Текст книги "Друзья поневоле, или Забавные истории заброшенного дома"

Автор книги: Мстислав Русинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Всё это ер-рунда! Вот раньше, помню, были болезни, так болезни: то чума, то холера, – р-раз! – и пол-Европы нет. Моментум море – мгновенная смерть. Никаких тебе жилищных проблем – половина домов пустует. А подагрой, кстати говоря, страдали, в основном, дворяне-лежебоки, да и то от чрезмерного потребления красного вина.

Тут Ворон со значением глянул на Хомо.

Крыс озабоченно заинтересовался:

– Моментом в море? Но я, например, даже и плавать-то не умею!

– Ничего, – моментом научишься, – как я, – насмешливо заметил Кок с уверенным видом человека, который уж в этом-то деле знает толк, и сам является непревзойдённым профессионалом.

Хомо поперхнулся пивом, отставил банку, достал из пачки сигарету и под недовольным взглядом Цыпы закурил.

– Хватит тут каркать, – буркнул он и не без ехидства пропел отрывок из известной песни, лишь слегка её переиначив:

 
Чёрный ворон, чёрный ворон!
Что ты кружишь надо мной?
Колбасы ты не дождёшься,
Хватит каркать и не ной!
 

Остальные присутствующие, с уважением прослушав мудрёное разъяснение Ворона о подагре, с перепугу ещё пуще поднажали на колбасу. «Моментум море» им явно в этот момент не грозил. Не забывали они и про прочие вкусности, причём большой популярностью пользовался шоколад, особенно, с орехами. Цыпа даже заметила, что уж на орехах-то на фабрике могли бы и не экономить.

Хомо, крепко задумавшись о состоянии своего здоровья и грозящей ему из-за угла скрюченной подагре, торопливо открыл пару банок пива и хотел было спокойно, вполне самостоятельно их распить без всякой посторонней помощи, чтобы, на всякий случай, как-то повеселее подготовиться к переходу в иной, лучший мир. Ан нет! Клуб любителей пива стал катастрофически разрастаться. Напрасно Хомо, по примеру Сержанта, пытался всем проповедовать преимущества пепси-колы, лимонада, а особенно, чистой ключевой воды из-под проржавевшего крана, по сравнению с ужасным на вкус, горьким и противным пивом, которое приводит к ожирению сердца, циррозу печени, слабоумию и, опять-таки, не исключено, что и к «моментум море». Всё было тщетно!

Кок нахально выдернул одну банку из лапы Хомо и решительно поставил её на пол.

– Мы не можем бросить тебя одного перед лицом таких опасностей, – торжественно заявил Кок.

– Люди всегда должны помогать друг другу! – елейным голосом добавила Цыпа.

В отличие от хорошего примера, – дурной пример всегда заразителен.

Поэтому и Кок, и Ворон, и даже Цыпа стали поочерёдно торопливо засовывать свои клювы в банку с пивом, а затем, задирая головы, пробулькивать его в свои животы. Не иначе, как их разбирала жуткая жажда, как это нередко бывает в начале эпидемии холеры.

Крыс тоже выпросил у Хомо банку с остатками пива. Один лишь Сержант остался к пиву равнодушен. Он и так был словно опьяневший, – наверное, от дурманящего запаха съеденной им подчистую чесночной колбасы. Мура безразлично покосилась на банки с пивом, муркнула что-то про потомственных алкоголиков и, недовольно махнув хвостом, отошла в сторону.

Хомо тяжело вздохнул, сделал хороший глоток пива и вразвалочку пошёл в соседнюю комнату. Через пару минут он появился, раскачиваясь несколько больше обычного и таща с собой старинный граммофон с латунной блестящей трубой, который он тут же водрузил на столик и начал лихо крутить заводную ручку. Граммофон крякнул, поскрипел, словно суставы у древнего старца, и диск его начал медленно вращаться. Хомо тут же поставил первую попавшуюся ему под руку пластинку и опустил иглу. Сначала граммофон издал громкий протестующий вопль, похожий на боевой клич индейцев, и тут же зазвучали какие-то бодрые, способные поднять даже мёртвого, танцевальные ритмы. Возможно, что призывный вопль, – как сигнал к началу атаки, – издал сам исполнитель рок-громо-музыки, и присутствующие сначала лишь изумлённо застыли, но тут же спохватились и пошла плясать губерния!

– Карр-ха-ха! Карр-ха-ха! Пляшет старая карр-га! – громко захохотал Ворон и начал приплясывать, подскакивая то на одной, то на другой лапе, прихлопывая своими большущими иссиня-чёрными крыльями и бешено посверкивая белками глаз. Он подскакивал и бочком-бочком прыгал с места на место, чем-то сильно смахивая на подвыпившего цыгана.

Однако Крысу этого показалось явно недостаточным.

– Ну, что ты там топчешься, как пенсионер! – взвизгнул он и мелким бесом прошёлся мимо Муры, ещё пуще засеменил мимо Сержанта, – и, не зная, что бы ещё этакое изобразить, – вдруг ловко встал на голову, точнее, на нос и, дико вращая глазёнками, попытался сохранить равновесие. Но отсутствие хвоста ему явно помешало, и Крыс шлёпнулся на спину, отчаянно замахал всеми четырьмя лапками и, наконец, перекувыркнувшись, вернулся в исходное положение, и снова пустился в пляс.

С первыми же звуками музыки Цыпа почувствовала себя, как рыба в воде. Все эти постоянные хлопоты с несением яиц и заботами о самодовольном Коке, связанные с исключительно ненужными и лишними расходами, ей уже давно порядком поднадоели. Несбывшиеся девические мечты о совершенно другой беззаботной и красивой жизни заиграли в её хохлатой головке. Напевая:

 
Всему своё время, всему своё время,
И сделай меня ты счастливой! —
 

– Цыпа закружилась в медленном вальсе-бостоне. Её передничек плавно развевался, Правда, глядя на её слегка ощипанный жизнью вид, с печалью думалось, что время её уже изрядно ушло.

Кок важно выступал в самом центре, изображая вычурное танго с короткими перебежками, – причём в сторону, – подальше от Цыпы! Возможно, что он представлял себя на каком-то изысканном балу в паре, по меньшей мере, с герцогиней.

Наверное, танцы придумали для кошек, хотя они и редко танцуют. Их природная грация, гибкость и ловкость ставят их вне всякой конкуренции. Но танцы придумали двуногие, поэтому с изяществом восточной танцовщицы и с независимо гордым видом, грациозно переступая на задних лапках, Мура плавно кружилась в вальсе, не обращая внимания на резкий темп музыки, кокетливо подогнув передние лапки и обмахиваясь пушистым хвостом. Крыс всё пытался совершать свои замысловатые па, – особенно, кувырки, – под самым носом у Муры, но она плавно отворачивалась, недовольно пофыркивая.

Сержант, тем временем, встал на задние лапы и закрутился на месте, как собачонка, которой к хвосту привязали банку. А может быть, это Хомо рассказывал ему что-то про цирковых собачек. Как бы там ни было, – большим изяществом его танцевальные па не отличались.

Но всех превзошёл сам зачинщик танцев. Попеременно подскакивая на ногах и руках, переворачиваясь через голову и снова подпрыгивая на коротких ножках, Хомо издавал какие-то утробные пещерные вопли и уханья, и с улыбкой идиота, осклабясь во весь рот, с остервенением размахивал своим «цилиндром» или тем, во что он превратился. А превратился он, кстати говоря, в какой-то приплюснутый шарообразный котелок, а то и, попросту говоря, в старое мусорное ведёрко.

Пластинка уже давно крутилась на одном месте, но никто из танцоров не обращал на это ни малейшего внимания. По правде говоря, не все они отличались излишним мастерством, – скорее, это были пляски по наитию, словно в компании разошедшейся ребятни. Каждый следовал своим собственным ритмам, как и все люди, выплескивая в танце своё внутреннее «я».

Кстати, вам не приходилось замечать, что самый верный способ понять характер человека и его общее душевное состояние, – это послушать, как он смеётся, и понаблюдать, как он танцует. Добродушный, отзывчивый и благополучный человек смеётся в меру громко, звонко и жизнерадостно, широко раскрыв глаза и от души демонстрируя свои новые фарфоровые коронки. Он и танцует энергично, весело, более или менее в такт музыке и без излишнего разухабистого размаха. А вот скрытный непризнанный гений или человек «со слегка протекающей крышей» смеётся либо нарочито громко, отрывисто, а то даже и слегка истерично, либо подхихикивает со склеенными глазками откуда-то сбоку. Да и танцует-то он весьма своеобразно: начинает скромно потихонечку где-нибудь в сторонке, но постепенно распаляется и, мешая другим, перемещается в центр мало помалу пустеющей площадки, уже не слушая музыку и энергично таская за собой растерявшегося партнёра любого пола, в то время как остальные танцующие начинают робко жаться по стенкам, потирая отдавленные ноги и руки.

В определённой мере вышесказанное относилось и к нашим друзьям. В целом, всё сборище изображало какую-то сложную смесь из вальса-бостона, рок-н-ролла, твиста, мазурки, шаманских танцев и украинского гопака. Пожалуй, «пляска святого Витта», а то и приступ эпилепсии стоя, были бы ничто по сравнению с этой вакханалией.

Наконец, у граммофона кончился завод и, издав последний протестующий заунывный звук, как перегоревшая электропила, пластинка остановилась. Кончился завод и у танцоров. Одна лишь Цыпа ещё пыталась остаться в романтическом тумане танца, перейдя на плавные взмахи крыльями и длинные па, – в гордом одиночестве.

Немного отдышавшись, все расползлись по своим углам. Вечеринка явно прошла с успехом. День заканчивался.

Хомо, лёжа на диване и открыв последнюю банку пива, в самом благодушном настроении тихохонько напевал:

 
А завтра снова будет день,
И снова будет лето,
И встать пораньше нам не лень, —
Когда так много света.
И снова что-нибудь найдём,
Бог даст, – и будет пища,
Друзей всех снова соберём
В уютное жилище.
 

Наверное, песенка всем понравилась, потому что даже Цыпа не сделала никакого замечания. Под эту песенку все обитатели дома сначала задремали, а потом и крепко уснули.

История четвёртая
Попрошайки

Да уж! Результаты вчерашней вечеринки и всеобщего обжорства были поистине катастрофическими. Вместо ожидавшихся солидных многодневных припасов в наличии оставалось лишь несколько жалких пакетиков с крупой, пара банок сухого консервированного корма для собак и кошек да одна банка сгущённого молока.

Цыпа, ещё не полностью очнувшаяся от наркоза танцевально-романтических грёз, томно позвала Кока:

– Кок, почему ты не несёшь мне завтрак? Все приличные мужья по утрам приносят завтрак в постель, – я сама видела это в кино.

Но ни завтрака, ни ответа она от Кока не дождалась.

Хомо открыл банку корма для собак, но Мура и Сержант лишь слегка попробовали его и особого восторга не выразили, – колбасой там даже не пахло. Для себя Хомо открыл банку сгущённого молока и, поставив её на пол, начал усиленно черпать сгущёнку погнутой ложкой. Сержант тоже выразил к сгущёнке неподдельный интерес и, не очень вежливо оттерев Хомо в сторону от банки, тщательно её вылизал.

Цыпа и Кок шустро клевали пшено, а Крыс ускоренно поглощал гречку из утащенного накануне под пол пакета.

– Подальше положишь, – поближе найдёшь, – бурчал он.

Ворон лениво спустился вниз, поклевал собачьего корма, что-то проворчал про качество современных продуктов и опять забрался наверх – листать свой телефонный справочник. Так прошло довольно много времени.

– Эх! Как-то не так мы все живём, – вдруг ворчливо буркнул Ворон.

– Почему не так? – возразил Крыс. – Я вот очень хорошо в своём подвале живу. Тихо, спокойно. Вот если бы ещё не этот настырный фокстерьер, так и вообще бы… Мне такая жизнь нравится. Это же моя жизнь, – что хочу, то и делаю…

– «Хочу – не хочу», – да не то всё ворочу, – насмешливо заметил Ворон. – Сами себе крылья подрезаем.

– А если у меня и крыльев-то нет, так что же мне делать? Вон хвост и тот оторвали… – неуверенно заспорил Крыс.

– Не видишь ты, Крыс, перспективы из-под своей половицы, – гнул своё Ворон. – Нет в тебе полёта. Вот мои птичьи сородичи в Париже, так те тоже чёрт те как живут. А сами виноваты. Про них даже один тамошний поэт написал. Вот, послушай, – называется «Птицы в Париже».

 
На удивление, в Париже много птиц,
Что их влечёт сюда? – Зимой здесь нет морозов,
А в чреве города – толпа безликих лиц,
Чад выхлопов немолкнущих моторов.
 

 
И что б не улететь им всем в поля? —
Там тишина, прозрачный воздух сладок,
Травой зелёною покрыта вся земля,
Ночной туман струится сквозь распадок…
 

 
Так нет! В проездах, маленьких дворах
Слышны повсюду звонких трелей звуки,
Что на рассвете будят нас впотьмах,
Как чьи-то мягкие и ласковые руки.
 

 
И, добровольно в город – крепость заключась,
Живут здесь птицы, якобы на воле,
Но, в узких рамках улиц затворясь,
Лишаются природных сил и воли.
 

 
Летают меньше и становятся слабей,
Подкормку в окнах принимают как подачки,
Нет широты полёта, зелени ветвей,
На тротуарах суетятся в мелкой драчке.
 

 
Мы – тоже птицы в клетках городов,
Как в зоосаде, вяло топчемся в томлении,
А из тумана позабытых детских снов
Простор нас манит и свободное паренье…
 

– Да, птицам – мигрантам хорошо, – они, приотдохнув на чистых, незасеянных полях своих недоразвитых стран, могут и снова в Париж прилететь. А там тебе и подкормку раздают, и помойки богатые и, опять же, свободное варенье, – с завистью грустно сказал Крыс.

– Птицы-то птицы, а всё равно не хотят ничего менять в своей жизни: и ленятся, и боятся, – закончил дискуссию Ворон.

Все удручённо замолчали.

Однако, уже через минуту тишину нарушил Хомо:

– Послушай, Сержант! Я же вам уже как-то рассказывал, что моим коронным номером было обойти зрителей со шляпой, – много чего дают. Может, нам и сейчас попробовать, а?

Чувствовалось, что Хомо понравилось ходить в сопровождении Сержанта, – как-то это было надёжнее. Но Сержант воспринял идею без щенячьего восторга и поморщился. А вот Крыс оживился и, гордо посмотрев на Муру, сказал:

– А можно и я с вами? Может, и мне чего-нибудь дадут.

– Сиди уж, Крыс! Ты и так в каждой бочке затычка, – осадил его Кок.

– Хомо, а я могу вам даже подходящую табличку надписать: нацарапаю, как курица лапой, – хихикнула Цыпа, оживившаяся от открывающейся перспективы пополнения слегка истощившихся запасов провианта.

– А что! Это топ – гениальная мысль. Будете беженцами – погорельцами, – с довольным видом поддержал Кок, которому, как всегда, опять страшно хотелось есть.

Со своей полки Ворон прокаркал, не то в шутку, не то всерьёз:

– Да ты, Хомо, с этой своей тросточкой и цилиндром можешь изображать и слепого с собакой – поводырём.

Возможный текст таблички на груди у Хомо явно разбухал прямо на глазах, но в конечном счёте Цыпа, с некоторым трудом освежив в памяти буквы алфавита, вкривь и вкось нацарапала следующие душераздирающие строки: «Слепой – беженец – погорелец. Помогите коль не можете».

Последняя фраза вызвала у всех присутствующих некоторые смутные сомнения, но ничего получше они придумать не смогли, да и некогда было. Сам же Ворон с высоты своей Сионской горы мудрецов, как ни крутил головой из стороны в сторону, но разглядеть Цыпины закорючки не смог.

– Ну, ладно, Сержант! Ноги в зубы и бегом! – сказал Хомо.

После недолгих сборов, во время которых Хомо приладил себе треснувшие солнцезащитные очки с одной дужкой, а на шипованный ошейник Сержанта был прикреплён значок почётного члена общества «Спасение животных», друзья дружно пошагали в город. Крыс с уважением и завистью смотрел им вслед.

– Ну, куда пойдём, Сержант? – спросил Хомо, когда они приблизились к городку. – К супермаркету?

– Ну да! Нас там как раз только и поджидают.

– Тогда пошли к церкви, – там все собираются.

Церковь была расположена ближе к центру города, и в том направлении шло довольно много народа, преимущественно пожилого возраста, – наверно, к вечерней службе.

По обе стороны от входа в церковь стояли и сидели побирушки самого разного пошиба, а также богомольные старушки. Появление Сержанта и Хомо, который к этому времени повесил себе на грудь Цыпину табличку, не только не вызвало у них большого сочувствия, но даже не выявило в них и капельки христианского сострадания. Их этой табличкой было явно не пронять.

– Послушайте, ребята, – сказал один небритый бомж с подвязанной ногой. – У нас здесь уже есть пара погорельцев: торчат тут третий год, – всё никак на обратную дорогу не спешат себе набрать. И теперь вы ещё откуда-то взялись. Здесь все места заняты. А ведь каждый огород занимает свой народ.

Сержант в упор тепло посмотрел на бомжа, и тот сразу заткнулся. Хомо протиснулся вперёд под недовольное бормотание богобоязненных старушек. Все они молились и чего-то там причитали.

Через несколько минут заскучавший Хомо довольно громко сказал:

– Ух! Многие молятся Богу, особенно, когда им что-нибудь оченно надо, но далеко не всем он верит и внимает.

А мы, Сержант, даже ни одной молитвы-то толком не знаем.

Такое богохульное заявление вызвало среди старушек-копушек прямо-таки суеверный трепет и бурю негодования.

– Изыди, изыди, сатана! Ах ты, антихрист! – замахали они на Хомо руками, прямо-таки горя желанием перекрестить его какой-нибудь клюкой.

К этому времени Хомо уже досталась какая-никакая мелочь от прихожан, и он с довольным видом потряс своим цилиндром перед носом Сержанта. Внезапно одна из проходивших мимо сердобольных прихожанок остановилась и начала рыться в своём кошельке, чтобы достать пару монеток для Хомо. Однако Хомо, не зная местных порядков и желая ещё больше привлечь внимание публики, вдруг как-то непроизвольно, по привычке, высоко подпрыгнул и сделал сальто в воздухе, умудрившись удержать свой цилиндр в неизменном положении, – всё-таки он недаром поработал в цирке. От неожиданности прихожанка уронила кошелёк, высыпав всё его содержимое в шляпу Хомо, и шарахнулась в сторону, толкнув при этом другую пожилую даму, которая, в свою очередь, так наподдала степенному старичку, державшему её под руку, что у бедняги вылетела вставная челюсть.

Чинное шествие было окончательно нарушено.

– Бог дал – бог взял, – только и нашёлся сказать ошарашенный Хомо. Пытаясь исправить положение, он глупо ухмыльнулся и, подражая церковному хору мальчиков, затянул тоненьким фальцетом, словно псалом:

 
Решил раз бог меня прибрать,
Но крылышек-то нет!
И вместо неба я попал
К чертям на их обед.
 

 
И только рот разинул я:
Эх, – думал, – закушу!
Как старый чёрт вдруг рявкнул мне:
Закрой пасть, – придушу!
 

 
И к чану с вечным кипятком
Меня поволокли,
Насилу ноги я унёс, —
Грехи меня спасли.
 

 
С тех пор не верю я, друзья,
Ни в Бога, ни в чертей,
Предпочитаю чаще пить
В кругу своих друзей!
 

Богомольные старушки, поначалу обманувшись церковным звучанием песенки, все дружно замолчали, а под конец так же дружно возмущённо загалдели. Проходивший в этот момент мимо Хомо и Сержанта пожилой джентльмен с жизнерадостной круглой физиономией втихомолку подмигнул им и быстро поднёс к носу Сержанта большую серебряную монету. Сержант взял её в пасть.

Услышав непривычный шум, в дверях церкви появился рослый служитель, держащий в руке длиннющий посох, – как у тибетского паломника. Вокруг Хомо и Сержанта образовалась пустота. Сержант первым почуял, чем пахнет дело.

– Слушай, Хомо, да ну их всех к чёрту, пошли отсюда, – сердито рыкнул он.

Упоминание чёрта ещё больше раззадорило старушек-копушек. В знак извинения Хомо бросил несколько монеток нищим, отшвырнул в сторону теперь уже ненужную табличку с Цыпиными каракулями и пошёл вместе с Сержантом прочь от божьей обители под облегчённые вздохи всех присутствующих. Порядочно отойдя от церкви, Хомо потряс в кармане мелочью.

– Не густо, – сказал он.

Сержант хмыкнул.

– А может, снова в супермаркет, а, Сержант? Наверное, там по тебе очень соскучились, – подначил Хомо.

Но Сержант угрюмо отвернулся. Как воровство, так и попрошайничество, были одинаково чужды его солдатской натуре.

Но Хомо и не думал унывать. Вместо этого он, как всегда, бодренько что-то запел:

 
Стоять на паперти с рукой
Нам вроде как-то не с руки,
А потому пошли домой,
Не то помрём тут от тоски.
 

 
Да у тебя ведь вид, Сержант,
Как – будто только из тюрьмы,
А хочешь, чтобы кто-то дал
Тебе монетку иль еды.
 

 
Подумай: кто тебе подаст?
Я б дал, – гранату без чеки,
Пошли домой, – бог нам подаст,
А то угробят чужаки.
 

Пройдя вдоль улицы, они приблизились к витрине маленького магазинчика и остановились. Собрав всю имевшуюся у него мелочь, Хомо купил кое-каких продуктов. Неожиданно Сержант выплюнул большую обмусоленную монету, которую он держал во рту.

– Ух ты! Так вот, почему ты помалкивал, – обрадовался Хомо и, подняв монету и обтерев её о штаны, прикупил ещё немного колбасы, крупы и дешёвого сыра для оставшейся дома компании.

– Пускай все порадуются, – с довольным видом ухмыльнулся он.

Хомо и Сержант уже было отошли от магазинчика, но тут их ждала неожиданная встреча.

Какой-то крепкий мужчина вдруг ухватил Хомо за лацкан его пиджачка и зычно гаркнул:

– А это ещё кто? Так вот, где ты шляешься! А что это у тебя?

Он протянул руку к мешку с продуктами. Растерявшийся Хомо оробел, но Сержант выступил вперёд и с угрозой ощерил свои грозные клыки. Мужчина отпустил Хомо и попятился.

– Это что за дела! Это ты такими вот друганами обзавёлся? – поперхнувшись, спросил он. Уверенности в нём явно поубавилось.

Сержант не любил разговоров на повышенных тонах и ещё шире улыбнулся улыбкой недообедавшего крокодила. Он ждал развития событий. По-видимому, мужчина и сам хорошо знал повадки животных, потому что он стоял спокойно и никак не провоцировал Сержанта.

– Привет, шеф! – сказал пришедший в себя Хомо. – Всё пьёшь? А как там Лили?

Старая обида за милую его сердцу подругу хозяина всколыхнулась в нём с новой силой. Мужчина засуетился:

– Да всё хорошо, Хомо! Только она очень плакала, когда ты сбежал. Да и я переживал. Ты знаешь, Хомо, я ведь теперь вообще не выпиваю, ну разве что пару баночек пивка…

– Пивко – это хорошо. Иногда, – с расстановкой сказал Хомо.

Мужчина выжидающе смотрел на него:

– Может, вернёшься? А, Хомо? И Лили будет очень рада.

– Я подумаю, – сказал с достоинством Хомо и, приподняв в знак прощания свой смятый цилиндр, медленно отошёл под эскортом Сержанта от магазина. Мужчина смотрел им вслед.

– Эй, Хомо! И собаку с собой приводи, – отличный пёс! – крикнул он.

Хомо и Сержант, остановившись, обернулись.

– Мы подумаем, – повторил негромко Хомо и помахал своей длиннопалой рукой.

По возвращении домой, они нашли всю компанию в сборе и в весёлом расположении духа. Появление Сержанта и Хомо, тащивших продуктовую сумку, ещё больше всех развеселило.

– Послушай, Сержант, тут Крыс про тебя стишок сочинил, – со скрытым ехидством сказал Кок.

Дурное пристрастие к стихоплётству, по-видимому, захватило и Крыса. Надо заметить, что, как это было ни смешно, но несмотря на их полный природный антагонизм, – Крыс полностью подпал под чары хорошенькой Муры, словно какой-нибудь маленький толстячок – кошельчок, – под каблучок длинноногой блондинки – манекенщицы. Крыс ничего не мог с собой поделать…

Кроме того, жизнь, которая кипела вокруг Крыса в последние дни, ему страшно нравилась. Всё время что-то затевалось, и всё время что-то происходило. Такая жизнь разительно отличалась от того размеренного скучного существования, которое они вели на пару с Вороном. Ведь и жили-то они практически каждый сам по себе. Ко всему прочему, стоит честно признать, что Крыса сильно задевало насмешливо равнодушное отношение к нему хорошенькой Муры, а посему его постоянно разбирало желание проявить себя и каким-то образом поразить её воображение. Но, ввиду своей чрезвычайной занятости в своё свободное от досуга время, – в основном, правда, ничегонеделаньем, – до сих пор это ему никак не удавалось. И вот теперь, когда Сержант и Хомо были выпровожены собирать милостыню, Крыс понял, что настал его звёздный час. Окрылённый влюблённостью в Муру, он чувствовал себя в необыкновенном ударе, и его прямо-таки захлёстывал прилив творческих сил. На него вдруг нашло несвойственное ему озарение, и поэтому, пользуясь отсутствием признанного барда Хомо, Крыс тоже решил не зарывать свои мнимые таланты в землю и сейчас выдал на-гора следующие перлы:

 
Жили-были две собаки,
Они устраивали драки,
Ну а проку от собак
Было только пись и как!
 

Ища одобрения, Крыс исподтишка глянул на Муру, а затем посмотрел на Сержанта, но тот лишь приподнял верхнюю губу и слегка показал зубы, не удосужившись даже порычать. Поэтический настрой у Крыса мигом улетучился.

– Ну вот. Всем можно шутить, а мне нельзя, – с упрёком вздохнул Крыс и обиженно добавил:

 
Когда шутим над другими,
Веселимся от души,
А как нас самих затронут,
Шутки уж не хороши!
 

Кстати говоря, или, может, для кого-то и вовсе некстати, но учёные недавно выявили, что чувству юмора соответствует определённый участок мозга, и что он, якобы, помогает преодолевать стрессовые ситуации. Не знаю, не знаю… Конечно, нигде так не ценится шутка, как на войне, но я как-то не уверен, помогают ли собственные шутки страусу, едва уносящему ноги от несущегося за ним гепарда? Возможно, что сам гепард в это время страшно веселится, так как улепётывающий страус, особенно сзади, представляется ему в уморительно комичном виде… А может быть, не у всех божьих созданий чувство юмора и этот участок мозга одинаково развиты, или у кого-то просто места для него не хватило, а у кого-то этот участок занят более важными государственными интересами, ну, скажем, всеохватывающей любовью к ближнему и его доходам, страстью к деньгам или чувством чёрной зависти к беспорядочной личной жизни других? Мм, да! Куда ни плюнь, – сплошное неравенство и несправедливость. Ну, вы сами это не раз замечали…

– Эх, Крыс! Когда ты только поумнеешь? Боюсь, что тебе это не грозит, – заметил Кок…

– Да нет! Из него ещё выйдет толк, – добродушно сказал Сержант, для того чтобы ободрить Крыса, к которому он относился с симпатией.

– Вопрос только в том, из какого места, – насмешливо буркнул Ворон.

Крыс заискивающе поглядел на Сержанта и сказал:

– У меня про Сержанта есть и хорошие стишки. Вот:

 
Холодным носом тёплый пёс
Мне как-то в руку ткнулся,
Хоть не знакомый мне барбос,
Но сразу приглянулся.
 

– Вот видишь, Кок, – хорошего человека сразу видно, – прокомментировала Цыпа.

– И дурака видать издалека, – с деланным безразличием ответил Кок, глядя куда-то в сторону.

Цыпа покосилась на него одним глазом, но придраться вроде бы было не к чему. Мура, тем временем, тоже притворно зевнула и лениво промолвила:

– Хорошие поэты пишут про любовь, а не про каких-то там бобиков. Я имею в виду любовь, а не секс. Секс – безлик, хоть многолик. А любовь – всегда одна, весела или грустна.

Крыс, вмиг повеселевший от оказанного ему Мурой внимания, обрадовано объявил:

– А у меня именно и про любовь есть, – ведь это извечный вопрос из вопросов.

Крыс всё никак не мог избавиться от своей извечной любви к вопросам.

Мура посмотрела на него с интересом.

Крыс, подвывая, как некоторые «настоящие поэты», загундосил:

 
Что такое любовь? Кто ответ мне даст ясный?
Впрочем, я и ответа не жду.
Знаю сам: коли любишь, – советы напрасны,
Лишь тебя видеть, слышать хочу.
 

 
Что такое любовь? Один шанс к миллиону,
Чтоб друг друга на равных любить,
Мало шансов для всех, чтобы слиться душою,
Чтоб суметь всё друг другу простить.
 

При этих словах Крыс уставился на Муру и тяжело вздохнул.

 
Что такое любовь? Так никто не узнает,
Может, каждому мерка своя,
Но любовь в своей мере пусть каждый познает,
Пусть проверит, кто ты и кто я.
 

 
Что такое любовь? Постареем мы оба,
Жизнь наложит морщины свои.
Всё равно в моём сердце твой образ особо:
Голос твой и движенья твои.
 

При чтении этого куплета Крыс бросил на Муру пронизывающий взгляд. Мура насмешливо зажмурилась, а затем обратила на Крыса свои немигающие зелёные глаза. Крыс открыл рот, сердце у него упало, и, словно под гипнозом, он загнусавил дальше:

 
Что такое любовь? Как уйдёт – не воротишь,
Словно в сердце порвалась струна,
Опостылеет жизнь, ничего не захочешь,
Можешь вовсе скатиться до дна…
 

При этих словах Крыс едва не заплакал, но нашёл в себе силы закончить:

 
Что такое любовь? Как бы ни была редкой,
Я хочу только всем пожелать,
Чтоб имели её, хоть бы раз, хоть на время,
Не пытаясь чего-то понять.
 

Под заунывные звуки читаемой Крысом поэмы Ворон незаметно для себя задремал и чуть было не свалился вместе со своим телефонным справочником прямо на голову Хомо, который, как всегда, лежал на диване. Мигом очнувшись, Ворон недовольно каркнул:

– Каррк-то, Крыс, твоя поэма бесконечна и грустна, как вселенская любовь. Может, у тебя что-нибудь повеселее есть?

Про себя Ворон надеялся, что ничего больше Крыс сотворить не успел, но и обижать его ему тоже не хотелось.

– Состояние влюблённости – это первейшее лекарство против всех болезней, – вскользь заметила Мура.

Однако, повеселевший от всеобщего внимания Крыс радостно объявил:

– А ещё у меня есть юмористическая поэма «Нос». Вот послушайте.

И Крыс торопливо затараторил:

 
Удивительный вопрос:
А зачем Сержанту нос?
А затем, чтоб не дремать,
И по ветру нос держать.
 

 
Удивительный вопрос:
А зачем у Муры нос?
А затем, чтоб утром встать,
Нос до блеска намывать.
 

 
Удивительный вопрос:
А зачем у Хомо нос?
А затем, чтобы лежать,
Дым колечками пускать.
 

 
Удивительный вопрос:
А зачем у Кока нос?
А затем, чтоб щеголять,
Нос повыше задирать.
 

 
Удивительный вопрос:
А зачем у Цыпы нос?
А затем, чтобы клевать,
Меньше языком болтать.
 

 
Удивительный вопрос:
А зачем у Крыса нос? —
Чтобы людям всем мешать,
Где не надо, нос совать.
 

Крыс замолкнул, немного выдохнувшись от умственного напряжения. Надо отметить, что последнее самокритичное высказывание Крыса вызвало у публики горячее одобрение. Да и в целом, никто не ожидал от Крыса такого глубокого видения жизни. Хомо поощрительно хмыкнул:

– Да ух, Крыс! Придётся тебя, наверное, в цирк пристроить – клоуном на ковре, – будешь частушки петь в качестве поэта – надомника.

Однако, немного обидевшаяся Цыпа весьма недовольно квохтнула:

– А вообще-то, приличные люди никогда не задают неуместных вопросов.

Но Крыс всё равно был страшно доволен. Ему особенно понравилось, что и Муре понравилось. Хотя, в действительности, головка Муры всё это время была занята совершенно другими фривольными мыслишками. Решив не останавливаться на достигнутом, Крыс объявил:

– А ещё у меня есть солидная поэма про хвост.

– Постой, постой, Крыс! – хрипловато, но миролюбиво, вмешался Сержант. – Хорошенького понемножку. Мы ещё эти твои выдающиеся произведения не достаточно глубоко осмыслили. Так что ты свою поэму про хвост покамест тщательно дорабатывай и, главное, без особой спешки.

Крыс хотел было заспорить, упомянув про отсутствие у Сержанта не только поэтического дара, но и хвоста, но, вспомнив про свой злосчастный хвостик, благоразумно промолчал. Да в это время ещё Кок, просто завидуя Крысу, которому было уделено столько внимания, по-солдафонски брякнул:

– У тебя, Крыс, нарушение пищеварения мозгов и речевой понос.

Неожиданно со стороны улицы послышался шум остановившейся автомашины. Хомо и Сержант вышли на крыльцо. Они увидели, как шофёр открыл дверцу, сверкнули стёкла и из лимузина вышла шикарно одетая дама. Она с уверенным видом, не торопясь, прошла через калитку и приблизилась к дому. Сержант предупреждающе заворчал, и дама в нерешительности остановилась. Вперёд выступил Хомо и, слегка поигрывая тростью, в вежливом приветствии приподнял свой цилиндр.