Текст книги "Эвкалипт"

Автор книги: Мюррей Бейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

6
MACULATA[19]19
  Эвкалипт пятнистый (Е. maculata).


[Закрыть]

Красота этого дерева заключается в гладкой, чистой на вид коре. Дерево сбрасывает ее неровными клочьями, так, что остаются крохотные ямочки – отсюда название: пятнистый эвкалипт, – а по мере того, как кора стареет, она меняет цвет с кремового на серо-голубой, розовый или красный и становится пестро-крапчатой. Ствол, как правило, прямой и симметричный.

Цветы собраны в довольно крупные сложные соцветия, плоды яйцевидные, с коротенькими плодоножками и туго сомкнутыми створками.

И так далее, и тому подобное.

Молодые листья порою достигают фута в длину, причем черешки крепятся над основанием. Взрослые листья – ланцетовидные, серповидные, верхняя и нижняя стороны по цвету практически не отличаются.

В разговоре мистер Грот, чуть не причмокивая от удовольствия, так и сыпал терминами «черешок», «цветорасположение», «серповидный» и «ланцетовидный», с легкостью выговаривая такие слова, как «черешчатый», «веретеновидный» и «эуфемер». Холленд, специальную терминологию так и не освоивший, порою не мог понять, о чем мистер Грот толкует.

Пятнистые эвкалипты произрастают главным образом на тучных почвах, особенно на жирных суглинках, образовавшихся из сланцеватой глины; этот вид зачастую соседствует с серым эвкалиптом (он же – эвкалипт молуккский, Е.moluccana) и железнокорами.

Данный вид был впервые описан в 1884 году Дж. Д. Хукером, ботаником с исследовательского судна «Эреб». Ранние его работы посвящены флоре Тасмании. Хукер, один из охочих до научных данных викторианцев, жадный до классификаций и подтверждений, был другом и помощником Дарвина. Столько всего еще предстояло сделать, столько всего записать! Ему не сиделось на месте; в фотостудии он и то весь извертелся, пока его снимали: бачки и рука изнуренной жены на плече. Он все боялся, что умрет молодым, не успев ничего сделать. Для Хукера называние и классификация всего сущего лежали в основе понимания мира; по крайней мере, создавали такую иллюзию. Умер он в девяносто четыре года. Еще один пример – выбранный совершенно наугад! – гиперактивного разума, командующего телом? Где он, спрашивается, время-то находил? В одной только «Флоре Британской Индии» Джозефа Хукера – семь томов.

Хукер сменил отца на посту директора Кью-Гарденз[20]20
  Большой ботанический сад в западной части Лондона; основан в 1759 году; полное название – Королевский ботанический сад Кью.


[Закрыть] в Лондоне. И, как и в отцовском случае, к его собственному имени добавился описательный титул, означающий высшее классификационное отличие: Джозефа Далтона Хукера возвели в сэры – за верную службу деревьям.

Мистер Грот посетил Кью незадолго до своего приезда к Холленду. Надо ли говорить, что бросился он прямиком к эвкалиптам, начисто проигнорировав типичные образцы деревьев, кустов и папоротников из всех стран подлунного мира («в Литве дуб считался священным деревом»); так в огромном музее какой-нибудь посетитель пробегает мимо рядов терпеливо взывающих к нему шедевров лишь для того, чтобы рассмотреть одно-единственное полотно в дальнем углу – вот вам резко суженное поле зрения, что в зоопарке практически неприменимо.

Мистер Грот, как любой разумный человек на его месте, был уверен: среди многих эвкалиптов в Кью найдется и пятнистый, посаженный в память того самого представителя администрации, что первым его описал. Более того, мистер Грот не сомневался, что именно этот эвкалипт будет красоваться на почетном месте. Но нет: из двух – двух и не больше! – эвкалиптов, каковые ему удалось-таки отыскать, не раз и не два спросив дорогу, один оказался полудохлым снежным эвкалиптом (он же – Е.pauciflora, эвкалипт малоцветковый) – жалкое зрелище, одно слово! – а второй, напротив дамской комнаты с башенками, – сидровиком (он же – эвкалипт Ганна, Е.gunnii). Правда, эвкалипт Ганна тоже был впервые описан Джозефом Хукером; но ведь пятнистый эвкалипт куда красивее сидровика. Знатоки утверждают, что из них из всех пятнистый – самый эффектный.

Мистер Грот на всякий случай сверился с табличкой и, хотя ему, конечно, не хотелось, чтобы его видели шатающимся вокруг дамских туалетов, принялся прохаживаться туда-сюда перед деревом.

Эвкалипт смотрелся на диво неуместно: никому не нужный, всеми забытый и заброшенный. В нижней части ствола зияла похожая на вагину щель – словно в патриотическом протесте против перевозки и изоляции.

Женщины входили и выходили. Были среди них и прехорошенькие, с детьми. Мистер Грот то расхаживал туда-сюда, то отступал от дерева на шаг-другой, не в силах уйти.

Вот он присел на скамейку, сцепил пальцы. Чем еще ему заняться в Англии, он понятия не имел. Любой при взгляде на него сказал бы, что бедняга хандрит.

Смутная неясность ощущений – не совсем то, к чему он привык, и однако ж сейчас он смутно ощутил, что рядом с деревом остановилась женщина. Она как-то странно поозиралась по сторонам – чуть полноватая, с шарфиком на голове, затем, оставив ребенка в коляске, отбежала назад и порывистым движением бросила в щель ствола конверт.

По крайней мере, так показалось мистеру Гроту. Сидя на скамье, он размышлял о том, что года его измеряются деревьями: какие-то покосились, какие-то зачахли. А временные интервалы между ними ритмичны, почти как в музыке. Его собственная биография битком набита деревьями. А теперь вот он пялится во все глаза на одинокий эвкалипт Ганна, на месте которого по праву полагалось быть эвкалипту пятнистому.

Мистер Грот уже лениво размышлял про себя, не встать ли и не полюбоваться на дерево еще раз, или, может, взять да и просто-напросто уйти, ибо пора, когда появился молодой садовник. Он опустил тачку наземь и на виду у всех засунул руку по локоть в вагинообразную щель сидровика – в Австралии такое ему бы даром не прошло. Мистер Грот наблюдал. Парень вскрыл конверт. Засунул было в задний карман, однако тут же вытащил снова. Вздохнул, огляделся, улыбаясь, и тут заметил Грота.

Интимная сцена в двух частях, свидетелем которой стал мистер Грот, запомнилась ему до конца жизни. Возможно, навеяна она была окружающей зеленью. Тени складывались в зубцы и решетки; до странности темные тени. И – непременно пылкое нетерпение, сперва снедающее женщину, потом оно же пробудило к жизни пылкое нетерпение молодого садовника. А еще – его забрызганные грязью сапоги. Интервал между двумя действиями; возрастная разница между участниками. Розовый узорчатый шарфик.

При этом мистер Грот понятия не имел, что написано в записке и кто эти люди; открытый финал повисал в воздухе, под стать угасающему дню.

Вскорости после этого мистер Грот, взвешенно и обдуманно, как всегда, принял решение: он завоюет руку крапчатой Холлендовой дочки.

7
REGNANS[21]21
  Эвкалипт царственный (Е. regnans).


[Закрыть]

«Экая орясина» – этот местный термин использовали сестры Спрант, превращая мужскую плоть в абстракцию. Сидя на отведенном для претендентов диване, мистер Грот торчал из клумбы смущенно алеющих роз, и плечи его приходились почти вровень с плечами Эллен. Трудно вообразить себе фамилию более неподходящую, нежели Грот, для человека столь высокого и статного. Соответственно, люди напрочь позабыли его имя, Рой, а спереди привесили «мистер». «Грот» подразумевает нечто горизонтальное, в то время как этот человек был вертикален: ни дать ни взять вытесанный из дерева телеграфный столб.

Больше всего Эллен заинтересовали его волосы. Поначалу ей подумалось, что пряди эти черны как вороново крыло. Потом она вспомнила туфли, увиденные в Сиднее: миниатюрные, глянцевые, иссиня-черные и словно бы составленные из двух половинок, прямо как расчесанные на пробор волосы мистера Грота: вот почему девушка взглянула на него благосклонно.

По возрасту этот человек годился Эллен едва ли не в отцы; однако если лицо ее отца с годами превратилось в красноватый рельеф, вобравший в себя валуны, и лощины, и заливные луга, и спинифекс[22]22
  Спинифекс – остролистая колючая трава, растущая на песках и закрепляющая песчаные дюны.


[Закрыть], лицо мистера Грота волшебным образом сохранило всю свою гладкость. Никаких морщин на нем не проступало, даже когда мистер Грот говорил. Черные волосы вписывались в контекст; неотъемлемая часть и здоровый побочный продукт несокрушимого самообладания, не иначе. Если складки где и были, так только на хрустящем костюме-«сафари» цвета хаки и полувоенного покроя.

Благодаря вертикальным линиям на злополучном костюме мистер Грот казался еще выше, нежели на самом деле.

За разговором с посетителем Холленд кивал больше обычного, а также проявлял толику терпения, весьма для него нехарактерного. Не то чтобы Холленд выказывал уважение, это вряд ли. Конечно, в мире эвкалиптов имя мистера Грота было у всех на слуху, но ведь и Холленда с его деревьями знали все.

В Аделаиде, где проживал мистер Грот, различие между городом и деревней, привнесенное еще греками, стерлось и сгладилось. Здесь деревня просачивается в город едва ли не до самых ступеней ратуши, по пути насаждая эвкалипты в придачу к широким прямоугольникам сухой травы. В результате жители Аделаиды обладают характерной ясной чистотой провинциалов в физическом плане и вместе с тем – смазанной расплывчатостью в плане духовном, а тако же и озабоченными лицами – ибо всякий день пересекают границу между городом и деревней.

Эллен между тем так и тянуло прикоснуться к черноте волос мистера Грота. Тянуло так, что она с трудом сдержала смешок.

– Как у вас с зубами? – громко осведомился отец. – Отведайте «камушков» – печенья из крутого теста, дочка сама пекла!

Почему еда служит своего рода терапевтическим подношением между людьми незнакомыми, толком так и не объяснено. Вот вам совершенно заурядное на первый взгляд действие, что на самом деле заключает в себе смысл куда более глубокий, нежели простое гостеприимство. Готовя пищу и на глазах у всех предлагая порцию чужаку, женщина словно вручает ему часть себя самой; ею можно насладиться, но это не плоть. Все, что чужаку дозволено, – это вкусный кусочек, женщину символизирующий. Фрагмент – и только. Она остается дарительницей, но до нее еще шаг.

Использование еды как средства – даришь и вместе с тем отказываешь, причем никакого горького привкуса не остается – уходит корнями в суровое, грубое прошлое, по всей видимости к номадам. Еда как посредник – и вместе с тем дефлектор! Можно без преувеличений утверждать, что она и по сей день служит в семейной жизни своего рода защитой.

Теперь мистер Грот наглядно демонстрировал сей глубинный процесс, принимая подгоревшую печенюшку Эллен как нечто само собою разумеющееся и благодарности едва ли заслуживающее, – в лучших традициях брюзгливых пожирателей фиников из пустынной Аравии. И, вытряхнув крошки из складок и сгибов, принялся класть их на язык одну за другой.

– Да я-то, в сущности, просто любитель, – напомнил Холленд своему гостю. – Дилетант из дилетантов.

Это они перемывали косточки прочим экспертам в своей области.

– А вам доводилось встречаться с…– Мистер Грот досадливо постучал шариковой ручкой: тук-тук-тук. – Его звали… как же его звали-то? Ну, в Англии еще такой город есть.

Эллен улыбнулась. Ей понравилось, как он это сказал.

Пытаясь припомнить фамилию известного специалиста по видам Северной Территории, отец морщил лоб и кривился, точно пес, в то время как их черноволосый гость, озадаченный ничуть не менее, сидел совершенно неподвижно, а лицо его оставалось гладким даже в задумчивости – гладким как локоть.

– Не Хангерфорд?

– Нет, этот спец по винограду. И, кстати, приказал долго жить. Под трактор угодил. Да вы с ним наверняка переписывались в ходе своих изысканий.

– Я уж много лет со специалистами не общаюсь, – отозвался Холленд. — Как только я тут все обустроил и дело пошло, в экспертах всякая надобность отпала. – Холленд коротко рассмеялся. – Сейчас-то это скорее они со мной связи налаживают, письмами так и заваливают. Даже из-за моря пишут; можно подумать, у меня на все ответы есть.

Пробило половину одиннадцатого, а мистер Грот с места так и не стронулся. Волнения своего он ничем не выдавал. Сидел себе на веранде в плантаторском кресле, вытянув длинные ноги. Не потрудившись еще назвать ни одного дерева, он уже давал понять, что это для него – пара пустяков.

Эллен не помнила, когда в последний раз отец ее разговаривал с кем-нибудь на веранде долее трех минут – ну, не считая ее самой. «Я здесь — ходячая энциклопедия!» – похвалился он как-то раз с торжествующим благодушием. Ее отец был не из тех, кто заводит близких друзей, это девушка уже давно заметила. Однако ж вот он, гляньте – стоит себе, подпирает столб веранды, напоминая Эллен о том, что ей всегда суждено ассоциировать сигаретный дым с отцом и тканью его одежды.

Мистер Грот тоже курил.

– Аделаида эвкалиптами битком набита, ни один пейзаж без них не обходится, другим городам такое изобилие и не снилось. Эти штуковины, они ж повсюду, куда ни глянь. (Явное свидетельство доверия: назвать эвкалипты «этими штуковинами».) У нас на заднем дворе растут fasciculosa[23]23
  Эвкалипт пучковатый (Е.fasciculosa).


[Закрыть] и cosmophylla[24]24
  Эвкалипт листоукрашенный (Е.cosmophylla).


[Закрыть], у соседей – роскошнейший свечнокор, в целом свете второго такого не сыщешь, и тут же на тротуаре – великолепный экземпляр medacarpa[25]25
  Эвкалипт крупноплодный (Е.medacarpa).


[Закрыть]. Понимаете, к чему я веду? Еще в школе нас учили распознавать разные виды древесины по волокну, чуть ошибешься учитель тебя хрясь полированной деревянной линейкой!.. Так что методическое мышление в меня, можно сказать, вколотили. А вот вы в школе, чтобы время скоротать, кидались друг в друга эвкалиптовыми орешками? У нас ведь и в школьном дворе эвкалипты росли: cladocalyx[26]26
  Эвкалипт ветвечашечковый (Е.cladocalyx).


[Закрыть] , если не ошибаюсь.

– Сам не возьму в толк, что на меня нашло, – поведал Холленд, отчасти в ответ на услышанное. – Вот приехал я сюда, посадил один, потом другой. Смотрю: хорошо бы вот еще тут дерево добавить и там тоже. Ну, сажаю; куда ж денешься-то? А в какой-то момент я словно порог переступил: уже не мог пойти на попятный или оставить все как есть. Но к тому времени вся ситуация сделалась… как бы это выразиться? – самодостаточной, что ли. Все, что касается эвкалиптов, вызывало живой интерес. Раньше, до деревьев, я мало в чем толком разбирался. А эвкалиптами вот увлекся: спасибо им.

– Они в вас как бы врастают, – совершенно бесстрастно пошутил мистер Грот. – А со мной по-другому получилось. У моей матери был абонемент на концерты аделаидского симфонического оркестра. Всегда одни и те же два места. Ну, вроде как на церковных скамьях крепились таблички с именами постоянных прихожан – помните? Так вот, впереди нас всегда усаживалась некая мисс Дора Херон – в розовато-лиловом – и все, бывало, молчит, словечка не вымолвит. А чтобы чужие микробы к ней не липли, она то и дело капала себе в платочек эвкалиптового масла из скляночки, не важно, чего бы уж там ни играли. А те, кто сидел поблизости – как вот мы с мамой, – не знали, куда и деться от резкого запаха. В придачу ко всему прочему неудивительно, что эвкалипты так запали мне в душу. – Мистер Грот заерзал в кресле. – Тем и жив, так сказать; а что, жизнь не из худших. – Он закивал. – Все познается в сравнении, – ни к селу ни к городу добавил он.

Эллен стояла у окна. До чего странно, как это мужчины то и дело поднимают какой-нибудь важный вопрос – точно плиты укладывают – и на полуслове останавливаются, оставляют все как есть. Степенной манерой изъясняться они скорее походили на затянутые брезентом, доверху нагруженные грузовики, что то и дело сбавляют скорость, нежели на живых, бойких пташек, перепархивающих от одного цветного блика к другому.

Мистер Грот встал.

– Ну, пойдемте, глянем на эти ваши штуковины, – обронил он как ни в чем не бывало. Подобное легкомыслие заключало в себе что-то зловещее.

Холленд разом отлепился от косоугольного столба веранды. А мистер Грот направился к эвкалипту «черная мята», что, фигурально выражаясь, подставил ножку городскому частично занятому водопроводчику. Рой Грот же лишь едва взглядом его удостоил, а после перешел к эвкалипту шаровидному, что растет на обезвоженных холмах Алжира, Южной Африки и Калифорнии, и к среброверхому жилокору у ворот, что вели в длинный узкий загон вдоль дома: там земля полого повышалась в направлении лесополосы. Эвкалипты росли здесь вразброс, на первый взгляд в совершенном беспорядке и куда ни глянь.

Эллен казалось, что мистер Грот шагает впереди, а отец плетется «на буксире»; эта оптическая иллюзия набирала силу по мере того, как увеличивалось расстояние. Новый кандидат в женихи был невероятно высок: отец выглядел рядом с ним этаким состарившимся участником соревнований по стипль-чезу, что семенит за хозяином или тренером, ожидая инструкций. На самом-то деле указания давал Холленд, мимоходом отмечая галочкой каждое правильно идентифицированное дерево.

Если вид вызывал какое-никакое затруднение, мистер Грот приговаривал:

– И что же это у нас тут такое?

В противном случае мистер Грот просто неспешно прогуливался себе от дерева к дереву, обходя загон – методично, очень методично. Подобная спокойная непоколебимость просто-таки шокировала: он шел все вперед да вперед, не сворачивая. И все столь же раскованно, словно на отдыхе, то и дело останавливался среди деревьев и заводил разговор о чем-нибудь совершенно постороннем.

К половине второго мистер Грот решил, что на сегодня довольно.

Головокружительно высокие деревья порождают небылицы, от которых еще не так голова кругом идет.

Жила-была однажды женщина по прозвищу Чертополоха. Если к ней прикасался мужчина – в любом месте, – кожа его приобретала стойкий синий цвет – несмываемо-стойкий, – так что все видели: он дотронулся до Чертополохи. А в один прекрасный день Эллен поведают о некоем шотландце (с Северного нагорья, не иначе), который упрямо отказывался разговаривать с собеседником ниже шести футов ростом. Отец Эллен на днях прочел в утренней газете заметку про женщину шестидесяти трех лет из Бразилии, жаловавшуюся на боли в желудке, и рентгеновский снимок показал, что она до сих пор носит в себе скелет зародыша, результат внематочной беременности, имевшей место лет этак за пятнадцать до того. Вы только вообразите себе – фермер, владелец имения в западной части Нового Южного Уэльса, берется собственноручно насадить все известные эвкалипты, так что и имение, и жизнь фермера преобразуются до неузнаваемости, подстраиваясь под эту цель. Однажды Эллен своими ушами слышала, как начальница почтового отделения обронила: «Она себе ожерелье сделала из цепочек для унитаза. Умно, слов нет». Один человек утопился в реке Мюррей близ Милдуры, нагрузив себя немецкими словарями и энциклопедиями. А другой, едва уйдя на пенсию, причем не так давно, проплыл по реке Мюррей из конца в конец, от истока к устью; несколько раз ему сводило ногу судорогой, он то и дело налетал на коряги и в придачу обгорел под солнцем, пока плыл. Зато в итоге остался ужасно доволен: ведь он совершил нечто такое, чего никто до него не делал, не говоря уже о том (его собственные слова), что никому это «и в голову не приходило». Есть на свете городок – вроде бы в Восточной Европе, – все жители которого, за исключением одного, глухи как пень. А дальше было вот что… «Мама уверяла, – рассказывала Эллен одна миниатюрная горожанка, – будто меня зачали под эвкалиптом». Глаза у нее были смещены к самому носу, точно пуговички на перчатках. Некий юноша-исландец, покидая дом родной и уезжая в Америку, накануне отъезда всю ночь, с вечера и до утра, пересчитывал морщинки на лице своей бабушки. А в призраков вы верите? Про одну храбрую женщину говорят, что она надела на себя «волшебные штаны» и на час превратилась в мужчину. Ночами обычно травят такие байки, что просто уши вянут. Как насчет истории про леди, что спасла город Ковентри, проехав по его улицам в чем мать родила и верхом на белом коне? Наверняка это выдумка: как же иначе, если конь – белый? А другой мужчина взял да и влюбился в реку. Или вот: совершенно здоровый юноша провел ночь с женщиной и у него зуб выпал.

Чем выше дерево, тем мельче семя. «Гигантский дуб растет из крохотного желудя». Очевидно, европейцы, этот афоризм придумавшие, крупных эвкалиптов в глаза не видели. Такой великодержавный монарх, как Е.regnans, эвкалипт царственный – при падении он сотрясает землю, а древесины его хватает на постройку дома с тремя спальнями, – растет из зернышка размером не больше вот этой, завершающей предложение точки.

В те дни, когда лесорубов в Виктории и на Тасмании еще фотографировали за измерением обхвата гигантских деревьев, было в результате объявлено (об этом то и дело трубили за границей, вроде как объем груди-талии-бедер кинозвезд некогда обнародовался для широкой публики), так вот, было объявлено, что эвкалипт царственный, в народе известный как рябинник, – самое высокое дерево на всем земном шаре; точно так же, как про Зальцбург говорится, будто там – самый высокий уровень самоубийств во всем мире, превосходящий даже весомый вклад Соединенных Штатов. После того, как в густых лесах были произведены дотошнейшие замеры, обнаружились по меньшей мере два рябинника выше ста метров; один якобы достигал ста сорока.

Естественно, что в сельских областях Австралии этому тихо радуются: как же, что-то родное вдруг оказывается лучшим в мире или хотя бы размерами превосходит всех прочих соперников. Юношеские комплексы в Новом Свете выставлены на всеобщее обозрение; фаллические символы, как их называли когда-то, идут просто-таки нарасхват, заодно с военными поражениями: ими торжественно потрясают на каждом шагу.

Со своей стороны, американцы смириться с вердиктом не пожелали. Что до Америки, над миром деревьев царствует секвойя калифорнийская. И восстановления в правах ждать пришлось недолго. Не успело одно поколение смениться другим, как самые высокие царственные эвкалипты, Е.regnans, стали терять верхушки в бурях или под молниями! Либо так, либо один-два первоначальных контрольных замера были неточны. Каков же резон, какова побудительная причина для преувеличения? Более же всего преувеличения в ходу незадолго до и сразу после смерти человека.