была воплощенным изображением горя. Поборник жизни, свободы и счастья, купивший их, ехал в том же поезде и каждый раз, как мы останавливались, ходил проверять, цела ли его покупка».

Но ко времени появления в Виргинии седобородого человека по имени Исаак Смит, то есть к 1859 году, «Мать штатов» нашла новый источник обогащения. Виргиния начала поставлять негров на хлопковые плантации Юга. Все виргинские помещики занялись «разведением» негров. Новая отрасль хозяйства оказалась значительно выгоднее разведения скота или птицы. Негра, хорошего производителя, ценили на вес золота. Дети негров являлись выгоднейшим помещением капитала. Но и скот и птицу при правильном ведении хозяйства ставят в хорошие условия, о них заботятся, их вдоволь кормят. Негры же должны были работать от зари до поздней ночи на полях, питаясь полусырыми маисовыми лепешками и живя в тростниковых конурах. Плантаторы проклинали негритянок, которые рожали хилых, недоразвитых детей.

Джон Браун недаром выбрал именно Виргинию для своего выступления. В этом штате человеческое достоинство негров попиралось сильнее, чем где бы то ни было в Америке.

«Угольный банк открылся. Старые шахтеры, возвращайтесь».

Короткие записки приходили в Бостон и Канаду, к друзьям в Северную Эльбу и Нью-Йорк. Эти, казалось бы, незначительные слова вызывали в людях сильнейшее волнение. Прочитав записку в своем покойном кабинете в Питерборо, Джерри Смит отер платком выступивший на лбу пот. Ему захотелось, как в детстве во время грозы, спрятаться под одеяло и там ждать, пока пройдет вся эта громовая кутерьма.

Было начало июля 1859 года. «Старый шахтер» в сопровождении своих сыновей и негра Андерсона неутомимо шагал по белым от зноя дорогам Виргинии и Мэриленда. У него были крепкие и легкие ноги пастуха, он без труда взбирался по крутым, каменистым тропинкам на горы, и спутники его, запыхавшиеся, вспотевшие, еле поспевали за этим почти шестидесятилетним человеком. В кармане у Брауна лежала карта местности, истертая по краям, знакомая до мельчайших черточек. Карандашом он отмечал те горы и ущелья, которые казались ему наиболее удобными для обороны и нападения. Он напоминал своим спутникам страницы из «Жизни Веллингтона», где рассказывается, что тридцать человек смогли в узком ущелье задержать целую армию.

Иногда, забравшись в какую-нибудь зеленую щель в горах, он давал им наглядный урок. Кругом было тихо, никто не мешал им. Вспугнутая белка стремительно взбиралась на дерево. Черный дрозд вылетал из под самых ног. Вьюнки опутывали стволы чинар и каштанов. Из земли торчали похожие на кинжалы кипарисовые отростки, те самые, из которых виргинские негры делают ульи для пчел. Пахло медом и сыроватой землей.

– Здесь каждая гора, каждое ущелье – естественная крепость, – говорил Браун сыновьям и Андерсону. – Это место как будто специально предназначено для партизанской войны.

Никто не интересовался странной группой, появившейся в окрестностях Харперс-Ферри. Дороги были пустынны: все люди работали на полях.

Только однажды их окликнул человек, ехавший в двуколке:

– Эй, почтенные, чего вы здесь ищете! Золота или серебра?

Браун подошел к двуколке и разговорился с фермером, которого авали Ансельд. Нет, они не ищут золота, они осматривают участки; хотят арендовать ферму и осесть здесь. Земля тут родит, как крольчиха, не то, что у них, в Нью-Йорке. Он назвал себя – Исаак Смит, с двумя сыновьями и… – тут он взглянул на Андерсона – нашим черным другом.

Фермер поднял было брови, но рассудил, что у янки свои порядки, и на этом успокоился. Если мистер Смит ищет участок, он может указать ему недорогую ферму, неподалеку отсюда. Вдова доктора Кеннеди отдает в аренду небольшой дом и фруктовый сад на берегу реки. Большой выгон, заливной луг, службы, – словом, все, что полагается. Ансельд внимательно приглядывался к новому знакомому, седобородому высокому старику с властным лбом и густыми, нависающими бровями. Положительно, этот янки нравился ему, он хотел бы иметь его своим соседом. Мистер Смит в тот же день зашел к фермеру, но распить стаканчик отказался. Зато его юноши с наслаждением проглотили холодный минт джалеп – местную травяную настойку.

Бревенчатые постройки Кеннеди-Фарм были расположены в стороне от дороги, в пяти милях от Харперс-Ферри. В доме была большая кухня, две спальни, кладовая и чердак. Спустя несколько дней мистер Исаак Смит показал Ансельду подписанный контракт: теперь он был арендатором фермы Кеннеди. Он сказал фермеру, что собирается выписать с Востока жену и дочь.

Браун и в самом деле намеревался это сделать. Присутствие женщины в доме отводило всякие подозрения, придавало всей обстановке хозяйственный, интимный характер. Надо было во что бы то ни стало соблюдать конспирацию. На Восток ползли неясные слухи о готовящемся восстании. Предательство Фордса, правда, не имело последствий, никто не поверил его доносу, но повторение таких писем могло показаться подозрительным, и в Вашингтоне наверное занялись бы делом, в котором так упорно упоминался Браун Осоатомский. К тому же люди начали уже съезжаться.

Дом в Кеннеди-Фарм, штат Мэриленд, в котором собирались бойцы Брауна. (Рисунок из книги Вилларда.)

Из Бостона приехали Каги и Стевенс, из Спрингфильда прибыли два брата Коппок, мулат Копленд явился из Огайо… В доме становилось тесно, к ночи приходилось стелить матрацы прямо на пол, постелей не хватало.

Браун написал жене. Но Мэри не могла приехать – младшая девочка была больна лихорадкой и требовала ухода. Взамен себя она послала дочь Энни и жену Оуэна – веселую, пышногрудую Марту, отличную стряпуху и песельницу.

Браун обрадовался Энни; эту дочь он любил больше других. Высокая, как отец, сухощавая и сероглазая, она неслышно двигалась по дому, говорила мало, и только если было нужно, а винтовки укладывала в ящики так же спокойно и безмолвно, как уложила бы белье.

Женщины сразу поделили обязанности. Марта хлопотала в доме и на кухне, Энни с шитьем или вязаньем сидела на крыльце. Это был ее пост – не менее важный, чем пост любого часового. Ее обязанностью было отвлекать внимание соседей, отражать поток любопытных вопросов. Женщина, сидящая у порога с вязаньем, – разве это не лучший символ мирной жизни жилища и домовитых привычек его обитателей?

Но в этих местах не часто селились новые люди. Поэтому янки, обосновавшиеся в Кеннеди-Фарм, вызывали общее любопытство. Женщины забегали к Энни поболтать, соседка, которая раньше арендовала фруктовый сад фермы, приходила попробовать ранние яблоки да кстати поглядеть на хозяйство Смитов. Пока она стояла, босая, среди бобовых и салатных грядок, ее язык работал не умолкая: она ухитрялась задать столько вопросов, что Энни едва успевала отвечать. Да, мать скоро приедет, в прошлую пятницу они получили от нее письмо. Мужчины ушли на работу, отцу кажется, что здесь есть каменный уголь, может быть, они попробуют заложить шахту. А длинные ящики, которые брат привез вчера из Чемберсбурга, – это разные вещи матери; мать не хочет, чтобы их распаковывали без нее.

Однажды острые глаза соседки разглядели в кухне черное лицо незнакомого негра.

– Вот как! У вас завелись невольники?! У кого же вы их купили?

Энни впервые не знала, что ответить. За юбку неугомонной соседки цеплялось двое чумазых малышей. Она быстро перевела разговор на детей и на детские болезни, но с этого дня негры спускались вниз только при наступлении темноты. Остальное время они скрывались на чердаке.

Молодежи на ферме Кеннеди казалось, что все они – чрезвычайно искусные конспираторы и что если вместо имени своего вождя они поставят в письме «старый шахтер», а себя назовут «шахтерами», то ни одна полиция в мире не поймет, в чем дело. Негр Андерсон написал брату в Айову: «Наша компания шахтеров достоит из двадцати пяти – тридцати человек. Мы должны выиграть во что бы то ни стало. Если ты услышишь о провале, знай, что это будет после отчаянной борьбы и потери капитала с обеих сторон. Но об этом думают меньше всего. Все нам благоприятствует, и победа реет над нашим знаменем».

Письмо Лимена еще прозрачнее: «Сейчас я нахожусь, ма, в рабовладельческом штате, но до моего ухода отсюда он станет свободным. Да, ма, я вступил с рабством в такую борьбу, какой еще не видывала Америка. Чтобы ты поняла мое столь долгое отсутствие, скажу тебе, что вот уже три года я принадлежу к тайной организаций храбрейших людей, которые спускают курок с единственной целью – прикончить рабство».

Узнав об этих письмах, Браун пришел в настоящее бешенство. Люди ни разу не видели своего капитана в таком гневе.

– Лучше нам уж фазу дать объявление в «Нью-Йорк Геральд» о том, что мы собираемся поднять негров Юга и свергнуть рабовладельческое правительство, – загремел он, негодующе глядя на виноватых.

С этих пор письма из Кеннеди-Фарм говорили только о домашних или семейных новостях.

Дни летели быстро. Почти каждый вечер являлся Кук – докладывать капитану о настроениях виргинских негров. Он прибыл в Виргинию на полгода раньше других, нанялся шлюзовым сторожем на канал вблизи Харперс-Ферри и завязал знакомства среди невольников. Джон Браун знал, что с «полевыми» неграми, работающими в тяжелых условиях на плантациях, он быстро найдет общий язык и сумеет убедить их в необходимости восстания. Среди здешних негров еще живы были воспоминания о восстаниях Весэя и Тернера.

Но Кук не слишком удачно справлялся с работой агитатора. Он был тяжелодум, кроме того, боялся выдать капитана. Поэтому негры думали, что речь идет о каком-то спасении всего черного народа в далеком будущем. Некий белый капитан, неустрашимый и справедливый, должен прийти и освободить их. И они ждали этого освободителя, думая о нем, как о чуде, и не подозревая о том, что это «чудо» вооружено винтовками последней системы и находится уже у порога.

Кук, однако, был убежден, что негры им хорошо подготовлены и в любой момент, по первому зову капитана, придут, чтобы с оружием в руках завоевать свою свободу. Так он и докладывал Брауну.

Джон-младший уехал в Бостон и Рочестер собирать добровольцев. В Бостоне и канадских поселках свободные негры ждали сигнала. В сентябре Фредрик Дуглас получил письмо из Филадельфии от своих черных братьев. Негры предлагали организовать несколько отрядов и поручали Дугласу вести их в Виргинию. Но бывший раб Дуглас успел уже позабыть о днях рабства. Теперь это был богатый, преуспевающий торговец. Он готов был пожертвовать сотню-другую долларов на нужды негров, но самому идти под пули ему совсем не улыбалось.

Где находится в настоящее время Браун Осоатомский, он не знал, так же как не знал и никто из аболиционистов. Деньги и оружие шли на имя Исаака Смита в Чемберсбург. В середине сентября туда же направился и Дуглас, захватив с собой беглого негра Шильдса Грина, которого за сходство с знаменитым корсиканцем звали «Наполеоном». Грин непременно хотел увидеть «старого Брауна, защитника всех негров».

Дуглас же ехал потому, что комитет поручил ему снова поговорить с Брауном о его планах и попытаться убедить его действовать мирным путем.

В Чемберсбурге, у негра-цырюльника, который был агентом «подпольной железной дороги», он узнал, где найти Исаака Смита. Вечером они сидели вчетвером – Браун, Дуглас, «Наполеон» и Каги – перед потухшим очагом в большой закопченной кухне Кеннеди-Фарм.

В кухне пахло рыбой, соленой свининой и хлебом. Широкие дубовые балки, лоснящиеся от времени, подпирали потолок. К балкам были подвешены связки лука и сухой кукурузы, ведра, безмен и большой медный таз, начищенный до блеска. Выделанные телячьи кожи лежали перед очагом, заменяя ковер. Возле очага были аккуратно сложены кочерга, щипцы для углей, несколько ухватов и меха для раздувания огня. В широкое, с частым переплетом окно видны были большое незасеянное поле и белесый туман, подымающиеся как будто над рекой.

– Харперс-Ферри соединяет два штата: Виргинию и Мэриленд, – говорил Браун. – В Харперс-Ферри находится арсенал, в котором столько оружия, что его хватит на целую армию. Мы должны захватить арсенал и увезти оружие и боевые припасы в Мэрилендские горы. За эти месяцы мы облазили здесь все скалы, все ущелья. Я знаю одно надежное местечко, где может расположиться хоть целый полк. Туда я провожу весь наш отряд. Временно мы укрепимся в горах и там создадим первую свободную республику негров и белых. Там будет центр восстания. Из всех штатов к нам будут стекаться негры, мы сможем захватывать плантацию за плантацией. И лет через пять наша свободная республика объединит всех черных и белых сторонников свободы. И рабство в Америке будет уничтожено навсегда.