Текст книги "Телевизор одноглазый"

Автор книги: Мушрин Аль-Рамли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Мушрин Аль-Рамли
Телевизор одноглазый

Photographs by Stephan Tillmans / Luminant Screen Shapings

Мне едва исполнилось тринадцать, когда началась война между Ираком и Ираном, и в первый же год погиб мой старший брат, а один из двоюродных попал в плен. Именно тогда я стал слышать, как отец, оставаясь наедине с матерью – в саду, на кухне, в спальне или в хлеву, где она доила коров, – последними словами кроет «Господина Президента».

Это приводило меня в замешательство: я никак не мог увязать его грубую ругань с фотографиями, которые нам показывали в школе, и красивыми песнями, которым нас там учили. В этих песнях Господин Президент назывался вождем, великим учителем, героем, храбрецом, гением, богатырем, и был он бесценным, боговдохновенным и так далее из длинного списка существительных и прилагательных, вообще всяких громких слов, значение которых мы не всегда понимали. И мечтали своими глазами увидеть Президента хотя бы во сне – кое-кто даже утверждал, что это ему удалось, – а когда вырастем, стать такими же, как он.

Поздней ночью, встав попить или пописать и проходя мимо дверей гостиной, где сидели втроем отец, мать и тетка, чей сын попал в плен, я снова слышал ругань отца. Тетка частенько захаживала к нам, после того как вся деревня засыпала, чтобы вместе с моими родителями послушать вражеское тегеранское радио – в ту пору оно ежедневно передавало программу, в которой пленные посылали приветы своим семьям. И всякий раз, когда передача заканчивалась, а имя двоюродного брата так там и не появлялось, тетка принималась плакать, и моя мама ей вторила. Тут отец от злобы и отчаяния, отвернувшись в сторону, плевал на пол, а иногда еще хватал тапок и начинал лупить им по своему плевку с такой ненавистью, словно перед ним был скорпион, и выкрикивал при этом непотребные ругательства. А ведь сам наказывал нас, если слышал от кого хоть одно грубое слово.

Это была одна из многих несуразностей, которые я с тревогой подмечал в характере отца. Но не стану отрицать: я очень гордился тем, что он был единственным в деревне владельцем маленькой коробочки, умевшей говорить и петь, под названием «радио». Хотя, если честно, петь ей не позволялось никогда, потому что, едва заслышав любую музыку, отец сразу же начинал искать новости или какую угодно передачу с чтением Корана.

Он очень ловко управлялся с красной палочкой, гулявшей по шкале радиоприемника, знал все станции и расписание всех программ. Именно поэтому мой отец был центром внимания, главным действующим лицом и настоящей звездой в деревенской кофейне по утрам, где мужчины окружали его и спрашивали, что нового происходит в далеком мире и какого сам он обо всем этом мнения. Отец так наловчился пересказывать им новости, что даже выработал свой особый стиль, и соседям оставалось лишь изумляться его огромным знаниям и восхищаться его богатым красноречием. Отца угощали чаем, кофе, йогуртом, приглашали покурить кальян и так далее. Из-за всего этого наполнялось завистью сердце кузнеца Халила, и тот не успокоился, пока не смастерил себе очень похожую железную коробочку, которую, правда, сколько ни бился, так и не заставил говорить.

Отец купил приемник, когда ездил в Ниневию продавать помидоры, хорошо уродившиеся в тот год. Он никому не разрешал даже пальцем тронуть свое радио. Прятал его в личный сундук с большим висячим замком, и, кажется, только раз довелось мне подержать его в руках. Тогда отец велел, быстро выбегая из дома: «Отнеси это матери и скажи, чтобы спрятала получше – слышишь? – получше». Разве можно забыть такое? Со страхом и изумлением я вертел аппарат в руках, прижимал глаза к щелкам, силясь понять, что там у него внутри. Но не столько видел, сколько воображал.

Деревня у нас маленькая, всего домов с полсотни, не больше, включая мечеть и школу. Все построено из глины и камней. Деревня лежит в узкой долине между горой Макхул и рекой Тигр. Поэтому мы редко куда выбираемся, да и к нам мало кто приезжает. Все мы здесь родственники, женимся на своих, помогаем друг другу строиться, убирать урожай или, скажем, на похоронах и на свадьбах. Порой случаются драки, чуть до смертоубийства не доходит, и все по самым пустячным поводам – из-за курицы какой или яйца. Правда, дело всегда заканчивается миром, и очень скоро.

Только один человек уехал из нашей деревни в город, да и то много лет назад, – это госпожа Лайла. Она влюбилась в разъездного торговца духами, который добрался на своем муле до наших мест. Но семья Лайлы отказала этому чужаку, когда он посватался. Она убежала с ним, и они поженились. По традиции наказание должно быть таким: любой родственник обязан убить виновную, если встретит ее в течение следующих двух лет. Но если указанный срок прошел и никто ее за это время не видел, она может вернуться, и брак будет признан. Так оно и случилось. Теперь госпожа Лайла по праздникам наведывалась в деревню вместе со своим мужем, торговцем духами. Одежда их отличалась от нашей и покроем, и расцветкой, а пахло от этой одежды так хорошо, что все у нас приходили в восторг.

Их приезды были лучшим из того, что приносили с собой праздники или что мы от праздников ожидали, ведь иначе мы бы просто угощались сладостями, пили чай, ходили на кладбище и снова и снова повторяли заученные фразы с пожеланиями счастья. Жители деревни наперебой приглашали их к себе в гости, каждый хотел опередить соседа и заполучить приезжих на ужин, потому что кроме чудесного запаха, исходившего от Лайлы, и позвякивания ее ожерелий и золотых браслетов, было еще одно: она обладала несомненным даром рассказчицы. Ее рассказы про город, да и про многое другое, сильно отличались от тех, что мы привыкли слушать перед сном из уст наших бабушек, – от сказок про султанов, принцесс, джиннов, ангелов, чародеев, говорящих зверей и летающих змеев.

В рассказах Лайлы речь шла об обычных людях, таких же, как мы, и в них не было ничего волшебного и сверхъестественного; а завораживали они нас пестрыми событиями и причудливым переплетением действующих лиц. В общем, деревенские до поздней ночи сидели вокруг Лайлы в гостиной либо во дворике одного из домов, и очередной хозяин, не расставаясь с улыбкой, то и дело предлагал ей чаю и домашнего печенья, разложенного на блюде вперемешку с финиками и кунжутом. Иначе говоря, сама Лайла и была для нас праздником. Женщины просили у нее совета, как завоевать сердце мужчины, а мужчины – как завоевать сердце женщины. Дети льнули к ней, потому что она непрестанно целовала и гладила по голове тех, что оказывались к ней поближе.

Позже мы раскрыли секрет и всех этих нежностей и повествований. Госпожа Лайла была бездетна, и все то время, пока мужа не было дома, пока он разъезжал на своем муле из деревни в деревню, она проводила перед телевизором.

Это обнаружилось на второй год войны, когда Господин Президент, посетив одну из курдских деревень, приказал подарить по телевизору каждой семье, в которой его еще не было.

А дело было так. Когда на деревенскую площадь сели президентские вертолеты, люди в страхе разбежались кто куда. Охранники притащили к Президенту нескольких беглецов, и он с удивлением спросил: «Я – Господин Президент, я – Вождь… Разве вы меня не знаете?» Те испуганно отвели глаза и замотали головами. Тогда Президент решил, что все граждане страны должны постоянно видеть его и знать в лицо. Мы получили телевизоры, по краю которых серебристыми буквами было написано, что это подарок Господина Президента, Вождя, и еще там имелись его имя и его маленькая фотография рядом с иракским флагом, а также девиз Республики. А в коробках – книжечки и брошюры с избранными его речами – вместо инструкций по пользованию телевизором. И чтобы все могли смотреть телевизор, он приказал провести электричество в каждую деревню, в каждый уголок страны, даже в пустыню, в шатры бедуинов, которые мы едва различали далеко-далеко, у горизонта, на другом берегу реки. А так как бедуины – кочевники, он подарил им электрогенераторы, чтобы можно было перевозить их вместе с телевизорами на верблюдах, куда бы бедуины ни направились.

И с того момента все переменилось, буквально все.

Наконец-то наши волосы перестали попадать в пламя керосиновых ламп, когда мы готовили школьные уроки, сражаясь с насекомыми и бабочками, летящими на свет. И дымок от коптящих фитилей больше не лез нам в нос. Но электрический свет навсегда погасил сияние славы госпожи Лайлы – мы обнаружили, что истории, которые прежде нас ослепляли, были всего лишь пересказами фильмов, увиденных ею по телевизору. Так что теперь ее визиты уже не добавляли особого привкуса нашим праздникам, и в первую очередь потому, что правительство именно по праздничным дням передавало самые лучшие фильмы, самые лучшие песни и танцы, тогда как в остальное время года все больше и больше показывали поездки и выступления Господина Президента, все чаще и чаще – военные репортажи и фильмы про войну, с трупами врагов, испуганными лицами пленных и нашими национальными флагами, которые гордо реяли на вершинах холмов, над покинутой и разоренной землей.

Старинные сказки постепенно стали забываться, а потом и вовсе отправились на кладбище вместе с нашими дедушками и бабушками.

Отец умер ровно через месяц после появления в нашей деревне телевизоров. Мать говорила: «Его убило горе». Мы не могли понять, что она имела в виду. Было ли для него горем то, что мой родной брат погиб, а двоюродный попал в плен, или то, что теперь по телевизору то и дело показывали Господина Президента? Ведь раньше он выходил из себя и начинал в бешенстве плеваться, едва услыхав по радио его голос либо хотя бы имя. Или то, что отец вдруг перестал играть прежнюю роль по утрам в кофейне, поскольку люди и сами могли послушать новости и даже увидеть их в картинках прямо у себя дома, так что никто ни о чем его теперь не спрашивал?

Моя мать ни разу не забыла прихватить с собой радио, отправляясь навестить могилу отца.

А еще мне запомнилось, как наш сосед Абу-Хассун, посмотрев однажды длинный документальный фильм Жака Кусто с самыми разными и невероятными животными, а потом, в новостях, – на многолюдные антивоенные демонстрации, проходившие по улицам главных мировых столиц, заявил, выпучив от изумления глаза: «Господи, сколько же доброй воли и терпения тебе было надобно, чтобы создать такую прорву разных тварей и разных людей! А я вот, к примеру, иногда собственных детей ненавижу, да и себя самого тоже, так как же Ты-то выносишь все это?» Правда, он тотчас стал молить Аллаха о прощении за такие слова и признал, что Бог и вправду велик, всемогущ и заслуживает того, чтобы называться Богом, коли умудряется ладить со всеми этими шумливыми людьми и с таким разным зверьем. Затем он поспешил сменить тему и задался вопросом: «Если столько людей не хотят войны, чего ж они вечно воюют между собой?» Тотчас уразумев, что вопрос этот чрезвычайной важности, он надел костюм, взял свою палку и направился в мечеть к имаму. Имам ответил: войны ведут между собой не люди, а их головы, дорогой Абу-Хассун. Но так как Абу-Хассун его не понял, имам все время от полуденной молитвы до вечерней потратил на то, чтобы объяснить: любые человеческие болезни гнездятся не в теле людей, а в голове, президенты же – это для народа все равно что голова. Вот они-то и разжигают войны, а остальные люди всего лишь служат поленьями для этих костров.

Кто на самом деле заблистал у нас яркой звездой с самого момента появления телевизоров, так это имам, потому что был он непримиримым их противником и теперь свои пятничные проповеди направлял против телевидения, так что в конце концов заронил в наши души сомнение, от которого никто из нас и по сей день не избавился. Однажды он заявил, что этот ящик есть не что иное, как окно, через которое проникают к нам всяческая отрава и огненное дыхание преисподней; в другой раз, что телевизор – сам сатана и что он разрушает умы, сердца, семьи и целые страны. А еще он называл телевизор антихристом, доказательством чему служило то, что в точности таким его и описывали древние книги: у него всего один глаз, и он ловко совращает людей, без труда растлевает их, особенно женщин. Вот откуда повелось новое название – Растлитель, ибо даже наш достойный и чистый арабский, язык священного Корана, не удостоил его специальным именем, оставив за ним иностранное прозвание – телевидение. Кое-кто пытается убедить нас, говорил имам, что слово происходит то ли от глагола «видеть», то ли от существительного «видение»… О, люди! Уж какое тут «видение»! Слепота это, самая что ни на есть настоящая слепота: он ослепляет вас, мешает увидеть друг друга, самих себя, мешает увидеть истину и прямой путь. Как можете вы позволять, чтобы одноглазое чудище заставляло вас все видеть по-своему?

И люди начали придумывать имена для своих телевизоров, словно речь шла об их собственном ребенке, собаке или корове, лишь бы не называть их впредь иностранным словом, чуждым нашему языку. Однако в то же самое время телевизор сам стал подкидывать новые имена для младенцев, имена, про какие раньше в нашей деревне никто и не слыхивал.

Взять, к примеру, кузнеца Халила, известного как силой своих мускулов, так и неуживчивым нравом, который с людьми обращался не лучше, чем со своими железками, и был таким упрямым, что получил прозвище Железная Башка. Когда жена его родила двух мальчиков-близнецов, он назвал их Рембо и Тарзан, ибо главным в жизни почитал силу. Так вот, когда Халил принес близнецов регистрировать, служащий делать это отказался со словами: наш закон запрещает давать детям иностранные имена, особенно такие, как эти, ведь они идут от героев, придуманных американцами, нашими заклятыми врагами. Халил страшно рассердился и вознамерился во что бы то ни стало назвать близнецов именно так и никак иначе, служащий тоже уперся и ни за что не желал уступить. Тогда Халил положил младенцев на стол перед служащим, достал из кармана нож и приставил к горлу одного из новорожденных: «Если ты не запишешь их под теми именами, какие я выбрал, я прямо тут перережу им глотки и оставлю тебе два трупа. Я их отец и имею право называть их по своему усмотрению, а также делать с ними, что мне заблагорассудится». Чиновник сдался, и так появились в нашей деревне Рембо и Тарзан, которые некоторое время спустя стали самыми лихими и неуправляемыми подростками, но и лучшими охотниками на перепелов и первыми, когда дело касалось воровства кур, яиц или фиников в чужих садах.

Как-то раз Халил долго щелкал кнопками, переходя с канала на канал, но везде находил либо документальные фильмы, либо передачи про животных в африканских джунглях, и тогда он сказал своему сыну Тарзану: «Пойди посмотри, видать, антенна упала в хлев».

В тот самый первый день, когда в наших домах установили телевизоры, мы, малышня, долго крутились вокруг непонятных ящиков и даже залезали под них, силясь понять, куда девались ноги дикторов и нижние половины их туловищ. Тех, кто был помладше, родители пугали симфоническими оркестрами, потому что детям музыканты казались злодеями с сердитыми лицами, которые точат свои сабли или машут палками, сопровождая все это странными звуками, то громкими, то совсем тихими. А еще больше они пугались, когда вместе с музыкой раздавались громкие вопли оперных певцов. Короче, малыши начинали дрожать от страха – и сразу делались послушными… писали и засыпали.

Моя тетка продолжала напряженно вглядываться в каждое лицо, мелькнувшее на экране, и сердце ее колотилось как бешеное, когда она видела кого-то похожего на ее попавшего в плен сына. К телевизору она относилась простодушно и ласково, словно к живому существу, поначалу даже пыталась его кормить. И еще она с ним разговаривала, потому что, по ее разумению, коли он умеет двигаться и говорить, значит, наверняка умеет и слышать. Она накрывала его, когда холодало, и мыла водой с мылом – пока из-за таких забот он не перестал работать.

В свою очередь жена имама, скромная, робкая и очень религиозная, входя в гостиную, непременно надевала бурку, объясняла она это так: «Не подобает сидеть при мужчинах-иностранцах с открытым лицом», имея в виду дикторов и актеров. Ей было все равно – что голоса гостей, что голоса с экрана, поскольку обычно она все равно не позволяла себе поднимать глаз на говоривших, а только слушала. Поэтому ей случалось отвечать телевизору, если она полагала, что вопрос задал кто-то из сидящих рядом людей.

Молодые женщины и девушки теперь уже не спрашивали госпожу Лайлу, как завоевать сердце мужчины. Они подражали женщинам с экрана и в одежде, и в манере речи, и даже в походке. Беременные ставили на телевизор стакан с водой, если там появлялся какой-нибудь красавчик, а потом выпивали эту воду в надежде, что младенец родится таким же пригожим. Некоторые девушки всякий раз, когда показывали их любимых певцов, ставили перед экраном букеты цветов. Почти все женщины сшили из старой одежды и украсили искусной вышивкой специальные красивые салфетки, чтобы накрывать выключенный аппарат.

Они ухаживали за телевизорами лучше, чем за мужьями, и нередко забрасывали из-за них домашние дела. Девушки научились кокетничать и вели разговоры о любви, а не о замужестве. Мало того, люди стали натыкаться на юные парочки в темных закоулках или в садах, парочки целовались взасос, чего никогда раньше здесь не знали, во всяком случае, не видели. Имам еще решительнее пошел в наступление на своего врага Растлителя, символ бесчестия и всеобщей катастрофы. Он боролся против антихриста, который обманывал наших детей и сбивал их с пути истинного – с пути высокой морали и традиционных ценностей. Поэтому имам советовал родителям пораньше женить своих детей, особенно это касалось девочек. И все больше и больше людей соглашались с ним и поддерживали в борьбе. Они смиренно шли к нему и спрашивали: «Шейх и имам наш, мы раскаиваемся и молим Аллаха о прощении. Как нам надлежит теперь поступать?»

Споры растянулись на целые месяцы, мнения и предложения росли числом и были весьма разноречивы. Жители деревни силились напрячь свои мыслительные способности и привлекали весь накопленный опыт, чтобы найти верный выход из положения. Раздавались голоса: давайте покидаем телевизоры в реку. Другие им отвечали: тогда мы отравим воду, которую пьем сами, которую пьет наш скот и которой мы поливаем поля и сады, кроме того, это обесчестит и развратит рыб и лягушек. Третьи предлагали: надо их сжечь. На что имам отвечал, что такого рода кару может насылать только Аллах, и никому, кроме него, не дано право наказывать другое существо огнем. Только один Бог волен карать огнем и отправлять людей в преисподнюю, а ведь в этом ящике заключены существа, которые разговаривают и двигаются, хотя мы не ведаем, из какой материи они сделаны, как не ведаем, из какой материи сделаны ангелы и демоны.

Тогда люди сказали: давайте разобьем телевизоры палками или забросаем камнями. Другие предупредили: если об этом узнает Правительство, всех нас отправят в тюрьму, убьют или сбросят на нас бомбы, ведь на каждом телевизоре написано имя Господина Президента, а также помещены его фото и знамя нашей родины. Третьи сказали: давайте продадим их или подарим городским жителям. Но их противники возразили: согласно нашей традиции и моральным правилам, подарок нельзя ни передарить, ни продать.

Вся эта неразбериха, все сомнения и споры продолжались до той поры, пока люди не согласились безоговорочно передать дело в руки имама, ведь это он посылает мольбы Аллаху, он, собрав урожай чужих просьб, включает их в свои молитвы в ожидании, что Бог укажет ему верное решение.

Но имам тоже далеко не сразу объявил нам, что надо делать. А если кто спрашивал, отвечал, что все еще просит у Аллаха совета, неустанно увеличивая при этом время молитв и чтения религиозных книг, а заодно и время сна, ибо наставления, которые Господь дает своим верным сторонникам, могут явиться во сне или же внезапно со всей очевидностью вспыхнуть в мозгу.

Прошло еще много времени, прежде чем наступил день фетвы. Имам собрал всех нас во дворе мечети и сказал: «Озарение, слава Аллаху, посетило меня вчерашним вечером. Как я и говорил вам прежде, это антихрист, и он вознамерился сделать так, чтобы зло росло и росло, покуда не покроет собою всю землю, и вот тогда Аллах пошлет нам Спасителя, который даст отпор одноглазому чудищу и одолеет его, и тогда уж добро будет расти и расти, покуда не покроет собою всю землю – до самого Судного дня. Таковы воля Аллаха и знак его, и ничего тут поделать нельзя, должны мы смириться перед его велением и принять. Так что все вы можете по-прежнему держать в домах своих Растлителя, дожидаясь назначенного срока, когда явится Спаситель и исполнится воля Аллаха. Это значит, что правоверные подвергнутся испытанию, да, суровой проверке, ибо, если бы Аллах не пожелал того, он не позволил бы уму человеческому изобрести нечто подобное. Выходит, у Аллаха имеется своя цель, свой умысел во всем этом деле».

После чего имам завершил свою речь привычной для него и весьма корявой фразой-стишком, к которым мы уже давно успели привыкнуть: «Вот твое решение вопросов искомых, о ты, творец насекомых. Ему следовать буду и я, о, творец всяческого зверья. Но воля твоя застала нас врасплох, о, ты, творец блох».

Таким образом ворвался шум далекого мира в уединение нашей деревни и в тишь наших домов. Телевизор превратился для нас в каждодневного и верного товарища, мы смотрели его днем и ночью, кое-кто завел у себя даже несколько штук: в гостиной, в спальнях, на кухне и в туалете, чтобы программа ни на миг не прерывалась, чтобы ни одна передача не была пропущена. И таким образом близился приход Спасителя.

Телевизор отнимал у нас столько времени, что постепенно почти на нет сошли разговоры и общение – друг с другом, с самими собой, с нашими животными, с деревьями и рекой. Взгляд у людей сделался тупым и бессмысленным, глаза стали огромными, как фары у трактора, уши вытянулись, как у ослов, языки усохли, как у птиц, а задницы от непрерывного сидения сделались квадратными.

Люди все больше приклеивались к телевизору, с каждым днем все больше и больше, несмотря на то, что первая жена имама – та, что поначалу столь боязливо относилась к новинке, – запустила среди женщин некий тайный слушок, а те донесли его в спальнях до своих мужей. Ясное дело, мужья отказались в него верить, отмахнувшись со словами: жена имама врет, а причина лжи – ревность и жажда мести. И вообще, все это женская болтовня. Изрекши свое мнение, мужья засыпали.

А жена имама клялась, что говорит чистую правду, хотя ни ревности своей, ни жажды мести не отрицала, поскольку муж ее, после того как в деревне появились телевизоры, взял себе еще трех жен. Вторую она ему так или иначе простила, как и третью – они, по ее словам, были глупыми и не такими красивыми, как она, но теперь, приведя в дом четвертую, он словно забыл про первую, то есть про нее, потому что последняя была гораздо красивее и очень походила на женщин из телевизора, чем и завоевала сердце имама, который проводил с ней каждую ночь, в то время как она, первая, не имела другой компании, кроме этого самого телевизора. Соседке она сказала: «Послушай меня, сестра, не было у имама никакого озарения, и сна не было, и вообще ничего, поверь: в ту ночь, когда он якобы увидел провидческий сон, мы с ним и не думали спать, мы с ним всю ночь смотрели Растлителя. Там показывали вещи, которые мне стыдно пересказывать, ну, ты уже и сама знаешь… И после всего увиденного у нас была совершенно безумная ночь. В жизни с нами не случалось ничего подобного – ни такой страсти мы не знали, ни удовольствия даже в наш медовый месяц, и вряд ли когда еще доведется нам пережить такое, сколько бы лет жизни нам ни осталось, никогда. Вот с той-то ночи он словно обезумел – хочет снова жениться да жениться… Телевизор отнял у меня мужа, тогда я взяла и отняла у мужа телевизор».