Моабитская тетрадь
Текст книги "Моабитская тетрадь"
Автор книги: Муса Джалиль
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
ЛЕКАРСТВО
Заболела девочка. С постели
Не вставала. Глухо сердце билось.
Доктора помочь ей не умели,
Ни одно лекарство не годилось.
Дни и ночи в тяжких снах тянулись,
Полные тоски невыразимой.
Но однажды двери распахнулись,
И вошел отец ее любимый.
Шрам украсил лоб его высокий,
Потемнел ремень в пыли походов.
Девочка переждала все сроки,
Сердце истомили дни и годы.
Вмиг узнав черты лица родного,
Девочка устало улыбнулась
И, сказав «отец» – одно лишь слово,
Вся к нему навстречу потянулась.
В ту же ночь она покрылась потом,
Жар утих, прошло сердцебиенье…
Доктор бормотал тихонько что-то,
Долго удивляясь исцеленью.
Что ж тут удивляться, доктор милый?
Помогает нашему здоровью
Лучшее лекарство дивной силы,
То, что называется любовью.
Октябрь – ноябрь (?) 1942
МЕЧ
Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет.
Александр Невский
«Клинок с чеканной рукоятью
Тяжел на поясе твоем,
И сапоги покрыты пылью, —
Ты утомлен, войди в мой дом.
И шелковое одеяло
Я постелю, желанный мой,
Омыть и кровью и слезами
Успеешь грудь земли сырой».
И голос молодой хозяйки
Немецкий услыхал майор,
Он в дом вошел, дверями хлопнул
И смотрит на нее в упор.
«Кто ты, красавица, не знаю.
Но ты годишься для любви.
Обед готовь, достань мне водки
И поскорей в постель зови».
Сварила курицу хозяйка
И водку льет ему в стакан.
Глазами масляными глядя,
Майор ложится, сыт и пьян.
Тогда она, покорна с виду,
Сняв сапоги с «господских» ног,
Берет мундир серо-зеленый
И разукрашенный клинок.
И, развалившись кверху брюхом,
Объятий сладких ждет майор.
Но вдруг он видит над собою
Блеск стали и горящий взор.
«Ты осквернил мой край родимый,
Ты мужа моего убил —
И раскрываешь мне объятья,
Чтоб утолить свой подлый пыл!
Ты пожелал, чтоб я ласкала
Моей отчизны палача?
О, нет! Кто к нам с мечом приходит.
Тот погибает от меча».
И до чеканной рукояти
Клинок ему вонзился в грудь.
Майор, головорез отпетый,
Окончил свой бесславный путь.
Он угощеньем сыт по горло.
Кровь заструилась, клокоча.
«Умри! Кто к нам с мечом приходит,
Тот погибает от меча».
Октябрь – ноябрь (?) 1942
ЗВОНОК
Однажды на крыльце особняка
Стоял мальчишка возле самой двери,
А дотянуться пальцем до звонка
Никак не мог – и явно был растерян.
Я подошел и говорю ему:
«Что, мальчик, плохо? Не хватает роста?..
Ну, так и быть, я за тебя нажму.
Один звонок иль два? Мне это просто».
«Нет, пять!» Пять раз нажал я кнопку.
А мальчик мне: «Ну, дяденька, айда!
Бежим! Хоть ты большой смельчак, а трепку
Такую нам хозяин даст – беда!»
Декабрь 1942
ЛИШЬ БЫЛА БЫ ВОЛЮШКА
1
Если б ласточкой я был,
Если б крыльями я бил,
В час, как солнышко зайдет
И Чулпан-звезда взойдет,
Дом родной, страна моя,
Прилетел к тебе бы я,
Только свет заря прольет.
2
Был бы рыбкой золотой,
В час, когда волной крутой
Белая кипит река,
Затопляя берега,
Тонкобедрая моя,
Верь, приплыл к тебе бы я,
Лишь туман падет в луга.
3
Был бы быстрым я конем,
В час, когда живым огнем
На траве роса блеснет,
Ветер гриву разовьет,
Дочь моя, звезда моя,
Прибежал к тебе бы я,
Лишь цветами ночь дохнет.
4
Нет, лишь воля мне мила,
Лишь бы воля мне была —
Я бы саблю в руки взял,
Карабин свой верный ваял,
Край любимый мой, тебя
Защитил бы я, любя,
В славной битве храбро пал!
1942
РАБ
Поднял руки он, бросив винтовку,
В смертном ужасе перед врагом.
Враг скрутил ему руки веревкой
И погнал: его в тыл под бичом,
Нагрузив его груза горою,
И – зачеркнут он с этой поры.
Над его головой молодою
Палачи занесли топоры.
Словно рабским клеймом ненавистным,
Он отмечен ударом бича,
И согнулось уже коромыслом
Тело, стройное, как свеча.
Разве в скрюченном этом бедняге
Сходство с воином в чем-нибудь есть?
У него ни души, ни отваги.
Он во власти хозяина весь.
Поднял руки ты перед врагами —
И закрыл себе жизненный путь,
Оказавшись навек под бичами.
То, что ты человек, – позабудь!
Только раз поднял руки ты вверх —
И навек себя в рабство ты вверг.
Смело бейся за правое дело,
В битве жизни своей не жалей.
Быть героем – нет выше удела!
Быть рабом – нет позора черней!
Январь 1943
ХАДИЧА
Хадича тонка, как ветка,
И с гуляния нередко
За полночь она приходит:
Любит погулять соседка.
Старый сторож рано что-то
Затворил вчера ворота
И заснул к ее приходу.
Как же быть ей? Вот забота!
Ночевать под лунным светом
У забора даже летом
Нелегко, будь даже совесть,
Как лицо, чиста при этом.
Хадича, уняв досаду,
Стала лезть через ограду
И о гвоздь внезапно юбку
Порвала, беря преграду.
Девушка, войдя в светелку,
Поступила б не без толку,
Если бы не поленилась
Ниткою взнуздать иголку.
Но она сказала: «Поздно.
Ишь как небо нынче звездно».
И, отдавшись сну безвольно,
Поступила несерьезно.
Утром, скинув одеяло,
Потянулась, еле встала
И помчалась на работу:
Времени осталось мало.
А в дороге, эка жалость,
Ножка слишком обнажалась,
Но ужасно модной юбка
Встречным женщинам казалась.
День прошел. И вот потеха:
Юбки, чтоб достичь успеха,
Женский пол разрезал сбоку.
Чуть не плачу я от смеха.
Изменяясь, как погода,
День живет порою мода.
Если б юбку в час прихода
Хадича вчера зашила,
Не испортилась бы мода.
Девушки, весной и летом,
Внемля дружеским советам,
Не гуляйте слишком поздно,
Очень вас прошу об этом.
В час, когда луна в зените,
Вы преграды не берите
И, порвав еще что-либо,
Модным это не зовите!
12 февраля 1943
ЛЮБОВЬ И НАСМОРК
Я помню юности года,
Свидания и ссоры.
Любил смертельно я тогда
Красотку из конторы.
И, как поведал бы о том
Поэт, чуждаясь прозы,
Моя любовь, горя огнем,
Цветы дала в морозы.
Схватил в ту пору насморк я
И, словно в наказанье,
Платок свой позабыл, друзья,
Отправясь на свиданье.
Прощай, любовь! Погиб успех!
Сижу. Из носа льется.
И нос, как будто бы на грех,
Бездоннее колодца.
Что делать мне? Что предпринять?
Не насморк, а стихия.
«Душа моя» – хочу сказать,
А говорю: «Апчхи!» – я.
За что страдания терплю?
Робеть я начал, каюсь.
Хочу произнести «люблю»,
Но не могу – сморкаюсь.
И вот, расстроенный до слез,
Вздохнул я очень страстно,
Но мой неумолимый нос
Тут свистнул безобразно.
Любовь и насморк не хотят
Между собой ужиться.
И хоть я в том не виноват,
Мне впору удавиться.
Такой не ждал я чепухи!
Опять щекочет в глотке.
«Я… я… апчхи… тебя… апчхи..»
Что скажешь тут красотке?
Я за руку подругу взял,
Я осмелел, признаться,
Но стал пузырь – чтоб он пропал!
Под носом надуваться.
Смотрю: девчонка хмурит бровь,
И понял я, конечно,
Что, как пузырь, ее любовь
Тут лопнула навечно.
И слышу, сжавшись от стыда:
«В любви ты смыслишь мало.
Ты, прежде чем идти сюда,
Нос вытер бы сначала».
Она ушла. Какой позор!
И я с печальным взглядом
Пошел (подписан приговор)
К аптекарю за ядом.
«Прольешь, красотка, вдоволь слез
Ты за мои мытарства!» —
Я в пузырьке домой принес…
От насморка лекарство.
И не встречал уж я, друзья,
С тех пор ее ни разу.
Так излечился в жизни я
От двух болезней сразу…
В сырой темнице стынет кровь.
И горе сердце ранит.
Нет, даже с насморком любовь
Ко мне уж не заглянет.
Март 1943
ВОЛКИ
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи, вблизи
Рыщут волки всю ночь напролет.
Разгораются волчьи глаза:
Сколько мяса людей и коней!
Вот одной перестрелки цена!
Вот ночной урожай батарей!
Волчьей стаи вожак матерой,
Предвкушением пира хмелен,
Так и замер: его пригвоздил
Чуть не рядом раздавшийся стон.
То, к березе припав головой,
Бредил раненый, болью томим,
И береза качалась над ним,
Словно мать убивалась над ним.
Все, жалеючи, плачут вокруг,
И со всех стебельков и листков
Оседает в траве не роса,
А невинные слезы цветов.
Старый волк постоял над бойцом.
Осмотрел и обнюхал его,
Для чего-то в глаза заглянул,
Но не сделал ему ничего…
На рассвете и люди пришли.
Видят: раненый дышит чуть-чуть.
А надежда-то все-таки есть
Эту искорку жизни раздуть.
Люди в тело загнали сперва
Раскаленные шомпола,
А потом на березе, в петле,
Эта слабая жизнь умерла…
Люди кровь проливают в боях:
Сколько тысяч за сутки умрет!
Чуя запах добычи вблизи,
Рыщут волки всю ночь напролет.
Что там волки! Ужасней и злей —
Стаи хищных двуногих зверей.
Март 1943
ВЛЮБЛЕННЫЙ И КОРОВА
Мне без любимой белый свет не мил,
В ее руках – любовь моя и счастье.
Букет цветов я милой подарил —
Пусть примет он в моей судьбе участье.
Но бросила в окно она букет, —
Наверно, я не дорог чернобровой.
Смотрю – мои цветы жует корова.
Мне от стыда теперь спасенья нет.
…Корова ест цветы. А той порою
Парнишка весь досадою кипит.
И вот, качая головою,
Корова человеку говорит:
«Напрасно горячишься. Толку мало.
Присядь-ка ты. Подумай не спеша.
Когда бы молока я не давала,
Она была б так разве хороша?
Она кругла, свежа с моей сметаны.
Какие ручки пухлые у ней!
Как вешняя заря, она румяна,
А зубы молока белей».
Притихшему влюбленному сдается:
Права корова. Разве ей легко?
Ведь на лугу весь день она пасется,
Чтоб принести на ужин молоко.
Утешился парнишка. Этим летом
Цветы он близ речушки собирал.
А после к девушке спешил с букетом,
Но все цветы корове отдавал.
Ну, так и быть. Буренку угощаю.
Иной любви, нет, не желаю сам.
Я счастлив оттого, что дорогая
Пьет молоко с любовью пополам!
Май 1943
ОДНОЙ ДЕВУШКЕ
Нежданна, необычна наша встреча,
Ведь ты издалека, и я издалека,
А словно мы давным-давно знакомы —
Сердечно руку жмет твоя рука.
Как звать меня, еще не знаешь толком,
А мне в глаза глядишь с любовью ты, —
Знать, догадалась, чуткая, что чувства
Во мне всегда открыты и чисты.
Немало в жизни мелочей докучных,
Сердящих нас никчемностью пустой,
Но что сравнится с дружбой настоящей —
Такою пылкой, искренней такой?
И что с сияньем глаз твоих сравнится?
Они мне сердце разожгли огнем, —
Всю жизнь, твой взор чудесный вспоминая,
Отныне буду тосковать о нем.
Я сам не понимаю: что за сила
Так глубоко смогла нас породнить?!
Мы не словами – взглядами сумели
Друг другу нашу тайну объяснить.
Ужель твой взор, доверчивый и нежный,
Поэт не смог бы сердцем разгадать?
Язык-то без костей – солжет порою,
А взор, душа моя, не может лгать.
Года пройдут, – с тобою снова встретясь,
Счастливых слез, наверно, не сдержу,
Тебе с волненьем руку пожимая,
«Любимый друг!» – от всей души скажу.
А если разлучат нас ветры жизни —
Тебя опять забросят в дальний край,
Вот мой совет: бесценно чувство дружбы,
Смотри, его, родная, не теряй.
Одна теперь мечта: любовью вспыхнув,
Пусть наши души крылья обретут,
Единым корнем сок любви впивая,
Пусть наши жизни ярче расцветут.
Хочу, чтоб годы молодости нашей
В кипенье чувств пылающих прошли.
Любимая, скажи: чудесней счастье
С тобой мы в жизни разве обрели?
Май 1943
САДОВОД
Наш садовод – неугомонный дед.
Ему, пожалуй, девяносто лет,
А он, восход засветится едва,
Уж на ногах; засучит рукава
И в сад с лопатою… Цветы сажать,
Или верхушки яблонь подстригать,
Иль грядки рыть… Как густо там и тут
Фиалки, маки, ягоды растут!
С весною дружно прилетают в сад
Друзья крылатые, – старик им рад.
А в мае, в первых числах, юн и чист,
Березовый зазеленеет лист.
И молодеет дед и се слезой
Глядит на низкий ивнячок косой.
Пройдут года – здесь ивы прошумят,
И молодежь придет, похвалит сад.
А если и умрет он, садовод,
Сад будет жить, цвести из года в год.
И счастлив старый: лиственница-друг
О нем споет, печалясь, на ветру.
Май – июль (?) 1943
ПОСЛЕДНЯЯ ПЕСНЯ
Земля!.. Отдохнуть бы от плена,
На вольном побыть сквозняке…
Но стынут над стонами стены,
Тяжелая дверь – на замке.
О, небо с душою крылатой!
Я столько бы отдал за взмах!..
Но тело на дне каземата
И пленные руки – в цепях.
Как плещет дождями свобода
В счастливые лица цветов!
Но гаснет под каменным сводов
Дыханье слабеющих слов.
Я знаю – в объятиях света
Так сладостен миг бытия!
Но я умираю… И это —
Последняя песня моя.
Август 1943
КАПРИЗНАЯ ЛЮБОВНИЦА
Красотка говорила молодая
Царевичу: «Ты ждешь моей любви,
Но чтоб поверить в страсть твою могла я.
Эй, шахский сын, ты брата умертви».
И шахзаде, ослушаться не смея,
Пошел и брату голову отсек.
И вот он появился перед нею
И череп положил у милых ног.
Красотка в череп наливает яду,
Любимому его подносит: «Пей!»
Тот яд царевич выпил как отраду…
Любовь слепа и тем стократ сильней.
Любил я жизнь всем сердцем, и награды
Я наконец дождался, но какой?
Коварная дает мне чашу яда,
Та чаша – череп юности былой!
Август (?) 1943
КЛОП
Холодна тюрьма и мышей полна,
И постель узка, вся в клопах доска!
Я клопов давлю, бью по одному
И опять ловлю – довела тоска.
Всех бы извести, разгромить тюрьму,
Стены разнести, всё перетрясти,
Чтоб хозяина отыскать в дому —
Как клопа словить, да и раздавить.
Сентябрь 1943
ЛЮБИМОЙ
Быть может, годы будут без письма,
Без вести обо мне.
Мои следы затянутся землей,
Мои дороги зарастут травой.
Быть может, в сны твои, печальный, я приду,
В одежде черной вдруг войду.
И смоет времени бесстрастный вал
Прощальный миг, когда тебя я целовал.
Так бремя ожиданья велико,
Так изнурит тебя оно,
Так убедит тебя, что «нет его»,
Как будто это было суждено.
Уйдет твоя любовь. А у меня,
Быть может, нету ничего сильней.
Придется мне в один нежданный день
Уйти совсем из памяти твоей.
И лишь тогда, вот в этот самый миг,
Когда придется от тебя уйти,
Быть может, смерть тогда и победит,
Лишит меня обратного пути.
Я был силен, покуда ты ждала —
Смерть не брала меня в бою:
Твоей любви волшебный талисман
Хранил в походах голову мою.
И падал я. Но клятвы: «Поборю!» —
Ничем не запятнал я на войне.
Ведь если б я пришел, не победив,
«Спасибо» ты бы не сказала мне.
Солдатский путь извилист и далек,
Но ты надейся и люби меня,
И я приду: твоя любовь – залог
Спасенья от воды и от огня.
Сентябрь 1943
СТАЛЬ
Так закалялась сталь.
Н. Островский
Я и усов еще не брил ни разу,
Когда ушел из дома год назад,
А на плечи легло пережитое,
Как будто мне минуло шестьдесят.
За год один я столько передумал,
Что в голове разбухло и в груди.
И в двадцать лет лицо мое в морщинах,
И поседели волосы, – гляди!
Вся тяжесть слез и пороха и крови
Теперь в ногах осела, как свинец.
Потом свалил меня осколок минный,
Я оперся на палку под конец.
И вот в глазах моих ты не отыщешь
Мальчишеского резвого огня,
Задорно не взлетают больше брови,
И сердце очерствело у меня.
А на лице лишь одного терпенья
Нешуточный, суровый, жесткий след.
Так сразу юность вспыхнула, как порох,
В три месяца сгорела в двадцать лет.
Эх, юность, юность! Где твой вечер лунный,
Где ласка синих, синих, синих глаз?
Там на Дону, в окопах, в черных ямах,
Дороженька твоя оборвалась.
Не в соловьином розовом рассвете,
А в грозовой ночи твой свет блеснул,
И я на дальнем рубеже победы
Тебя кровавым знаменем воткнул…
Но нет во мне раскаянья, не бойся!
Чтобы в лицо победу угадать,
Когда б имел сто юностей, – все сразу
За эту радость мог бы я отдать!
Ты говоришь: у юности есть крылья,
Ей, дескать, надо в облаках парить.
Что ж! Подвиг наш история запомнит
И будет с удивленьем говорить.
Мы сквозь огонь и воду шли за правдой,
Завоевали правду на войне.
Так юность поколенья миновала,
Так закалялась сталь в таком огне!
30 сентября 1943
МОГИЛА ЦВЕТКА
Умолк прощальный птичий крик.
И неба синий цвет поблек.
И обессиленно поник —
Под ветром северным – цветок.
И белый снег его замел.
И он в снегу лежит без сил.
Березы белый, гладкий ствол
Надгробьем мраморным застыл.
Метель напориста, жестка.
То слышен рев ее, то стон.
Спокоен крепкий сон цветка.
Глубокий, сладкий, вечный сон.
Но грянет срок – придет весна.
Воды промчится чистый ток.
Земли проснется глубина.
И новый вскинется цветок.
Зимы холодной жду – и я.
Она придет ко мне вот-вот.
Не возродится жизнь моя.
Пусть песнь моя – цветком взойдет.
Сентябрь 1943
ЧАСЫ
Я с любимою сижу,
На лицо ее гляжу,
Мы щебечем и поем
И толкуем о своем.
Я любимою моей
Не обижен – дорог ей.
Лепестки ее ресниц
От смущенья смотрят вниз.
У любимой бровь дугой,
Льются волосы волной,
Но меня разит сильней
Взгляд красавицы моей.
Предо мной сидит она,
Улыбаясь, как весна,
Лишь одно меня томит —
Вечно милая спешит.
Торопясь уйти назад,
Всё глядит на циферблат.
Молвит: «Нагулялась тут»,
Или молвит: «Дома ждут».
А часы ведут свой счет.
(Кто их к черту разберет!)
Мерный стук – несносен он,
Как церковный скучный звон.
«Не прощайся, – говорю. —
Очень рано», – говорю.
Верит милая часам:
«Мне пора! Ты видишь сам!»
Мне терпеть не стало сил —
За язык часы схватил,
Пусть научатся молчать,
Нас не станут разлучать.
«Чтобы нам счастливей быть,
Ты должна часы забыть!..»
И не видели мы, нет,
Как зарозовел рассвет.
Сентябрь 1943
МИЛАЯ
Милая в нарядном платье,
Забежав ко мне домой.
Так сказала: «Погулять я
Вечерком непрочь с тобой!»
Медленно спускался вечер,
Но как только тьма легла,
К речке, к месту нашей встречи,
Я помчался вдоль села.
Говорит моя смуглянка:
«Сколько я тебя учу!..
Приноси с собой тальянку,
Слушать музыку хочу!»
Я на лоб надвинул шапку,
Повернулся – и бежать,
Я тальянку сгреб в охапку
И к реке пришел опять.
Милая недобрым глазом
Посмотрела: мол, хорош.
«Почему сапог не смазал,
Зная, что ко мне идешь?»
Был упрек мне брошен веский;
Снова я пошел домой,
Сапоги натер до блеска
Черной ваксой городской.
Милая опять бранится:
«Что ж ты, человек чудной,
Не сообразил побриться
Перед встречею со мной?»
Я, уже теряя силы,
Побежал, нагрел воды
И посредством бритвы с мылом
Сбрил остатки бороды.
Но бритье мне вышло боком,
Был наказан я вдвойне.
«Ты никак порезал щеку, —
Милая сказала мне. —
Не судьба, гулять не будем,
Разойдемся мы с тобой,
Чтобы не сказали люди,
Что деремся мы с тобой!»
Я пошел домой унылый.
«Ты откуда?» – друг спросил.
«С речки только что, от милой!» —
Похвалясь, я пробасил.
Я любовью озабочен.
Как мне быть, что делать с ней?
С милою мне трудно очень,
Без нее еще трудней.
Сентябрь 1943
БЕДА
«Есть женщина в мире одна.
Мне больше, чём все, она нравится,
Весь мир бы пленила она,
Да замужем эта красавица».
«А в мужа она влюблена?»
«Как в черта», – скажу я уверенно.
«Ну, ежели так, старина,
Надежда твоя не потеряна!
Пускай поспешит развестись,
Пока ее жизнь не загублена,
А ты, если холост, женись
И будь неразлучен с возлюбленной».
«Ах, братец, на месте твоем
Я мог бы сказать то же самое…
Но, знаешь, беда моя в том,
Что эта злодейка – жена моя!»
Сентябрь 1943
ПРАЗДНИК МАТЕРИ
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать…
Расскажите мне всё,
Я их старая мать…
Где мои сыновья?
В даль какую глядеть?
Что готовит им рок —
Победить, умереть?»
С юга голубь летел,
Сел на крышу ее.
«Голубок, всё в крови
Уже сердце мое.
Расскажи, не скрывай,
Где мой старший сынок?»
– «Горе, мать… Он в Крыму…
Бой был слишком жесток…»
Ничего не оказав,
Поседела она…
Чаша горя ее
Была слишком полна.
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать…
Расскажите мне всё,
Я их старая мать…
Спит мой старший сынок,
Крылья честно сложив.
Ветер, правду скажи, —
Может, средний мой жив?»
Ветер ночью в окно
Старой ставней стучал.
«Ветер, ветер, скажи,
Где ты сына встречал?»
– «Горе, мать… Там, в степи,
Бой был слишком жесток,
Средний сын твой погиб,
Не бросая клинок».
И упала тогда
Навзничь мать у окна.
И от слез, и от слез
Вдруг ослепла она.
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать…
Расскажите мне всё,
Я их старая мать.
Спят два сына моих,
Крылья гордо сложив…
Не увижу я их…
Может, младший мой жив?»
Не летит голубок…
Ветра нет у окна…
Но вдруг цокот копыт
Услыхала она.
Горю нету конца…
Сквозь рассветную мглу
Смотрит бедная мать,
Лбом припала к стеклу.
Конь подковами бьет,
Мчится всадник один.
На коне, в орденах,
Возвращается сын.
На погонах – заря!
Травы падают ниц!
И встречает его
Пенье радостных птиц.
«Я не вижу тебя,
Богатырь, подойди…
Сын мой! —
Плакала мать,
Прижимаясь к груди. —
Ты вернулся, мой свет,
Сокол ласковый мой…»
Серебро ее кос
Парень гладил рукой.
– «Ну, не плачь, мать, не плачь,
Нам достаточно слез.
На алмазном клинке
Я победу принес.
Ради наших побед
За Отчизну свою,
Гордо крылья сложив,
Братья пали в бою.
Не тревожь ты их снов,
Не тоскуй, не зови…
Я на знамени нес
Алый цвет их крови…»
Алым шелком глаза свои
Вытерла мать.
И прозрела она,
Чтобы сына видать!
«Трех детей, как птенцов,
Я пустила летать.
Приходите ко мне,
Я их старая мать.
Молоком из груди
Их кормила своей.
Научила парить
Над простором палей!
Двое пали в бою,
В поле кони их ржут…
В этот дом никогда
Сыновья не войдут…
Кровь, что я им дала,
Нет, не пролита зря.
Над страной на древке
Бьется наша заря!
Младший сын мой пришел
И принес ту зарю.
Я горюю порой
И от счастья горю!
Сын обрадовал мать
Своим ратным трудом.
И джигитами полн
Незавидный наш дом.
И как будто мои
Это все сыновья…
И как будто бы в сборе
Вся наша семья…»
Сентябрь 194S
ПУТЬ ДЖИГИТА
Вернулся б джигит, да дорога кружит,
Дорога б открылась, да горы встают.
Не горы – преграда, а орды врага,
Несметные орды пройти не дают.
На камень встает он и точит свой меч,
Пасется оседланный конь на лугу,
И ржет, и как будто зовет седока
Отмстить, отплатить, не остаться в долгу.
«Джигит, торопись, скоро солнце зайдет,
Туманом покроется луг голубой,
Тогда заблудиться недолго в лесу,
Тогда и пути не найти нам с тобой».
«Не бойся, мой конь, неизвестен мне страх.
Ночь – верный помощник – бежит по кустам,
И враг не узнает, что гонимся мы
В глубоких потемках за ним по пятам.
Скакун мой, недаром в туманной дали
Тоскливая песня любимой слышна:
К родному порогу победным путем
На ранней заре приведет нас она».
Сентябрь 1943