Текст книги "Трансформация. Проявление самости"

Автор книги: Мюррей Стайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Когда Юнг переживал опыт активного воображения во второй раз (как скрупулезно записал он, это произошел в декабре 1913 г.), его сознание явно было трансформировано – если угодно, обожествлено – пришедшими образами. Женщина боготворит его и называет Христом, змея обвивается вокруг него, голова его становится львиной. Образы также сильно изменились, особенно образ Саломеи. Обращаясь к нему как к Христу, она просит об исцелении. Она слепа и хочет вернуть себе зрение. Юнг отвергает раздутый образ целителя-Христа, но случайно замечает, что, несмотря на это, Саломея исцелилась. К ней вернулось зрение. Таким образом, архетипический образ также трансформировался, но только тогда, когда с Юнга струями со всех сторон стек пот. Он оказался распятым на мгновенье, и свершилось чудо исцеления.

Кто же эта слепая Саломея и почему она слепа? Для себя Юнг отождествляет ее с «низшей функцией, которая окружена злом»^[57]. В книге «Воспоминания. Сновидения. Размышления» он интерпретирует ее как символ Эроса и чувств^[58]. Общеизвестно, что он считал себя интровертом мыслительно-интуитивного типа и поэтому низшая его функция – это экстравертное чувство. Это функция взаимоотношений. Там его анима (то есть душа) и там его слепота, и именно она молит об исцелении. Рассмотренный в таком свете сознательный Карл Юнг – единственный, кто может исцелить Саломею, сделавшую правильный выбор в поисках чуда исцеления. Он должен выстрадать это на кресте трансформации для того, чтобы пожертвовать высшей функцией – мышлением – и дать жизнь неразвитому, низшему, слепому чувству, осознать свои связи и привязанности к другим. Прежде чем быть обожествленным как Айон, он терпит муки как Карл Христос, и его анима становится более сознательной.

Хотя особое внимание я уделил обсуждению трансформирующих образов и их влияния на людей зрелых, мне не хотелось бы, чтобы сложилось впечатление, будто архетипические образы не участвуют в формировании личности в юности. Наоборот, они чрезвычайно сильно воздействуют на гибкую психическую структуру молодых людей. Они присутствуют в потенциале с начала жизни и могут констеллироваться задолго до наступления середины жизни.

Пример того, каким образом такой архетипический образ может координировать и управлять молодым человеком, предстал перед моими глазами на пороге моего собственного дома однажды летним вечером. После обеда в дверь позвонили, и, когда я открыл, я увидел молодого человека лет двадцати, который объяснил, что он собирает пожертвования для группы, посвятившей себя спасению планеты от экологической катастрофы. Я вышел за порог и попросил его рассказать об их организации и его роли в ней. Я обычно не легко расстаюсь с деньгами и поэтому настоял, чтобы молодой человек объяснил суть его миссии. Почему его так заботило состояние планеты? Что конкретно намеревается сделать их организация? Где окончат путь мои пожертвования – в его кармане? Он проявил терпение и отвечал на порой дерзкие вопросы очень вежливо. Похоже, он окончил колледж и происходил из интеллигентной и добропорядочной семьи. По его словам, он занимался этим по убеждению. Ему мало платили, он не добивался ни власти, ни славы, и работал исключительно для дела. Внезапно его голос дрогнул, и он взмахнул рукой, указав на то, что нас окружало, и при этом воскликнул чуть не в слезах: «Неужели вы не видите? Мать-Земля нуждается в нашей помощи! Она страдает!»

Теперь я понял. Он был затронут образом Великой матери и отдавал свою энергию, служа ей. Беглый взор, брошенный в примордиальный мир архетипических образов, всколыхнул его психику и отправил его на выполнение миссии. Его психическая энергия обрела структуру и форму благодаря этому архетипическому образу и его смыслам. Как Великая мать, Земля не была просто замаскированной версией его собственной матери («моей матери нужна помощь»). Эта страсть молодого человека не была выражением эдипова комплекса. Его тронул извечный образ Великой матери, который формировал и будоражил человеческую психику с незапамятных времен. Это образ Красоты (Платон), архетип Матери (Юнг), его действие – трансформация сознания. Любая непатологическая человеческая психика, если она развивается и реализовывается не только на уровне простого выживания и удовлетворения инстинктов, формируется подобными образами, которые направляют жизнь и придают ей значение.

Определяющим теоретическим камнем преткновения между Юнгом и Фрейдом была именно проблема трансформации. Фрейд был в этом вопросе непреклонен. Будучи непоколебимо уверен в том, что психологическая жизнь в основном сводима к сексуальности и что сексуальные влечения снабжают психику энергией, Фрейд относил все формы человеческого творчества и все виды удовольствия к сексуальной сфере. Более того, он считал, что причины всех форм невроза и даже психотических расстройств кроются в сексуальных нарушениях. Это означает, как скептически указывал Юнг, что все проявления культуры, включая живопись, философию, религию и коммерцию, были лишь бледной заменой реального предмета человеческих желаний – сексуального удовлетворения. Все идеалы – это лишь маска фрустрированных сексуальных влечений, а вся психопатология может быть сведена к нарушениям сексуального функционирования. Фрейд упорно утверждал, что это именно так, доказывая, что человеческая культура – это лишь мистификация, призванная замаскировать сложную сеть сексуальных компромиссов. Для процесса, преобразующего сексуальное влечение в культурный акт, он использовал термин сублимация.

Юнг не мог поверить в то, что симфонии Бетховена и собор в Шартре можно объяснить сублимацией сексуальных инстинктов их создателей. Так же, как мысли, видения, энергию и миссионерский пыл Альберта Швейцера не мог свести к сублимированной сексуальности.

Юнг полагал, что если человек не способен интегрировать различные свои инстинкты и энергии посредством трансформирующего образа, то он окажется перед угрозой возникновения психопатологии; а психопатология, в свою очередь, может препятствовать психологической интеграции вокруг трансформирующего образа. Человек, не способный стать единым целым, будет неполным, разрозненным, дезинтегрированными. И поистине это психологическая трагедия, если человеческая психика не допускает интеграции вокруг трансформирующего образа. Пример тому – пограничное расстройство личности. Глубокие личностные конфликты и расщепление (как защита) столь серьезны и прочны, что они сводят на нет любую попытку психики к интеграции. Они с разрушительной силой, наполненной неистовой яростью и тревогой, граничащей с паникой, сокрушают любой потенциально трансформирующий образ.

Для начала нужно было понять, как рассматривать культурные и духовные интересы и движущую силу страстей человека. Попытки ответить на этот вопрос привели Юнга к формированию его собственной теории в качестве контраргумента Фрейду. Для описания распределения психической энергии и ее перехода из одной формы в другую в процессе развития Юнг выбрал термин «трансформация», по-немецки – Wandlung. Отсюда и название его книги: «Трансформации и символы либидо». Слово Wandlung означает «изменение» – обычно изменение формы. Психическая энергия, доказывал Юнг в своих ранних работах, может приобретать разные формы, также как энергия в физическом мире. Это выражение жизненной силы – Воля, как называл ее Шопенгауэр, – стимулирует человеческое тело к действиям, тем сложным формам поведения, которые демонстрирует человек. Само по себе либидо не связано с каким-либо побуждением или мотивацией. Таким образом, вопрос на самом деле состоял в том, как рассматривать разнообразие мотиваций и форм поведения, демонстрируемых человеком. Для Фрейда все сводилось к сексуальности и сублимации, для Юнга это было невозможно. Юнг искал механизм, который позволяет переносить и распределять энергию из одного канала в другой. Он считал, что этот механизм должен являться внутренней частью психики, частью развивающегося, балансирующего, самонастраивающегося процесса. Юнг приходит к заключению, что психика сама инициирует собственную трансформацию и что этот процесс имеет множество целей, а сексуальное удовлетворение является лишь одной из них. Другие виды человеческой деятельности имеют свои цели и направлены на получение удовольствия другого рода.

Юнг прорабатывал детали теории несколько лет, но для наших целей я не буду подробно останавливаться на них, приведу лишь заключительный вывод и краткую цитату из «Символов Трансформации». Юнг вставил этот отрывок, когда редактировал исходный текст в 1952 г.: «Исключая случаи мотивировки внешней необходимостью, воля к подавлению или вытеснению природных инстинктов или скорее к преодолению их господства (superbia) и недостатка скоординированности (concupiscentia) исходит из духовного источника; иными словами, определяющий фактор – это нуминозные изначальные образы»^[59].

Его концепция состоит в том, что архетипические образы трансцендентны побуждениям, они ограничивают и координируют последние (именно этого не происходит в патологических случаях). В здоровой психике эти первичные образы овладевают сознанием личности с инстинктивной силой, и даже биологически укорененные побуждения не могут ни сопротивляться им, ни преодолеть их. Такие образы появляются в психике в виде архетипических проекций (как проекция Меллона на личность Швейцера) и нуминозных переживаний, которые традиционно излагались в виде мифов, религиозных доктрин и ритуалов. Эти образы затем перенаправляют психическую энергию на новые пути. Каждый паттерн поведения, фантазия и мысль, берущие свое начало в архетипических образах, имеют свою волю и свои цели. Именно эти образы, которые проявляют себя как инстинкты, являются создателями культуры и социальных структур, они ответственны за содержание религиозных доктрин и ценностей. Иными словами, Юнг рассматривает как неотъемлемую часть человеческой природы духовную энергию, форму которой задают архетипические образы.

Этимология слова «трансформация» поучительна. Оно состоит из двух латинских слов – trans и forma. В латинском языке слово trans означает «вдоль, через, на другой стороне». Здесь мне приходит в голову образ реки. Чтобы перевезти что-либо через реку, это что-либо необходимо «транс-портировать». В свою очередь, это слово в латинском языке восходит к основе tra-, от которой произошли сходные слова в санскрите, кельтском и немецком языках. Это базовое слово, первичный фрагмент. Подобный термин необходим сознанию и по этой причине должен присутствовать в любом языке. Корень английского слова «through» восходит к той же основе. Таким образом, корень trans передает общее значение перехода «из одного места, человека, вещи или состояния в другое»^[60], как в случае психоаналитического термина «transference» («перенос»), означающего «перенесение» внутреннего образа из одного межличностного контекста в другой. Однако корень trans можно также интерпретировать как «за пределами, по ту сторону», как в словах «транс-цендентность» и «транс-персональный». В таком понимании нечто расположено на другой стороне реки, «там». Когда люди присоединили это слово к слову form, происходящему от латинского forma, означающего «форма, облик, очертание, образ», то получившееся образование стало обозначать смену одного облика или образа на другой. Возможно, изначально это было вполне конкретно. Раньше слово forma означало форму обуви. Если кто-то хотел придать обуви другую форму, чтобы улучшить ее стиль или еще на шаг приблизиться к идеалу Платона – Красоте, то он мог использовать собственное воображение для привнесения другой формы оттуда, с другой стороны реки возможностей, и приложить ее к обуви в мастерской. Таким образом человек трансформирует, видоизменяет ее.

Этот термин оказался чрезвычайно полезен для размышлений об изменениях в разных областях жизни^[61]. В театре, например, термином «трансформация» описываются изменения персонажа (перевоплощение); в зоологии он означает изменение формы в жизни животных (метаморфоза); в математике – изменение формы без изменения качества или значения (преобразование); в физике может относиться к переходу из одного состояния, например, жидкого, в другое – газообразное, или к переходу энергии одного вида в другой; по отношению к «электричеству» так обозначается изменение тока трансформатором. Это слово имеет множество различных применений. Неудивительно, что ему нашлось таковое и в психологии.

Юнга привлекали аналогии между психологией и физикой. Для него слово «трансформация» соотносилось с переходом психической энергии из одной формы в другую, во многом подобным тому, что физики имеют в виду, говоря о переходе механической энергии в электрическую. Все формы энергии, как психологической, так и физической, имеют общую природу, поэтому Юнг считал, что психическая энергия, как и физическая, подчиняется закону сохранения. Энергия не может просто исчезнуть из психической системы. Если энергия исчезла из сознания, то она появится в бессознательном.

При исследовании пластов до-эдипова опыта – отважившись оспорить мать^[62], – Юнг обнаружил уровень психических объектов и процессов, что лежит глубже инфантильной сексуальности по Фрейду. Анализируя психотических пациентов в клинике Бургхольцли и сравнивая их причудливые мифологические образы и ритуализованное поведение с данными исследований в области социальной антропологии примитивных традиций и поведения, он обнаружил пласт психики, который был не только пред-сексуальным, но даже пред-инстинктивным. Такие движения, как ритмическое раскачивание, жестикуляция, чесание и сосание являются не только неотъемлемой частью конкретной инстинктивной деятельности (питания, сексуальности и т. д.), но и связаны между собой.

Музыкальное произведение и сексуальное поведение, например, имеют много общего – ритм, движения тела, чувства – однако это не означает, что первое является сублимацией второго. Скорее обе эти формы человеческой деятельности обращаются к одному и тому же хранилищу поведенческих паттернов и энергий.

Этот прорыв к первичному уровню психики был решающим для Юнга, став основанием для вызова, который он бросил своему высокочтимому наставнику Фрейду. Теперь он мог сказать, что трансформация первична, а не вторична (это не просто сублимация), и что трансформацией движет сила воли, у которой есть своя собственная цель, а именно, создание психологического индивида. Например, в случае Вильяма Меллона мы видим, как личность Альберта Швейцера, нуминозный архетипический образ личности, притягивает к себе энергию как магнит и, превращая ее в новые стремления и мотивации, дает жизни новое направление и значение.

В качестве небольшого отступления я хотел бы признать, что созданная Юнгом теория психики – это психологически ориентированная версия философского видения человеческой природы и трансцендентных форм Платона. В своей «Республике» Платон говорит о том, что среди граждан полиса существует три типа граждан: те, кого стимулирует экономическая выгода и плотские удовольствия, которые можно купить за деньги; те, кто стремится к власти и получает удовольствие от славы и известности; и те, кто предпочитает смотреть на жизнь со стороны, размышлять о приобретенном опыте и стремится к мудрости – т. е. философы. Любого человека хотя бы отчасти мотивирует каждое из этих стремлений – к чувственному удовольствию, власти и мудрости. И лучшим окажется тот, кто сможет сбалансировать все три стремления и реализовать каждое из них, не попав в подчинение ни к одному. Это не так просто, поскольку стремления могущественны и непреодолимы. Чувственность довольно легко может овладеть человеком и стать его главным ограничением. (Юнг считал, что именно это произошло с Фрейдом, по меньшей мере, с его теорией человеческой природы. Его ум оказался захваченным божественной чувственностью, принципом удовольствия). Точно так же власть и слава могут взять верх и стать основным мотивом поведения и главной темой отношений с людьми. (Адлер, теоретизирующий о власти, в каком-то смысле поклонялся ей как богу). Стремление к мудрости может также стать односторонним и исказить жизнь до степени отрицания нормального стремления к чувственным удовольствиям и какой-либо власти. (В эту группу попадают религиозные фанатики и идеологи, а также некоторые ученые-философы). Юнг поддерживает концепцию Платона о том, что целью является достижение равновесия всех инстинктов, использование каждого из них в необходимой мере и стремление к целостности, а не к совершенству.

Но как использовать эти три мощных стимула и как их усмирять? Каким образом можно достичь целостности? Для Платона было очевидно, что ответственность за «республику», за ее внешнее и внутреннее состояние должен нести философ. Ведь философ – это человек, который проходит путь, указанный Диотимой (через Сократа) в Симпозиуме, и познает реальность Форм. Согласно Сократу, Диотима говорит о том, что средство, заставляющее человека тянуться к Форме, к Прекрасному, – это Эрос. После первого познания прекрасных объектов чувственного мира человек, склонный к рефлексии, поймет, что суть заключается не в желании овладеть тем или иным объектом, который приобретает Форму прекрасного лишь на время, а понять само Прекрасное. Таким образом, переходя от конкретных объектов к абстрактным, философ приходит к любви к Прекрасному и даже к отождествлению Истины и Красоты. Для Платона видение Прекрасного является трансформирующим переживанием, которое позволяет философу (знаменитому Сократу) достичь гармоничного равновесия между стремлениями к удовольствиям, власти и мудрости. Преобразующий образ Прекрасного помогает избегнуть конфликтов и установить единство целей. Он приводит разобщенные и конкурирующие стремления к гармонии и единству намерений. Трансформирующий образ соединяет противоречивые энергии в одно целое и придает им единое направление.

Несмотря на то, что глубинная психология Юнга питалась из другого источника знаний, отличного от философских рефлексий и идей Платона – большей частью это был клинический опыт и наблюдения – она во многих моментах соприкасается с философией Платона. В частности, общим для них является признание трансформирующей силы, которую Юнг назвал архетипическими образами, а Платон – Формами. О том, где Юнг и Платон разошлись во мнениях, я расскажу позже.

Таким образом, трансформирующий образ – это образ, который способен перенаправить поток психической энергии и изменить ее форму проявления. То, как образ соотносится с инстинктивными потребностями человека, является решающим – этим определяется, способна ли эта констелляция удерживать равновесие и целостность или же она будет подавлять какие-то аспекты человеческой природы и в результате приведет к одностороннему развитию и искажению. Это наводит нас на вопрос о роли культуры и общества и, в особенности, религии в психологической жизни индивида. Большинство индивидов живут в более или менее крупных коллективах и организациях. Это дает определенную возможность доступа к трансформирующим образам, но представляет также риск для людей, стремящихся к целостности.

Культуры и религии являются хранилищами преобразующих образов из прошлого. Это очевидно любому, кто изучает культуру и историю. С незапамятных времен культуры разных народов хранили и сберегали примордиальные образы коллективного бессознательного и открывали для людей доступ к ним в религиозных культах, священных обрядах и ритуалах. Когда эти образы проникают глубоко в человека, они оказывают чрезвычайно сильное влияние на сознание. Ф. М. Корнфорд, один из самых выдающихся толкователей греческой философии, особенно платоновской, так пишет по поводу доктрины Платона о трансформации:

Конечный объект, находящийся за пределами физической, моральной и интеллектуальной красоты, есть сама Красота. Это «внезапно» открывается интуиции. Язык воскрешает в памяти кульминационное откровение Элевсинских мистерий – раскрытие священных символов или фигур как божества во внезапной вспышке света. Этот объект является вечным, свободным от изменений и относительности, и больше нигде не проявляется, ни в одном из живых существ, ни на земле, ни на небесах, но всегда является «самим по себе», полностью независимым от становления или уничтожения какой-либо из его составляющих. Знакомство с ним – это величественное зрелище, когда душа вступает в контакт с исходным объектом – Эросом и отдается ему во владение. Таким образом, человек становится бессмертным в божественном смысле. Как и в «Республике», единство души с Красотой называется здесь браком, священным браком Элевсина, и потомки этого союза являются не фантомами, подобно тем благим образам, которые вдохновили на любовь к прекрасному человеку но подлинной добродетелью – мудростью. Ибо Платон считал, что цель философии состоит в том, чтобы человек стал богом, который ясно и уверенно отличает добро от зла и безошибочно определяет истинные желания^[63].

В этих вдохновенных словах Корнфорд уподобляет индивидуальный путь философа коллективному пути древнегреческой мистериальной религии Элевсина, которая была посвящена Матери-богине Деметре. Благодаря этим мистериям мы можем постичь основную роль, которую играет религия при констеллировании трансформирующего архетипического образа для большого числа людей. Человек с помощью ритуалов готовится к воздействию священных символов и образов; если эта подготовка прошла благоприятно, то возникает видение, дающее возможность свершиться «браку» между душой и объектом самого сильного желания. В результате такого союза происходит трансформация. То же самое, пишет Корнфорд, происходит с философом, стремящимся к Красоте. Душа и объект размышлений становятся единым целым, и душа преобразуется.

Поскольку религия владеет столь мощными трансформирующими образами и использует их в своих ритуалах, она может направлять духовную энергию масс на коллективном уровне. Она также вбирает в себя избыток архетипической энергии от проекций своих последователей, который обычно идет на пользу и институциональной организации, и клиру. Эта избыточная энергия может использоваться во благо – для лечения, посвящения и трансформации; или во зло – для удовлетворения эгоистических, сексуальных, властных желаний и стремлений – в результате заблуждения и ориентации на ошибочные цели. Примеры последнего – знаменитые культовые фигуры недавнего прошлого: Джим Джонс, Дэвид Кореш и Маршалл Эпплуайт^[64]. Если в случае этих людей мы имели дело с крайними проявлениями опасных тенденций, то Джерри Гарсиа из «Грэйтфул Дэд»^[65] представлял собой смешанный тип.

Как прекрасно знали и Платон, и Юнг, культуры и организации могут с таким же успехом извратить и деформировать человеческую природу, как и наполнить ее содержанием. Стоит только вспомнить о перевязывании ног в древнем Китае или о сегрегации на Старом Юге. Корпоративная Америка также искажает личность в наше время. Но каковы критерии решения о том, к здоровью или к болезни ведут трансформирующие образы традиционной культуры или религии, будь то древние или современные? На основе чего мы должны отвернуть увечье гениталий, оскорбительное для женщин, приверженных этому обычаю в центральной Африке, если они настаивают на этой процедуре во имя спасения традиции? И для Юнга, и для Платона такая проверка была бы прагматической: способствуют ли трансформирующие образы, которые сохраняются и поддерживаются конкретной культурой, пробуждению в человеческой психике стремления к целостности, или противоречат ему. Координируют и уравновешивают ли они различные «способности» (Платон) или «группы инстинктов» (Юнг), направляют ли их таким образом, чтобы реализация возможностей была оптимальной под эгидой общего утверждения о смысле и цели того жизненного стиля, который формируется с их помощью? Платон напрямую говорит о нетерпимости сторонников традиционных религий по отношению к новаторским идеалам, отраженным в искушениях и смерти его героя, Сократа. Юнг проанализировал центральные трансформирующие образы своей собственной религиозной традиции, христианства, и, как Сократ в случае греческой религии и мифов, обнаружил отсутствие в этих образах чего-то важного.

В то время как Юнг признавал в фигуре Христа архетипический образ большой силы и неопровержимости, он все же считал его несколько незавершенным, поскольку этот образ не достаточно символизирует целостность. По мнению Юнга, этому образу не хватает тени. В своих более поздних работах он все чаще утверждает, что образ христианского Бога, Троицы, лишен тени, тьмы. Он полностью «благ», а зло определено только как privatio boni, отсутствие добра. Для Юнга, как и для Платона, трансформирующий образ, который пренебрегает важными элементами человеческой сущности или отвергает, обуздывает их, не выполняет своего назначения интеграции целостной личности и уравновешивания всех ее аспектов и сил. Клиторидэктомия отрицает нормальное сексуальное удовлетворение женщины, даже если на уровне культуры это говорит о социальном положении и об инициации во взрослую женщину. Такой образ отнимает больше, чем дает. Современные крупные корпорации требуют от служащих и работников, претендующих на более высокие зарплаты и повышение по службе, многих жертв – рушатся семьи, приходится работать по восемьдесят часов в неделю и бесконечно бывать в командировках. Некоторым такая система компенсирует затраты увеличением вознаграждений и возможностей, но при этом отрицаются основные жизненные ценности, состоящие в целостной и осмысленной жизни. Во всех трех случаях наблюдается отсутствие осознания тени.

Говоря откровенно, необходимо признать, что Юнг был прав относительно догматического образа Христа, образа идеального безгрешного человека; но он заблуждался относительно образа Иисуса из Евангелия. В синоптических евангелиях (от Матфея, Марка и Луки) Иисус представлен как Сын Человека, человек, который общается с обычными людьми, который свободно ест и пьет вместе с мытарями и проститутками, чье первое чудо заключалось в превращении воды в вино в разгар веселья на свадьбе. Он тот, кто нарушает суровое правило соблюдения субботы – священного дня отдохновения и воздержания, он может сердиться, даже быть резким. Он также лечит тело, исцеляя недуги слепых и болезных. Иными словами, он воплощен как обычный человек, он живет человеческой жизнью и умирает. Он дышит, потеет, смеется и плачет. Это не абстрактный, нечеловеческий образ совершенства. Создатели Евангелия изо всех сил старались создать образ человека из плоти и крови. Иисус – это деятельный человек, занимающийся насущными ежедневными проблемами и погруженный в человеческие условия существования на всех уровнях. Что касается портрета Иисуса в трех Евангелиях, Юнг заблуждался в своих рассуждениях о недостатке тени.

Юнг верно определил проблему в случае догматической версии Христа – такого, каким его образ выработан в Новом Завете Павлом и его ранними последователями, а позже служителями церкви, богословами и участниками церковных соборов. Основное внимание сместилось с человека, Иисуса из Назарета, к теологическим проблемам, таким, как искупление греха и расплата (Христос должен был быть идеальной жертвой, в противном случае божья справедливость не была бы удовлетворена). Загадка двойственной природы Христа, человеческой и божественной, и его отношений с Богом (Троицы) привели к возникновению большого числа философских и теологических трактовок, однако затемнили образ Иисуса из Евангелия. Более того, настоятельные требования ранней церкви создать библейский канон, который включал бы в себя, наряду с тремя Евангелиями, множество несопоставимых писаний – Пятикнижие, книги пророков Ветхого завета, Псалмы, четвертое Евангелие, писания Павла, апостольские послания и даже причудливое откровение Иоанна Богослова – закончились помещением Иисуса в прокрустов контекст. Трансформирующий образ Иисуса из Назарета был скомпрометирован таким набором текстов. Иисусу пришлось стать ответом на пророчества Ветхого Завета, исполнением древних обещаний о мессии – Сыном Бога, а не Сыном Человеческим. Это одновременно возвысило образ и выхолостило его, высушив его уникальность и напичкав его теологическими и философскими идеями. Иисус-человек затерялся в толкованиях, а попытки вернуть его путем поиска исторического Иисуса оказались неудачными.

Тем не менее, именно благодаря христианской традиции, которая постепенно стала господствовать в Римской империи, народу стал доступен образ, обладающий трансформирующей силой, что глубоко изменило систему западных ценностей и основных взглядов на жизнь. Несомненно, христианство изменило классическую культуру. При этом оно переопределило понятия добра и зла, набросив покров на тело и накинув одежды на обнаженные языческие статуи. Христианство предложило вести счет истории от падения человека, от последствий первородного греха. Оно также дало надежду о спасении и обещание вечной жизни после смерти. Оно видоизменило видение природы и судьбы человечества, определило пути милосердия. Ничто в западной культуре не осталось незатронутым им. Но трансформирующий образ, находящийся в центре христианства – Иисус из Назарета – переместился на периферию в погоне за социальным и культурным господством. Ко времени, когда известное изображение Возрождения – портрет папы Льва X, который во всей своей величественной земной чувственности и мирском великолепии и мощи был столь блистательно написан Рафаэлем, уже можно было задаться вопросом: имеет ли этот образ хоть что-то общее, не говоря уже об общности духовных взглядов, с Иисусом из Назарета. Трансформирующий образ как таковой был трансформирован, и пришло время Реформации.

И Реформация, и Ренессанс, в большей или меньшей степени совпавшие исторически, были попытками вернуться к истокам. Реформация христианства была попыткой возвращения духа ранней церкви – непорочности целей и простоты. Левое крыло Реформации представляло собой, по сути дела, коммунистическое движение, которое обращалось к сцене из Деяний Апостолов, где все верующие отдавали свои земные владения в общий котел. Ренессанс же в поисках вдохновения обращал свой взгляд на древних греков, пытался вернуть полноту человеческой формы с присущей ей красотой и чувственностью. И хотя обе стороны были в избытке наделены гениальностью и не страдали от нехватки вдохновения и энергии, их совместное существование говорило о серьезном кризисе западной культуры. Она зашла в тупик, который был местами так же прекрасен, как в свое время средневековье; для того, чтобы прорваться вперед, западная культура должна была вернуться назад в далекое прошлое в поисках трансформирующих образов. Ренессанс нашел или вновь открыл идеал Платона – Прекрасное, tό Agathόn; Реформация вновь открыла Библию. И то, и другое стало трансформирующим образом соответствующего движения.