Текст книги "Паук"

Автор книги: Мустафа Махмуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Ты сумасшедший, ты безумец...безумец...

Потом этот крик превратился в лай, потом в стон, в сдерживаемые рыдания, в какие то блеющие звуки.

– Но что же делать? Что делать?

– Умирать!

– Но я не хочу умирать! – вскричал Себастьян, – я хочу жить, понимаешь, жить!

Крики исчезли, уступив место глухому рыданию. Дамиана сотрясали утробные рыдания. Было совершенно очевидно, что он всего лишь является инструментом воспроизведения этих странных звуков, которые он произносил, всего лишь своего рода рупором, радио, пластинкой, магнитной записью.

Духи? Кто были эти Дон Камильо и Дон Варгас? Существовали ли они в реальности? Я увидел, как Рагеб Дамиан медленно открыл глаза, огляделся, с трудом протянул руку и нажал на какую-то кнопку. Накаливание и свист прекратились. Я обнаружил, что он записал на магнитофон все, что происходило. Он был очень бледным, глаза его были налиты кровью. Он жадно проглотил глоток жидкости из термоса, включил магнитофон, чтобы прослушать записанный голос, когда он был в коме, и записал свои наблюдения в блокнот. Потом он зевнул, с трудом встал с кресла, взглянул на наручные часы, стер пот со лба, погасил свет и отправился в спальню.

Я оставался на своем месте до тех пор, пока не услышал, как он закрыл за собой дверь.

Первой моей мыслью было украсть блокнот, но я побоялся, что, проснувшись ночью и вернувшись в лабораторию, Дамиан может обнаружить пропажу и, испугавшись, может покинуть свое пристанище, обрекая меня окончательно потерять его следы. Было лучше, чтобы все оставалось на месте. Я вышел на цыпочках из своего укрытия и покинул дом.

Когда я с ветерком ехал по дороге, мне внезапно в голову пришла такая мысль: послать телеграмму моему другу, который был послом Египта в Мадриде, и спросить его, не известно ли ему чего-либо о Доне Мигеле Варгасе и о Доне Себастьяне Камильо. Воевали ли они во время гражданской войны? Как распорядилась с ними судьба? Это была слабая надежда, но я цеплялся за нее.

Часы у меня над головой прозвонили десять раз в то время, когда я дописал последнее слово в телеграмме и передал ее почтовому служащему. Когда на машине я возвращался домой, дождь лил как из ведра. Дорога блестела под дождем. Тысячи мыслей одолевали меня. Может быть, я нес всякий вздор? Может быть все это иллюзия то, что я видел и слышал? Кошмар? Сон? Разговор между этими двумя людьми Доном Камильо и Доном Варгасом, которых, возможно, и не существовало в реальности? Эти слова, которыми, лежа на соседних кроватях в госпитале, обменивались два военнопленных, двое раненых, закованные в гипс и борющиеся со смертью ? И это последнее слово в разговоре, этот крик Дона Камильо: "Но я хочу жить!".

Было совершенно очевидно, что Испания больше не воюет и что разговор касался закончившейся войны, вероятно, гражданской войны. Весь этот разговор был воскрешением прошлого устами медиума Дамиана. Было ли такое возможно? Возможно ли, чтобы голоса оставались в воздухе на протяжении многих лет до тех пор, пока медиум не возродил их? Или же это был крик желания жить, который придал этому прошедшему прошлому возможность возродиться? Было ли это чудо воли? Крик упорного неприятия смерти? Но чья это была воля? Воля мертвого обычно умирает в то же время, что и он.

Может, я снова брежу? Как это все ошеломляло!

7.

Я ходил взад и вперед по комнате, закрыв дверь. Я присаживался на край кровати, вставал, садился за письменный стол. Попытался что-то написать. Я размышлял, ломая голову, как будто я складывал какие-то таинственные головоломки из слов, которые никак не соединялись одно с другим. Я попытался собрать все странные факты, рассеянные в этой трудной загадке с того самого первого несчастного дня, когда я увидел лицо Дамиана. Преступление в доме № 15 по улице Ибн аль-Валид в квартале Кубба, обезглавленный труп на греко-католическом кладбище, мозг с извлеченной из него шишковидной железой и разрезанный вдоль, лежащий в растворе формалина, не считая других мозгов, лежавших в лотках. Но где же головы, – спрашивал я себя, – где же тела?

Что делает этот безумец со своим адским инструментом, который он направляет на череп жертв? Какие страшные лучи он открыл? В чем заключаются эти ужасные поиски, которые он проводит над сперматозоидами, извлеченными из живых лягушек? А эта голубая жидкость, которую он использует в экспериментах? Как объяснить этот нервный кризис, который охватывает его время от времени? И в чем истина тех звуков, которые он выговаривает в бреду? Десятки и десятки вопросов, на которые нет ответа. И самое страшное, это ощущение того, что человек этот соскальзывает к катастрофе. Что может стать с ним, если он потеряет рассудок? Что может произойти, если навсегда будет разорвана наша связь с истиной. Надо было любой ценой найти средство для того, чтобы прояснить все это до того, как не станет слишком поздно. Но как?

Как мы можем узнать то, что твориться в черепной коробке? Как раскрыть то, что твориться в голове?

Я нервно шагал по комнате, когда слуга постучал в дверь и передал мне телеграмму. Она пришла из Испании, я ждал ее. Лаконичный текст: "Дон Себастьян Камильо, тореадор, умер в гражданскую войну в Испании. Установить личность Дона Мигеля Варгаса не представляется возможным". Значит. Все это было правдой. Звуки эти не были бредом больного, и имена не были чистой выдумкой замутненного разума. Эти имена носили люди, которые существовали в реальности. Слова не были плодом воспаленного воображения. Они были произнесены когда-то, десятилетия тому назад в конце гражданской войны двумя пленными – Доном Камильо и Доном Варгасом на больничной койке, где они боролись со смертью. Их слова канули в небытие, а Дамиан их просто уловил в пространстве.

Как могло произойти подобное чудо? Благодаря какой-то части мозга, о которой нам ничего не известно, судя по всему, благодаря какой-то части, которая у нас не функционирует и которая не может быть ничем другим, как шишковидной железой. Дамиану удалось возбудить ее электрическими разрядами и химическим раствором. Который он впрыскивал себе в вену. И тогда железа обретала крайнюю чувствительность, становясь своего рода внутренним органом, способным видеть и слышать через время, своего рода радаром, обнаруживающим события, несмотря на покрывало прошлого. В это трудно было поверить! Но в конце концов, кто знает, что могло бы произойти, если бы слепой червь смог вообразить себе, что его примитивная нервная система включает зачатки слуха и зрения! Что произошло бы, если бы червь подумал, что спустя много лет его далекие потомки будут иметь глаза и уши. Можно с уверенностью сказать, что он счел бы это крайне удивительным и невероятным. Так же обстоит дело и с нами, мы слепы перед будущим. Мы не можем представить себе, что возможно видеть и во времени, как мы видим в пространстве, что история может стать для нас видимой и что в нашем мозгу есть зачатки любопытного аппарата, способного вспоминать о прошлом и читать в нем, как это сделал бы глаз, все, что оно содержит в себе. Что еще более волнительного может быть для духа!

Лик мира, вероятно, сильно бы изменился, если бы нашему зрительному полю удалось расшириться до такой степени, чтобы позволить нам видеть прошлое так же хорошо, как и настоящее, воспринимать события прошлого так же отчетливо, как и те, современниками которых мы являемся. Мы стали бы похожими на ангелов, на пророков, на богов! Но каким образом это может стать возможным? Как мне постичь тайну этого человека, как узнать то, что открылось ему? Для успешных действий был совершенно необходим четкий план.

На этот раз я прекрасно знал дорогу. Я снял слепок с замка и сделал себе ключ. Я тайно проник на виллу в то время, когда Дамиана не было дома. Все в лаборатории было на месте. Стерилизатор со шприцами кипятился на электроплитке. Коснувшись генератора лучей, я заметил, что он еще был теплым: значит, совсем еще недавно он был включен.

Не успел я как следует поразмыслить обо всем этом, как на ступенях лестницы послышались шаги Дамиана, и в замке повернулся ключ. Я быстро спрятался за ширму и увидел, как он вошел; в руках он нес большой пакет, который он положил на стол и открыл. В стеклянной банке был паук, один из тех гигантских пауков, которые во множестве встречаются в жарких экваториальных областях. По коже у меня пробежала дрожь при виде головы этого насекомого и множества маленьких блестящих глаз на ней. Мне казалось, что его глаза пристально смотрели на меня в моем укрытии. Время от времени паук поворачивался вокруг себя, шевеля головой со множеством глаз, похожий на купол обсерватории, и разглядывая обстановку в комнате. Я начинал дрожать в своем укрытии каждый раз, когда на меня смотрели его бесчисленные глаза.

Это длилось недолго, поскольку, вооружившись каким-то необычным режущим инструментом, очень похожим на вилку, Дамиан не замедлил открыть банку и медленно вонзил инструмент в спину паука, разрезав его живого вдоль. Потом он ловко скальпелем рассек ему голову. Спустя несколько мгновений он извлек оттуда какое-то белое студенистое вещество круглой формы и положил его в пробирку, содержавшую раствор. Я увидел, как студенистое вещество постепенно растворилось в жидкости и превратилось в беловатую эмульсию, к которой он добавил множество других растворов. Затем он поставил эту смесь в центрифугу, чтобы отделить осадок от светлой жидкости.

Обработав это в центрифуге в течение нескольких минут, он собрал осадок в стеклянную банку, прибавил несколько капель концентрированной серной кислоты и спирта, и наполнил банку наполовину дистиллированной водой. Затем он сделал что-то вроде дистилляции, в ходе которой он добавлял капли разных растворов. Спустя некоторое время я был уже не в состоянии более четко различать эти химические операции, из было слишком много для того, чтобы я мог подробно уследить за ними, тем более, что мне была неизвестна природа большинства используемых растворов. Я смог только понять, что он подвергал этот экстракт очень сложной химической обработке, чтобы, в конце концов, получить всего лишь несколько кубических сантиметров какой-то желтой жидкости.

Я увидел, как он очень осторожно перенес эту жидкость к автоклаву, поставил ее туда и установил время на таймере, с удовлетворением посмотрел вокруг себя, зевнул и прошел из лаборатории в спальню. Он совершал каждую операцию спокойно и уверенно, что доказывало, что он заранее знал, чему соответствует каждый жест, поэтому он даже смог выйти из лаборатории поспасть, будучи в полной уверенности, что все пройдет самым обычным образом.

Прошло несколько минут. В спальне все затихло. Дамиан спал.

Будучи не в силах справиться со своим любопытством, я оставил свое укрытие и тотчас же направился к таймеру на автоклаве, чтобы узнать, на какой час он поставил указатель. На десять часов. Значит, он предоставил себе два часа отдыха. Таким образом, у меня было два часа до того, как его разбудит сигнал автоклава. Целых два часа! Это было и много, и слишком мало.

Я бросил взгляд на паука, на его разъятую голову и на зияющую дыру, в которой находилось то студенистое вещество, которое он вытащил оттуда. Это был не мозг паука, как я себе представлял, а его слюнная железа. Именно для того, чтобы заполучить ее, Дамиан разрезал ему голову. Почему же он прилагал столько усилий для того, чтобы заполучить слюнную железу паука? Я открыл журнал записей, полистал его: большинство страниц были заполнены особыми химическими знаками. Их невозможно было расшифровать, не имея ключа. На одной странице были заметки карандашом: экстракт из почек мушмулы; скорость роста оплодотворенной яйцеклетки (зародыша) в щелочно-солевом растворе; гормоны в качестве катализаторов; невозможно нагреть раствор свыше 40 градусов, не убив при этом все сперматозоиды..." и еще какие-то зачеркнутые и неразборчивые строки.

Было очевидно, что он проводит свои исследования в самых различных направлениях. Было отчего прийти в замешательство. Я попытался установить возможную связь между слюнной железой паука, сперматозоидами, оплодотворенной яйцеклеткой и почками мушмулы. Какая связь могла существовать между всем этим? Да, именно. Какая связь? И все же, в самом деле, связь существовала. Как мне показалось, она заключалась в том, что все эти вещи общим имели то, что были живыми и быстро росли. Почка из всех частей дерева является самой живой и растет быстрее всего. Так же дело обстоит и с зародышем. Слюнная железа, производящая нити, из которых паук ткет свое жилище, является самым активным элементом животного. Сперматозоид также содержит по своему органическому составу зачатки обновления и жизни более, чем никакая другая энергетическая клетка.

Таким образом, Дамиан пытается проникнуть в тайну энергии, жизненной силы, роста и обновления, для этого он выбрал живые материалы среди веществ, которые наилучшим образом удовлетворяют этим условиям. Его цель – выделить все эти химические экстракты, обладающие волшебным действием, свойством генерировать жизнь, рост, энергию. Он ищет природный возбудитель жизни.

Я приподнял крышку автоклава и увидел некоторое количество экстрактов, на каждом из которых был номер и указатель зашифрованным кодом о его происхождении. В углу находилась голубая жидкость, которую он впрыскивал себе в руку. Я взял пробирку. У жидкости был странный запах, который напоминал запах чеснока.

Рассматривая жидкость, я уловил какой-то шорох у себя за спиной. Я обернулся. Передо мной стоял Дамиан. Глаза его были налиты кровью, веки опухли, щеки впали, волосы были всклокочены. Он двигался медленно, словно только начал учиться ходить, казалось, что он вот-вот упадет. Из его широкого рта не доносилось никаких слов. Охваченный ужасом он протягивал руку к пробирке, которую я держал в руке. Губы его дрожали. Изо рта текла слюна. Я увидел, что он хватает губами воздух, словно ему тяжело дышать, а потом он рухнул на пол во весь рост.

Я подбежал к нему. Он задыхался, открывал и закрывал глаза, терял сознание на какой-то миг, потом огладывался вокруг себя. "Я никого не убивал, – прошептал он, – я убил себя. Те, кто умер, не были убиты мной; они умерли, потому что их жизнь закончилась, ведь каждый из них прожил по миллиону лет. Чего еще они могли просить от жизни? Я тоже прожил миллион лет. Я видел вас при вашем первом рождении; вы не знаете, что вы рождались несколько раз, бессчетное число раз и что вы старый... старый, такой же старый как и большая пирамида".

Его взгляд помутнел, казалось, что он перенесся в мир иной. Он смотрел на меня так, словно сквозь меня он видел пустоту.

8

Состояние Дамиана было довольно странным. Кома? Конечно же, нет, поскольку он казался совершенно в здравом уме и рассудке; в глазах его был какой-то странный блеск. Те предметы, на которые он смотрел, казалось, сообщали о себе непривычные формы и значения. Он смотрел на меня, улыбаясь, как дитя.

– Каким именем мне вас называть, – прошептал он, – ведь у вас не одно имя, а более тысячи имен. Назвать ли вас тем именем, которое вы носили во времена мамелюков? Или во времена турков-османов или во времена Фатимидов? Вы можете представить себе, что в те времена вас звали Бахлуль эль-Халаби?

Он расхохотался. Мне показалось, что это, хотя и странное имя, было мне знакомо.

– Бахлуль, – продолжал он, улыбаясь, – Бахлуль... Вообразите себе немного. Поскольку на самом деле вы были шутом-бахлулем у халифа, именно шутом! Который прыгал перед халифом, чтобы позабавить его. Вы были малнького роста, не выше моего плеча. Да, да! У меня и сейчас в глазах стоит, какие штуки вы выделывали в прошлом. (Он снова расхохотался). Вы были так милы, Бахлуль!

Потом, взглянув на меня совсем по-другому, он сказал:

– Господин Дауд, получивший докторскую степень в Берлинском университете по хирургии мозга! Уважаемый ученый, при приближении которого все встают, едва завидев его. Как он далек от того шута халифа! Какая долгая у каждого из нас история. История длиной в один миллион лет. Не хотелось бы вам прожить один миллион лет? Тот, кто принимает эликсир, который есть у меня, может жить миллион лет, переживать давно прошедшее прошлое и листать все страницы истории. Какая чудесная вещь мозг! Вы специализировались на хирургии мозга, но, как и все специалисты, вы ничего не понимаете. Мозг это мир, не имеющий начала, свод архивов, реестр, огромный справочник; каждый день истории извечно сохраняется на листе вашего мозга. С самого начала жизни каждый день писан туда, листок за листком...

Не хотите ли вы пролистать одну за другой ваши собственные страницы? Не хотелось бы вам пережить историю всех времен?

Он на мгновение умолк, обхватил голову руками и взгляд у него был исполнен боли. Взор его затуманился; он снова стал задыхаться; зрачки его расширились; слова слетали с его губ подобно слабому прерывистому свисту.

– Больше никакой надежды... Я умру... Я... умираю... Свет меркнет у меня в глазах... мир погружается во мрак... мрак... свет... свет... Доктор Дауд... эликсир... лучи... лу...

Он схватил себя за шею и стал извиваться, словно чья-то рука душила его. Он сказал свистящим шепотом:

– Я никого не убивал, – силился он крикнуть. Я говорю вам, что я никого не убивал. Я даровал каждому миллион лет... миллион лет... Настоящая жертва – это я, я, который умирает сейчас, не находя для себя ни одного мгновения, ни единого мгновения, чтобы жить... Дауд, эликсир...

Я прижал его к груди. Мой язык, который парализовало от страха, наконец развязался:

– Где этот эликсир?

– Эликс...

– Его формула?

Он замолчал, закрыл глаза. Я с силой тряхнул его.

– Его формула, – вскричал я, – заклинаю тебя!

– Его форм... форм.. форм, – пробормотал он.

Потом, откинув голову назад, он угас. Он был мертв! Я не мог этому поверить. Я коснулся его глаз: в них больше не было блеска. Остекленевшие зрачки уставились в пустоту.

Жизнь Дамиана действительно завершилась. Моя последняя надежда умерла у него на устах.

Я с ужасом огляделся вокруг. В одну секунду я осознал страшную истину. Я был единственным наследником этой тайны. Никто, кроме меня, не знал жизни и смерти Дамиана. Как я должен себя вести? Я был с трупом на вилле, находящейся на проселочной дороге. И в тот момент во мне. К моему удивлению, проснулся врач. Невозможно было добиться от Дамиана ни единого слова, но здесь было его тело, у меня был его мозг. Я мог одним взмахом скальпеля узнать, что такого было в этому мозгу, способном видеть прошлое и проникать сквозь завесу времени. Мне, как ученому, следовало что-то предпринять. Тогда мне показалось, что время проходило подобно скорому поезду, колеса которого размалывали меня. Надо было действовать как можно скорее, пока не затвердели ткани. Я взглянул на лоток с инструментами и на скальпель, которым, часом раньше был разрезан тот самый паук. Мое научное любопытство было сильнее моего страха. Я взял скальпель и, не теряя больше времени, принялся за дело. Мне нужна была пилка для костей. В лотке их было несколько. Число их уже само по себе свидетельствовало о том, что Дамиан довольно часто производил подобные операции. Спустя полчаса напряженной работы мне удалось достигнуть мозга. Явно произошел прилив крови к мозгу: кровеносные сосуды его были явно расширены.

Первое, что я заметил, сделав продольный разрез мозга, это был размер шишковидной железы: она была в три раза больше обычной. Я с большой осторожностью извлек ее и положил в соляной раствор. Вся тайна заключалась в этой небольшой железе, величиной с зернышко люпина.

Я почувствовал, что то, что мне оставалось сделать было едва ли не самым трудным: я должен был сделать срезы и рассмотреть их под микроскопом, чтобы удостовериться в тех изменениях, которые произошли в этих клетках. Я знал, что найду все необходимые для этого инструменты: Дамиан неизбежно должен был пользоваться ими каждый раз.

Я не ошибся. В углу находился современный инструмент для получения необходимых срезов. Все было у меня под рукой, словно Дамиан знал, что мне это понадобится. Я получил несколько срезов, которые я подкрасил, чтобы исследовать их при помощи микроскопа. Первый срез, который я рассматривал, представил мне знакомую картину. Клетки очень походили на раковые. Никакого сомнения в том, что это было именно то, что я увидел в микроскоп в квартире № 15 по улице Ибн аль-Валид. Тогда я подумал, что речь идет о зародышевой ткани. Но это было не так, это был срез шишковидной железы. Рак? Нет, поскольку не было деления в клетках. Единственной общей точкой с раком была живучесть клеток, скорость их роста и их жадность к красящему веществу. Клетки шишковидной железы были в состоянии сильной активности, и ничего более.

Я уверен, что Дамиан добился этого результата при помощи эликсира, который он впрыскивал себе и при помощи лучей, которые он не раз использовал в качестве возбудителя. Я начал кое-что понимать. Но каким образом Дамиан получал свой эликсир из экстрактов раскрывающихся почек, паучьих желез и сперматозоидов? В чем именно состояла химическая обработка? В тех записи, которые он оставил, содержались подробности в зашифрованном виде. И тот, кто знал ключ к шифру, навсегда умолк. В любом случае, эликсир был здесь, и, может быть, можно было проанализировать его и свести к составляющим его элементам. Здесь был также аппарат для производства лучей; технически было возможно понять, как он устроен. Сколько надежд! Но было и другое, что, по моему мнению, было куда важнее, чем все эти надежды; более ценный опыт, чем все эти химические опыты... живой опыт.. Чтобы я попробовал! Чтобы я сам пережил опыт этой игры... Чтобы я прожил миллион лет, чтобы я увидел прошлое!

Вся эта идея пугала меня, сковывала мою волю и одолевала мои чувства. Я забыл обо всем и помнил лишь об одном: принять эликсир и направить на себя эти магические лучи, чтобы увидеть то, чего не видели ничьи глаза, и услышать то, чего не слышали ничьи уши. Съесть плод с запретного дерева... древа познания... и проникнуть в обетованный рай!

Я буквально растворился в этой идее; она затмила мой разум. Я был точно ребенок перед великолепным пирогом, о котором он знает, что тот отравлен, но, истекая слюной, хочет непременно попробовать его! Движимый непреодолимым инстинктом, похожим на ту самую силу, которая привлекла Адама к яблоку, я почувствовал, что судьба схватила меня. Все мои живые силы несли меня к этой тайне. Да, я хотел жить миллион лет, рождаться миллион раз, познать подобное бессмертие.

Спонтанным жестом я наполнил шприц голубой жидкостью и воткнул его себе в вену. По мере того, как его содержимое медленно смешивалось с моей кровью, я испытал какое-то свежее ощущение, неясное оживление, словно дрожание листьев под весенней росой... состояние пробуждения... порыв... опьянение... силу, расцвет, подобный распусканию почек. Странное чувство новизны, стремление ко всему сразу, поскольку, в моих глазах, все казалось предназначенным для того, чтобы привлекать меня. Нектар, очищенный источниками счастья!

Зазвонил таймер. Я вспомнил о десяти минутах. У меня было десять минут для того, чтобы подготовиться для приема радиации. Мои медицинские познания и мой опыт в антропометрии черепа помогли мне установить компас и тонкие рычаги аппарата, зафиксировать три катодных трубки на точное место в отношении моей головы таким образом, что пучки лучей могли скреститься в центре мозга, на шишковидной железе. Затем я нажал на кнопки вольтметра и амперметра, мне оставалось лишь нажать на красную кнопку, чтобы начать начало конца.

С безграничной страстью, точно речь шла о губах самой прекрасной женщины, я нажал на кнопку. Трубки слабо вспыхнули, и раздался глухой свист.

9.

То, что произошло, невозможно описать никакими словами. Любой словарь оказался бы здесь бессилен. Если я говорю, что меня охватил ужас, то этот "ужас" не имел ничего общего с тем, что знаком и привычен нам – он был другого рода, не имеющий обозначения в обычном языке, мне казалось, что мозг мой испаряется, что разум улетучивается. Можно было бы сказать, что некая пелена приоткрылась над каким-то пугающим миром, над неким лабиринтом, где теряются все смыслы. Красное пыльное небо окутывало все; это был мир, где смешивались бесчисленные тени морей, гор и долины; древние города с мощеными улицами и сводами галерей: люди в давно устаревших одеждах; неясные голоса.

Этот внезапный переход сопровождался судорогами, которые связали мой язык, лишили меня дара речи, парализовали меня и я стал подобен двум широко открытым от удивления глазам, подобным двум дырам в гипсовой маске, устремленным в пустоту.

Но по мере того, как проходило время, меня стало охватывать другое ощущение, совершенно отличное от первого. Я начинал чувствовать, что этот странный мир, который открылся мне, не был совершенно непривычным. Он был, до некоторой степени, даже близким; я узнавал некоторые его стороны: это был более подлинный, более реальный мир, чем наш обычный. Мне почти удавалось называть предметы, которые я видел, останавливать людей, которые бежали в многочисленных потоках, называть их по имени. Это был мир и люди, которых я знал; мир, где я уже когда-то жил. Как мне описать его, чтобы вы могли представить это себе? Представьте себе мир, различные элементы которого пересекались бы друг с другом, образы которого переплетались бы, подобно разрисованным витражам, налагаемым один на другой: когда каждый образ позволяет видеть, благодаря своей прозрачности, те, которые находятся внизу. В каждом человеке можно было увидеть другого, третьего, четвертого и так до бесконечности. Были также звуки, цвета, события, время, эпохи и века в этих в этих кишащих людьми напластованных мирах. Однако, с точки рения разума это совсем не казалось неким смешением; каждый элемент здесь различался от другого, и что еще более любопытно, казался вразумительным и естественным.

В этом мире каждый индивид казался не изолированным, но множеством индивидов и лиц, подобно кадрам на киноленте, если ее рассматривать невооруженным глазом. В этом мире можно было увидеть не данного конкретного человека, но его историю на всем ее протяжении и его эпоху. В свою очередь время в этом пространстве улавливалось не интуитивно – оно имело свои конкретные и прекрасно видимые измерения. Это был ничуть не легендарный, а реальный подлинный мир. Некий мир, который знал меня так же хорошо, как и я его.

Вот среди бесконечной толпы идет какой-то человек, смотрит на меня, улыбается и называет меня по имени – Исаак. Да, именно так меня зовут Исаак. Я прекрасно знаю, что это мое имя. Мы идет вместе с ним пропустить стаканчик-другой в трактир, устроенный в каком-то старом доме. Я знаю это место, и трактир, и прислугу. Завидев меня, все приветствуют меня с улыбкой, которая выдает давнее знакомство. Мой приятель Дакран рассказывает мне о женщине, которую он купил на невольничьем рынке, о запахе ее пота, о ее пышных бедрах. Я смеюсь и пью; нам подают жареное мясо с пряностями, и мой приятель говорит мне: "Попробуй эти пряности, они преотличные, их привезли из Басры!"

И вдруг у входа в трактир слышится звон щита, кольчуги и оружия, затем крик, приглушенный стон и чьи-то быстрые шаги. Мы встаем, слегка пошатываясь. У двери испускает дух воин с перерезанным горлом. Я отнимаю руку, обагренную кровью, и вижу прямо перед собой вооруженного до зубов воина, который говорит мне: "Проклятый Исаак! Убийца! С твоих рук капает кровь!" Я оглядываюсь: мой спутник убежал, спасая свою шкуру.

– Проклятый Исаак! Торговец ядом! Ты – само проклятье для жителей Багдада.

– Друг мой, да смилуется над тобой Аллах, я торгую не ядами, а лекарственными растениями.

– Лекарственными растениями или же талисманами и заклинаниями? Неверный! Нечестивец!

– Я не занимаюсь чародейством; оставь меня, да смилуется над тобой Господь! Я – чужестранец, перс, я не из этих краев.

– Сегодня же вечером ты, перс-чужестранец, погостишь в тюрьме, а завтра предстанешь перед великим справедливым судьей, а послезавтра, если позволит Аллах, тебя зароют в землю!

– Клянусь Богом, я невиновен.

– Именем какого Бога, клянешься ты, неверный?

– О люди, я невиновен.

– Неверный! Перс!

– О люди, я невиновен.

Я кричу во все горло, целуя ему руки и ноги и дрожа от страха. Все напрасно. Я провожу ночь в тюрьме в кромешной тьме, сырость и холод пробирают меня до самых костей. Вокруг меня слышится чей-то храп, шорох передвигаемых предметов, кашель, хрип умирающих. Наутро перед судьей этот воин свидетельствует, что видел, как я убивал другого воина, и что руки мои были в крови. Судья приговаривает меня к смертной казни, и палач рубит мне голову перед дворцом Омейядов. Я умираю, но до бесконечности, поскольку в этом странном мире никто не заканчивает свою жизнь: все бесконечно возрождаются и вновь живут.

И вот уже я в " Монастыре Фиников ", в Синайской пустыне. Я – епископ Жан, добропорядочный святой отец, сердце которого преисполнено любви. Моя жизнь посвящена молитве и поклонению, пищей мне служат сухие финики и ячмень, дни мои проходят в созерцании и размышлении, со всех концов земли ко мне приходят люди за благословением. Жизнь, исполненная прощения. Нет... Нет, мне это не снилось. Когда палач рубил мне голову перед воротами дворца Омейядов, то, что я ощущал, не было кошмаром; я жил и умирал; моя жизнь была реальной, и мои страдания тоже.

В те мгновения, когда я вдруг вспоминал о себе, что я доктор Дауд, это было таким бледным образом, что казалось мне сном. Какое видение! Десятки раз я обнаруживал себя в стольких местах под десятками имен. Каждый раз я приходил в этот мир другим человеком, как действительно новый человек. Время во всей его полноте принадлежало мне, я проживал его день за днем; у каждого из этих дней была своя свежесть, своя нежность и своя горечь, словно он был первым и последним днем жизни.

Однажды вечером на базаре в Кордове я встретил прекрасную зеленоглазую Матильду. Она несла корзину с инжиром. Теплой апрельской ночью под луной мы побрели вместе, обняв друг друга за талию. Легкий ветерок уносил наш шепот. Как сладок поцелуй украдкой! Как нежна ласка дрожащих пальцев сплетающихся рук. И это оцепенение, это головокружение. И длинные косы. Этот аромат. Этот нежный шепот.

Что может сделать сабля, вонзенная в сердце того, кто познал любовь? Ничего. Он встретил ее и полюбил, а значить он полно прожил жизнь; смерть ничего у него не отнимет. Мы расходуем вечное достояние, которое никогда не иссякнет. Наша жизнь длится миллионы лет. Наш возраст равен возрасту звезд. Мы ничего не теряем; нет никакого смысла торопиться, стенать, сожалеть. Жизнь длинна, она вечна, и возможности – безграничны.