Текст книги "Любовь Казановы"
Автор книги: Морис Ростан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
VIII. Повинуясь только своей фантазии…
Повинуясь только своей фантазии, Казанова опять взялся за свои бродяжнические и лихорадочные скитания по странам и по сердцам. Лихорадка эта, впрочем, не грозила ему гибелью – она была в его натуре.
После посещения Воклюзского источника он возвращается в Италию, через Марсель, Тулон и Ниццу. Наверно по пути приостанавливается, чтобы вдохнуть в Антибе солнечный запах мимоз? Я не могу не думать, что юг Франции наверно нравился ему – он ведь похож на Италию без души.
Не могу подумать, что он не любил ленивую Ниццу с ее старыми улицами, розовыми домами и стоящими, как часовые, пальмами. Что он не любил окидывать улыбающимся взглядом эту ослепительную природу без теней, слишком блестящие декорации неиграющейся пьесы, в которых жизнь похожа на репетицию еще без костюмов!
Так и вижу, как он фланирует по этим слишком солнечным улицам, грустным отсутствием всякой грусти, которые от жары кажутся чрезмерно натопленной комнатой больного, и где солнце преувеличивает! Может быть, они гармонируют с его чувствами? Может быть, ему тут не мешает его постоянная дисгармония, заключающаяся в том, что он не умеет отдать своего сердца?
Вот он в Генуе… Вот он в Ливорно… Перед падающей башней в Пизе, в нежно лучезарной атмосфере Флоренции, где сам воздух словно полон гармонии, где жизнь протекает в пленительном ритме… Осенью он в Риме… Потом в Неаполе, где вновь встречается с прелестной Лукрецией… И вдруг – опять в Париже, через Турин и Шамбери. Оттуда, не переведя духа, мчится в Страсбург. Проводит две недели в Мюнхене. Вечный странник, которого возит неутомимый почтальон – его фантазия. Чего он ищет? Что он преследует? Может быть, ему нужно то, что, по выражению Вальтера Патера, «не существует в жизни в достаточном количестве, чего или слишком мало, или совсем нет»? Он останавливается только для того, чтобы снова пуститься в путь, возвращается только для того, чтобы снова исчезнуть. Думают что он еще под аркадами Венеции, перед турецкими зеркалами кафе Флориани, а он уже у Неаполитанского залива. Он – в Исхии, в Капуе, в Генуе, где позже Стендаль будет мечтать о нем.
Но чего бы этот неутомимый странник, этот настойчивый любовник ни искал – он всегда находит. Чего бы он ни желал – он всегда добивается. Он путешествует не из-за тоски, но из любопытства, не от скуки, но от жадности.
Он знает, что новые победы ждут его на пороге каждого нового города. Он знает, что каждая улыбка уже обещает ему обладание, что в первом признании женщина ему уже отдается. И он мог бы, создав себе сладострастный мир, изобретя воображаемую географию, переименовать все города мира и каждый из них назвать именем женщины!
Ах, этот удивительный знаток, коллекционер, которого невозможно обмануть, достаточно разборчивый, чтобы везде выбирать самое лучшее, недостаточно разборчивый, чтобы не довольствоваться этим и сохранять некоторое разочарование после своих легких побед… Вчера ее звали Лукреция, сегодня вечером – Манон, завтра это будет Беттина или Лючия. Но всякий раз красота кажется ему совершенной, любовь – исчерпывающей, ночь – прекраснейшей из всех! Если он расстается и уезжает, то это вовсе не потому, что он разочарован или утомлен, а только потому, что судьба влечет его и что ему нужно прибавить это новое личико к новому ожерелью прекрасных лиц… И, по-своему верный, он возвращался бы к ним охотно, как он возвращается случайно к Лукреции, если бы, к несчастию, его гарем не был слишком обширен и жемчужины его ожерелья не рассыпались бы по всему миру.
В данную минуту его занимает Клементина. Клементина, которую он любит в замке Святого Ангела. Клементина, которая выражается только цитатами из мифологии. Та Клементина, которая действительно подарит ему одну из прекраснейших страниц его жизни.
* * *
Замок в маленьком городке Святого Ангела огромен, насчитывает, по крайней мере, восемь веков, но не имеет никакого стиля, никакой архитектуры, которая позволила бы догадаться, в какую эпоху он построен. Стены его такой толщины, которая указывает на то, что прежние люди строили для своих прапраправнуков, чего теперь уже нет, когда все строится по английскому способу слишком непрочно… Широкие ступени каменных лестниц так стерлись от времени, что подниматься или спускаться по ним можно было только очень осторожно.
Что до потолков – то вместо них были огромные балки, а гнезда ночных птиц служили им украшениями.
Граф Амброзио, один из настоящих владельцев замка, вышел навстречу Казанове на порог, как он это сделал бы для какого-нибудь знатного и могущественного вельможи. Двери были раскрыты, обе половинки, но Казанова был слишком умен, чтобы возгордиться этим обстоятельством – это их древность мешала им запираться.
Граф Амброзио, держа свой коленкоровый колпак в руках с такой непринужденной грацией, как будто это была шитая серебром треуголка, немедленно сказал ему, что напрасно его брат посоветовал ему приехать взглянуть на их убогое житье, не подумав, конечно, о том, что в замке была Клементина. Обладатель клада, обыкновенно, сам не подозревает этого.
Граф Амброзио представил Казанову своей супруге и двум свояченицам, одна из которых была исключительной красавицей, что еще больше оттенялось ее скромностью.
Обед, предложенный графом Казанове, показался ему превосходным, если не считать ужасающего рагу. За столом их было шестеро, все были очень веселы и разговорчивы, кроме прекрасной Клементины, безмолвной, как маленький божок молчания на ониксовой камее, отделанной розами, которой украшен был перстень кавалера Казановы. Она говорила только тогда, когда вынуждена была к ответу, и при этом краснела, точно каждое произнесенное ею слово было глупостью, и она пугалась этого. Казанова однако все время старался таким образом смущать ее, так как у него не было другого средства, чтобы увидеть ее чудные глаза, иначе, чем заставляя ее отвечать ему.
Наконец Казанову отвели в его покои и оставили одного. Окна были в них завешены такими же занавесями, как в столовой. Клермон, его новый лакей, сказал ему, что он не решается открывать сундуки, так как ни в дверях, ни у комодов нет ключей, и что он не может взять на себя ответственности за багаж.
Казанова, немного смущенный этим обстоятельством, отправился на розыски графа Амброзио, и тот уверил его, что в городке Святого Ангела воров нет, а что, если бы они и были, то к нему все равно войти не посмеют.
Однако он пообещал ему добыть на завтра слесаря, который приделает к его двери ключ, не скрыв, впрочем, от него, что он один во всем доме будет снабжен такими приспособлениями для защиты от воров.
По приказанию Казановы Клермон отложил до завтра распаковку сундуков, а Казанова отправился с двумя хорошенькими свояченицами осматривать город.
Граф Амброзио остался в замке с графиней, единственным занятием которой было – давать шести-семимесячному младенцу алебастровой белизны грудь, достойную кисти Рафаэля, и по ее мнению, не способную возбудить ни в ком других чувств, кроме почтения.
Казанова очутился на улицах незнакомого городка в обществе Клементины и ее сестры Элеоноры.
Простая прогулка может многое изменить. Такая молчаливая за первой трапезой, за ужином Клементина разговорилась, и изящно, умно и тонко отвечала ему на все его обращения. Когда он упрекнул ее, что она слишком часто подливает ему вина, она ответила ему:
– Вы напрасно жалуетесь – обязанность Гебы следить за тем, чтобы кубок повелителя Богов был всегда полон.
– Так-то так, – ответил Казанова, – но вы помните, что Юпитер отставил ее от должности…
– Помню, но знаю, за что, и никогда так неудачно не упаду, как она. Уж по такой причине я не дам Ганимеду, – прибавила она с загадочной улыбкой, – занять мое место!
– Это очень благоразумно. Юпитер был неправ… И я предпочитаю принять имя Геркулеса. Довольны ли вы этим, прекрасная Геба?
– О нет, потому что он женился на ней только после ее смерти!
– И это верно. Так мне остается только стать Иолаем… потому что…
– Замолчите! Иолай был старик!..
Тон, которым она сказала это, как будто возвращал Казанове его молодость. Она не могла считать за старика того, который так озарил ее скромное уединение и к которому ее, как стольких других, уже тянула какая-то неведомая сила.
– Иолай был старик!.. – повторила она.
– Это правда. И вчера я тоже был стариком… – продолжал Казанова, – но сегодня – другое дело… Вы вернули мне мою молодость.
– Я очень счастлива этим, милый Иолай, – продолжала насмешница, забывшая недавнюю робость, – но только вспомните, что я сделала с ним, когда он покинул меня!..
– Ради неба, что вы с ним сделали? Я не помню.
– Не верю!
– Уверяю вас!
– Я отняла у него тот дар, который раньше сделала ему!
Не успела она вымолвить этих слов, как по ее прелестному личику так и разлился новый пожар – удивительное создание переходило таким образом от наивности к смелости… Применение басни о небесной Гебе в устах Клементины не только доказало, что эта необыкновенная девушка не только основательно изучила мифологию, но также и то, что у нее был точный, глубокий и правильный ум. Она ясно показала Казанове, что она не только хотела удивить его, но и понравиться ему. Он был взволнован и не мог сомневаться в том, что она увлеклась им.
Как только Клементина скрылась, вероятно для того, чтобы справиться со своим волнением, Казанова принялся расспрашивать ее сестру.
– Скажите, пожалуйста, сударыня, где Клементина получила образование?
– В деревне! – ответила Элеонора. – Она постоянно присутствовала на уроках, которые Сардини давал моему брату. Учитель занимался только с ним, но пользу из этих занятий выносила только она! Клементина смешила нашу мать и часто ставила в тупик старого учителя.
– У Сардини есть поэмы не без достоинств, но их, – сказал Казанова, – никто не читает, потому что они битком набиты мифологией.
– Верно. У Клементины есть манускрипт, который он ей подарил, там множество языческих басен… Постарайтесь добиться, чтобы она показала вам свои книги и стихи… Она пишет стихи, но никому не показывает их.
Казанова был в восторге. Когда Клементина вернулась, он наговорил ей кучу комплиментов и потом сказал, что он страстный поклонник поэзии и литературы, и что она сделает ему огромное удовольствие, если покажет ему свои стихи.
Клементина очень резко отказалась. Конечно, назвав ее прелестным именем Гебы, Казанова дал ей понять, что он не чужд литературе, но теперь ей было совсем не до поэзии – у нее было другое на уме.
Казанова однако так нежно ее уговаривал, что после кофе она повела его в кабинетик рядом с ее комнатой и показала ему свои книги. Их у нее было всего десятка три, но подбор был хороший – хотя и не выше того, что можно найти у молодого человека, окончившего курс риторики. Их не хватало для такого ума, как у нее. Она не могла в них почерпнуть ни уроков истории, ни каких либо, хотя б начатков физики, которые могли бы вырвать ее из невежества и доставить ей пищу для восприятия жизни.
Хитростью, играя на ее самолюбии, клянясь простить ей, если только она покажет ему свои стихи, и недостатки стиля, и несовершенство идей, и отсутствие метода, и даже неудачные рифмы – Казанова добился наконец того, что она показала ему стихи.
Тогда он начал читать ей вслух одну из ее вещей – анакреонтическую оду, стараясь выявить ее красоты своим чтением, звуком своего голоса, и наслаждаясь робостью, блестевшей в ее глазах от такой интерпретации ее произведения. Она находила, что штрихи его кисти, придавая блеск картине, все же не могли помешать тому, что сама картина была написана ею – и чувствовала тайный восторг, замечая, что Казанова в чтении ее стихов находил удовольствие, может быть, даже больше, чем она сама.
Их взаимное наслаждение затянулось часа на три. Правда, наслаждение это было только духовным, но так как они оба уже были влюблены, хотя еще не сознавались в этом и самим себе, трудно было бы найти наслаждение более и сладостное, и чистое одновременно.
Их беседу прервало появление графини, пригласившей их в гостиную, и они прекратили игру с горячими угольями, в которую они играли, не боясь обжечься. Клементина поспешила все убрать на место и поблагодарила Казанову за доставленное ей удовольствие со всем пылом, выражавшимся в заливавшей ей личико яркой краске.
Стол для фараона был готов. Но раньше, чем сесть за игру, Казанова приказал Клермону заказать на завтра четверку хороших лошадей, так как он собирался на рассвете уехать в Лоди с тем, чтобы возвратиться к обеду.
Все уселись за игру, как и накануне, прибавился только знакомый каноник, понтировавший по дукату, перед которым лежала целая груда золотых.
На другой день, не предупреждая никого, Казанова отправился в Лоди, и там накупил все книги, которые только могли пригодиться прекрасной Клементине, не знавшей других языков, кроме итальянского.
Обрадованная и удивленная неожиданным подарком, она в этот день спозаранок забралась к себе с Казановой, чтобы там заняться разбором книг. Она даже позвала столяра, чтобы заказать ему книжный шкафик с решеткой, запирающийся на ключ.
Однако Казанова не мог удовлетвориться этим занятием наедине – вместо науки и литературы ему хотелось бы заниматься любовью. Как-то раз, когда она еще спала, он вошел в ее комнату и разбудил ее. Она испугалась и призналась ему, что зачиталась на ночь «Аминтой» Тассо.
– «Paastor Fido» вам еще больше понравится, – сказал Казанова, – эта книжка прелестна, как вы.
Она принялась за свой туалет, как бы забыв, что перед ней мужчина, однако, не выходя из границ благопристойности. Казанова, тем не менее, не мог не подумать, что, знай, как он влюблен в нее, она была бы скромнее, потому что, зашнуровывая корсет, надевая туфельки и застегивая подвязки над коленкой, она открывала ему проблески прелестей, от которых у него кружилась голова, так что он принужден был выйти раньше, чем она была готова, чтобы скрыть свое волнение.
Подобные минуты, подобная частая близость не переставали поддерживать постоянную тревогу в его душе. Он не видел возможности ни перестать любить ее, ни продолжать – не получая той награды, которую всякий страстный любовник надеется получить от предмета своей страсти. Как-то после бессонной ночи, проведенной в мечтах о ней, Казанова рано утром пошел поздороваться с ней. Она еще спала, но ее сестра Элеонора уже одевалась.
– Сестра опять читала до трех часов утра, – сказала она. – С тех пор, как у нее столько книг, она совсем с ума сошла. Давайте, сыграем над ней шутку. Ложитесь на мое место – то-то она удивится, когда проснется!
– Но вы думаете, она не рассердится на нашу шутку? – спросил Казанова.
– Только рассмеется, – ответила Элеонора, – вы же вполне одеты.
Случай представлялся слишком соблазнительный – Казанова в своем халате, с узором из зеленых цветов, тихонько улегся на место, которое только что оставила Элеонора, еще теплое. Сестра Клементины смеялась, но у Казановы сильно билось сердце, и он никак не мог придать всему происходящему тот оттенок невинной шутки, который один мог спасти положение.
Через несколько минут Клементина протянула руки и, повернувшись в ту сторону, где обыкновенно спала ее сестра, поцеловала Казанову, думая спросонок, что целует сестру. И тут же опять заснула. Казанова с удовольствием надолго остался бы так рядом с ней – ее дыхание касалось его уст и давало ему предвкушение амврозии… Но Элеонора не выдержала, громко рассмеялась и заставила сестру открыть глаза.
– Милая Элеонора, – пролепетала Клементина с очаровательной невинностью, – ты очень кстати позволила милому Иолаю сделать это… Потому что мы любим друг друга, и я как раз видела его во сне.
Несмотря на это и на то, что любовь их была взаимна, проходили дни, а Клементина не позволяла ничего решительного.
– Если поцелуи могут убить, – шептала она ему, – убьем друг друга… Но другого оружия не надо.
Размышляя о странном сопротивлении Клементины, которая все время была на краю того, чтобы дать ему счастье и не давала его, Казанова пришел к убеждению, что она поступала так только потому, что он не внушил ей достаточной любви. И с тех пор стал стараться увеличить ее чувство с помощью средства, казавшегося ему безошибочным. Это – доставлять ей как можно больше удовольствий, не останавливаясь перед расходами.
Ничего лучшего он не нашел, как пригласить все семейство в Милан, и там предложить им роскошный обед у своего кондитера.
Мало-помалу, соблазненный собственным воображением, он решил придать этой увеселительной поездке весь блеск, подходящий его намерениям: он написал Зенобии с просьбой купить три платья из самой лучшей лионской материи для трех дам из общества. Послал ей мерки и описал в подробностях, какую он желает отделку. Платье, предназначавшееся графине, должно было быть из серого атласа, отделанное венецианскими кружевами.
Те, для кого он готовил этот приятный сюрприз, до последней минуты не должны были знать, что праздник будет устроен в Милане, а когда он пригласил графиню, то поставил два условия: первое – чтобы до той минуты, пока все не усядутся в экипаж, никто не будет знать, куда они едут, второе – что после обеда они опять вернутся в экипаже в замок, чтобы ночевать уже дома.
Все удалось необыкновенно, и вся поездка была сплошным рядом приятных неожиданностей. Нельзя было сказать, который из трех нарядов, заказанных Казановой, был красивее. Платье ли Клементины из розового атласа в зеленую полосу, отделанное необыкновенно изящными цветами из перьев. Или платье Элеоноры из нежно-голубого атласа, усеянного букетиками тысячецвета и отделанного кружевом. Или же графини – цвет которого указал сам Казанова – жемчужно-серое с кружевами!
Что касается до обеда, он был восхитителен, и венцом его была корзина устриц из парка при венецианском Арсенале, которую кондитер Казановы каким-то фокусом добыл от мэтрдотеля герцога Моденского. Они просидели за столом три часа и съели три сотни устриц.
Очаровательно было все, включительно возвращения домой. Дорога показалась совсем короткой, по пути в экипаже Казанова пользовался наступившей темнотой, чтобы позволять себе некоторые вольности по отношению к Клементине, да кстати и к Элеоноре, но он слишком был увлечен Клементиной, чтобы заходить далеко в своих шутках с ее сестрой.
Возвратившись в замок Святого Ангела, все пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по своим комнатам, кроме Казановы, потому что его ожидала с Клементиной одна из тех блаженных ночей, воспоминание о которых никогда не изглаживается.
* * *
Он добился всего, о чем мечтал. Почему бы ему теперь не подумать об отъезде? С этой минуты Клементина любит его больше, чем он ее… Когда, потрясенная своей первой любовью, она просит его увести ее с собой, он благоразумно отвечает ей, что не может опозорить ее семейной чести… Им осталось только несколько ночей провести вместе. Эти ночи будут для него самыми приятными – так как он знает, что он достиг всего, чего хотел, и что он на днях уедет. Однако, последняя ночь, которую он провел всю целиком со своей божественной Гебой, показалась бы ему очень печальной, не будь в ней столько наслаждения. Слезы страсти чередовались со слезами отчаяния… Они прощались в той самой комнате, где они в течение всего нескольких дней испытывали все радости любви и где отныне Клементина не сможет заснуть, не думая о нем.
За утренним завтраком оба были бледны, как смерть. Казанова утратил все свое обычное веселье, но никто не допытывался у него причины этого. Как бы по общему соглашению, их грусть щадили.
В минуту расставания, чтобы как-нибудь выразить Элеоноре свою благодарность, Казанова снял со своего пальца прекрасный перстень, ту самую ониксовую камею, на которой, окруженный бриллиантовыми розами, улыбался божок молчания. Он надел ей перстень на палец, крепко сжав при этом ее руку и не позволив ей выговорить ни слова.
Перед тем, как садиться в экипаж, как часто делал это, глаза его наполнились слезами. Неужели же он только и умел, что соблазнять и покидать! Напрасно он искал глазами Клементину – она скрылась. Сделав вид, что он что-то забыл у себя в комнате, он поднялся в комнату своей Гебы, и там нашел ее в ужасном состоянии. Она задыхалась от рыданий. В последний раз он сжал ее в объятиях и запечатлел последний поцелуй на ее дрожащих устах… и вырвался из этих мест, где оставлял такие воспоминания.
Окончательная ли это его любовь? Он думал, что да, когда вспоминал ее прощальный взгляд. Он думал, что да, когда шесть лет спустя, по возвращении из Испании, узнал, что она счастлива и замужем за маркизом де Н., за которого вышла через три года после их разлуки, утешившись от своего пылкого горя… Но все равно, он опять уехал, как бы печальна ни казалась ему разлука, на другой же день он уже способен утешиться!
Не имея возможности вернуться в Венецию, где Трибунал Инквизиции все не прощал ему его необыкновенного бегства из тюрьмы, он возвращается во Францию. И в Марселе опять встречает старую маркизу д'Юрфэ, умную «фею Карабосс» в любви, которая, уверенная в его даре кудесника, требует, чтобы он омолодил ее в виде юноши…
Потом, после краткой остановки в Париже, он едет в Лондон. Несколько недель спустя он уже в Берлине. Там знакомится с Фридрихом Великим, который предлагает ему должность преподавателя в кадетском училище.
Казанова с улыбкой отказывается и уезжает. А между тем, каким интересным вещам он мог бы обучить кадетов! Какая библиотека его сердце!.. Какая энциклопедия!..
Но он уже в Петербурге, где царствует Екатерина Великая, этот Казанова в юбке, у которой, если не гарем фавориток, то полк любовников. Он вдыхает в этом городе, фантастически созданном царем Петром Великим, воздух ледяных пустынь Севера. Он грезит наяву перед этой огромной, на озеро похожей, Невой, над ее дремотными водами, в которых отражаются дворцы и недостроенные церкви.
Может быть, он там встречался и с кавалером д'Эоном, который раз приезжал в Россию в женском платье, а другой раз в мужском, и которого, согласно преданию, Екатерина первый раз любила как сестру, а второй – как брата?..
