Текст книги "Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 1"
Автор книги: Мурасаки Сикибу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
Была там некая Гэн-найси-но сукэ, особа уже немолодая, но весьма благородного происхождения, утонченная, всеми почитаемая, но вот беда – сластолюбивая необычайно и не отличающаяся особой разборчивостью. «В столь преклонном возрасте и такое легкомыслие?» – Подстрекаемый любопытством, Гэндзи попытался шутки ради заговорить с ней и был изумлен немало, ибо даму, судя по всему, ничуть не смутило некоторое между ними несоответствие. Тем не менее, как видно не желая останавливаться на полпути, он решился встретиться с ней, причем, опасаясь, что в свете станет известно о его связи с этой весьма немолодой уже особой, вел себя довольно сдержанно, и дама постоянно обижалась и жаловалась на его нечувствительность.
Однажды Гэн-найси-но сукэ прислуживала при причесывании Государя. Когда, призвав других прислужниц, Государь вышел переодеться, в покоях не осталось никого, кроме нее и Гэндзи.
Сегодня Гэн-найси-но сукэ казалась привлекательнее обыкновенного. Изящная фигура, красиво ниспадающие волосы, роскошный наряд… «Видно, до самой старости будет чувствовать себя молодой», – неприязненно глядя на нее, подумал Гэндзи, однако же, испытывая желание узнать, что у нее на уме, тихонько потянул к себе подол мо.
Дама, прикрыв лицо ярко раскрашенным веером, оборотилась к Гэндзи. Веки у нее были темные и запавшие, из-за веера торчали черные растрепанные пряди волос. «Право, не к лицу ей такой веер!» – подумал Гэндзи и обменял его на свой, чтобы лучше разглядеть. На алой бумаге такого густого оттенка, что красный отблеск падал на лицо, с одной стороны были золотом нарисованы высокие деревья, с другой – старомодным, но довольно изящным почерком было начертано: «В роще Оараки травы поблекли» (60). «Менее удачную песню трудно было выбрать», – подумал Гэндзи и, улыбнувшись, сказал:
– «В здешней роще решила она…» (61) Не так ли?
Гэндзи явно тяготился необходимостью беседовать в таком тоне с особой, столь неподходящей ему по возрасту, тем более что их могли заметить, даму же это ничуть не смущало.
– Когда ты приедешь,
Коня твоего дорогого
Травой накормлю (62).
Не смотри, что немного завяла она,
Что давно позади миг расцвета… -
говорит она, с лукавой улыбкой поглядывая на Гэндзи.
– Пройдя сквозь тростник,
Предметом молвы злоречивой
Не стану ли я?
Ведь многие кони привыкли
Под сенью той рощи пастись… (63)
Именно это меня и пугает, – отвечает он, поднимаясь, чтобы уйти, но она хватает его за рукав.
– Ах, так жестоко со мной еще никто не поступал! В такие годы и такой позор… – жалуется она и плачет, отчего лицо ее становится просто уродливым.
– Я скоро напишу. Душа моя стремится к вам, но, увы… – говорит Гэндзи и, высвободив рукав, хочет уйти, но дама не отстает:
– Так, «у моста на реке Нагара…» (64) – сетует она.
Тут Государь, закончив переодевание, выглядывает из-за перегородки, и изумлению его нет границ. В самом деле, трудно найти более неподходящую пару!
– Дамы обижаются, что сердце его закрыто для любви, а он, оказывается… – смеется Государь.
Гэн-найси-но сукэ была смущена чрезвычайно, но, судя по всему, она принадлежала к тем женщинам, которые не прочь и «мокрое платье надеть»[18]18
…которые не прочь и «мокрое платье надеть»… – «Надеть мокрое платье» значило дать повод к сплетням
[Закрыть], было бы ради кого; во всяком случае, она даже не пыталась оправдаться. Не меньше были удивлены и остальные дамы:
– Кто бы мог подумать! – шептались они.
Случилось так, что их перешептывания достигли слуха То-но тюдзё, и он подумал: «Я полагал, что не осталось для меня ничего неизведанного в этой области, но подобного опыта я еще не имею. Впрочем, до сих пор мне и в голову не приходило…» Загоревшись желанием познать душу этой особы, столь неутомимой в своем любострастии, он постарался добиться встречи с ней. А поскольку и с этим юношей мало кто мог сравниться, дама рассудила, верно, что послужит он ей утешением в отсутствие того, жестокосердого… Но на самом-то деле один лишь Гэндзи был желанен ее взору. Право, чего только не случается в мире!
То-но тюдзё держал все в тайне, и Гэндзи не подозревал ни о чем. Стоило Гэн-найси-но сукэ заприметить его, как она тут же разражалась упреками, а Гэндзи, как ни тяготила его эта связь, из жалости к преклонным летам этой особы всегда готов был ее утешить.
Так тянулось довольно долго, и вот однажды вечером, когда после короткого ливня сумерки были напоены прохладой, Гэндзи проходил мимо Уммэйдэн, дворца Теплого света[19]19
Дворец Теплого света, Уммэйдэн, служил местом сбора дворцовых прислужниц (найси)
[Закрыть], как раз в тот миг, когда Гэн-найси-но сукэ играла на бива[20]20
Бива(кит. пипа) – четырехструнный щипковый инструмент типа лютни, завезенный в Японию из Китая. При игре на бива используется медиатор (см. «Приложение», с. 93)
[Закрыть]. Не имея себе равных в мастерстве, она обычно участвовала в музыкальных развлечениях Государя наравне с мужчинами, а сейчас ее одолевали горькие раздумья, отчего струны бива звучали особенно трогательно.
– «Выращивает тыквы…»[21]21
Выращивает тыквы… – строка из народной песни «Ямасиро» (см. «Приложение», с. 97)
[Закрыть] – пела она. Голос у нее был прекрасный, но вот слова…
«Наверное, так же хорошо пела та особа с острова Попугаев»[22]22
Наверное, так же хорошо пела та особа с острова Попугаев. – Имеется в виду героиня стихотворения Бо Цзюйи «Услышанный ночью голос»:
«Как-то ночью причалил к острову Попугаев.Над осенней рекой месяц светел и чист.Слышу, кто-то поет в соседней лодке.Нестерпимо печальная льется мелодия.Оборвалась вдруг песня, послышался плач.Плачу на смену пришли рыданья.Озираюсь вокруг – кто же там плачет?Вижу – женщина, снега белее лицо,Одиноко стоит, прислонившись к мачте.Изящна, прелестна, лет семнадцать на вид.Слезы в ночи сверкают, как жемчуг,Каплями падают лунные блики.Узнать попытался – из какого та женщина дома,Почему так тоскливы песни ее и плач?Но на каждый вопрос мой – лишь новые слезы.Опустила глаза, ничего не сказав»
[Закрыть], – думал Гэндзи, внимая.
Но вот Гэн-найси-но сукэ перестала играть, как видно оказавшись не в силах справиться с душевным волнением. Тихонько напевая: «В беседке стою…», Гэндзи приблизился к занавесям, и дама подхватила: «Ты толкни и войди…»[23]23
В беседке стою… Ты толкни и войди… – см. народную песню «Беседка» («Приложение», с. 97)
[Закрыть] Право, мало кто решился бы так ответить.
– До нитки никто
Не промок под дождем, поджидая
В беседке у дома.
Отчего ж дождевая капель
Мне на платье упала? -
вздыхая, сказала Гэн-найси-но сукэ, и Гэндзи, хоть и не к нему одному обращены были эти упреки, подосадовал: «Не слишком ли?..»
– Ты другому жена,
Мне встречаться с тобою непросто.
И совсем не хочу
Привыкать к твоей я беседке,
Под твоею крышей стоять, -
ответил он и готов был пройти мимо, но, подумав, что это наверняка обидит женщину, подчинился ее желанию, и между ними завязался оживленный, шутливый разговор, не лишенный некоторого интереса и для самого Гэндзи.
То-но тюдзё всегда обижался, когда Гэндзи, напустив на себя степенно-важный вид, поучал его, обвиняя в легкомыслии. Подозревая, что за наружной невозмутимостью Гэндзи скрывается немало тайн, он только и помышлял о том, как бы уличить его самого, и как же обрадовался он теперь, поймав наконец друга с поличным! Предвкушая, как, напугав Гэндзи и сполна насладившись его замешательством, он скажет: «Пусть это послужит тебе уроком!», То-но тюдзё не спешил обнаруживать себя.
Дул холодный ветер, постепенно сгущалась ночная мгла. В конце концов, предположив, что в доме уснули, То-но тюдзё, крадучись, пробрался внутрь. Гэндзи уже задремал, когда до слуха его вдруг донесся звук приближающихся шагов. Разумеется, ему и в голову не пришло, что это То-но тюдзё. «Верно, Сури-но ками все не может забыть ее…» – предположил он и содрогнулся от ужаса при мысли, что столь немолодой уже человек станет свидетелем его недостойного поведения:
– Я немедленно ухожу! – заявил он. – Наверняка вас и паук известил (13), а вы так жестоко обманули меня. – И, подхватив свое платье, скрылся за ширмой.
То-но тюдзё, трепеща от радости, подошел к ширме, за которой стоял Гэндзи, и начал ее с треском складывать, стараясь производить как можно больше шума. Дама же, будучи, несмотря на преклонный возраст, особой, весьма искушенной в любовных делах, и имея немалый опыт по части столь двусмысленных положений, при всей своей растерянности думала лишь об одном: «Что же он с ним сделает?» – и, дрожа от страха, цеплялась за То-но тюдзё.
А у Гэндзи было одно желание: ускользнуть, оставшись неузнанным. Однако вспомнив, что одежда его в беспорядке и шапка помята, он медлил в нерешительности – право, вид у него будет весьма нелепый, коли попытается он спастись бегством.
То-но тюдзё же, опасаясь, что Гэндзи его узнает, не произносил ни слова. Будто в неистовой ярости выхватил он меч, и женщина с криком: «Помогите, не надо!» – бросилась к нему, складывая в мольбе руки. То-но тюдзё едва удержался от смеха. Право, трудно себе представить более нелепое зрелище: женщина в возрасте пятидесяти семи или пятидесяти восьми лет – что не так-то просто скрыть, несмотря на все ее старания придать наружности своей юную соблазнительность, – полуодетая, забыв о приличиях, крича и дрожа от страха, кидается от одного двадцатилетнего красавца к другому.
Чем больше старался То-но тюдзё убедить Гэндзи в том, что перед ним совершенно чужой человек, чем более угрожающие позы принимал, тем быстрее тот догадался, с кем имеет дело. «Выследил меня и решил подшутить», – понял Гэндзи, и ему сразу стало смешно. Уверившись же в том, что перед ним действительно То-но тюдзё, он решил позабавиться и, схватив его за руку, в которой тот держал меч, больно ущипнул. То-но тюдзё стало досадно, что его узнали, но, не в силах болеесдерживаться, он расхохотался.
– В своем ли ты уме? Хороши шутки! Дай же мне одеться! – говорит Гэндзи, но То-но тюдзё вцепляется в его одежды и не отдает.
– Тогда раздевайся и ты, – требует Гэндзи, пытаясь развязать его пояс и стянуть с него платье, но То-но тюдзё упирается: «Нет, ни за что!» Никто не хочет уступать, и в конце концов нижнее платье Гэндзи с треском лопается.
– Право, как ни таись,
Все равно станет тайное явным.
Каждый к себе
Тянул, и вот – пополам
Разорвано нижнее платье.
«Если сверху наденешь» (65)… – говорит То-но тюдзё. Гэндзи отвечает:
– Известно тебе -
Ничего в этом мире не скроешь.
Тонкий летний наряд
Рвется быстро, и стоит ли рваться
В судьи, коль сам небезгрешен?
Такими песнями обменявшись, они покинули Дворец, оба весьма помятые, но вполне довольные друг другом.
Вернувшись домой, Гэндзи лег, с досадой думая о том, что То-но тюдзё удалось все-таки выследить его.
Обиженная Гэн-найси-но сукэ на следующее утро прислала ему забытые в спешке шаровары и пояс.
«Бесполезно теперь
О своих говорить обидах.
Одна за одной
Нахлынули волны, но разом
Отступили, лишь влажен песок…
«Уже обнажилось дно» (66)» – написала она.
«Какая бесцеремонность!» – возмутился было Гэндзи, но потом, подумав, что ей теперь и самой должно быть неловко, смягчился:
«Разве может смутить
Меня ярость волны свирепой?
Пусть ярится себе.
Лишь обидно,что диким объятьям
Покориться готова скала…» -
ответил он, и только.
Пояс оказался от платья То-но тюдзё. «Он значительно темнее моего», – разглядывал его Гэндзи и вдруг заметил, что у его собственного платья не хватает нижней части рукава.
«Что за чудеса! В какие же нелепые положения должны постоянно попадать те, кто безудержно предается любовным утехам», – подумал он, решив отныне вести себя более осмотрительно. Тут из Дворца от То-но тюдзё принесли какой-то сверток: «Извольте пришить поскорее…» «Когда же он успел оторвать? – посетовал Гэндзи. – Хорошо, хоть пояс его попал ко мне!» И, завернув пояс в бумагу одного с ним цвета, он отправил его То-но тюдзё:
То-но тюдзё же ответил:
«Дерзновенной рукой
Ты похитил мой синий пояс.
И могу ль не пенять
Я тебе за то, что посмел ты
Разорвать наш сердечный союз.
Не избежать тебе моего гнева…»
Солнце стояло высоко, когда оба явились во Дворец. То-но тюдзё забавлялся немало, глядя на невозмутимо-спокойного Гэндзи, которого взор, к нему обращенный, выражал лишь холодную учтивость. Но и Гэндзи не мог не улыбаться, наблюдая за тем, с каким усердием исполнял в тот день То-но тюдзё обязанности свои при Государе, столь многочисленные, что у него совершенно не оставалось досуга. Все же, улучив миг, когда рядом никого не было, То-но тюдзё, приблизившись к Гэндзи, сказал:
– Надеюсь, вы чувствуете себя достаточно наказанным за неумеренность в тайных утехах? – и, придав лицу своему гневное выражение, взглянул на него исподлобья.
– А почему, собственно, я должен чувствовать себя наказанным? Скорее достоин жалости тот, кто, едва войдя, был вынужден удалиться. Воистину, «разве может печалить мир?..» (67)
Такими речами обменявшись, вспомнили они, что рядом с «Ложе-горой» протекает «Молчанья река» (68), и замкнули свои уста.
Однако с тех пор То-но тюдзё постоянно подтрунивал над Гэндзи. Гэндзи клял себя за то, что дал ему повод к насмешкам, вступив в связь с такой докучной особой, которая к тому же по-прежнему держалась весьма жеманно и донимала его бесконечными упреками. То-но тюдзё не стал ничего рассказывать сестре, решив приберечь этот случай на будущее.
Столь безгранично было благоволение Государя к Гэндзи, что даже высокорожденные принцы вели себя с ним в высшей степени почтительно, и только этот То-но тюдзё, не желая ни в чем уступать другу, готов был соперничать с ним по любому, самому незначительному поводу. Он был единственным единоутробным братом молодой госпожи из дома Левого министра.
«Подумаешь, сын Государя! – должно быть, считал То-но тюдзё. – Пусть мой отец и простой министр, но он удостоен особых милостей при дворе, мать же принадлежит к высочайшему роду, и воспитание я получил самое утонченное. Так чем же я хуже?»
В самом деле, наделенный в полной мере всевозможными достоинствами, приличными юноше из благородного семейства, он почти не имел недостатков. О соперничестве же этих молодых людей можно было бы поведать немало забавного. Но, боюсь, рассказ мой становится слишком утомительным…
Кажется, на Седьмую луну принцесса из павильона Глициний была удостоена звания государыни-супруги, кисаки. А Гэндзи стал государственным советником – сайсё. Государь, все более укрепляясь в своем намерении поскорее уйти на покой, испытывал сильнейшее желание назначить следующим наследником престола младшего принца, но все не мог найти человека, достойного стать его попечителем. С материнской стороны были одни принцы крови, а носящим имя Минамото не полагалось ведать делами двора[25]25
…не полагалось ведать делами двора… – Регентами, как правило, становились сановники, принадлежавшие к семейству Фудзивара, а не Минамото
[Закрыть], поэтому пока он ограничился тем, что упрочил положение матери. Естественно, все это вызывало неудовольствие особы из дворца Кокидэн. Но Государь сказал ей:
– Приблизилось время принца Весенних покоев, и скоро вы займете самое высокое положение в мире[26]26
…скоро вы займете самое высокое положение в мире. – После того как нынешний наследный принц, сын Кокидэн, станет императором, она будет удостоена звания котайго (матери-императрицы)
[Закрыть]. Так успокойте же душу свою.
Как всегда, нашлись недовольные:
– Как можно было пренебречь благородной нёго, которая уже двадцать с лишним лет является матерью наследного принца, и возвысить другую?
В ночь, когда новая Государыня-супруга вступила во Дворец, ее сопровождал и господин Сайсё. Будучи дочерью прежней государыни, что само по себе выделяло ее среди особ одного с ней звания, она произвела на свет сверкающую жемчужину и снискала безграничное благоволение Государя, поэтому люди относились к ней с особенным почтением. А о Гэндзи и говорить нечего – его душа, томимая тайной страстью, так и рвалась за занавеси высочайшего паланкина. Мучительная тоска сжимала его сердце при мысли, что отныне она станет для него совершенно недоступной.
– В кромешную тьму
Душа моя погрузилась
В тот горестный миг,
Когда тебя увидал я
В Обители облаков… -
только эта песня и сорвалась с его губ. Все вокруг казалось ему исполненным глубокой печали!
Маленький принц рос, с каждым днем, с каждой луной становясь все более похожим на Гэндзи, отчего множились муки новой Государыни, но, по-видимому, никто ни о чем не догадывался.
«Возможно ли, чтобы в мире появился другой, столь же прекрасный человек? Разве солнце и луна могут одновременно сиять на небе?..» – так думали многие.
Праздник цветов
Основные персонажи
Сайсё-но тюдзё (Гэндзи), 20 лет
Государь (имп. Кирицубо) – отец Гэндзи
Принц Весенних покоев (будущий имп. Судзаку) – сын имп. Кирицубо и Кокидэн
Государыня-супруга, ранее – принцесса из павильона Глициний (Фудзицубо), 25 лет, – супруга имп. Кирицубо
Нёго из дворца Щедрых наград (Кокидэн) – наложница имп. Кирицубо
Девушка из дворца Щедрых наград, «Луна в призрачной дымке» (Обородзукиё) – шестая дочь Правого министра, сестра наложницы Кокидэн, тайная возлюбленная Гэндзи
Ёсикиё – приближенный Гэндзи
Корэмицу – приближенный Гэндзи, сын его кормилицы
Сии-но сёсё, Утюбэн – сыновья Правого министра, братья Кокидэн и Обородзукиё
Юная госпожа (Мурасаки), 12 лет, – воспитанница Гэндзи
Левый министр – тесть Гэндзи
На последние дни Второй луны было намечено празднество в честь цветения вишен у Южного дворца. Слева и справа от государевых приготовили покои для Государыни-супруги и наследного принца, где они и разместились. Это новое свидетельство высокого положения принцессы из павильона Глициний возбудило досаду в сердце нёго Кокидэн, но могла ли она отказаться от участия в празднестве, о невиданном великолепии которого давно уже поговаривали в столице?
День выдался на диво ясный, голубизна неба и пение птиц умиляли сердца. Скоро принцы, юноши из знатных семейств, а вместе с ними и все прочие, достигшие успеха на этой стезе, приступили к «выбору рифм»[1]1
…приступили к «выбору рифм»… – Во время праздника цветов в Восточном саду дворца Чистоты и прохлады (Сэйрёдэн) устанавливался маленький столик, на нем раскладывались листки бумаги с написанными на них рифмами, используя которые, надо было сочинить стихотворение. Присутствующие по очереди подходили к столику и, не отходя от него, открывали листок, после чего, громко возгласив имя свое и звание, объявляли выпавшую им рифму
[Закрыть], и каждый в свой черед слагал стихи.
Вот выходит господин Сайсё-но тюдзё:
– «Весна-чунь», – объявляет он, сразу же привлекая к себе восторженное внимание собравшихся, ибо даже голос у него не такой, как у других.
Затем все взоры обращаются к То-но тюдзё, который, испытывая немалое волнение, держится тем не менее со спокойным достоинством и производит весьма внушительное впечатление благородной осанкой и прекрасным, звучным голосом. Тут остальные участники совсем смущаются, и лица их мрачнеют.
О людях же низкого происхождения и говорить не приходится: в тот славный век, когда и Государь, и наследный принц исключительными обладали дарованиями, когда немало было при дворе мужей, достигших на этом поприще высокого совершенства, на что они могли надеяться? Вот они и робели, не решаясь войти в просторный, безоблачно светлый сад, и даже самые простые задания представлялись им невыполнимыми. Престарелые ученые мужи, несмотря на весьма неприглядные одеяния, держались уверенно, явно чувствуя себя на месте, и, на них глядя, трудно было не растрогаться. Государю нравилось наблюдать самых разных людей. Надобно ли говорить о том, что ради такого дня были выбраны лучшие музыканты?
Немалое восхищение собравшихся вызвал танец под названием «Трели весеннего соловья», исполнявшийся уже в сумерках. Принц из Весенних покоев, вспомнив, как Гэндзи танцевал на празднике Алых листьев, поднес ему цветы для прически, настоятельно требуя его участия. Гэндзи, не решаясь отказать, поднялся и – затем лишь, чтобы доставить принцу удовольствие, – исполнил ту часть, где полагается плавно взмахивать рукавами. Сразу стало ясно, что его не только нельзя затмить, но даже сравняться с ним нет никакой возможности. Левый министр, предав забвению обиды, плакал от умиления.
– Где же То-но тюдзё? Что-то он запаздывает, – изволил молвить Государь, и То-но тюдзё выступил в танце «Роща ив и цветов». Потому ли, что танцевал он с большим усердием, чем Гэндзи, или потому, что успел заранее подготовиться, но только танец его вызвал такое восхищение, что Государь пожаловал ему платье, и все отметили это как необычайную милость.
Затем без всякого определенного порядка выходили танцевать остальные знатные особы, но постепенно сгущались сумерки, и скоро уже невозможно стало разобрать, чем один танцор отличается от другого. Когда же начали декламировать сложенные стихи, творение Сайсё-но тюдзё оказалось столь совершенным, что чтец-декламатор затруднился произнести его единым духом и читал медленно, стих за стихом, громко восторгаясь. Ученые мужи и те были поражены. Так мог ли оставаться равнодушным Государь, в глазах которого Гэндзи всегда был блистательным украшением любого празднества? Государыня-супруга, то и дело устремляя взор свой на изящную фигуру Сайсё-но тюдзё, не переставала думать: «Как странно, что нёго из Весенних покоев упорствует в своей ненависти к нему, и как мучительно, что я не могу заставить себя забыть…»
«Когда бы смогла
Взором смотреть беспристрастным
На этот цветок,
Ни единой росинки тревоги
Не проникло бы в сердце мое…» -
такие слова возникли в глубине ее души, но только как же они просочились наружу?..
Глубокой ночью празднество подошло к концу.
Один за другим покинули Дворец придворные. Государыня-супруга и наследный принц изволили удалиться в свои покои, и наступила тишина. Тут на небо выплыл удивительно яркий месяц, и захмелевший Гэндзи почувствовал, что не может уйти, не воздав должного столь редкостно прекрасной ночи. «Все во Дворце уже заснули, никому и в голову не придет… Быть может, как раз теперь и представится желанный случай…» – подумал он и, стараясь не попадаться никому на глаза, отправился посмотреть, что происходит в павильоне Глициний, но, увы, даже та дверца, через которую он переговаривался обычно с Омёбу, была заперта. Разочарованно вздыхая, Гэндзи подошел к галерее дворца Щедрых наград. Уходить ни с чем ему, как видно, не хотелось, и что же – там оказалась открытой третья дверь.
Госпожа нёго все еще оставалась в высочайших покоях, и во дворце ее было пустынно. Дверь в самом конце галереи тоже оказалась распахнутой, и оттуда не доносилось ни звука. «Может ли кто-нибудь устоять перед таким искушением?» – подумал Гэндзи и, тихонько поднявшись на галерею, заглянул внутрь. Дамы, должно быть, спали… Но тут раздался голос – юный, прекрасный, явно принадлежавший не простой прислужнице:
– «Луна в призрачной дымке – что может сравниться с ней?»…(69) Кажется, она приближается? Сайсё-но тюдзё, возрадовавшись, хватает женщину за рукав.
– О ужас! Кто это? – пугается она.
– Не бойтесь, прошу вас.
– Ты спешила сюда,
Красотою ночи очарована.
Исчезает луна
В тумане, но ясно мне видится:
Нас судьба здесь свела с тобой, -
произносит Гэндзи. И, тихонько спустив женщину на галерею, прикрывает дверь.
Она не может прийти в себя от неожиданности, и вид у нее крайне растерянный, что, впрочем, сообщает ей особое очарование. Дрожа всем телом, она лепечет:
– Тут кто-то…
– Я волен ходить где угодно, и не стоит никого звать. Лучше не поднимать шума, – говорит Гэндзи, и, узнав его по голосу, женщина немного успокаивается. Как ни велико ее смятение, ей вовсе не хочется быть заподозренной в отсутствии чувствительности и душевной тонкости. Гэндзи – потому ли, что захмелел больше обычного? – не спешит ее отпускать. Она же – совсем еще юная, нежная и отказать решительно не умеет…
«Как мила!» – любуется ею Гэндзи, но тут, совсем некстати, ночь начинает светлеть, и им овладевает беспокойство. А о женщине и говорить нечего, у нее ведь еще больше причин для тревоги, и по всему видно, что она в полном смятении.
– Назовите мне свое имя. Иначе как я напишу вам? Ведь не полагаете же вы, что на этом все кончится? – говорит Гэндзи, а женщина отвечает:
– Коль печальная жизнь
Вдруг прервется, и в мире растаю,
Вряд ли меня
Ты станешь тогда искать,
Пробираясь сквозь травы густые.
Как пленителен ее нежный голос!
– О да, вы правы, я не совсем удачно выразился.
Пока спрашивать стану,
Чей приют, росою омытый,
Перед взором моим,
Налетит непрошеный ветер,
Заволнуется мелкий тростник…
Что может удержать меня от новых встреч, кроме вашего нежелания сообщаться со мной? Но не станете же вы обманывать?
Не успел он договорить, как пробудились дамы и засуетились вокруг: кто направлялся в высочайшие покои, кто возвращался оттуда – судя по всему, они готовились к встрече госпожи нёго. И Гэндзи поспешил уйти, обменявшись со своей новой возлюбленной веерами на память о встрече.
В павильоне Павлоний было многолюдно, и некоторые из дам уже проснулись, поэтому возвращение его не осталось незамеченным.
– Вот неутомимый, – шептались дамы, притворяясь спящими. Гэндзи удалился в опочивальню, но сон все не шел к нему. «Прелестна! – думал он. – Верно, одна из младших сестер нёго. Судя по крайней неискушенности, это пятая илишестая дочь Правого министра. Говорят, что и супруга принца Соти, и четвертая дочь, которой так пренебрегает То-но тюдзё, весьма хороши собой. Пожалуй, приятнее было бы иметь дело с кем-то из них. Шестую прочат в Весенние покои, жаль, если это шестая… Впрочем, трудно сказать точно, которая из них это была,выяснять же слишком обременительно. Кажется, у нее нет желания сразу же порвать со мной. Но почему тогда она не сказала, каким образом нам сообщаться друг с другом?» Как видно, женщине удалось возбудить его любопытство. Однако Гэндзи и теперь не преминул прежде всего посетовать на неприступность павильона Глициний, особенно очевидную в сравнении с доступностью покоев, где пришлось ему побывать.
На следующий день Сайсё-но тюдзё был занят до вечера, принимая участие в разнообразных увеселениях. Он играл на кото «со». Второй день показался всем еще приятнее и занимательнее первого. Государыня-супруга рано утром перебралась в высочайшие покои.
Не находя себе места от волнения – «Ах, как бы не скрылась незамеченной эта «луна в призрачной дымке»!», Гэндзи поручил всеведущим Ёсикиё и Корэмицу наблюдать за дворцом Щедрых наград, и вот, когда он уже готов был покинуть высочайшие покои, они наконец сообщили:
– Только что от Северных караульных служб отъехали кареты, давно уже стоявшие там под деревьями.
– В толпе провожающих мы приметили Сии-но сёсё и Утюбэна. Похоже, что отъезжающие имеют непосредственное отношение к дворцу Щедрых наград[2]2
…имеют непосредственное отношение к дворцу Щедрых наград. – Сии-но сёсё и Утюбэн были братьями Кокидэн (нёго из дворца Щедрых наград)
[Закрыть].
– Судя по всему, это не простые прислужницы…
– Да и вряд ли в трех каретах…
Их слова еще больше взволновали Гэндзи. «Как же узнать, которая? Если слух о том, что произошло, дойдет до министра, ее отца, он может придать ему слишком большое значение, и что тогда? Пока я не разглядел ее хорошенько, такая возможность скорее пугает меня. Но оставаться в неведении тоже обидно. Так что же все-таки делать?» – терзался он и долго еще лежал, погруженный в раздумья.
«Как скучает теперь, должно быть, юная госпожа! Уже который день меня нет, верно, совсем приуныла», – подумал он, вспомнив о своей прелестной питомице.
Веер, взятый в залог, оказался трехчастным[3]3
Трехчастный веер. – Веер, сделанный из кипарисовых пластинок, соединенных по краям шелковой белой нитью (количество пластинок различалось в зависимости от звания владелицы). Каждая из трех частей такого веера состояла из пяти или восьми пластинок. При сложении три части накладывались одна на другую. Пластинки были обтянуты тонкой бумагой, разрисованной или позолоченной
[Закрыть], цвета лепестков вишни. В более темной части его была изображена тусклая луна, отражающаяся в воде, – замысел более чем обыкновенный. Но зато, по многим признакам судя, веер давно уже был в постоянном употреблении, а потому вкусы и склонности владелицы наложили на него особый отпечаток. Гэндзи снова и снова вспоминал, как она сказала: «Вряд ли меня ты станешь тогда искать…»
«Никогда еще сердце
Такой печали не ведало.
Предрассветной луны
Тусклый свет затерялся в небе,
Взор бессилен его уловить…» -
написал он на веере и спрятал его.
«Давно не бывал я в доме Левого министра», – подумал он, но жалость к юной госпоже из Западного флигеля и желание видеть ее оказались сильнее, и сначала он поехал на Вторую линию.
Питомица Гэндзи с каждым днем становилась все миловиднее и привлекательнее, все больше талантов открывалось в ней, и уже сейчас она превосходила многих. Словом, сбывались, как видно, его чаяния – вырастить из нее женщину, совершенную во всех отношениях и полностью удовлетворяющую его собственным вкусам. Он боялся только, как бы, имея наставником мужчину, она не оказалась чуть более развязной, чем подобает девице из благородного семейства.
Днем Гэндзи рассказывал ей о том, что произошло за эти дни во Дворце, учил играть на кото, а под вечер собрался уходить. Она же, как ни досадовала: «Ах, и сегодня тоже.,.», уже не цеплялась за него с прежним упорством, усвоив, как видно, преподанные им правила поведения.
В доме Левого министра его, как всегда, заставили ждать. Погруженный в глубокую задумчивость, Гэндзи сидел, рассеянно перебирая струны кото «со» и напевая:
– «Ах, ни единой ночки не спала на нем…»[4]4
Ах, ни единой ночки… – слова из народной песни «Река Нуки» (см. «Приложение», с. 98)
[Закрыть]
Тут пришел министр, и они долго беседовали, вспоминая, что примечательного произошло за последние дни.
– Лет мне уже немало, четыре поколения высокочтимых государей сменилось перед взором моим, – говорит министр, – но никогда еще не достигало такого расцвета поэтическое мастерство, никогда не поражали таким совершенством исполнения танцы, никогда так согласно и стройно не звучала музыка – словом, никогда не ощущал я столь явственно, что продлевается срок моей жизни. И причину я вижу не только в том, что в нынешние времена собралось при дворе такое множество мужей, разнообразными талантами наделенных, но и в том, что вы, обнаруживая столь похвальную осведомленность во всем, обладаете редким умением выявить наиболее достойных и распределить их наивыгоднейшим образом. Так, даже старцы и те готовы были пуститься в пляс[5]5
…даже старцы и те готовы были пуститься в пляс. – В одной из исторических хроник древней Японии, «Сёкунихонкоки» (869), рассказывается о том, как некий Овари-но Мурадзи-но Хамануси в Первую луну двенадцатого года Сёва (845 г.) танцевал перед императором Ниммё (810-850, правил в 833-850 гг.) в восточном саду дворца Сэйрёдэн танец «Трели весеннего соловья». Закончив танцевать, он сложил:
«Старцам и темПредаваться не стоит печали.Раз цветы и деревьяВ этот блистательный век,Ликуя, кружатся в танце». А было ему тогда 113 лет
[Закрыть] (70).
– Вы преувеличиваете, говоря о каком-то особом умении, – отвечает Гэндзи. – Такова моя обязанность – подыскивать самых искусных и ревностных исполнителей. Вот танец «Роща ив и цветов» был действительно прекрасен: подобное исполнение должно стать образцом для будущих поколений. А уж если бы и вы изволили пожаловать танцем этот весенний расцвет нашего благословенного века, большей чести вряд ли можно было бы желать.
Тут пришли То-но тюдзё и другие сыновья министра. Расположившись у перил, они играли каждый на своем любимом инструменте. Ничего прекраснее и вообразить невозможно!
А госпожа «Луна в призрачной дымке», Обородзукиё, вспоминая свой мимолетный сон, вздыхала и печалилась тайком. Намечено было, что на Четвертую луну она войдет в Весенние покои, и одна мысль об этом приводила ее в отчаяние.
Гэндзи же пребывал в крайнем замешательстве. Разумеется, для него не составляло особого труда отыскать ее, сложность заключалась в том, что, по-прежнему оставаясь в неведении относительно предмета своих помышлений, он к тому же не испытывал ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было отношения с семейством, которого враждебность не вызывала у него сомнений.
Тем временем настали последние дни Третьей луны, и Правый министр решил провести состязания в стрельбе из лука, которые почтили своим присутствием многие вельможи и принцы крови. Сразу после состязаний был устроен Праздник глициний.
Вишни уже отцвели, но в саду у министра два деревца до сих пор стояли, покрытые прекрасными цветами, словно шепнул им кто: «Когда отцветают другие…» (71) Недавно перестроенный дом был великолепно украшен по случаю церемонии Надевания мо[6]6
Церемония Надевания мо (моги) устраивалась, когда девочка достигала совершеннолетия (подробнее см. «Приложение», с. 74)
[Закрыть] на юных принцесс, убранство покоев, свидетельствующее о склонности хозяина к роскоши, было выдержано в самом современном стиле.
Видя, что господин Сайсё-но тюдзё, которого он тоже не преминул пригласить, встретившись с ним на днях во Дворце, все не появляется, министр, опасаясь, что отсутствие столь значительной особы лишит празднество надлежащего блеска, послал за ним своего старшего сына Сии-но сёсё.
«Когда бы росли
В саду у меня такие же
Цветы, как везде,
Вряд ли с таким нетерпеньем
Стал бы я ждать тебя».
Гэндзи, который как раз находился во Дворце, показал послание министра Государю.
– Видно, что он доволен собой, – изволил посмеяться Государь. – Тем не менее я полагаю, что, получив столь настоятельное приглашение, тебе не следует заставлять себя ждать. В доме министра растут принцессы, сестры твои, да и сам он не может относиться к тебе как к чужому.
